Текст книги "Захватчики под парусами"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Глава XXVI. Последствия встречи

Фрей Арсенио следовал за своим молчаливым проводником, радуясь, – хотя он был, так сказать, передан в руки индейца, который инстинктивно должен был ненавидеть испанцев, этих свирепых притеснителей его почти истребленного рода, – что целым и невредимым выбрался из рук авантюристов, которых он опасался не только как разбойников, людей неверующих и порочных, но и как демонов или, по крайне мере, колдунов, находящихся в сношениях с дьяволом; вот каковы были ошибочные понятия, которые самые просвещенные испанцы имели о флибустьерах и буканьерах.

Лишь благодаря беззаветной преданности монаха донне Кларе и влиянию, которое эта очаровательная женщина оказывала на всех, кто с ней сталкивался, он согласился на исполнение безумного, с его точки зрения, плана – встретиться с одним из самых знаменитых главарей флибустьеров; с трепетом провожал он свою духовную дочь на остров Невис.

Теперь он направлялся к ней сообщить о прибытии эскадры флибустьеров в гавань Марго и, следовательно, о присутствии Монбара на Эспаньоле. К несчастью, монах, не привыкший к ночным путешествиям по непроходимым дорогам, заблудился в пути. Дрожа от страха, умирая с голоду, разбитый усталостью, монах, увидев неподалеку огонь, почувствовал если не мужество, то надежду, и, как можно поспешнее направившись к огню, наткнулся прямо на букан французских авантюристов, подобно мотыльку, привлеченному блеском гибельного пламени, на котором он сожжет свои крылья.

Будучи счастливее этих насекомых, достойный монах не обжегся. Напротив, он отдохнул, напился, наелся и, отделавшись легким испугом, благополучно выпутался из опасности, – по крайней мере так он предполагал, – и даже достал проводника; стало быть, все шло к лучшему. Монах почти забыл об опасности, глядя, как его проводник беззаботно и спокойно идет впереди лошади, прокладывая себе дорогу в высокой траве и двигаясь в окружавшей их темноте так же уверенно, как будто над ними светили яркие солнечные лучи.

Таким образом они следовали довольно долгое время друг за другом, не произнося ни слова; как все испанцы, фрей Арсенио выказывал глубокое презрение к индейцам и общался с ними лишь в самых крайних случаях. Со своей стороны, кариб не имел никакого желания вступать с тем, кого он считал кровным врагом своего народа, в разговор, который был бы пустой болтовней.

Они уже достигли небольшого пригорка, с вершины которого виднелись огоньки солдатского бивака, раскинутого возле дома дель-Ринкон, как вдруг вместо того, чтобы спуститься с горы и продолжить путь вперед, Прыгун остановился, тревожно оглядываясь, и стал глубоко вдыхать в себя воздух, сделав испанцу рукой знак остановиться. Тот повиновался и встал неподвижно, как конная статуя, наблюдая с любопытством, смешанным с некоторым беспокойством, за движениями своего проводника. Кариб растянулся на земле и, приложившись к ней ухом, стал прислушиваться. Через несколько минут он приподнялся, не перестав, однако, беспокоиться.

– Что случилось? – шепотом спросил монах, которого эти проделки начали серьезно тревожить.

– Нам навстречу во весь опор скачут всадники.

– Всадники в такое позднее время ночи в степи? – недоверчиво спросил фрей Арсенио. – Это невозможно!

– Но ведь вы же едете? – заметил индеец с насмешливой улыбкой.

– Гм! Это правда, – прошептал монах, пораженный логикой этого ответа. – Кто бы это мог быть?

– Не знаю, но скоро увидим, – произнес кариб.

Прежде чем монах успел спросить кариба о его намерениях, Прыгун скользнул в высокой траве и исчез, оставив растерявшегося и испуганного фрея Арсенио совершенно одного. Прошло несколько минут, в продолжение которых монах старался услышать, впрочем напрасно, стук копыт, который индеец со своим тонким слухом уже давно различил среди смутного шума равнины. Монах, считая себя совсем брошенным своим проводником, уже собирался продолжить путь в одиночку, отдавшись в руки Провидения, когда рядом с ним в траве послышался легкий шелест и появился индеец.

– Я их видел, – сказал он.

– Ага! – заметил монах. – И кто же эти люди?

– Такие же белые, как и вы.

– Стало быть, испанцы?

– Да, испанцы.

– Тем лучше, – продолжал фрей Арсенио, которого это приятное известие окончательно успокоило. – А много их?

– Пятеро или шестеро. Они, как и вы, направляются к дель-Ринкону, куда, как я понял, очень спешат.

– О, это прекрасно! Где же они теперь?

– На расстоянии двух полетов копья; судя по направлению, которого они держатся, они проедут мимо того места, где стоите вы.

– Тем лучше, нам остается только подождать их.

– Вы как хотите, а мне ни к чему встречаться с ними.

– Это правда, друг мой, – произнес монах с понимающим видом, – может быть, эта встреча будет неприятна для вас… Позвольте же поблагодарить вас за то, что вы меня проводили до этого места.

– Так вы решили ждать их? Я могу, если хотите, провести вас так, что вы с ними не встретитесь.

– Я не имею никакой причины прятаться от людей моего цвета кожи, кто бы они ни были; я уверен, что найду в них друзей.

– Хорошо, мне нечего вмешиваться в ваши дела… Но шум приближается, они скоро подъедут. Я оставляю вас, им незачем видеть меня здесь.

– Прощайте.

– Последняя просьба: если вдруг им вздумается спросить вас, кто служил вам проводником, не говорите.

– Вряд ли они спросят меня об этом.

– Все равно, обещайте мне, если это случится, сохранить тайну.

– Хорошо, я буду молчать, если вы этого требуете, хотя и не понимаю причины этой просьбы.

Не успел еще монах договорить, как индеец исчез. Всадники быстро приближались, лошадиный топот становился все громче. Вдруг из мрака выскочили несколько теней, едва заметных в темноте, и отрывистый голос спросил:

– Кто идет?

– Друг, – ответил монах.

– Скажите ваше имя, – продолжал тот же голос гневным тоном, и сухой звук взводимого курка неприятно отозвался в ушах монаха. – В этих местах по ночам друзей не бывает.

– Я бедный французский монах и еду в дель-Ринкон; меня зовут фрей Арсенио Мендоса.

В ответ на слова монаха раздался хриплый крик, но был ли это крик радости или гнева, монах не разобрал, – всадники налетели на него как молнии, прежде чем он успел понять причину такого быстрого движения.

– Эй, сеньоры! – вскричал он голосом, дрожащим от волнения. – Что это значит? Разве я имею дело с разбойниками?

– Тихо, тихо, успокойтесь, сеньор падре, – сказал грубый голос, показавшийся монаху знакомым. – Мы не разбойники, а такие же испанцы, как и вы, и ничто не могло доставить нам большего удовольствия, как встреча с вами в эту минуту.

– Я очень рад слышать это, кабальерос; признаюсь, что резкость вашего обращения сначала очень меня встревожила, но теперь я вполне успокоился.

– Тем лучше, – с иронией ответил незнакомец, – потому что мне нужно с вами поговорить.

– Поговорить со мной, сеньор? – удивленно переспросил монах. – Но мне кажется, что время и место не совсем подходят для разговора. Если вы соизволите подождать, пока мы доедем до дома, то там я буду полностью к вашим услугам.

– Перестаньте болтать и слезайте с лошади, – грубо сказал незнакомец. – Если вы, конечно, не хотите, чтобы я вас стащил.

Монах с испугом огляделся: всадники смотрели на него с мрачным видом и, по-видимому, вовсе небыли расположены помогать ему. Фрей Арсенио как лицо духовное и по природе своей вовсе не был храбр; это приключение начало серьезно пугать его. Он не знал еще, в чьи руки попал, но все заставляло его предполагать, что эти люди, кто бы они ни были, относятся к нему недоброжелательно. Однако, всякое сопротивление было невозможно. Он решил повиноваться, но не без вздоха сожаления о том, что пренебрег советом кариба. В конце концов он слез с лошади и стал перед своим строгим допросчиком.

– Зажгите факел, – сказал незнакомый всадник. – Я хочу, чтобы этот человек меня узнал; узнав, кто я, он поймет, что ему не удастся отвертеться от моих вопросов и что только одна откровенность может спасти его от грозящей ему участи.

Монах понимал все меньше и меньше. Он уже начал думать, что все это кошмарный сон. Между тем по приказанию всадника один из людей в его свите зажег факел из дерева окота.Как только пламя осветило лицо незнакомца, монах вздрогнул от удивления и черты его тотчас прояснились.

– Слава Богу! – вскричал он, сложив руки, тоном неописуемой радости. – Возможно ли, чтоб это были вы, сеньор дон Стенио Безар? Я вовсе не думал, что в эту ночь буду иметь счастье встретиться с вами, сеньор граф. Я не узнал вас и почти испугался.

Граф не ответил и только улыбнулся. Дон Стенио Безар мчался из Санто-Доминго во весь опор, чтобы удостовериться в сведениях, доставленных ему доном Антонио де Ла Ронда, и вдруг нечаянно, в ту минуту, когда подъезжал к цели своей поездки, он наткнулся на фрея Арсенио Мендоса, то есть на единственного человека, который мог доказать ему справедливость или ложь уверений шпиона, донесшего на донну Клару ее мужу. Трусость фрея Арсенио была давно известна его землякам, следовательно, ничего не могло быть легче как добиться от него правды со всеми подробностями. Граф был почти уверен, что если он хорошенько напугает фрея Арсенио, то монах признается во всем, что ему известно. Следует, однако, заметить, что, действуя таким образом, граф вовсе не имел намерения в действительности применить к бедному монаху меры, непохвальные всегда, но в особенности бесславные для человека в его положении; к несчастью, столкнувшись с непредвиденным и непонятным для него сопротивлением монаха, граф поддался гневу и необдуманно отдал приказания, жестокость которых ни в коем случае нельзя оправдать.

Помолчав несколько секунд, дон Стенио проницательно посмотрел на монаха, как будто хотел узнать его тайные мысли и, грубо схватив его за руку, сказал сердитым голосом:

– Откуда вы едете? Разве монахи вашего ордена имеют привычку рыскать здесь в такое время?

– Ваше сиятельство! – пролепетал фрей Арсенио, застигнутый врасплох вопросом, которого он вовсе не ожидал.

– Посмотрим, посмотрим, – продолжал граф, – отвечайте сию же минуту, да без уверток.

– Я не понимаю, ваше сиятельство, за что вы так сердитесь на меня; клянусь вам, я ни в чем не виноват.

– Ха-ха-ха! – мрачно рассмеялся граф. – Вы спешите защищаться прежде, чем вам предъявили обвинение; стало быть, вы чувствуете себя виновным.

Фрей Арсенио знал ревность графа, которую тот не умел скрывать, так что она обнаруживалась каждую минуту, при всех. Теперь он понял, что муж узнал тайну донны Клары, и оценил опасность, грозившую ему за то, что был сообщником графини. Однако он надеялся, что граф знает только о некоторых обстоятельствах, а подробности путешествия графини ему не известны. Хотя монах в глубине души дрожал при мысли об опасности, которой он, без сомнения, подвергался, находясь один, без защиты, в руках человека, ослепленного гневом и желанием отомстить за то, что считал пятном для своей чести, он все же решил, что бы ни случилось, не изменять доверию, оказанному ему несчастной женщиной. Он поднял голову и твердым голосом, удивительным для него самого, ответил:

– Ваше сиятельство, вы – губернатор на Эспаньоле, у вас есть право распоряжаться людьми, находящимися в вашем подчинении, вы располагаете властью почти самодержавной; но, насколько мне известно, вы не имеете права обижать меня ни словом, ни поступками, не имеете права подвергать меня допросу. Надо мной есть власть, от которой я завишу. Отведите меня к ним, предайте меня их суду; если я совершил какой-нибудь проступок, они меня накажут, – им одним принадлежит право осуждать меня или прощать.

Граф выслушал этот решительный ответ монаха, кусая губы от досады и гневно топая ногой; он не ожидал встретить такой решительный отпор.

– Вот как! – вскричал он, когда фрей Арсенио наконец замолчал. – Вы не хотите отвечать?

– Не хочу, ваше сиятельство, – сказал монах холодно, – потому что вы не имеете право допрашивать меня.

– Вы забываете, сеньор падре, только одно: если я не имею права, то имею силу, по крайней мере теперь.

– Неужели вы способны употребить силу во зло, против беззащитного человека? Я не воин, физическая боль меня страшит, я не знаю, как вынесу пытку, которой вы меня подвергнете, но знаю наверняка только одно…

– Что же, позвольте вас спросить, сеньор падре?

– Я скорее умру, чем отвечу хоть на один ваш вопрос.

– Это мы увидим, – сказал граф насмешливо, – если вы меня вынудите прибегнуть к насилию.

– Увидите, – сказал францисканец голосом кротким, но твердым, показывавшим неизменную решимость.

– В последний раз вас предупреждаю – берегитесь, подумайте.

– Я уже все обдумал… Я нахожусь в вашей власти; пользуйтесь моей слабостью как вам заблагорассудится. Я не стану даже пытаться прибегнуть к защите – это бесполезно. Я буду не первым монахом моего ордена, который падет мучеником, исполнив свой долг; другие предшествовали мне и другие последуют за мной на этом горестном пути.

Граф с гневом топнул нагой. Безмолвные и неподвижные, присутствующие с испугом переглядывались между собой. Они предвидели, что эта сцена между двумя людьми, из которых ни тот, ни другой не хотел уступить, а граф, ослепленный яростью, скоро не будет в состоянии повиноваться здравым советам рассудка, скоро получит страшную развязку.

– Ваше сиятельство, – прошептал дон Антонио де Ла Ронда, – звезды начинают бледнеть на небе, скоро рассветет, а мы еще далеко от дома, не лучше ли отправиться в путь не медля?

– Молчите! – отвечал граф с презрительной улыбкой. – Педро, – обратился он к одному из слуг, – подай фитиль.

Слуга сошел с лошади и приблизился к графу с длинным фитилем в руках.

– Пальцы! – лаконично сказал граф.

Слуга подошел к монаху, тот не колеблясь протянул обе руки, хотя лицо его было покрыто страшной бледностью, а все тело дрожало. Педро равнодушно намотал фитиль между пальцами монаха, потом обернулся к графу.

– В последний раз спрашиваю, монах, – сказал граф, – будешь ты говорить?

– Мне нечего вам говорить, ваше сиятельство, – отвечал фрей Арсенио кротким голосом.

– Зажги! – приказал граф, до крови закусив себе губы.

Слуга с тем бесстрастным повиновением, которое отличает людей этого сословия, зажег фитиль. Монах упал на колени, поднял глаза к небу, лицо его приняло мертвенный оттенок, холодный пот выступил на висках, волосы стали дыбом. Страдание, которое он испытывал, должно было быть ужасным, – грудь его с усилием вздымалась, но приоткрытые губы оставались безмолвны. Граф с беспокойством смотрел на него.

– Будешь ты говорить, монах? – спросил он глухим голосом.

Монах обратил к нему лицо, подергивающееся от боли и, бросив на него взгляд, полный невыразимой кротости, сказал:

– Благодарю, ваше сиятельство, за то, что вы мучили меня, боль не существует для человека с живой верой.

– Будь ты проклят, негодяй! – вскричал граф, ударив его в грудь сапогом. – На лошадей, сеньоры, на лошадей! Мы должны доехать до дома до восхода солнца.

Испанцы сели на лошадей и удалились, бросая сочувственные взгляды на бедного монаха. Фрей Арсенио, побежденный страданиями, без чувств упал на землю.

Глава XXVII. Организация колонии

Тройная экспедиция, такая серьезная, как та, которую задумал Монбар, требовала необыкновенной осторожности. Несколько пунктов, занимаемых буканьерами на испанском острове, совсем не походили на города; это были скопления хижин, выстроенных беспорядочно, по прихоти хозяев, занимавших пространство в двадцать раз больше того, которое они должны были бы занять, что делало почти невозможным защиту этих пунктов от нападения испанцев, если бы тем пришло на ум покончить разом со всеми опасными соседями. Во-первых, Марго, самый важный по стратегическому положению пункт во всех французских владениях, было жалким селением, без полиции, без правильной организации, где говорили на всех языках и куда испанские шпионы прокрадывались без каких-либо затруднений, не подвергаясь опасности быть узнанными, и разведывали таким образом все планы флибустьеров.

Монбар, прежде чем атаковать испанцев, не без оснований подозревая, что те уже знали о причинах его присутствия на острове – от дона Антонио де Ла Ронда или от других шпионов, – и на желая, когда он приготовился неожиданно напасть на неприятеля, чтобы его самого захватили врасплох, решил обезопасить Марго от внезапного нападения. Было решено созвать на адмиральский люгер большой совет флибустьеров. Таким образом решения, принятые на совете, не дойдут до ушей неприятеля.

Через два дня после отъезда Польтэ на палубе собрался совет, – адмиральскую каюту нашли слишком тесной, чтобы вместить всех тех, кому богатство или репутация давали право присутствовать на этом собрании. В десять часов утра бесчисленное множество пирог со всех сторон окружило люгер. Монбар принимал депутатов по мере того, как они являлись, и проводил их под навес, приготовленный для них. Скоро собрались все; их было сорок человек – флибустьеров, буканьеров и просто местных жителей. Это были авантюристы, давно уже жившие на островах, жесточайшие враги испанцев. Загорелые под тропическим солнцем энергичные лица, пылкие взоры делали их похожими скорее на разбойников, чем на мирных колонистов, а решительные манеры наводили на мысль о чудесах неимоверной отваги, которые они уже совершили и, когда наступит минута, совершат опять.

Когда собрались все члены совета, Мигель Баск приказал всем пирогам отплыть к берегу, а к люгеру вернуться только после того, как на большой мачте вывесят клетчатый красный с черным флаг. Совет, предваряемый великолепным завтраком, проходил за столом, во время десерта, чтобы проще было обмануть нескромные взоры, которые с вершин гор, без сомнения, наблюдали за всем тем, что происходило на люгере. Когда завтрак был кончен, слуги подали крепкие напитки, трубки и табак и приподняли полог тента. Весь экипаж люгера удалился на бак, и Монбар, не вставая со стула, ударил ножом по столу, требуя тишины. Депутаты знали, что разговор пойдет о важных делах, и потому пили и ели только для вида, и хотя стол являл собой декорацию в виде настоящей флибустьерской оргии, головы у всех были совершенно свежи и холодны. Рейд Марго представлял в эту минуту странное зрелище, не лишенное некоторого живописного и дикого величия. Тысячи пирог составляли огромный круг, в центре которого находилась флибустьерская эскадра. На берегу горы и скалы были буквально затоплены сплошной массой жителей, сбежавшихся из всех домов, чтобы присутствовать издали на этом гигантском пиру, об истинной причине которого они вовсе не подозревали.

Монбар в нескольких словах обратил внимание друзей на огромное стечение зрителей, окружавших их, и на то, насколько основательно принял он меры предосторожности.

Затем, наполнив свой стакан, встал и сказал звучным голосом:

– Братья, за здоровье короля!

– За здоровье короля! – ответили флибустьеры, вставая и чокаясь стаканами.

В ту же секунду все пушки с люгера принялись палить со страшным грохотом; крики, раздавшиеся с берега, доказывали, что зрители приняли живейшее участие в этом патриотическом тосте.

– Теперь, – продолжал адмирал, усаживаясь на место, и его примеру последовали все собеседники, – поговорим о наших делах, и поговорим таким образом, чтобы наши движения, – а наших слов никто не может слышать, – не позволяли догадаться о том, что нас занимает.

Совет начался. Монбар с присущими ему точностью и ясностью выражения в нескольких словах обрисовал то критическое положение, в котором может оказаться колония, если не принять экстренных мер для того, чтобы не только дать ей возможность защититься, но и обойтись без помощи отсутствующих членов экспедиции.

– Я понимаю, – сказал Монбар в заключение, – что пока у нас не было других дел, кроме охоты за дикими быками, эти предосторожности были бесполезны; но теперь положение изменилось. Мы хотим устроить для себя неприступное убежище, мы хотим нападать на испанцев на их земле; следовательно, мы должны ждать серьезного отпора со стороны врага, который, судя по тому, как мы будим действовать против него, скоро поймет, что мы хотим остаться единственными обладателями этой земли, которую он привык считать как бы принадлежащей ему по закону. Следовательно, мы должны быть готовы не только к сопротивлению, но и к тому, чтобы подвергнуть их такому наказанию за их дерзость, что они навсегда потеряют желание пытаться вновь завладеть землей, завоеванной нами. Для этого нам надо выстроить настоящий город вместо временного лагеря, которого до сих пор нам было вполне достаточно. Кроме того, необходимо, чтобы, кроме членов нашего общества, никто из посторонних не мог забраться к нам, шпионить за нами и передавать врагу наши тайны, каковы бы они ни были.

Флибустьеры горячо рукоплескали этим словам, справедливость которых они сознавали. Они поняли наконец необходимость навести порядок и вступить в великую человеческую семью, приняв некоторые законы, от которых прежде хотели освободиться навсегда, но которые составляют единственное условие выживания любого общества. Под руководством Монбара и двенадцати членов общества принялись рассуждать и немедленно решили, какие следует принять меры. Но когда все было решено, совет вдруг встал перед затруднением, о котором никто не подумал: кому поручить исполнять эти меры, – никто из буканьеров не имел признанной власти над другими. Затруднение было велико, почти непреодолимо, однако Монбару опять удалось все устроить ко всеобщему удовлетворению.

– Ничего не может быть легче, – сказал он, – как устранить это затруднение. Это случай исключительный, и мы будем действовать сообразно обстоятельствам: выберем предводителя как бы для опасной экспедиции, выберем человека умного и решительного, это нам ничего не стоит, ведь нам есть из кого выбирать. Предводитель этот будет избран нами на один год, а следующий за ним – только на полгода, чтобы исправлять злоупотребления власти, которое впоследствии они могут иметь намерение совершить. Предводитель этот будет называться губернатором и станет управлять всеми гражданскими делами с помощью советников, выбранных им самостоятельно; он будет руководствоваться законами нашего общества и охранять, как капитан на своем судне, безопасность колонии. В случае же измены он должен быть предан смертной казни… Согласны вы на это предложение, братья?

Депутаты единогласно согласились.

– Тогда немедленно приступим к выборам.

– Извините, братья, – сказал Красивая Голова, – но если вы позволите, я прошу у совета позволения сказать несколько слов.

– Говорите, брат, мы вас слушаем, – отвечал Монбар.

– Я предлагаю в губернаторы себя, – не из честолюбия, оно было бы нелепо, но потому что в эту минуту я считаю себя единственным человеком, годным для этой цели. Все вы меня знаете, и, следовательно, хвалить я себя не стану. Некоторые причины обязывают меня взять назад мое слово и не следовать за экспедицией, которой, однако, по моему убеждению, я окажу большие услуги, если вы изберете меня в губернаторы.

– Вы слышали, братья, – сказал Монбар. – Посоветуйтесь между собой, но прежде наполните ваши стаканы. Вам дается десять минут на размышления; через десять минут все стаканы, которые окажутся не опорожнены, будут считаться отрицательными голосами.

– А, изменник! – сказал Мигель Баск, со вздохом наклоняясь к уху Красивой Головы, возле которого сидел. – Я знаю, зачем вы хотите остаться в Марго.

– Вы знаете? Да будет вам! – отвечал тот с некоторым замешательством.

– Это не трудно угадать; вы попались, товарищ.

– Да, вы правы, это так… Чертовка, которую я купил на Сент-Кристофере, вскружила мне голову; она заставляет меня ходить по струнке.

– А-а, любовь! – иронически сказал Мигель Баск.

– Черт бы побрал эту любовь, а вместе с ней и эту женщину… Она такая слабенькая, что я могу убить ее ударом кулака.

– Она очень хорошенькая; у вас прекрасный вкус. Ее, кажется, зовут Луизой?

– Да, Луиза… Я совершил очень невыгодную покупку.

– Ба-а! – сказал Мигель с серьезным видом. – Есть способ все устроить.

– Вы думаете?

– Я знаю наверняка.

– Расскажите же мне, что это за способ!.. Признаюсь, эта женщина перевернула вверх дном все мои мысли; эта чертовка со своим птичьим голоском и лукавой улыбкой вертит мною как флюгером. Ей-Богу, я несчастнейший из людей! Посмотрим, каков ваш способ, брат.

– Продайте ее мне.

Красивая Голова вдруг побледнел при этом неожиданном предложении, которое действительно все устраивало; но он не подозревал, что Мигель сделал ему это предложение шутя и только для того, чтобы испытать его. Брови его нахмурились, он ударил кулаком по столу и ответил дрожащим от волнения и гнева голосом:

– Ей-Богу, друг, какой великолепный способ придумали вы, но черт меня побери, если я его приму! Нет, нет, как бы ни огорчала меня эта чертовка, я ведь говорил вам, что она меня околдовала, я ее люблю! Понимаете ли вы это?

– Понимаю ли? Еще бы! Успокойтесь, я не имею никакого намерения отнимать у вас вашу Луизу. Что мне делать с женщиной? Кроме того, то, что я видел у других, нисколько не вдохновляет меня самому заниматься любовью.

– Ну и прекрасно! – отвечал Красивая Голова, успокоенный этим откровенным объяснением. – Вот что значит говорить как следует! Притом, вы правы, брат, хотя я ни за что на свете не соглашусь расстаться с Луизой, но если бы мне пришлось снова покупать ее, черт меня побери, если бы я ее купил!

– Э-э! – сказал Мигель, пожав плечами. – Так все говорят, а когда наступает время, непременно делают ту же глупость.

Красивая Голова подумал с минуту, потом дружески ударил по плечу Мигеля и сказал, смеясь:

– Это правда, брат; кажется, я действительно поступил бы так, как вы говорите.

– Я знаю, – ответил Мигель, пожав плечами.

Пока между двумя авантюристами шел этот разговор, прошло десять минут.

– Братья, – сказал Монбар, – начнем голосование. Он посмотрел: все стаканы были опорожнены.

– Брат Красивая Голова, вы единогласно избраны губернатором Марго.

– Братья! – сказал Красивая Голова, кланяясь. – Благодарю вас, я не обману ваших ожиданий, наша колония, даже если мне суждено быть погребенным под ее развалинами, никогда не падет от руки испанцев. Вы знаете меня слишком хорошо, чтобы усомниться в моей клятве. Я намерен сегодня же приняться за дело, так как адмирал сказал, что нам нельзя терять ни минуты. Положитесь на меня, я сумею отстоять ваши интересы.

– Прежде чем мы расстанемся, – произнес Монбар, – мне кажется, следует договориться еще несколько дней сохранять наши намерения в тайне.

– Завтра можно без опаски разгласить их, – отвечал Красивая Голова. – Только позвольте мне, братья, выбрать из вас себе помощников.

– Выбирайте, – сказали флибустьеры.

Красивая Голова назвал восемь авантюристов, безоглядная храбрость которых была ему известна, потом в последний раз обратился к представителям буканьеров, которые уже встали и приготовились оставить люгер.

– Вы помните, не правда ли, что считаете меня начальником экспедиции?

– Помним, – ответили они.

– Следовательно, вы обязаны полностью подчиняться всем моим приказаниям, которые я отдам для общих выгод.

– Обязаны, – опять подтвердили депутаты.

– Таким образом, вы клянетесь повиноваться мне без ропота и сомнений?

– Клянемся.

– Хорошо, теперь до свидания, братья.

На большой мачте был вывешен флаг, и через несколько минут пироги подошли к люгеру и забрали на берег всех буканьеров, кроме Красивой Головы и восьми помощников, выбранных им.

Монбар и Красивая Голова уединились на люгере, где оставались взаперти несколько часов, без сомнения договариваясь между собой о мерах, которые следовало принять для достижения желанного результата. Потом, незадолго до заката солнца, новый губернатор простился с адмиралом, сел в шлюпку, приготовленную специально для него, и в сопровождении своих офицеров вернулся на берег.

К одиннадцати часам вечера, когда в селении, по-видимому, все уже спали, все двери были заперты, огни погашены, случайный наблюдатель мог бы присутствовать при странном зрелище. Вооруженные люди украдкой пробирались из домов, бросая в темноту тревожные взгляды; они шли поодиночке, приглушая шум своих шагов, по большой площади и присоединялись к другим людям, вооруженным так же, как и они, и уже поджидавшим их. Скоро число этих людей, увеличивавшееся с каждой минутой, сделалось довольно значительным; по приказанию, отданному тихим голосом, они разделялись на несколько групп, уходили с площади и с различных сторон окружали город.

Последняя группа из сорока человек осталась, однако, на площади и, в свою очередь разделившись, не вышла за пределы города, а отрядами из десяти человек разошлась с площади в четыре противоположные стороны и направилась в глубь улиц. Эти отряды занялись обыском в домах; ни одно здание не укрылось от их бдительности. Они входили во все дома и осматривали их с самым пристальным вниманием, пробовали стены и потолки, отворяли даже шкафы и комоды.

Такие поиски должны были продолжаться долго, и действительно, они прекратились только на рассвете. В домах были найдены восемь испанских шпионов, и трое остановлены часовыми во время их побега, – то есть всего одиннадцать. Губернатор велел их пока заковать в кандалы и отправить на люгер, чтобы они не могли убежать.

На восходе солнца буканьеры, простые колонисты, работники и флибустьеры, вооруженные заступами и топорами, принялись рыть вокруг города ров. Работа эта, производимая с необыкновенным усердием, продолжалась три дня. Ров имел двенадцать футов ширины и пятнадцать глубины; на краях, приподнятых откосом со стороны Марго, вбили колья, скрепленные между собой крепкими железными скобами, оставив кое-где амбразуры для пушек и бойниц.

В то время как все население трудилось с тем лихорадочным жаром, который совершает чудеса, в лесу, окружавшем гавань, были сделаны большие прогалины, после чего лес подожгли, позаботившись, чтобы пожар не распространился больше чем на полмили по всем направлениям. Эти гигантские работы, которые в обычное время требуют довольно значительного времени, были окончены за десять дней, что показалось бы невероятным, если бы об этом обстоятельстве не упоминалось во многих сочинениях, достойных доверия. Таким образом Марго по милости решительных действий губернатора и бесстрастного повиновения, с которым флибустьеры исполняли его приказания, был защищен не только от неожиданного нападения, но и поставлен в такое положение, что мог выдержать правильную осаду. Все это было сделано скрытно, так что испанцы не подозревали об этой перемене, столь опасной для них, предвещавшей им ожесточенную войну. Когда укрепления были готовы, губернатор велел поставить на гласисе 2121
  Гласис – пологая земляная насыпь перед наружным рвом крепости.


[Закрыть]десять виселиц, и несчастных испанских шпионов повесили, – тела их остались прибитыми к виселицам железными цепями, для того, как сказал Красивая Голова со зловещей улыбкой, чтобы вид трупов казненных напугал их соотечественников, которые вздумают последовать их примеру и пробраться в город. После чего все колонисты и обыватели были созваны на большую площадь, и Красивая Голова, взойдя на специально приготовленный помост, сообщил им о мерах, принятых им для общей пользы, и просил у них поддержки. Жители не могли отказать ему в этой поддержке, тем более что все меры были приняты ради их пользы. Губернатор, видя, что его поступки одобряют, просил жителей выбрать из их среды совет из семи человек. На это предложение они согласились с радостью, не без оснований предположив, что эти советники станут защищать их интересы. Семь муниципальных советников были выбраны тут же и по приглашению губернатора немедленно заняли места на помосте возле него. Тогда губернатор объявил толпе, что в колонии ничего не изменилось, что она по-прежнему будет управляться законами флибустьерства, что все будут жить так же свободно, как и прежде, что меры эти были приняты вовсе не с намерением подчинить колонистов унизительному игу, а им во благо. Это последнее уверение произвело самое лучшее впечатление на толпу, и губернатор удалился среди криков и самых горячих уверений в преданности. Хотя Монбар оставался в стороне, ему одному жители были обязаны всеми этими улучшениями; Красивая Голова был лишь покорным исполнителем воли флибустьера.