Текст книги "Кровь хищника"

Автор книги: Гульнур Якупова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

– Аюхан! – зовет его бабушка.

– Махмут! – кличет отец.

– Малыш! – обращается к нему мать.

Мальчик, не раздумывая, бежит в бабушкины объятия. Это у него давно: как только оторвался от материнской груди, сразу же прикипел сердцем к бабушке. Они даже спят вместе, – прямо не разлей вода. А что касается разных имен, то получилось это так.

– Надо ребенку имя дать, как бы черт его не подменил, – завела как-то разговор Хадия. – Скоро уж сорок дней с рождения исполнится.

– Как назовем, мама? – охотно откликнулась Миляш.

Не успела Хадия ответить дочери, как в разговор вклинился Мунир:

– Пусть Махмутом будет.

Заметив, как теща побледнела при этом имени, словно бы оправдываясь, пояснил:

– У матери был родной брат по имени Махмут. Давно… Ушел как-то из села с одним русским и пропал. С тех пор ни слуху, ни духу о нем. А мать до сих пор его ждет, авось объявится. Правда, в селе поговаривают, что он конокрадом был, но ведь родной же дядя…

– Махмут?! – Голос Хадии звучит как из-под земли. Дрожит у нее не только голос, но, кажется, и всю ее охватила дрожь от омерзения при воспоминании о том Махмуте.

– Ну если не нравится, назовем по-другому. Зачем же так переживать из-за имени?

Поджав губы, Хадия едва слышно ответила:

– Хочешь, зови Махмутом. А я своего внучка Аюханом буду звать.

Не понять Миляш с Муниром, почему Хадия вдруг нахмурилась и замкнулась в себе. Не понять… Не знают они ничего о ее прошлом, о том, кто настоящий отец Миляш. Да и ни к чему им это знать… Надо же такому случиться, чтобы родной отец Миляш оказался дядей ее мужа! Как тесен мир, как жестоко он устроен!

А Мунир тем временем продолжали с Миляш свой разговор.

– Надо бы, Миляш, свозить тебя в Уфу, к глазному доктору. Очки бы тебе выписали.

– А что такое Уфа?

– О-о-о… Это очень, очень большой город. Народу там живет целые тысячи. Есть большие каменные дома, трамваи, автобусы. Когда-нибудь мы с тобой обязательно поедем туда, ты увидишь, как люди живут там, в большом мире…

Вычесывая козу, зажатую между ног, Хадия краем уха слышит разговор молодых, погруженная в свои размышления. Аюхан возится возле родителей, вяжущих березовые веники.

– Мунир, – окликает Миляш мужа. – Хотела спросить у тебя кое о чем…

– Так спрашивай. У меня от тебя секретов нет.

– Ага… Скажи, сильно ты скучаешь по Асанаю?

– А что?

– Вижу, переживаешь ты сильно. Тянет туда?

Вздохнув, Мунир отложил в сторону недовязанный веник и закурил:

– Скучаю, Миляш, очень. Хорошо бы нам всем туда перебраться, к людям поближе. На людях жить веселее, и… И умирать тоже, – неожиданно мрачно закончил он.

Миляш встревоженно спросила:

– А ну как бросишь нас и уйдешь домой?

– Не брошу… Как же я тебя, женушка, брошу? Разве же оставлю нашего Махмута? И Хадию-апай нельзя одну оставлять. Да и не получится у меня, если б и захотел.

– А ты сходи, – неожиданно предложила Миляш. – Мать проведай, заждалась ведь она тебя. Поди и не знает, где ты, как. Только возвращайся, обязательно.

– Не могу, Миляш. Нельзя мне.

– Почему?

– Если вернусь, трибунал мне будет. Это суд военный. Я же… Дезертир я, получается. Вся страна воюет, а я здесь отсиживаюсь.

– Как это – «дезертир»?

– Беглый, по-другому говоря.

– А что же будет, если поймают тебя?

– Расстреляют, – жестко ответил Мунир, глубоко затянувшись цигаркой так, что щеки ввалились, и сузил глаза, глядя куда-то мимо жены тоскливым взглядом.

После страшных слов Мунира все замолчали. Слышно было только, как с хрустом ломаются ветки для веника под руками Миляш да потрескивает сухой табак в самокрутке Мунира.

* * *

А в Асанае в эти дни была весна. Не обычная весна – весна Победы! Люди и плакали и смеялись, качаясь на волнах общих радостей и переживаний. Сливались воедино и радость, и печаль. На фоне полуразрушенной без присмотра мужского населения деревни, на фоне вспаханных руками баб, стариков и ребятишек полей, после всех похоронок и известий об увечьях сельчан, люди все же радовались так, как, наверное, не радовались никогда прежде. Настолько было велико счастье от известия о долгожданной Победе, оттого, что кончилась наконец проклятая война, принесшая столько бед в каждый дом Асаная.

А обитатели хутора, живущие в своем замкнутом мире, по заведенному укладу предавались своим каждодневным заботам, не ведая ни о великом людском горе, ни о великом счастье. Волнения Хадии по поводу смешения кровей Миляш с Муниром постепенно улеглись, она уже не сомневалась в том, что ее дочь и зять предназначены друг для друга, настолько дружно и весело они жили, души друг в друге не чая. Аюхан рос крепеньким, сытеньким, и за его дальнейшую судьбу, казалось, можно было не беспокоиться. Но…

Суждено было Хадие перенести еще один немилосердный удар судьбы. Такая уж, видно, у нее доля. Никому, видно, на земле Всевышний не дает безмятежного счастья. Иначе бы люди впали в искушение и поверили, что и на грешной земле может быть рай.

Черное лето

Не успела душа Хадии как следует насладиться привалившим счастьем, оттаять от многих бед и переживаний, как все было начисто сметено последующими событиями.

Шло лето тысяча девятьсот сорок шестого года, черное лето для Хадии. В один из дней она отправила Миляш с Муниром за чилигой на Козий камень. Нужны были хорошие веники, Хадия намеревалась до блеска вымести и гумно, и все подворье. Не раз уже она обращалась с просьбой наломать веников к молодым, но те все не могли раскачаться. Наконец просьбы матери и тещи дошли до них, и оба собрались. А Хадия, видя их игривое и совсем не рабочее настроение, всучила им козьи шкурки. Дескать, чилига колючая, завернете ветки в них, чтобы не пораниться. И оба, ну что с них возьмешь, давай играть с этими шкурками, накрылись ими и убежали. Ну совсем дети малые! Не выветрилось из них еще юношеское легкомыслие.

…Как гром среди ясного неба прогремели выстрелы в лесу, совсем неподалеку. Хадия вскинулась, выронив из рук миску с козьим молоком, словно беду сердцем почувствовала. И Аюхан, играющий неподалеку от бабки, насторожился:

– Бабушка, «пуф-паф» делали? – уставился он на Хадию широко раскрытыми глазенками. – А почему? А кто это?

Что она могла ответить внучонку? И сама хотела бы знать, кто стрелял и почему. Ведь Миляш с Муниром ушли без ружья.

Выстрелов больше не последовало. Только Хадия все никак не могла успокоиться, сердце словно стронулось с места и ныло, не давая покоя. Вот уже перевалило за полдень. А детей все нет и нет. За это время можно было бы сделать уже две-три ходки до Козьего камня и обратно.

Не выдержав, Хадия взяла с собой Аюхана, не рискнув оставить его одного на хуторе, и отправилась к чилижнику.

Уже издалека Хадия наметанным взглядом лесного жителя рассмотрела: на открытом месте лежали двое. И ветерок теребил подол красного платья ее Миляш. «Будто блюхеровское знамя» – вспомнились ей слова Такыя. Вспомнились и ночки, проведенные с ним в шалаше. Вот и эти двое, похоже, спутали день с ночью и разлеглись на открытом месте, прямо посреди поляны. Хадия приближалась к дочке с зятем, накручивая в душе пружину гнева, чтобы в нужный момент раскрутить ее, выплеснуть всю боль и страх из души, накопившиеся за последние часы от переживаний за беспечную дочь с зятьком. Она там с ума сходит от беспокойства, а они здесь прохлаждаются!

На самом деле Хадия только лишь пыталась рассердиться, чтобы заглушить в себе чувство тревоги и беспокойства, которое все сильнее и сильнее одолевало её по мере приближения к дочке с зятем. Уж больно не похоже на них, не позволили бы они себе просто так лежать средь бела дня.

– А-а-ах!

Кажется, мир перевернулся, встал на дыбы, и небо опрокинулось, и земля ушла у Хадии из под ног. Миляш с Муниром лежали на животах, а в спинах у них зияли страшные, окровавленные раны. И тела их уже остыли и начали коченеть.

– Застрелили, убили!!!

Горестные крики вмиг поседевшей женщины были подобны жуткому стону медведицы, некогда разодравшей себе грудь перед смертью. Кто?! За что?! Кому помешали ее дети, ее Миляш и Мунир? Кто осиротил ее внука, ее маленького Аюхана?! Тишина в лесу. Лес хранит свою тайну, не желая выдавать ее почерневшей от горя женщине.

Нет больше ее Миляш, нет любимого зятя Мунира. И не будет больше никогда. Только птицы теперь будут петь своими сладкими голосами над их могилами, и по весне на двух могильных холмиках будут распускаться ранние цветы, посаженные заботливой рукой Хадии…

Асанай

Зубайда еще засветло легла в постель. Что еще делать одинокому человеку, коли в доме пусто и заботиться не о ком? Летом темнеет поздно… Только она устроилась в постели, как в дверь постучали, настойчиво, явно намереваясь войти, несмотря ни на что. Кого бы это принесло на ночь глядя-то?

Пройдя в сени, Зубайда зябко поежилась, стоя босиком на прохладном полу, громко спросила:

– Кто там?

– Мы, – послышался из-за двери женский голос. Откинув щеколду, Зубайда столкнулась лицом к лицу с крепко сложенной женщиной, с лицом суровым, с горестными складками в уголках рта. Видно сразу, немало пришлось ей пережить в своей жизни. Вон уж и волосы седые, хотя едва ли она старше Зубайды.

Внимательно осмотрев гостью и мальчика лет трех возле нее, Зубайда шире открыла дверь:

– Входите, коли люди добрые, места хватит.

Женщина с малышом прошли в дом, сели на лавку возле стола. На какое-то время воцарилась неловкая тишина. Гостья, видно, не из слишком разговорчивых, а Зубайда и представить себе не могла, о чем говорить с незнакомкой, явившейся в неурочный час в ее дом. Выручило Зубайду гостеприимство. Едва было присев напротив гостей, она стремительно поднялась и захлопотала:

– Сейчас самовар поставлю, чайку попьем. Да и лампу зажгу, темнеет уж…

При свете керосиновой лампы нежданная гостья внимательно осмотрелась. Заметив в углу фотографию солдата, чуть заметно вздрогнула и устало прикрыла глаза: «Значит, правильно пришла, не ошиблась. Мунир так и говорил, – пятый дом с краю…»

После чаепития, прошедшего все в том же тягостном молчании, малыш уснул прямо на лавке. Зубайда с интересом смотрела на позднюю гостью, которая, судя по всему, уходить из ее дома не спешила. Облик у нее странноватый. Видно, что сильная, ко всякой работе привычная. Одежонка тоже странная: ярко-красное платье, самодельные ичиги на ногах…

– Куда направляетесь? – нарушила наконец тишину Зубайда. – Наверное, в район идете?

Помолчав, гостья решительно сказала, не намереваясь ходить вокруг да около:

– К тебе мы шли, Зубайда.

– Откуда мое имя знаешь? – удивилась хозяйка. – Мы вроде раньше не встречались?

Горько улыбнувшись, гостья ответила:

– Боюсь, Зубайда, от моего рассказа у тебя в голове все перепутается. Да, видно, придется выкладывать все как есть… Зовут меня Хадия, а его – Аюхан. Только для начала посмотри вот на это.

Хадия извлекла из мешка вещи Мунира: бинокль, солдатский ремень, фотографию, обернутую фольгой, на ней – Зубайда. Едва только Зубайда увидела вещи и фотографию, как тут же завыла в голос, словно раненая волчица:

– Мунир! Сыночек мо-о-ой!..

В глазах у Зубайды потемнело. Теряя сознание, она повалилась на пол, цепляя скрюченными пальцами простенькую скатерку со стола. С грохотом посыпались на пол чашки с блюдцами. Хадия едва успела подхватить раскаленный самовар, чтобы Зубайда не опрокинула на себя кипяток. Аюхан, к счастью, не проснулся. Видно, крепко вымотался за дальнюю долгую дорогу с хутора.

Приподняв худенькое тело Зубайды, Хадия уложила ее на большой сундук, побрызгала в лицо прохладной водой из кадушки. Зубайда постепенно пришла в себя, осмотрелась вокруг, словно надеясь, что все ей привиделось и сейчас она в комнате одна. Но нет, сидит рядом эта странная Хадия, которая что-то знает о ее сыне…

– От горя я такая стала, сердце прихватывает… Или жив мой сын? Не томи, говори скорее!

– Погиб он, – поджав губы ответила Хадия. – Не на войне погиб, нет… Очень устала я с дороги. Может, завтра подробно поговорим?

– Нет, говори сейчас. Или сердца у тебя нет?! Единственный ведь сыночек был, как же я усну после такого, пока всей правды не узнаю? За сердце не бойся, отпустило вроде. Я вот сейчас травяной настой выпью, и все ладно будет.

Помолчав Хадия негромко ответила:

– Ладно. Я тебя понимаю, как мать и бабушка, сваха Зубайда.

– Сваха?!

Склонившись над Аюханом, Зубайда долго рассматривала безмятежное лицо мальчика, который крепко спал, еще не ведая, что у него есть теперь и вторая бабушка. А Зубайда с Хадией переглянулись молча, без слов поняв друг друга. Теперь у них есть общая забота, и общая отрада в жизни. Видно, последняя…

В ту ночь обе женщины так и не сомкнули глаз. Сначала Зубайда долго слушала длинный рассказ Хадии, время от времени качая головой и вздыхая. Потом решали, как быть с людскими слухами, что в селе говорить станут. Как известно, на чужой роток не накинешь платок, и если пустить дело на самотек, если молчать и позволить людям фантазировать на свое усмотрение, тут такие сплетни пойдут… В отношении Мунира решили говорить, что он, как и было написано в извещении, полученном Зубайдой, пропал без вести. «Никто не должен знать о его дезертирстве, иначе до смерти позору не оберешься», – попросила Зубайда. Отец Аюхана пусть так и будет Мунир. Мало ли на свете Муниров, и какие только совпадения не случаются в жизни…

Позже выяснилось, как погибли Миляш с Муниром. Оказывается, застрелили их геологи, которые занимались разведывательными работами в асанайских лесах. Не специально, разумеется, по дури и безалаберности. Один из геологов, будучи навеселе, в компании, рассказал: мол, по ошибке двух человек застрелили, а сами скрылись. Думали, дикие козы, не разобрали издалека. Зачем те двое на себя козью шкуру нацепили? Ну а потом, понятное дело, ответственности испугались и не стали никуда заявлять…

* * *

Слухи в деревне распространяются быстро. Тут же по селу стали болтать про Хадию, которая явилась с помещичьего хутора, держа за руку мальчонку. Какое-то время перемывали косточки и ей, и Зубайде, непонятно почему приютившей незнакомцев. Потом утихли понемногу, другие новости и проблемы появились, было о чем пошептаться по углам. Хадия старалась говорить как можно меньше, опасаясь, что по нечаянности может сболтнуть лишнего. Все больше замыкалась в себе, отчего и получила прозвище «замкнутая Хадия». Благодаря этой замкнутости ей и удавалось хранить в себе многие тайны, которые она, согласно уговору с Зубайдой, никому не выдавала. А Зубайда оказалась несдержанной на язык. Как-то в ответ на реплику бабки Попугайчихи: «Ты приняла мальчика как собственного внука», она ответила:

– Да ведь он мой внук и есть!

Позже, когда расползлись слухи об этом, она пошла было на попятную, да поздно уже было. А потом по селу пошли слухи, что Хадия якобы жила на хуторе с медведем. Кому было об этом ляпнуть, как не Зубайде? Женщина-то она добрая и в Аюхане души не чает. Ну а про то, что Хадия будто бы с медведем жила… Мало ли что люди болтают, у кого языки длинные? Умный человек не поверит, а дураку не объяснишь. Да и перестали об этом вскоре говорить, времена были тяжелые, суровые, не до пустой болтовни было. Только вот слова «звериная кровь» так и потянулись за Аюханом по жизни…

Было… Не было…

– Я жила с медведем на Уктау, а не на хуторе!

Вздрогнув от своего же голоса, Хадия очнулась от длительных раздумий и воспоминаний о событиях многолетней давности. Не сразу и поняла, почему она сидит здесь одна, куда подевались внук и невестка, которые ее хотели о чем-то расспросить.

– Залия! – окликнула Хадия. Невестка тут же появилась на зов. Своей расторопностью она напоминала Хадие её самоё в пору молодости.

– Проснулась, бабушка? А мы уж решили не тревожить тебя, коли уснула. А тут вот и Линиза приехала. Тоже по следам тех слухов.

Сказав эти слова, Залия многозначительно поджала губы. Вошедшая вслед за ней Линиза горячо возразила:

– И вовсе не из-за слухов приехала! И от Ильяса я никогда не откажусь, что бы там люди не болтали. Вот!

Хадия, казалось, и ухом не повела на такие слова. Проворчала только:

– Да и не спала я совсем. Слухи только дураки распускают. Умный знает, что говорит, и болтать попусту не станет… А где Аюхан с Ильясом?

– Так ведь оба по делам уехали, – всплеснула Залия руками. – Раньше вечера не вернутся. Ты же, бабушка, сама в себя ушла, говорить не пожелала. Вот они и уехали, дела-то не ждут.

Хадия пробормотала:

– Ну вот, а я-то собралась раскрыть вам свою тайну, не унесу же ее с собой на тот свет…

…Вечер. Волнующие минуты. Собрались все члены семьи, Линиза тоже в их кругу. Хадия посмотрела долгим взглядом в окно, словно пытаясь увидеть те далекие времена, окутанные завесой тайны. Вот она шевельнула плотно сомкнутыми губами и… Из глубин ее памяти воскресла и прошла перед мысленным взором присутствующих вся ее длинная жизнь, нелегкая судьба, замешанная на крови и слезах, исполненная любви и ненависти…

Гульнур Якупова – автор более 20 книг поэзии и прозы на башкирском, татарском и русском языках.

Книга «Кровь хищника» была впервые издана на башкирском языке в издательстве «Китап» (Уфа, 2003) и сразу после выхода в свет стала бестселлером. Книга переиздавалась на татарском (Казань, 2011) и башкирском языках (Уфа, 2017).

И теперь впервые издана на русском языке.