Текст книги "Старики и бледный Блупер"

Автор книги: Густав Хэсфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Нам выдали кучу листов писчей бумаги, и мы стали жаловаться друг другу, что рвемся в бой с солдатами-марионетками сайгонских бандитов, и хотим побеждать во многих боях с американскими агрессорами-империалистами, а не тратить зазря время, указывая свои имена, дни рождения и названия деревень, откуда родом, на бесчисленных листах.

Учиться было тяжело, по шесть дней в неделю, а инструктора были очень строгими. Мы маршировали строем, бегали то в гору, то с горы, ползали под колючкой, бросали гранаты, истыкивали штыками плетеные манекены и учились чистить автоматы и хорошо из них стрелять.

Меня отправили на курсы и обучили оказывать врачебную помощь товарищам солдатам, раненым в бою.

В тот день, когда подготовка закончилась, мы были счастливы и горды, как никто на свете, и боевой наш дух был крепок. Мы понимали, какая великая это честь – попасть в число тех, кто будет защищать нашу прекрасную страну и наш образ жизни..

В Чепон мы поехали на поезде. Большинство моих товарищей ни разу не ездили на поезде, и нам было страшно. Но вскоре мы уже смеялись, шутили, мы были рады, что учеба позади, и ждали великих приключений и великих побед, которые одержим, защищая наших южных братьев, которые доблестно и непоколебимо дают отпор жестокому господству иностранных преступников. Из окон нашего поезда мы видели радостных детей, которые махали нам, стоя на спинах своих буйволов. Мы были их защитой. Мы были сыновьями их народа, солдатами народной армии, и каждый понимал в глубине души, что долг его перед народом велик.

Мы сошли с поезда и залезли в большие серо-зеленые русские грузовики. Фары у грузовиков были тусклые, со шторками. Двое суток мы ехали на этих грузовиках, и днем, и ночью. А когда слезли с грузовиков, то очутились в большом лагере, где были тысячи и тысячи бодойцев – товарищей солдат – таких же, как и мы. Мы никогда еще не видело столько солдат.

Командиры приказали нам снять форму и надеть черные пижамные комплекты. Нас проинструктировали, что если нас поймают, то мы – не бодойцы, солдаты правительства Севера, а чиенси – партизаны-южане из Фронта национального освобождения. Нам не говорили, куда мы пойдем. Мы не спрашивали.

Каждому бойцу выдали две гранаты, сто патронов, пончо, лопатку, автомат и восемь фунтов риса, который мы носили в гамаках, выложенных изнутри масляной бумагой, надевая их через плечо.

Мы нарезали прутиков с веток и привязали их бечевками к пробковым шлемам и снаряжению. Каждому бойцу выдали тяжелый груз – военные припасы, которые надо было тащить на спине. Мне дали ранец с шестью минами для 61-миллиметрового миномета.

Вечером накануне выхода в поход на Юг мы устроили празднество, рис приправили грибами и шинкованной рыбой. Мы даже выпили по паре банок пива, которое тайком протащили в лагерь. Послушали марионеточное радио, приняв меры, чтобы нас не поймали политруки, которые боялись, что нам может запудрить мозги пропаганда сайгонского бандитского режима. Если бы нас поймали, то политруки бы нас покритиковали.

Мы с товарищами купили карманные ежедневники, чтобы записывать подробности нашего исторического похода и писать стихи во время долгого пути на Юг, навстречу почти неминуемой смерти. Мы знали, как ценны будут наши записи для потомков после того как нас убьют в бою. Мы думали лишь о том, что будем сражаться до тех пор, пока нас не убьют. Мы были преданы делу спасения народа, которое очень свято.

Мы вырезали посохи и украсили их нашим девизом: "Живи по-геройски, со славой умри".

Мы шли и шли, казалось, что тысячи километров подряд. Мы видели, как маршируют и поют бодойские батальоны. Мы тоже пели. В горы, с гор, по едва заметным тропам, по мощеным дорогам, по джунглям – мокрым, зеленым, мрачным.

Пока мы шли по джунглям, труднее всего было переходить через реки и ручьи. Ноги были вечно мокрые, больные. Любой порез заражался. Пиявки были нашими постоянными спутниками.

Повсюду работали трудовые бригады Данконга, починяя Стратегическую тропу, которую иногда называли "Дорога Труонг Сон". Пиратские самолеты бомбили тропу каждый день, то где-то рядом с нами, то далеко от нас. Но ничто не замедляло поток велосипедов-верблюдов – китайских велосипедов, на каждом из которых было до тысячи килограммов военного груза.

Ели мы на пунктах питания, горячий рис, который варился в больших чугунных горшках. Мы видели госпитали, обширные базы снабжения, пушки-зенитки. Тысячи работников и бойцов жили по всей Стратегической тропе, помогая реке из батальонов Народной армии, которые шли на Юг. Продукты хранились в воронках от бомб, накрытых брезентом.

Росло число потерь от дизентерии. На второй неделе двое бойцов погибли под бомбами. Люди падали от жары – мы оставляли их в подземных госпиталях. Некоторые догоняли нас позднее, но некоторые умирали.

Я обрабатывал раны, выдавал лекарства, и регулярно проверял у каждого ноги, чтобы не было джунглевой гнили.

Полбатальона болели малярией. Помню, как целый день шел с такой температурой, что тело мое продвигалось вперед, а мозг в это время не работал.

К третьей неделе мы шли уже по джунглям, подвергшимся сильным бомбежкам, через сожженные, почерневшие влажные леса. Повсюду были воронки от озерных бомб, и мы видели жуткие места, где зачахли и умерли все деревья, все растения и вообще все живое.

На пятой неделе американские пиратские самолеты сбросили с неба огонь, и многие бойцы сгорели заживо. Огонь высосал воздух из легких, и я потерял сознание. Когда я очнулся, вместо деревьев торчали обугленные, дымящиеся пни, а у меня были ожоги на руках, на лице, на ладонях.

Два дня мы хоронили погибших, а потом собрали амуницию и продолжили поход. Мы шли по прекрасному лесу. На сотнях деревьев были вырезаны тысячи и тысячи имен бойцов, прошедших до нас. Когда мы отошли от этого необычного зрелища, то вырезали на деревьяв и наши имена. Мы устали, но хотели вдохновить наших братьев, которые пойдут по нашим стопам, когда мы с честью упокоимся рядом с нашими предками.. В тот день наш взводный сержант наступил на сусличью нору и сломал себе ногу.

На шестой неделе нас бомбили ежедневно, иногда и не по разу за день. Мы так устали, что почти что ждали налетов – можно было полежать. Начались муссонные дожди, хотелось домой. К этому времени малярия мучила почти всех в батальоне, кого больше, кого меньше, и многих товарищей солдат пришлось оставить позади. Теперь мы теряли людей ежедневно – из-за малярии, дизентерии, вражеских бомб и ран. Двое бойцов умерли от змеиных укусов. Тигры пожирали покойников. Мы не могли заснуть, потому что глаза распухали от укусов москитов. По ночам слышно было, как плачут товарищи солдаты.

Пунктов питания больше не было. Мы ели дикие плоды, орехи и ягоды, даже корешки. Иногда командиры разрешали нам добыть рыбы с помощью гранат. Разводить костры было запрещено, поэтому рыбу мы ели сырой.

Теперь уже продукты доставлялись нам в малых количествах бойцами Фронта из деревень, подобных Хоабини. Без этих продуктов, которые вырастил народ, а женщины и дети перенесли на спине через вражеские позиции, мы с товарищами помирали бы от голода.

Сотни хлипких бамбуковых мостиков, переброшенных через сотни вонючих ручьев, начали сливаться в один долгий черно-зеленый сон. Ничто уже не оживляло монотонности джунглей, кроме могильных холмиков и скелетов у тропы. Шли мы только по ночам. Днем мы спали глубоко под землей в прохладных сырых тоннелях и слышали непрерывный гул от бомб, пушек и летающих боевых машин.

На седьмой неделе мы пробирались впеед по болотам, кашляя от пневмонии, разбитые горячкой. Спотыкаясь, мы пробирались сквозь грязный серый туман, ноги были черны от пиявок, грязь присасывалась к распухшим ногам, усеянным волдырями. На болоте мы видели большой комплекс из бревенчатых домов, брошенный каким-то забытым народом непонятного происхождения.

Питание свелось до горсточки риса в день.

Когда мы выбрались, наконец, из болота, то увидели наш первый Труктханг – наш первый вертолет. Каждый боец был замаскирован свежими листьями и ветками. Мы попадали на землю, а страшный железный дракон висел в небе прямо над нами. Он очень громко шумел и нагонял сильный ветер. Пушки открыли огонь, и один товарищ был убит на месте. Нам было страшно, но никто не шевелился. Мы ждали приказа открыть ответный огонь, но так и не дождались. Потом та большая машина улетела.

На восьмой неделе нас встретили политруки чиенси. Политруки были с Юга и говорили с непрвычным акцентом.. Они приветствовали нас так, как по традиции встречают товарищей солдат, приходящих на Юг – дали испить из кокосового ореха. А потом отвели нас в старательно запрятанную сеть тоннелей и подземных блиндажей.

Под землей, в обширном комплексе тоннелей, мы воспряли духом. Мы были в безопасности. Мы остались в живых. И, оставшись в живых, сможем внести свой вклад в борьбу с врагами народа. О большей чести мы не просили. Из двухсот бойцов нашего отряда лишь восемьдесят добрались до Юга. Мы, оставшиеся в живых, с энтузиазмом приветствовали наших братьев-южан.

Нам выдали пайки, даже соли немного дали. Но вот кончился наш переход, и стало нам грустно. У нас появилось время, чтобы погрустить о товарищах, которых поубивало или которых мы оставили по дороге. Мы скучали по нашим домам и семьям.

Ноги мои и руки были сплошь в воспаленных порезах. Мой черный пижамный костюм гнил и лохмотьями висел на теле. Климат на Юге такой жаркий, что жить не хочется.

Наступление Освободительной Армии, от которого дрожала земля, превратилось в жалкое ползанье.

Но наш политрук нас вдохновил. Он рассказал нам, как генерал Зиап формировал первый взвод Народной армии. Когда генералу Зиапу было восемнадцать, он сидел во французской тюрьме. Жену его тоже посадили и замучили до смерти.

Генерал Зиап ростом всего в пять футов, а весит меньше сотни фунтов. Но в декабре 1944 года, когда ему было двадцать девять лет, он повел на французов первый взвод Народной армии, в котором было тридцать четыре человека мужчин и женщин с одними саблями и мушкетами в руках.

Французы схватили сестру генерала Зиапа и отрубили ей голову на гильотине. Генерал Зиап и Дядюшка Хо двадцать лет жили высоко в горах, исходили потом в горячих джунглях, и из еды у них порою были только змеи и коренья, но они все это терпели и не жаловались, потому что ни разу ни на секунду не усомнились в том, что народ одержит победу.

Под руководством нашего политрука мы восславили Дядюшку Хо и генерала Зиапа. Потом он рассказал нам, что Народная Армия обязана наступать решительно. Если же на нас нападут, противник должен столкнуться с нашей крепкой обороной и крепким боевым духом. Мы обязаны никогда не отступать от выполнения своего долга, ибо народ одарил нас своим священным доверием, и товарищ генерал Зиап и Дядюшка Хо рассчитывают на то, что мы выполним свои обязанности с умом.

Когда мы вышли с Севера, мы были мертвецами, а мертвецы не ведают страха. Когда политрук попросил нас рассказать ему, в чем наш долг, мы встали. Оборванные, больные, голодные, бойцы моего отряда, гордо стоя в полный рост, бодро ответили хриплыми голосами: "Мы родились на Севере, чтоб умереть на Юге, и поколение за поколением исполняют свой долг – умирать за свою страну".

Голос, в котором столько гордости и печали, смолкает. Бодой Бакси молча разглядывает страницы своего ежедневника, вспоминая о былом.

Жители Хоабини сидят в уважительном молчании, думая о жертвах и страданиях героических солдат, которые каждый день проходят по Стратегической тропе, о юных солдатах, которые прямо сейчас шагают не дальше чем в десятке миль отсюда, стойкие товарищи, которым Хоабинь должна дать еды, а иначе им не выжить – столь же наверняка, как при попадании американской бомбы.

Ба Кан Бо поднимается и делает объявление: "Завтра мы завершаем проект "Больше воды для деревни". Рисовые поля – поля сражений, а народ – самое сильное оружие".

* * *

На рассвете мы с Сонг берем мотыги и идем к реке, чтобы принять участие в проекте Бо Кан Бо «Больше воды для деревни».

По пути к реке мы встречаемся с Метелочницей. Она меняет курс и идет на перехват через деревенскую площадь. Метелочница ни за что не упустит возможности дать мне понять, что за желанный гость я в этой деревне.

Лет Метелочнице где-то с пару тысяч. Она идет сгорбясь, на плечах – бело-голубая шаль. Зубы черны, десны темно-красные. Метелочнице явно следует серьезно полечиться от наркозависимости, а именно – от потребления плодов бетельной пальмы. Вечно она чавкает, пережевывая кусок размеров где-то с две трети теннисного мяча. Как сапер, проверящий, нет ли мин, Метелочница ощупывает каждый фут земли на своем пути тростью с тиковой драконьей головой, которую время отполировало до блеска.

Выправка у нее – как у образцового солдата при прохождении торжественным маршем, а торопливый шаг говорит о том, что дел у нее много, и все они важные. Со слов Сонг, всех пятерых сыновей Метелочницы убило на войне с французами, а трое внуков погибли, сражаясь с морпехами в Кхесани. Метелочница – председательница Организации приемных матерей солдатских детей и занимает важный пост деревенской повитухи, ей одной разрешено разрезать пуповины у новорожденных и погребать их в местной земле. Муж ее погиб под Дьенбьенфу, а брат сидел однажды в тюрьме вместе с Хо Ши Мином. Метелочница – самая влиятельная женщина в Хоабини.

Как только Метелочница приближается на дистанцию, соответствующую радиусу действия своего плевка, она выстреливает в мою сторону бомбой из красного сока бетеля. Вслед за бомбой летит "Фаланг!" – "Белый чужеземец".

Метелочница фыркает, глядя на Сонг, и говорит: "Труонг Тхи Май" – "Мисс Америка".

Шествуя мимо нас подобно Наполеону во главе своей армии, Метелочница выпаливает хлесткую фразу, единственное, что знает по-английски:

– Убирайся из Вьетнама, Длинноносый, а то убью тебя на хрен.

– Так точно, мэм. Чао Ба, – говорю я очень громко, так как знаю, что она оглохла на одно ухо после одного налета B-52. Приподнимаю шляпу из рисовой бумаги. – Самого доброго дня Вам, так? Слышите?

Сонг не хочется показаться невежливой, но она с трудом сохраняет серьезное выражение лица, глядя на Метелочницу, которая угрожающе машет палкой в мою сторону и говорит еще раз: "Убирайся из Вьетнама, Длинноносый, а то убью тебя на хрен".

* * *

Проект Ба Кан Бо «Больше воды для деревни» – настолько серьезное дело, что даже жизненно важная уборка риса откладывается на послеобеденное время.

Почти каждый из деревенских мужчин, женщин и детей принес с собой что-нибудь землеройное. Мы стоим в два ряда лицом друг к другу, между нами шесть футов. Цепочки работников начинаются у рисовых чеков и тянутся через джунгли до реки. Малыши льнут к ногам матерей. Младенцы болтаются у матерей за спиной. В руках у детей старше шести лет мотыги, лопаты и кирки.

Мы с Сонг решили жестоко подразниться, и устраиваемся по обе стороны от Метелочницы. Она угрожающе скалится. Напротив нас, в противоположном ряду – командир Бе Дан и Бодой Бакси.

Между рядами, вытянувшись во фрунт, проходит с проверкой Ба Кан Бо, дама-политрук, политический представитель Фронта национального освобождения в деревне Хоабинь, женщина строгая и неприятная. Лет ей где-то сорок пять, старая дева, сочетавшаяся браком со своей работой. Для вьетнамки она высоковата. Вместо шортов она предпочитает носить брюки хаки, а волосы с проседью собирает в тугой пучок, и никаких там украшений типа шпилек или ленточек. Через плечо висит синяя полевая сумка, символ ее должности. На кармане безупречно чистой зеленой гимнастерки красуется значок с Хо Ши Мином из красной эмали с золотом.

Я спрашиваю у Сонг, почему все вокруг с таким уважением относятся к этой угрюмой старой служаке, вояке кабинетной.

Сонг отвечает: "Каждый товарищ отдает то, чем владеет, Баочи. Наш прежний политрук был очень жизнерадостным юношей. Очень хороший человек был, бодрости не занимать. Все анекдоты рассказывал, и все его любили. Хороший был политрук. Ба Кан Бо сердечной женщиной не назовешь, по политрук она хороший. Улыбка – это еще не ум, а от дружеских рукопожатий дрова для очага не нарубятся".

Ба Кан Бо приказывает глядеть в оба, чтобы не наткнуться на бомбы под землей. Потом дует в свисток, и мы начинаем копать. Ба Кан Бо берется за лопату и присоединяется к нам.

За шесть часов мы выкапываем канал в сто ярдов длиной, четыре фута шириной и четыре фута глубиной. Мы перестаем копать, когда до реки остается несколько ярдов.

Обедаем. Сонг собрала корзинку на троих. Джонни-Би-Кул назначен в караул, поэтому Сонг зовет свою лучшую подругу пообедать вместе с нами.

Мы усаживаемся на берегу в тени огненного дерева с Дуонг Нгок Май. Сонг рассказывает мне о своей подруге. Май на девятом месяце. Она Боевая вдова. Шесть месяцев назад ее мужа убили Ден Сунг Труонгз, "Черные винтовки" – американские морпехи. Он был деревенским гончаром. Май – штабной сержант в батальоне Главных сил Вьетконга, и дома сейчас в отпуске по здоровью. За доблестные боевые подвиги имя Май занесли в свиток чести "Дунг Си Куок Ми" – "Героические убийцы американцев".

У Боевой вдовы Май под черной пижамной рубахой большой живот, она беседует с Сонг, но и не думает ни словом обмолвиться со мной. Когда она глядит на меня, взгляд ее не выражает ничего, ни ненависти, ни признания того, что я вообще существую.

Я отчаянно отмахиваюсь от внезапной атаки стрекозы, и из-за этого давлюсь рассолом. Стрекоза бесстрашна и агрессивна, но шквал каратистских рубящих ударов, разрезающих воздух, лишает ее боевого духа. Стрекоза, покрытая синим хромированным металлом, уносится прочь, жужжа своим крохотным мотором.

* * *

Пообедав, мы сооружаем из валунов фундамент для установки водяного колеса. Тридцать человек кряхтят, обливаются потом, поднимают здоровенное деревянное колесо и, напрягая все силы, устанавливают его на место.

Джонни-Би-Кул сменяется с поста, приходит и смотрит, как водяное колесо закрепляют ударами кувалд.

На отрезке между водяным колесом и рекой группа работников вынимает последние несколько ярдов земли, запуская речную воду в новую ирригационную траншею.

Командир Бе Дан поднимает Джонни-Би-Кула и усаживает его на велосипедное сиденье, прикрепленное к водяному колесу. Колесо приводится в движение велосипедными педалями. Джонни-Би-Кул дожидается сигнала Ба Кан Бо, а потом начинает изо всех сил, как можно быстрее жать на педали.

Тяжелое колесо сначала сопротивляется, а потом приходит в движение, все быстрее и быстрее, и гонит воду вперед. Широкие деревянные лопасти поднимают речную воду понемногу за раз и переносят ее через дамбу в следующий чек.

Люди радостно кричат: "Хо! Хо! Хо!"

Ба Кан Бо запевает патриотическую песню:

 
Мы – крестьяне в солдатских одеждах,
Мы боремся за землепашцев, которых угнетали тысячу лет,
Наши страданья – страданья народа
 

.

После из ряда вон тяжелого дня – установив водяное колесо, мы продолжили собирать урожай – так приятно собраться всем вместе после ужина и поглядеть, как троих вьетконговцев-учеников принимают в ряды вооруженных бойцов.

Когда я служил в морской пехоте, ходил упорный миф, байка, которую рассказчик слышал от кого-то, кто клялся ему, что это не херня, и что морпехи время от времени находят мертвых вьетконговских детей, прикованных цепями к пулеметам. Мораль байки состояла в том, что противнику так отчаянно не хватает новобранцев, так не хотят они драться, и такой этот противник жестокий.

Ну и вот, Дровосек проводит надо мной эксперимент, я есть подтверждение его теории, что для победы надо понять противника, без колебаний признав при этом любую правду, сколь угодно непереносимую. Вьетконговцы понимают нас лучше, чем мы себя самих, но мы не понимаем их совсем.

Когда я был морпехом, мне потребовалось два года в поле, чтобы перестать недооценивать вьетконговцев. Это как познание секса: все, что рассказывают об этом деле другие – херня полная. Реальные факты я собирал не дома.

Когда я работал военным корреспондентом, то был деталью огромной серой машины, которая не выдает незамутненной информации. Слабость американцев состоит в том, что мы пытаемся править миром за счет пиара, а потом сами доходим до того, что верим в собственное вранье. Мы носимся по волнам на мифическом корабле, который напрочь оторвался от земли.

Американцы не в силах драться с вьетконговцами, потому что вьетконговцы слишком настоящие, слишком близки они к земле, а глаза американцев способны воспринимать реальные вещи лишь как бесплотные тени.

Сидя в первом ряду вместе с Сонг, рядом с близняшками Фуонг, я неожиданно понимаю, что все в мой власти. Я чувствую, что знаю, кто я таков, и знаю, что делаю. Я не статистическая единица. Мы здесь не беспомощные безликие массы. Во вьетконговской деревне масс нет. В нашей деревне мы не суть жертвы неподвластных нам сил. У нас есть огромные крылья, чтобы лететь в будущее.

Появляется командир Бе Дан, за ним идут Мот, Хай и Ба – братья Нгуен.

* * *

Близняшки Фуонг светятся от счастья, потому что близняшки Фуонг и братья Нгуен влюблены, все сразу, отчаянно и страстно, невзирая на тот факт, что братьев Нгуен слишком много, и на еще, наверное, более интересный факт, что ни один из братьев Нгуен не может отличить одну близняшку Фуонг от другой.

Братьям Нгуен пятнадцать, шестнадцать и семнадцать лет. Мот – крикун, нытик и мудак. Хай – спокойный, усердный парень. Ба – самый высокий, самый взрослый и самый сильный из них, добродушный и дубоватый селянин.

Перед лицом собравшихся селян командир Бе Дан посвящает братьев Нгуен в Армию освобождения. Братья пытаются навести на себя серьезный вид, но от гордости не могут не выпендриваться. Они то дурачатся, хихикая и щипаясь, то пытаются держаться по-военному.

Метелочница вручает каждому из братьев красную нарукавную повязку, изготовленную из красных полос, нарванных из сайгонских марионеточных флагов. Братья кланяются и надевают повязки.

Дровосек напоминает новоиспеченным бойцам о том, что трудней найти замену утерянному автомату, чем человеку, который его потерял. Он рассказывает им старую историю о бойце Фронта, который потерял автомат во время форсирования реки в сложных условиях. Устыдившись, боец попросил, чтобы при следующей атаке его поставили в первые ряды отряда, где он и погиб со славой.

– Завтра – говорит Дровосек, – вы отправитесь на выполнение боевой задачи далеко от деревни. Вы будете драться с Длинноносыми слонами. Деритесь храбро, с яростным упорством. Прошу вас исполнить свой долг по уму.

Новобранцы застывают по стойке смирно, и командир Бе Дан вручает каждому новоиспеченному бойцу автомат АК-47 и полевой ремень, увешанный брезентовыми подсумками с тяжелыми рожками, набитыми патронами.

Командир Бе Дан несколько раз произносит вьетконговский лозунг: "Бронзовые ноги. Железные плечи. Стреляй метко".

Братья Нгуен начинают рассматривать только что полученное оружие, а жители Хоабини приветствуют их возгласами: "ХOХO! ХO!"

Близняшки Фуонг первыми спешат поздравить новоиспеченных потенциальных женихов.

* * *

Празднование продолжается, а мы с Сонг беглым шагом направляемся к нашей хижине, по пути вспугивая юных влюбленных, обнимающихся в темных уголках. Свет от разгорающегося костра мерцает на улыбающихся лицах, и разбрасывает по палубе и по стволам пальм мельтешащие тени в виде добрых гигантов.

Возле нашей хижины ожесточенно спорят Дровосек и командир Бе Дан.

– Нет, – говорит командир Бе Дан. – Я не верю американцу, дезертиру этому. Он – Черная винтовка. Он – враг народа.

– Я должен тебя покритиковать! – говорит Дровосек. – Командир Бе Дан, я должен тебя покритиковать!

Командир Бе Дан уходит.

Дровосек следует за ним не отставая. Его голос переходит на более высокие ноты, а жесты становятся более оживленными.

Несколько минут спустя Сонг помогает мне влезть в мой громоздкий костюм, и тут в хижину входит Дровосек и спокойно объявляет, что командир Бе Дан согласился взять меня на боевое задание, на особо важную операцию, приказ на проведение которой отдал Тигриный Глаз, командующий Западным районом. Дровосек вручает мне старый "стетсон" Ковбоя с пацифистским значком – я потерял его в ту ночь, когда Бледный Блупер захватил меня в плен – и мегафон. Я должен буду таскать мегафон и вести пропаганду.

Я склоняюсь в поклоне. Я говорю: "Благодарю Вас, достопочтимый сэр". И думаю: "Вот оно! Вот этого-то я и ждал. Под огнем начинается суматоха. И в этой самой суматохе я смогу убежать".

К тому времени как мы с Сонг возвращаемся к костру, Ба Кан Бо завершает одну из своих мучительно нудных речей против "иноземных агрессоров-империалистов", а завершает она их своим коронным "Да Дао Куок Май", и лозунг этот означает "Долой лакейскую клику! Да здравствует славное сопротивление!"

Селяне отвечают вежливым скандированием: "Хо! Хо! Хо!"

Когда они замечают меня в моем костюме, раздается всеобщий смех.

Бо Кан Бо, разозлившись, что внимание публики перешло на другого исполнителя, бросает на меня взгляд, исполненный критики, и присаживается на бревно.

* * *

На мне костюм из рисовой бумаги, который Сонг выкрасила в серый цвет. Я – бомбардировщик B-52. На моих серых бумажных крыльях несуразно большими буквами написано «U.S.».

Меня со всем сторон обступают деревенские детишки. Все они в маленьких конических бумажных шляпах и вооружены игрушечными ружьями, вырезанными из бамбука.

Я выписываю круги по площади между ржавеющим остовом французского броневика и зрителями-селянами, угрожающе пикируя на детишек, которые хихикают и палят по мне из своих бамбуковых автоматов. Я издаю громкое "бум-бум-бум". Некоторые детишки хватаются за животы и падают замертво, валяясь в преувеличенно мучительных и продолжительных предсмертных муках.

Оставшиеся в живых детишки начинают палить по мне быстрее, чем раньше. Я несколько раз кашляю, еще несколько раз пикирую, болтая крыльями. И, наконец, делаю последний заход, разбиваясь вдребезги и падая ничком на землю.

Детишки решают вдруг, что тоже должны разбиться, и всей кучей валятся на меня. Даже мертвые детишки оживают и валятся на кучу сверху, пища и завывая, будто бы страдая от боли.

* * *

За час до рассвета мы выходим цепочкой за рубежи круговой обороны деревни, взбодренные холодным утренним воздухом.

С первыми лучами солнца мы соединяемся с двадцатью бойцами Региональных сил Вьетконга, деревенскими парнями и девушками в широкополых мягких тропических шляпах, с гранатами в сетках, резиновыми пузырями с водой, в разношерстной полевой сбруе и оборванной гражданской одежде. Через плечо у них перекинуты парусиновые гамаки, набитые рисом, мы называем их "слоновьими кишками".

В число бойцов от ополчения самообороны Хоа

входят заместитель командира Сонг, мастер-сержант Ксуан, Бодой Бакси, братья Нгуен, близняшки Фуонг, Боеболка и я, Бледный Блупер. Все вместе мы почти cекция, французы назвали бы нас взводом. А возглавляет нас командир Бе Дан.

Наша маленькая армия выглядит весьма разношерстно, там поплевали, тут подвязали, вот и собрали, и вооружены мы только автоматами и гранатами, но наш боевой дух крепок, и решимость велика, и мы готовы шагать быстро и бодро.

На мне черный пижамный костюм, мал он мне безмерно, плюс моя ковбойская шляпа, и подарок от Сонг, который она, невзирая на возражения, повязала мне поперек груди после того как мы на скорую руку позавтракали: красный шелковый шарф, такого же цвета, как красные нарукавные повязки у штурмовой группы.

Цвет этого шарфа таков, что описать его можно не иначе как "кричаще алый", края обметаны золотыми нитками, а посередине – ряд золотых звезд. Чтобы крысы в центре Дананга меня сразу же увидели.

Я вооружен мегафоном цвета хаки. Как Бледный Блупер я должен бить в громкие барабаны пропаганды и мутить мозги противнику, Слонам, американской пехоте. Как американский морпех я должен сбежать.

Топая по-индейски вместе с чиенси, я ощущаю себя мишенью – как раньше в Кхесани, когда я намалевал на каске "яблочко". Мало того, что на мне красный шарф, которому не хватает пары шагов до неоновой яркости, но я еще и ростом шесть футов три дюйма. Более половины вьетконговцев не дотягивают до пяти футов. Незаметен я – как буйвол, пытающийся сойти за утенка.

Боеболка, спотыкаясь, бродит вперед-назад вдоль колонны, весь какой-то потерянный и растерянный, то и дело останавливая бойцов и спрашивая, что ему делать. Он обвешан оружием: самодельные гранаты, позаимствованный у кого-то АК-47, мачете, мелкокалиберный револьвер, гранатомет B40 с полудюжиной гранат.

Когда Сонг замечает Боеболку, этого супер-бойца, она смеется. Потом говорит трем братьям Нгуен, которые тоже впервые вышли на боевое задание: "Не отставайте – тигры съедят". И снова смеется.

Командир Бе Дан, наоборот, деловит до невозможности. Он с неудовольствием глядит на заместителя командира Сонг, которая не поддерживает у подчиненных дисциплины в отношении режима молчания. Он машет рукой и говорит: "Тьен!" – "Вперед".

Мы топаем дальше, в джунгли, в которых полно громких и ярких птиц. Никто на тропе не разговаривает – не потому, что боимся быть услышанными, а чтобы можно было расслышать приближающуюся авиацию.

Я машу на прощанье Джонни-Би-Кулу, который сидит в дозоре над тропой, пристроившись на суку в пятидесяти футах над землей с гранатой в руке. Он машет в ответ, но не улыбается. Джонни-Би-Кул всегда серьезно относится к своим обязанностям, когда стоит в карауле.

* * *

На бойце Фронта, что идет передо мной – красно-белые кроссовки. На красном мяче на кроссовках написано «U.S. KEDS». Боец тащит китайскую полевую рацию. Двенадцать часов подряд я разглядываю кроссовки радиста и прыгающий красный мяч.

Радист тонок как колышек на фасольной грядке. Пока мы топаем, он непрестанно что-то ест.

* * *

Мы топаем, топаем, и снова топаем. Мы топаем, пришлепывая больших черных мух и разгоняя прикладами тучи москитов, такие густые, что через них ничего не видно. Мы пробираемся вверх по каменистым тропам навстречу природе, которая чарующе прекрасна своей грубой откровенностью и кишит живыми существами. Лиловые долины. Бурые горы, похожие на хребты динозавров. Птицы огненных расцветок. Змеи, головы которых похожи на самоцветные камни. В резиновых сандалиях мы перебираемся через выходящие из-под земли пласты черных вулканических пород. Под черными утесами мы спускаемся по тропе. Спотыкаясь, мы сходим в речную низину, в которой перед нами с такой скоростью появляются новые оттенки зелени, что нас поглощает радуга зеленых цветов.

Наш головной – девчонка лет пятнадцати. Поднимая над головой автомат размером чуть ли не с нее саму, она дает сигнал остановиться. Командир Бе Дан выдвигается вперед по пути следования, чтобы посмотреть, что там. Радист в кедах не отрывается от командира, поэтому я тоже прохожу вперед.