Текст книги "Захватчики под парусами"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава XV. Шпион

В первой комнате, которую можно было назвать и залой, и кухней, находились два человека. Это были работник капитана Уильяма Дрейка и какой-то незнакомец. Самого капитана тут не было. При виде незнакомца глаза флибустьера сверкнули, и зловещая улыбка появилась на его бледных губах.

Незнакомец сидел за столом, стоявшим посреди комнаты, и спокойно завтракал куском холодной говядины, приправленной перцем, запивая еду бордо, которое, скажем мимоходом, хотя и стало популярным в Париже только в царствование Людовика XV благодаря герцогу де Ришелье, возвратившемуся из Гиени, где он был губернатором, уже давно ценилось в Америке. Незнакомец был человеком довольно высокого роста, с бледным лицом, с чертами отшельника, худой, костлявый, угловатый, но его благородные манеры указывали на высокое положение в обществе, а простой и даже более чем скромный костюм напрасно старался замаскировать это положение.

При входе флибустьера, не поднимая головы, незнакомец искоса бросил взгляд из-под своих бархатных ресниц и снова занялся вкусным завтраком, стоявшим перед ним.

У флибустьеров все было общее; каждый брал у другого, дома тот был или нет, все, что ему было нужно, – оружие, порох, одежду, пищу, и тот, у кого делался этот заем, не должен был обижаться или выражать даже самое легкое недовольство. Подобная вольность в обращении с чужим имуществом не только допускалась и терпелась, но считалась даже правом, которым все пользовались без малейшего зазрения совести.

Монбар, осмотрев глазами комнату, взял стул и, бесцеремонно сев напротив незнакомца, сказал работнику:

– Подай мне завтрак, я голоден!

Работник, не позволяя себе ни малейшего замечания, тотчас повиновался. В одно мгновение, с чрезвычайным проворством он подал флибустьеру обильный завтрак, потом стал позади его стула, чтобы ему прислуживать.

– Друг мой, – небрежно сказал ему флибустьер, – благодарю, но я не люблю, чтобы кто-либо стоял позади меня, когда я ем. Ступай, встань перед дверью дома и не пускай сюда никого без моего приказания, – прибавил он, бросив на работника многозначительный взгляд. – Никого! Ты слышишь? – прибавил он, делая ударение на эти слова. – Если бы даже пришел сам твой господин. Ты меня понял?

– Понял, Монбар, – ответил работник и ушел.

При имени «Монбар» незнакомец чуть заметно вздрогнул, бросив тревожный взгляд на флибустьера, но тотчас взял себя в руки и принялся есть с величайшим спокойствием, по крайней мере внешним. Монбар в свою очередь расправлялся с завтраком, по-видимому ничуть не интересуясь сотрапезником, сидевшим напротив. Так продолжалось несколько минут. В комнате не слышалось никакого шума, кроме звона ножей и вилок, между тем как в душе каждого из сидящих за столом бушевали сильные страсти. Наконец Монбар поднял голову и посмотрел на незнакомца.

– Вы на редкость молчаливы, – сказал он добродушным тоном человека, которому надоело продолжать молчание и который желает начать разговор.

– Я? – спросил незнакомец самым спокойным голосом, приподняв голову. – Да нет, кажется…

– Однако смею вам заметить, – продолжал флибустьер, – вот уже четверть часа как я имею честь находиться в вашем обществе, а вы еще не сказали мне ни единого слова, даже не поздоровались, когда я вошел.

– Извините меня, – сказал незнакомец, слегка наклонив голову, – это поступок совершенно невольный. Кроме того, не имея удовольствия знать вас…

– Вы в этом уверены? – с иронией перебил авантюрист.

– По крайней мере я так думаю; и, не имея ничего сказать вам, я предположил, что бесполезно начинать пустой разговор.

– Как знать! – с насмешкой возразил флибустьер. – Самые пустые разговоры вначале часто становятся очень интересными через несколько минут.

– Сомневаюсь, чтобы это произошло в нашем случае. Позвольте же мне прервать беседу на этих первых словах. Кроме того, мой завтрак окончен, – сказал незнакомец, вставая, – и серьезные дела требуют моего присутствия. Извините, что я так скоро оставляю вас, поверьте, я весьма сожалею.

Флибустьер не двинулся с места. С грациозной небрежностью откинувшись на спинку стула и играя ножом, который держал в руке, он сказал кротким и вкрадчивым голосом:

– Извините, только одно слово…

– Говорите скорее, – отвечал незнакомец, останавливаясь, – уверяю вас, я очень тороплюсь.

– О! Вы останетесь со мной на несколько минут, – продолжал авантюрист все с той же насмешкой.

– Если вы так сильно этого желаете, я вам не откажу, но уверяю вас, что я очень тороплюсь.

– Я нисколько в этом не сомневаюсь; особенно вы торопитесь уйти из этого дома, не правда ли?

– Что вы хотите сказать? – надменно спросил незнакомец.

– Я хочу сказать, – отвечал флибустьер, вставая, подходя к нему и становясь перед дверью, – что притворяться бесполезно, вы узнаны.

– Я узнан? Я вас не понимаю… Что значат эти слова?

– Они значат, – грубо сказал Монбар, – что вы шпион и изменник, и через несколько минут вы будете повешены!

– Я? – вскричал незнакомец с очень хорошо разыгранным удивлением. – Вы сошли с ума или ошибаетесь. Прошу простить меня.

– Я не сошел с ума и не ошибаюсь, сеньор дон Антонио де Ла Ронда.

Незнакомец вздрогнул, смертельная бледность покрыла его лицо, но тотчас придя в себя, он сказал:

– О, это безумство!

– Милостивый государь, – прошептал Монбар, все еще спокойно, но оставаясь как бы пригвожденным к двери, – я утверждаю, вы опровергаете. Очевидно, один из нас лжет или ошибается. Я уверяю вас, что не лгу, стало быть лжете вы, и чтобы разрешить последние сомнения на этот счет, я прошу вас выслушать меня. Но прежде не угодно ли вам сесть. Нам надо поговорить несколько минут, а я вам замечу, что не совсем прилично говорить стоя друг против друга, уподобившись боевым петухам, готовым наскочить на хохол друг другу, когда можно говорить сидя.

Невольно подчиняясь сверкающему взору флибустьера, в упор устремленного на него, и резкому повелительному тону, незнакомец сел на свое место, или, лучше сказать, не сел, а опустился на стул.

– Теперь, – продолжал Монбар тем же спокойным тоном, садясь на свое прежнее место, опираясь локтями о стол и подаваясь всем корпусом вперед, – чтобы разом рассеять все иллюзии, которые вы могли сохранить, и доказать вам, что я знаю гораздо больше, чем вы желали бы, позвольте мне в двух словах рассказать вам вашу историю.

– Милостивый государь… – попытался перебить его незнакомец.

– О! Не бойтесь, – прибавил флибустьер тоном холодного и сухого сарказма, – я не стану долго распространяться; так же как и вы, я не желаю тратить время на пустые разговоры, но заметьте, между прочим, каким образом наш пустой разговор, как я предвидел, скоро сделался интересным. Не правда ли, как это странно?

– Я жду, чтобы вы объяснились, – холодно отвечал незнакомец, – потому что до сих пор я не понял ни одного слова из всего, что вы сказали мне.

– Ей-Богу, вы пришлись мне по сердцу! Я не ошибся на ваш счет. Храбрый, холодный, скрытный, вы достойны быть флибустьером и вести с нами жизнь, полную приключений.

– Вы оказываете мне большую честь, но все это мне не объясняет…

– Потерпите немного; как вы пылки! Остерегайтесь, ваше ремесло требует хладнокровия, а его-то в эту минуту у вас и недостает.

– Вы очень остроумны, – сказал незнакомец, насмешливо поклонившись своему собеседнику.

Тот оскорбился этой усмешкой и, ударив кулаком по столу, сказал:

– Вот ваша история в двух словах. Вы андалузец, родились в Малаге, младший сын и, следовательно, были назначены в духовное звание. В один прекрасный день, не чувствуя никакой склонности к тонзуре, вы сели на испанский корабль, отправлявшийся на Санто-Доминго. Вас зовут дон Антонио де Ла Ронда… Как видите, мне известно многое.

– Продолжайте, – совершенно флегматично произнес незнакомец, – вы чрезвычайно меня заинтересовали.

Монбар пожал плечами и продолжал:

– Приехав на Санто-Доминго, вы успели за короткое время, по милости вашей красивой внешности, а особенно вашего тонкого и непринужденного ума, найти себе могущественных покровителей, так что уже через три года по прибытию из Европы вы настолько возвысились, что сделались одним из самых влиятельных людей в колонии. К несчастью…

– Вы сказали, к несчастью? – перебил незнакомец с насмешливой улыбкой.

– Да, – невозмутимо отвечал авантюрист, – к несчастью фортуна повернулась к вам спиной, и до такой степени…

– До такой степени?..

– …что, несмотря на ваших друзей, вас арестовали и угрожали судом за кражу двух миллионов пиастров, – цифра внушительная, поздравляю вас. Сознаюсь, что всякий другой на вашем месте погиб бы; Совет по делам Индий 1616
  Речь идет о созданном в 1524 г. Королевском верховном совете по делам Индий, назначавшем должностных лиц всех рангов, как светских, так и духовных, в испанских колониях, контролировавшем деятельность колониальной бюрократии и являвшемся высшей судебной инстанцией по всем вопросам, связанным с жизнью колоний.


[Закрыть]не шутит, когда речь идет о деньгах.

– Позвольте мне вас прервать, милостивый государь, – сказал незнакомец с совершенной непринужденностью, – вы рассказываете эту историю чрезвычайно красноречиво, но если вы будете продолжать таким образом, она продлится нескончаемо. Если вы мне позволите, я закончу ее в нескольких словах.

– Ага! Теперь вы сознаетесь, что она справедлива?

– Еще бы! – отвечал незнакомец с удивительной самоуверенностью.

– Вы сознаетесь, что вы дон Антонио де Ла Ронда?

– Для чего мне отпираться, раз вы это знаете?

– Стало быть, вы признаете, что обманом забрались в колонию с целью…

– Я сознаюсь во всем, в чем вам будет угодно, – с живостью сказал испанец.

– Стало быть, вы заслуживаете виселицу и будете повешены через несколько минут.

– Ну уж нет! – возразил испанец, не теряя хладнокровия. – Вот в этом-то мы с вами не сходимся, милостивый государь. Ваше заключение лишено всякой логики.

– Что?! – вскричал авантюрист, удивляясь этой внезапной перемене в тоне, которой он не ожидал.

– Я сказал, что ваше заключение не логично.

– Я это слышал.

– Я докажу это, – продолжал испанец. – Теперь ваша очередь выслушать меня.

– Хорошо, надо быть сострадательным к тем, кто скоро умрет.

– Вы очень добры, но, слава Богу, до этого я еще не дошел. От стакана до губ еще далеко, гласит очень мудрая пословица на моей родине.

– Продолжайте, – сказал флибустьер со зловещей улыбкой.

Испанец даже не дрогнул.

– Для меня очевидно, милостивый государь, что вы желаете предложить мне какое-то условие.

– Я?

– Конечно. Вот почему, узнав во мне шпиона, – а должен сознаться, что я действительно шпион, вы видите, я с вами предельно откровенен, – для вас ничего не могло быть легче, чем приказать повесить меня на первом же дереве без всякого суда.

– Да, но я это сделаю сейчас.

– Нет, вы не сделаете этого, и вот почему: вы думаете, по причинам, мне не известным, – я не хочу обижать вас предположением, будто вы почувствовали ко мне сострадание, когда мои соотечественники так справедливо называют вас Губителем,– вы думаете, повторяю, что я могу быть вам полезен для успеха вашего плана, и, следовательно, вместо того, чтобы велеть меня повесить, как вы сделали бы это при всяких других обстоятельствах, вы прямо пришли сюда, чтобы поговорить со мной, как друге другом. Ну! Я сам этого желаю; говорите, я вас слушаю. В чем заключается ваше дело?

Произнеся эти слова с самым непринужденным видом, дон Антонио откинулся на спинку стула, вертя в пальцах сигару. С минуту флибустьер смотрел на него с нескрываемым удивлением, потом, расхохотавшись, сказал:

– Ну хорошо; по крайней мере между нами не будет недоразумений. Да, вы угадали, я хочу сделать вам предложение.

– Об этом нетрудно было догадаться, но оставим это; в чем состоит ваше предложение?

– Боже мой! Все очень просто. Вам только надо переменить вашу роль.

– Очень хорошо. Я вас понимаю; то есть, вместо того, чтобы изменять вам в пользу Испании, я буду изменять Испании в вашу пользу.

– Вы видите, что это легко.

– Действительно, очень легко, но чертовски опасно. Положим даже, что я соглашусь на вашу просьбу, но какая мне будет от этого польза?

– Во-первых, вас не повесят.

– Быть повешенным, утопленным или расстрелянным – почти одно и то же. Я желал бы выгоды посущественнее и повиднее.

– Черт побери! Вы привередливы! Разве спасти жизнь от петли ничего не значит?

– В ситуации, когда нечего терять, смерть скорее благодеяние, чем бедствие.

– Да вы, оказывается, философ!

– Нет, черт побери! Я только отчаянный человек.

– Это часто одно и то же. Но вернемся к нашему делу.

– Да, вернемся, это гораздо лучше.

– Я предлагаю вам свою долю добычи с первого корабля, который я захвачу. На это вы согласны?

– Это уже лучше. К несчастью, корабль, о котором вы мне говорите, похож на медведя из басни, – он еще в пути. Я предпочел бы что-нибудь посущественнее.

– Я вижу, что вам надо уступить. Служите мне хорошенько, и я награжу вас так щедро, что даже испанский король не мог бы сделать больше.

– Решено, я рискну. Теперь скажите мне, каких услуг вы требуете от меня?

– Я хочу, чтобы вы помогли мне захватить врасплох остров Черепахи, на котором вы долго жили и с которым вы, кажется, сохранили связи.

– Не вижу в этом ничего приятного, и, прежде всего ,позвольте одно замечание.

– Какое?

– Я не могу ручаться вам за успех этого смелого предприятия.

– Это замечание справедливо, но будьте спокойны: даже если остров хорошо защищен, он будет еще лучше атакован.

– В этом я убежден… Но что дальше?

– Я вам скажу после, когда придет время, сеньор, а теперь мы должны заняться другими делами.

– Как вам угодно.

– Теперь, как я уже имел честь сказать вам вначале, я знаю, что вы человек очень хитрый и способный проскользнуть, как змея, между пальцев без малейшего зазрения совести. Так как я хочу избежать этой возможности, сделайте мне одолжение, отправляйтесь сейчас же на мой люгер.

– Пленником? – с досадой осведомился испанец.

– Нет, не пленником, любезный дон Антонио, а как заложник, с которым будут обращаться со всем вниманием, совместимым с нашей общей безопасностью.

– Но слово дворянина…

– Годится между дворянами, это правда, но с такими негодяями, как вы нас называете, оно, по-моему, не имеет никакой цены. Даже вы, идальго старой Испании, считаете для себя возможным нарушать ваше слово без малейшего зазрения совести, когда вас побуждают к этому выгоды.

Дон Антонио потупил голову и ничего не ответил, в душе признавая, хотя не хотел этого выказывать, справедливость слов флибустьера. Тот с минуту наслаждался смущением испанца, потом три раза ударил по столу рукояткой ножа. Немедленно вошел работник капитана.

– Что вам нужно, Монбар?

– Скажи мне, мой храбрый товарищ, – обратился к нему авантюрист, – не видел ли ты краснокожего кариба, не бродит ли он вокруг этого дома?

– Монбар, краснокожий кариб спрашивал меня несколько минут назад, здесь ли вы. Я ответил утвердительно, но не хотел нарушать ваше приказание и не впустил его, несмотря на его просьбу.

– Очень хорошо. Человек этот не сказал, как его зовут?

– Напротив, он тотчас сказал, что его зовут Прыгун.

– Это тот человек, которого я и ждал; впусти его, пожалуйста. Он, должно быть, ждет у дверей. И сам приходи вместе с ним.

Работник вышел.

– Чего вы хотите от этого человека? – спросил испанец с беспокойством, которое не укрылось от проницательных глаз авантюриста.

– Этого индейца я назначу вам в караульные, – сказал Монбар.

– Стало быть, вы действительно хотите задержать меня?

– Безусловно, сеньор.

В эту минуту вошел работник вместе с карибом, который был одет в свой традиционный костюм, но воспользовался позволением Монбара, чтобы вооружиться с ног до головы.

– Прыгун и ты, друг мой, выслушайте хорошенько, что я вам скажу. Видите вы этого человека? – сказал флибустьер, указывал на испанца, все такого же бесстрастного.

– Видим, – ответили они.

– Встаньте по обе стороны от него, доставьте на люгер и отдайте моему матросу Мигелю Баску, приказав ему от моего имени не спускать глаз с этого человека. Если по пути к люгеру он попытается бежать, стреляйте в него без всякой пощады. Вы меня поняли?

– Поняли, – ответил работник, – положитесь на нас, мы ручаемся за него головой.

– Хорошо, полагаюсь на ваше слово… Милостивый государь, – прибавил флибустьер, обращаясь к дону Антонио, – прошу вас отправиться с этими людьми.

– Я повинуюсь силе.

– Да, я все понимаю. Но успокойтесь, ваш плен будет непродолжителен и не жесток. Я сдержу обещание, данное вам, если вы со своей стороны сдержите ваше. Ступайте же. До свидания!

Испанец ничего не ответил, встал между караульными и вышел вместе с ними.

Глава XVI. Продажа невольников

Через минуту Монбар встал, надел плащ, который при входе бросил на стул, и хотел выйти из дома. На пороге двери он очутился лицом к лицу с капитаном Дрейком.

– А-а! Ты здесь, брат? – воскликнул Дрейк.

– Да, я завтракал.

– И правильно делал.

– Пойдешь со мной на продажу невольников?

– Нет, мне не нужны работники.

– И мне не нужны, но ты знаешь, что тотчас после продажи начнется набор.

– Да, правда! Дай мне только сказать несколько слов моему работнику, и я пойду с тобой.

– Твой работник вышел.

– Я же велел ему не выходить!

– Я дал ему поручение.

– А-а, тогда другое дело. Оба флибустьера ушли.

– Ты не спрашиваешь меня, какое поручение я дал твоему работнику, – заметил Монбар через несколько минут.

– А для чего мне спрашивать? Меня это не касается.

– Это касается тебя гораздо больше, чем ты думаешь, брат.

– Каким образом?

– Ты оказал гостеприимство одному незнакомцу, не так ли?

– Да. Но при чем здесь…

– Сейчас поймешь. Этот незнакомец, которого ты не знаешь… Ты ведь не знаешь его?

– Нет. Что мне за дело, кто он такой? В гостеприимстве отказывать нельзя.

– Это правда, но я узнал этого человека.

– Да? И кто же это?

– Ни больше ни меньше как испанский шпион.

– Вот тебе раз! – сказал капитан, остановившись.

– Что с тобой?

– Ничего, ничего! Я только пойду прострелю ему голову, если ты еще этого не сделал.

– Нет, брат, я убежден, что этот человек окажется нам очень полезен.

– Каким же образом?

– Можно умеючи извлечь выгоды даже из испанского шпиона. Пока что я отправил его с твоим работником и моим человеком на люгер, где его будут стеречь, так что он от нас не ускользнет.

– Полагаюсь на тебя… Благодарю тебя, брат, что ты избавил меня от этого негодяя.

Разговаривая таким образом, оба флибустьера дошли до того места, где происходила продажа работников.

Направо находился большой навес из досок, открытый и ветру, и дождю. Посреди этого навеса поставили стол для секретарей Компании, которые производили продажу и составляли контракты. Для губернатора было приготовлено кресло возле довольно высокого помоста, куда каждый работник или работница всходили поочередно для того, чтобы покупатели могли свободно их рассматривать. Эти несчастные, обманутые агентами Компании в Европе, заключали соглашения, последствий которых не понимали, и были убеждены, что по приезде в Америку, по истечении более или менее продолжительного срока, они получат свободу зарабатывать себе пропитание как захотят. Среди них находились также сыновья разорившихся родителей и кутилы, для которых труд был делом презренным и которые воображали, будто в Америке, стране золота, богатство свалится на них, как во сне.

Несколько дней тому назад корабль Компании привез полторы сотни наемников, и в их числе находились несколько женщин, по большей части молодых и хорошеньких, но развратных, которых полиция задержала на улице и которые без всякого суда были отправлены в Америку. Женщины эти также должны были в результате торгов достаться колонистам, но не как невольницы, а как жены. Союзы эти, заключенные по цыганскому обычаю, должны были длиться определенный промежуток времени, не больше семи лет, если только не последует взаимного согласия супругов, но этого не случалось почти никогда, а по окончании этого срока они расходились и каждый имел право вступать в новый брак.

Работники были привезены с корабля на остров уже два дня назад. Эти два дня были им даны для того, чтобы они могли немного прийти в себя от усталости, накопленной во время продолжительного морского путешествия, погулять и подышать живительным воздухом земли, которого они были так долго лишены.

К тому моменту, когда подошли два флибустьера, торги шли уже полчаса, в сарае была целая толпа колонистов, желавших купить невольников – мы вынуждены употреблять это слово, потому что эти бедные оборванные работники были не чем иным, как рабами. При появлении Монбара толпа расступилась, и ему довольно легко удалось в сопровождении капитана встать возле губернатора, кавалера де Фонтенэ, возле которого уже находились самые знаменитые авантюристы. Здесь же присутствовал и Мигель Баск.

Кавалер де Фонтенэ учтиво приветствовал Монбара, он даже встал со своего места и сделал два шага ему навстречу, что флибустьерам очень понравилось и за что они были очень признательны губернатору; эта честь, оказанная самому знаменитому среди них, отражалась на всех них. Обменявшись несколькими учтивыми словами с губернатором, Монбар наклонился к Баску и спросил его:

– Ну что, матрос?

– Испанец на люгере, – ответил Мигель, – под присмотром Тихого Ветерка.

– Стало быть, я могу не беспокоиться?

– Конечно.

Во время этого разговора торги продолжались. Все работники были проданы, кроме одного, который стоял в эту минуту на помосте возле агента Компании, исполнявшего роль аукциониста; ему было поручено восхвалять достоинства человеческого товара, предложенного присутствующим. Выставленный на продажу человек был малый небольшого роста, коренастый, крепкого сложения, лет двадцати шести, с жесткими, решительными и умными чертами лица; его серые глаза излучали отвагу и веселье.

– Жан-Франсуа Но, родившийся в провинции Пуату, в местечке Сабль д'Олоне, – сказал агент Компании, – двадцати пяти лет, сильный и здоровый матрос. Сорок экю за Олоне, сорок экю за три года, господа!

– Тот, кто меня купит, провернет выгодное дельце, – сказал Жан-Франсуа Но.

– Сорок экю, – продолжал агент, – сорок экю, господа! Монбар обернулся к работнику.

– Как, негодяй, ты матрос, и вместо того, чтобы присоединиться к нам, ты продал себя? Какой же ты малодушный!

Олоне засмеялся.

– Вы не понимаете! Я продал себя потому, что это было необходимо, – отвечал он, – для того, чтобы моя мать могла перебиться во время моего отсутствия.

– Как это?

– Что вам за дело? Вы пока что не мой господин, а если и станете им, то не будете иметь права расспрашивать меня о моих личных делах.

– Ты кажешься мне храбрым человеком.

– Мне самому это кажется. Я хочу сделаться таким же флибустьером, как и все вы, а для этого мне необходимо поучиться ремеслу.

– Сорок экю! – вскричал агент.

Монбар внимательно посмотрел на работника, твердый взор которого медленно потупился пред его взором, потом, оставшись весьма удовлетворенным результатами изучения, обернулся к агенту.

– Хорошо, замолчите, – сказал он, – я покупаю этого человека.

– Олоне присужден Монбару Губителю за сорок экю, – сказал агент.

– Вот деньги, – отвечал флибустьер, бросая на стол горсть серебра. – Пойдем, – приказал он Олоне, – ты теперь мой работник.

Тот спрыгнул с помоста и с радостным видом подбежал к Монбару.

– Так это вы Монбар Губитель? – с любопытством спросил он.

– Ты, кажется, меня допрашиваешь, – смеясь, сказал флибустьер, – однако твой вопрос кажется мне вполне естественным, и на этот раз я тебе отвечу, – да, это я.

– Раз так, я благодарю, что вы купили меня, Монбар! С вами я наверняка быстро стану знаменитым.

По знаку своего нового господина он почтительно стал позади него.

Начиналась самая любопытная для авантюристов часть торгов – продажа женщин. Эти бедные и несчастные женщины, по большей части молодые и хорошенькие, дрожа поднимались на помост и, несмотря на свои усилия не теряться, краснели от стыда; горячие слезы текли по их лицу при виде взглядов всех мужчин, пылкие глаза которых были устремлены на них. Компания получала особенно большие барыши на женщинах, потому что она захватывала их даром и продавала как можно дороже. Мужчины обычно шли с молотка по цене от тридцати до сорока экю и не могли продаваться дороже, женщины же продавались с аукциона за большие деньги; только губернатор имел право остановить продажу, когда цена казалась ему довольно высока.

Женщины всегда присуждались покупателю среди криков и насмешек, весьма неприличных, над флибустьерами, которые не боялись пускаться по брачному океану, наполненному подводными камнями.

Красивая Голова, этот свирепый флибустьер, о котором мы уже говорили, купил, как и намеревался, двух работников взамен двух умерших, как он выражался, от лености, но в действительности от его ударов. Потом, вместо того, чтобы вернуться домой, он поручил работников своему надзирателю, потому что у флибустьеров, – у владельцев негров, были надзиратели, смотревшие за работой белых невольников, – и остался, с живейшим участием следя за продажей женщин. Друзья его подшучивали над ним, но он только презрительно пожимал плечами и стоял, скрестив руки на дуле своего длинного ружья и упорно устремив глаза на помост.

Там заняла место молодая женщина, нежная, деликатная, почти ребенок, с белокурыми кудрявыми волосами, падавшими на ее белые худощавые плечи. Гладкий и задумчивый лоб, большие голубые глаза, наполненные слезами, свежие щеки, крошечный ротик заставляли ее казаться гораздо моложе, нежели она была в действительности; ей было восемнадцать лет. Тонкий и гибкий стан, кроткий вид, словом все в ее восхитительной наружности имело обольстительное очарование, составлявшее полный контраст с решительными и пошлыми ухватками женщин, появлявшихся на помосте до и после нее.

– Луиза, родившаяся на Монмартре, восемнадцати лет. Кто берет ее в жены на три года за пятнадцать экю? – сказал агент Компании насмешливым голосом.

Бедная девушка закрыла лицо руками и заплакала.

– Двадцать экю за Луизу! – сказал какой-то авантюрист, подходя к помосту.

– Двадцать пять, – немедленно откликнулся другой.

– Велите ей поднять голову, чтобы ее было видно! – грубо закричал третий.

– Ну, малютка, будь мила, – сказал агент, заставляя Луизу отнять руки от лица, – дай посмотреть на себя, это для твоей же пользы, черт побери! Двадцать пять экю!

– Пятьдесят! – внезапно произнес Красивая Голова со своего места.

Взоры всех устремились на него; до сих пор Красивая Голова выказывал глубокое пренебрежение к женщинам.

– Шестьдесят! – закричал один авантюрист, который вовсе не собирался покупать эту молодую девушку, а только хотел подзадорить своего товарища.

– Семьдесят! – сказал другой с тем же сострадательным намерением.

– Сто! – закричал Красивая Голова с гневом.

– Сто экю, господа! Сто экю! Луизу на три года! – бесстрастно сказал агент.

– Полтораста.

– Двести!

– Двести пятьдесят!.. Триста! – закричали в то же время несколько авантюристов, постепенно приближавшиеся к помосту.

Красивая Голова был бледен от бешенства; он боялся, что Луиза достанется кому-нибудь другому. Он вообразил, что ему непременно нужна женщина для ведения хозяйства. Луиза понравилась ему с первого взгляда, и он захотел ее купить.

– Четыреста экю! – закричал он вызывающе.

– Четыреста экю! – повторил агент Компании своим монотонным голосом.

Наступило молчание; четыреста экю составляют порядочную сумму. Красивая Голова торжествовал.

– Пятьсот! – вдруг воскликнул резкий и звучный голос. Торг вновь разгорелся; противники остановились только для того, чтобы собраться с силами.

Агент Компании потирал руки с веселым видом, повторяя:

– Шестьсот! Семьсот! Восемьсот! Девятьсот!

Зрителями овладело какое-то неистовство, каждый набавлял цену с гневом. Девушка все плакала. Красивая Голова находился в бешенстве, похожем на помешательство. С гневом сжимая ружье между судорожно подергивающимися пальцами, он чувствовал безумное искушение послать пулю в самого решительного из противников. Однако присутствие кавалера де Фонтенэ удерживало его.

– Тысяча! – закричал он хриплым голосом.

– Тысяча двести! – немедленно крикнул самый резвый из конкурентов.

Красивая Голова с бешенством топнул ногой, набросил ружье на плечо, надвинул шляпу на лоб и медленными торжественными шагами, как передвигались бы статуи, если бы они умели ходить, подошел и стал рядом со своим докучливым противником. Тяжело ударив о землю прикладом ружья в нескольких дюймах от ноги этого человека, он посмотрел на него с вызывающим видом и закричал прерывавшимся от волнения голосом:

– Полторы тысячи!

Конкурент в свою очередь гордо посмотрел на него, отступил на шаг, взвел курок у своего ружья, потом сказал спокойным голосом:

– Две тысячи!

Перед этими двумя ожесточенными противниками другие участники благоразумно ретировались. Борьба превратилась в ссору и угрожала сделаться кровавой. Мертвая тишина повисла над собравшимися, ссора этих двух людей прекратила всякое веселье среди присутствующих, остановила все шутки. Губернатор с участием следил за развитием этой борьбы и готовился вмешаться. Авантюристы мало-помалу отступили и оставили большое пространство вокруг обоих соперников.

Красивая Голова также сделал несколько шагов назад, положил ружье на плечо и прицелился в своего противника.

– Три тысячи! – сказал он. Противник тоже положил ружье на плечо.

– Три тысячи пятьсот! – закричал он, спустив курок. Раздался выстрел.

Но губернатор быстрым, как мысль, движением отвел концом своей трости дуло ружья, и пуля ушла в крышу. Красивая Голова оставался неподвижен, только, услышав выстрел, опустил ружье.

– Милостивый государь! – с негодованием обратился губернатор к выстрелившему флибустьеру. – Вы поступили бессовестно, вы чуть не совершили убийство.

– Господин губернатор, – холодно ответил флибустьер, – когда я выстрелил, в меня прицеливались; стало быть, это была дуэль.

Губернатор колебался, довод был не лишен логики.

– Это не имеет значения, – продолжал он через минуту, – законы о дуэли не были вами соблюдены. Чтобы наказать вас, я вас исключаю из числа конкурентов. Я приказываю, – обратился он к агенту Компании, – чтобы женщина, явившаяся причиной этого неприятного спора, была присуждена мсье Красивой Голове за три тысячи экю.

Агент поклонился с довольно угрюмым видом; он надеялся, исходя из того, как шли торги, достичь цифры гораздо более значительной. Но возражать кавалеру де Фонтенэ было нельзя, приходилось покориться.

– Луиза присуждена за три тысячи экю! – обратился агент к Красивой Голове со вздохом сожаления, – не о женщине, а о деньгах.

– Очень хорошо, господин губернатор, – сказал второй флибустьер со зловещей улыбкой, – я должен преклониться перед вашим приговором, но с Красивой Головой мы еще увидимся.

– Надеюсь, Пикар! – холодно ответил дьеппец. – Теперь разговор между нами будет вестись о пролитой крови.

В это время Луиза сошла с помоста, где ее место заняла другая женщина, и вся в слезах остановилась возле Красивой Головы, отныне ее повелителя и властелина. Кавалер де Фонтенэ бросил взгляд сострадания на бедную женщину, для которой, по всей вероятности, начиналась тяжелая жизнь с человеком такого жестокого характера, и сказал ей мягким голосом: