Текст книги "Россия и Германия. Союзники или враги?"

Автор книги: Густав Хильгер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Но были и четкие признаки того, что НЭП, а вместе с ним и грандиозные планы концессий иностранному капиталу поначалу выглядели очень серьезно. Несмотря ни на что, память о терроре и страданиях военного коммунизма все еще прочно сидела в сознании каждого коммунистического руководителя. И это был не только Ленин, который объявил, что НЭП – «это всерьез и надолго»; это были не только буржуазные специалисты, которые были готовы сделать удивительные уступки ради того, чтобы привлечь иностранный капитал; даже самые радикальные левые оппозиционеры в партии в то время признавали, что следует отказаться от мечты о скором осуществлении социализма. Практически каждый руководящий коммунист поначалу воспринял НЭП и его неотъемлемую часть, политику концессий, как широкомасштабное стратегическое отступление, которое должно быть предпринято «всерьез и надолго». Первоначальное сопротивление этому отступлению исходило не из ведущих кругов партии, а из ее более низших слоев, местных советских органов и отдельных лиц внутри бюрократии; и на этих нижних уровнях советской государственной машины предпринимались широко распространенные попытки саботировать эту политику отступления. Похоже, с трудностью смириться с вторжением в советскую жизнь капиталистических элементов особенно сталкивались чекисты. Вначале причина была главным образом идеологической: ВЧК была стражем революционной сознательности, ревностным охранником пролетарского догматизма. Позднее враждебность ГПУ (ОГПУ) к НЭПу, возможно, вызывалась, скорее, опасением, что уступки, дарованные этой политикой, могут подорвать мощь этой тайной полиции.

Касаясь самых высокопоставленных советских руководителей, мы можем говорить о двуличии лишь в долгосрочной перспективе. Они на самом деле намеревались проводить новую экономическую политику со всей серьезностью; но это никогда не было чем-то большим, нежели отступление. Как только оставшаяся после отступления «территория» была укреплена, партия смогла вновь перейти в наступление. Главной целью народного комиссара внешней торговли Леонида Красина было привлечь иностранных концессионеров в больших масштабах. Он, похоже, считал, что зарубежному капиталу следует разрешить построить советскую экономику, а потом, вместо уплаты своих долгов, пролетариат покончит с мировым капиталом с помощью революции. Есть еще один оттенок, позволяющий говорить о двуличии: даже отступая, коммунистическая партия стремилась сохранить за собой «командные высоты» в российской экономике. А поскольку политика концессий представляла угрозу для удержания партией этих командных высот, каждый коммунист не мог не рассматривать концессии как инородное тело в плоти советского организма.

Эту картину необходимо завершить рассмотрением ее под еще одним углом зрения: давайте допустим, что Ленин и его товарищи имели грандиозные идеи в отношении объемов политики концессий. Какие бы возможности ни открывались, капиталистический мир не смог ими воспользоваться. Германский бизнес в те годы не мог собрать достаточно капитала для крупномасштабных проектов реконструкции. Далее же к западу все еще присутствовало слишком много неприкрытой враждебности к советскому режиму, чтобы всерьез задумываться о концессиях, а немногие созданные совместные предприятия не показывали удовлетворительных результатов. В.А. Гарриман из известной американской семьи имел мало оснований, чтобы быть довольным итогами деятельности своей марганцевой концессии в Чиатуре в Закавказье, а попытки англичан запустить в ход свою бывшую собственность, компанию «<Лена Голдфилдс коомпани», теперь на базе концессии, закончились неудачей. (До революции компания контролировала Ленское золотопромышленное товарищество («Лензолото»), владевшее приисками на реке Лене и ее притоках. В 1925 году компания заключила концессионный договор на разработу полезных ископаемых на Урале, Алтае, в Восточной Сибири. По разным причинам концессионный договор был расторгнут в 1934 году. – Ред.) Так что политика концессий развивалась в разочаровывающе малых масштабах, и можно сказать, что ее так по-настоящему и не пытались проводить. Это заставило СССР учиться стоять на собственных ногах, а после того, как они осознали свою силу, они стали считать, что могут себе позволить отказаться от старых планов широкого сотрудничества с капиталистическим Западом. Стремясь укрепить монополию на внешнюю торговлю, они старались всеми силами исключить контакты между зарубежными фирмами и советскими покупателями их продукции. Тот же Леонид Красин, который старался угодить концессионерам, стал одним из главных защитников внешнеторговой монополии.

Так что участливое поведение советских должностных лиц в 1921–1922 годах было больше чем вероломно подброшенная наживка. Для таких игр ситуация в стране в те ранние годы была уж слишком отчаянной. Если поведение Советов стало более жестким, то огромная доля вины в этом падает на неспособность буржуазного мира воспользоваться слабостью России либо на его нежелание иметь дело с Москвой. Возможно, именно эта неудача Запада заставила в конечном итоге советских руководителей прибегнуть к более суровым мерам. В этом смысле были действительно безвозвратно утрачены имевшиеся возможности, то есть шансы вбить клин в доктринерский изоляционизм советской внешнеэкономической политики и далее повести Советский Союз более умеренным курсом. В ретроспективе очевидно, что советские руководители никогда не были серьезными и честными в своих предложениях концессий; но это может быть обманчивым впечатлением, в котором последствия принимались за причины.

Первой германской фирмой, попытавшейся сыграть в игры с концессиями, была корпорация «Крупп» из Эссена. Вынужденная перестроить свои предприятия под запросы мирного времени, фирма искала средства для подготовки пути для широкомасштабной торговли своими товарами в Советской России. Держа это в уме, осенью 1922 года фирма «Крупп» заключила концессионное соглашение с советским правительством, предусматривающее эксплуатацию сельскохозяйственных угодий на реке Маныч на Северном Кавказе. Делалось это с намерением ознакомить советское руководство с германскими методами производства в выращивании зерна и продемонстрировать преимущества германской сельскохозяйственной техники и агротехнических приемов. В конечном счете проект завершился неудачей – частично потому, что земля, отведенная под концессию фирме «<Крупп» советским правительством, была непригодна для выращивания зерна. Ее вообще-то можно было бы использовать для разведения овец; и менеджеры концессии успешно приспособились к этой перемене. Но они столкнулись со столь многими материальными и административными проблемами, что после протяженных и неприятных переговоров этот контракт был аннулирован[52]52
  Имени Круппа было достаточно, чтобы возбудить подозрения в других странах о том, что за Манычской концессией скрывается секретное германо-советское сотрудничество в военной области. Не был Маныч и горнодобывающей концессией, как уверяет Рут Фишер.


[Закрыть].

Следующий шаг в германо-российских экономических отношениях был сделан ближе к концу 1922 года, когда ассоциация германских торгово-промышленных фирм, возглавляемая хорошо известной стальной корпорацией Отто Вольфа (1881–1940. – Ред.) из Кельна, совместно с Народным комиссариатом внешней торговли основала смешанную германо-советскую торговую корпорацию, которой было дано название Русгерторг[53]53
  Русская аббревиатура «Русско-германская торговля».


[Закрыть].

Структура Русгерторга стала моделью для подобных контрактов, которые впоследствии были заключены в большом количестве между советским правительством и зарубежными партнерами. Эти контракты были основаны на том принципе, что иностранный партнер был обязан предоставить капитал и необходимые кредиты, в то время как вклад советской стороны, как правило, состоял не более чем в предоставлении концессии для делового предпринимательства в Советском Союзе. Акции, выпускаемые вновь созданной корпорацией, были в случае Русгерторга распределены поровну между двумя партнерами. Однако в последующих предприятиях такого рода советское правительство обычно удерживало за собой как минимум 51 процент первоначального акционерного капитала. Проблемы управления стали постоянным источником трений и споров и в большинстве случаев приводили к преждевременному аннулированию контрактов.

Русгерторг тоже долго не продержался; но на своих первоначальных стадиях он был исключительно прибылен для обеих сторон. Отто Вольф заработал огромные деньги на продажах в России, а советское правительство тем временем получало крайне необходимые кредиты и также выигрывало оттого, что пример Отто Вольфа стимулировал интерес других фирм, особенно в Германии и Австрии, к заключению подобных соглашений. Большинство из последовавших за этим контрактов было заключено на условиях, все еще более благоприятных для советского правительства. С другой стороны, контракт между Отто Вольфом и Народным комиссариатом внешней торговли был расторгнут Вольфом еще в январе 1924 года после острых разногласий, возникших между ним и его советским партнером в вопросе кредитов. Формулировка контракта допускала двоякое толкование в отношении сроков действия и размеров предоставляемых кредитов; и требования, выдвинутые советским правительством, были отвергнуты Отто Вольфом, как необоснованные. На этом основании советские руководители обвинили его в нарушении контракта и начали создавать трудности на пути Русгерторга, тем самым спровоцировав Вольфа на аннулирование контракта. Мне представляется, что это было как раз то, чего и добивалось советское руководство, потому что Русгерторгу удалось за очень короткое время завоевать такое важное место в советской внутренней торговле, что правительство стало рассматривать его дальнейшее существование как угрозу своим интересам и собственным государственным торговым организациям.

В деле Русгерторга мы имеем типичный образец того, как советское правительство использовало своих зарубежных партнеров до тех пор, пока извлекало выгоды из таких контрактов, и выбрасывало их, как только изменялись условия, на которых эти контракты заключались. Советским властям помогало и то, что большинство западных деловых людей не уделяло должного внимания формулировкам соглашений. Вместо того чтобы выработать точные формулировки текста договора и настоять на том, чтобы они были зафиксированы в письменном виде, многие из этих людей положились на неясные обещания, сделанные устно, поскольку полностью верили в общие принципы и обычаи международной торговли. И неизбежно возникали разногласия по поводу применения различных пунктов контрактов; а когда эти разногласия пытались урегулировать в дискуссиях, зарубежные предприниматели, как правило, сталкивались с теми советскими правительственными функционерами, с которыми они до этого не имели дел и которые совершенно обоснованно отказывались обсуждать устные обещания, данные другими лицами. А советская сторона неизбежно начинала настаивать на строгом соблюдении буквы контракта, отвергая какое бы то ни было вольное истолкование. Отсюда любое соглашение с советскими экономическими организациями (даже весьма мало значащие контракты) стало требовать сложных и отнимающих уйму времени переговоров, которые в очень большой степени истощали терпение и качества переговорщиков со стороны иностранных партнеров.

Если оглянуться в 1922 год, мы увидим, с какой неохотой шла Германия на интенсификацию своих политических и экономических связей с Советской Россией даже после заключения договора в Рапалло. Прошло почти семь месяцев (если припомнит читатель), пока граф Брокдорф-Ранцау не приступил к своим обязанностям первого германского посла. Еще больше потребовалось времени немцам для того, чтобы оказать экономическую поддержку новым политическим отношениям путем приобретения крупных концессий на заготовку леса.

Переговоры, начавшиеся в конце марта 1923 года и закончившиеся в октябре того же года заключением концессионного соглашения, велись германской делегацией, сформированной и посланной в Москву картелем «Рейн – Эльба – Унион» и оптовой лесозаготовительной компанией «Гиммельсбах» из Фрайбурга, Баден. Руководителем делегации являлся бывший германский канцлер д-р Йозеф Вирт. Тот личный интерес, который он проявил к концессионному соглашению, благоприятно повлиял на дух, в котором велись переговоры, потому что Вирт был одним из «отцов» договора в Рапалло и пользовался благосклонностью советского правительства. Позднее он стал председателем совета директоров в германской корпорации, которая получила эти концессии, и злые языки утверждали, что вся эта концессия была ему наградой за договор в Рапалло. Насколько это было далеко от истины, было доказано отсутствием понимания, которое проявили советские власти к нуждам концессии, и тем упрямством, с которым они отстаивали свои собственные интересы в этом предприятии.

В начале переговоров советское правительство предлагало предоставить концессию смешанной корпорации, которая была бы создана им самим и германским партнером. Однако немцы от этого предложения отказались, поскольку справедливо опасались, что такая организация существенно ограничит свободу их действий. Русские уступили и заявили о своей готовности признать в качестве владельца концессии чисто германскую акционерную корпорацию.

При выборе объекта концессии значительно меньшую роль для обеих сторон сыграли трезвые экономические соображения, нежели идея любыми средствами сделать эту концессию максимально большой, чтобы превратить ее в эффективную рекламу договора в Рапалло. Посему было решено отвести для лесозаготовок не менее 800 тысяч гектаров (8 тысяч кв. км). Мы еще поговорим о бремени, которое эта площадь в какой-то момент взвалила на плечи концессионера, – тяготы, которые были тем более невыносимы, потому что все это предприятие, казалось, родилось под несчастливой звездой. Пока шли переговоры, экономическая и финансовая ситуация в Германии под влиянием галопирующей инфляции становилась все хуже и хуже. Вскоре после подписания контракта стало очевидно, что весь капитал, первоначально внесенный концессионерами, был проглочен инфляцией, и проект пришлось поддерживать путем займов. Все это вместе с другими превратностями привело к крушению всех попыток удержать предприятие на плаву, и весной 1927 года его пришлось ликвидировать.

Как мы увидим дальше, германский концессионер нес на себе часть ответственности за провал этого конкретного предприятия. Но неблагоприятное развитие последнего было решающим образом вызвано и усугублено неспособностью и нежеланием советского правительства создать условия, при которых иностранный капитал мог бы успешно работать в Советском Союзе. Сама атмосфера, в которой подготавливались контракты, в большинстве случаев плохо соответствовала созданию здоровых предпосылок к взаимовыгодному сотрудничеству. Советские переговорщики обычно имели односторонние и преувеличенные представления об инкриминируемой жажде к наживе и коварстве их капиталистических партнеров; этим и порождалось их крайнее недоверие. Кроме того, они очень боялись ответственности, особенно когда дело доходило до предоставления привилегий либо уступок непредвиденным требованиям. Поскольку потенциальным концессионерам обычно недоставало опыта и знаний, советским переговорщикам часто удавалось доводить свои требования до конца, а потом оказывалось, что их невозможно выполнить, и это сокращало сроки существования концессий.

Поведение иностранных концессионеров часто основывалось на ограниченной вере в устойчивость советской системы, и эта позиция вынуждала их инвестировать минимальный капитал с целью как можно скорейшего его возмещения, добиваясь максимума прибылей с самого начала, так чтобы концессионеры могли ретироваться, если понадобится, через короткое время. Эта критика, кстати, не касается тех немцев, которые основали «Мологалес»[54]54
  Молога – река, левый приток Волги, на берегах которой производились лесозаготовки этой концессии.


[Закрыть], ибо у них было честное намерение создать предприятие, полезное для обоих партнеров и эффективное в долгосрочной перспективе; и они верили, что советское правительство было движимо такими же благими желаниями. Однако на них лежит часть вины за неудачу этой концессии, потому что они приступили к решению своей задачи при недостаточном знании русских условий и без необходимой финансовой поддержки. Еще во время переговоров по концессионному соглашению они совершили серьезные ошибки, не признав, что поставленные перед ними советской стороной требования были невыполнимыми. Потом концессионеры не сумели разглядеть опасность, присущую диспропорции между основным капиталом и заемным капиталом, что легло на это предприятие невыносимыми выплатами по процентам. Несмотря на эти трудности, они продолжали вести свои дела в помпезном стиле, которого, как они полагали, требовали долгосрочные цели этого предприятия.

Тем не менее можно было бы пережить кризис и спасти дело, поскольку германское правительство по политическим мотивам было в принципе готово сделать финансовые вливания ради сохранения этой концессии. Но в этот момент советское правительство отказалось делать какие-либо жертвы со своей стороны во имя реконструкции «Мологалеса», освободив его от некоторых невыносимых обязательств по концессионному соглашению. Среди всего прочего, эти обязательства требовали строительства железнодорожной линии через район лесозаготовок, строительства многочисленных жилых помещений для рабочих и финансирования системы социального обеспечения до размеров, составляющих не менее 40 процентов от заработной платы. Дополнительным бременем являлось то, что концессия не могла соперничать с советскими лесозаготовительными трестами, так как последние платили на 30 процентов меньше за перевозку по железной дороге и пользовались протекцией правительства во всех других аспектах.

Когда летом 1926 года был составлен балансовый отчет, стало очевидно, что в течение двух с половиной лет убытки концессии достигли 20 миллионов рейхсмарок; из них 3 миллиона пришлось на основной капитал, а 17 миллионов – на германских кредиторов. Германское правительство столкнулось с альтернативой либо протянуть руку помощи, либо наблюдать за тем, как исчезает рекламный символ договора в Рапалло. Кабинету пришлось принять очень трудное решение, особенно потому, что Германия не имела экономического интереса в поддержании этой концессии, которая работала исключительно на российский рынок. В пользу реконструкции предприятия говорили только политические мотивы. Министерство иностранных дел опасалось, что советское правительство расценит отказ от этой концессии как признак того, что германское отношение к Советской России охладевает. Берлин счел необходимым пойти на жертвы ради сохранения дружественных отношений с Советским государством. И как следствие этого, Кредитная корпорация рейха (Рейхскредитге-зельшафт) решила предоставить аванс в размере 15 миллионов марок на реконструкцию «Мологалеса» при условии, что советское правительство примет участие в этой реконструкции, учтя векселя концессии, а также если предприятие будет освобождено от некоторых из самых невыносимых обязательств. Отвергнув эти условия, советское правительство обрекло на неудачу все немецкие усилия по спасению концессии и сделало ее ликвидацию неизбежной.

Среди других предприятий, созданных в Советском Союзе после 1923 года с участием немецкого капитала, было три транспортные компании, две сельскохозяйственные концессии и четыре небольших промышленных предприятия. Три транспортные компании были организованы как смешанные германо-советские акционерные корпорации. Их управление находилось частично в немецких, частично в советских руках, что часто приводило к трениям; с другой стороны, смешанный тип компании предлагал преимущества даже для германских партнеров в том, что давало им некоторую поддержку в их делах с советскими властями. Немецкие партнеры в смешанных компаниях обычно чувствовали себя легче, чем концессионеры, потому что последние в контактах с советскими должностными лицами целиком зависели от самих себя (кроме поддержки, которая оказывалась им в некоторых случаях посольством).

Первой из созданных транспортных компаний была «Дерутра» – немецко-российская транспортная компания, совместно основанная наркоматом внешней торговли и «Гамбург – Америкэн лайн». В своей попытке работать с советским партнером «Гамбург – Америкэн лайн» с самого начала столкнулась с огромными трудностями, возникавшими из-за неуклюжести советской экономической системы и недоверия советских учреждений. Дело для немцев обстояло еще сложнее по той причине, что «Дерутра» фактически получила монополию в бизнесе перевозок, связанных с немецко-советской торговлей. Этим она породила неприязнь всех тех германских транспортных фирм, которые также были заинтересованы в деле германо-советских перевозок. В 1926 году «Дерутра» прекратила свою деятельность после того, как партнерство было аннулировано советским правительством, которое так и не дало удовлетворительного объяснения этой акции своим германским партнерам; но очевидная причина была в том, что «Гамбург – Америкэн лайн» через свое участие в этом смешанном предприятии видела более детальную картину состояния советской экономики, чем того хотела бы Москва.

Очень рано совместный интерес Германии и Советской России в регулярном воздушном сообщении между Берлином и Москвой привел к созданию «Дерулюфта» – совместной германо-советской авиатранспортной компании, которая выжила потому, что ее существование отвечало общей необходимости.

С другой стороны, «Рустранзит», созданный Немецкой ассоциацией и Наркоматом внешней торговли для транзитного сообщения с Персией (Ираном. – Ред.), был вынужден сражаться с постоянными проблемами, потому что советское правительство выдавало транзитные визы на Восток весьма неохотно и стремилось максимально ограничить их использование.

Из двух сельскохозяйственных концессий только «Друзаг» («Дойч-Руссише Заатбау-Акциенгезельшафт») продержалась длительное время, и то только потому, что рейх в конце концов оказал финансовую помощь, чтобы удержать концессию на плаву. Что окончательно решило судьбу «Друзага» – это факт, что благодаря квалифицированному управлению она превратилась в образцовое сельскохозяйственное предприятие, процветание которого являло собой резкий контраст с нищетой окружавших ее селений Северного Кавказа (до того как из станиц этого региона стали выбивать продразверстку, а затем огромный продналог, они тоже процветали. Не надо забывать и о гибели цвета казачества на Первой мировой и Гражданской войнах, а также о геноциде казачества согласно директивам Свердлова и Троцкого. – Ред). И для советского правительства это было достаточной причиной, чтобы обрушиться на концессию с обычной жестокостью. Оно преследовало менеджеров «Друзага», арестовывая ключевых работников и организуя против них судебные процессы, а также облагало концессию дискриминационными налогами; в конце концов ликвидация этой концессии стала неизбежной.

Четыре промышленные концессии – это предприятия, производившие товары, имевшие крайне малое значение для советской экономики. Более того, производительность этих предприятий ни в коей мере не достигала величин, о которых мечтало советское руководство, когда оно приняло решение дать иностранному капиталу возможность участвовать в реконструкции советской экономики. Ненадежные прибыли, которые германские антрепренеры зарабатывали на концессиях, были совершенно неадекватны мучениям и жертвам, затраченным на то, чтобы поддерживать работу этих предприятий. С другой стороны, прибыли, которые эти концессии предлагали советской экономике, были недостаточны для того, чтобы оправдать ту вмятину, которую они проделывали своим существованием в плановой экономике социалистического государства. Так что в долгосрочной перспективе эти четыре концессии, занятые соответственно производством типографской краски, пуговиц, эмалированных изделий и зубной пасты, доставляли больше хлопот и раздражения, чем практических выгод, а потому ни одна из сторон не сожалела о неизбежных последствиях.