Текст книги "Кровь хищника"

Автор книги: Гульнур Якупова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

«Вот болтун, – подумала Хадия. – В закате растворилась… Скажет тоже. Еще будто бы и хохотала».

Молодой снова заговорил, после паузы:

– А кулак Такый видел кикимору верхом на медведе. В деревне говорят, что он сюда из-за нее и повадился ходить.

На этот раз Хадия даже вздрогнула при знакомом имени и еще сильнее навострила слух, стараясь не пропустить ни слова.

Медвежатник презрительно скривился и сплюнул:

– Дурной ты и есть дурной! Ну какая там кикимора? Он где-то здесь запасы зерна прятал, потому и шастал по лесу да по горам. Оттого его в Магадан и сослали. Ведь ни зернышка не сдал по продразверстке, все зерно из амбара в горы перетаскал!

– Видать, знал, где прятать, кому в голову придет искать на Уктау.

– То-то и оно, – подытожил Медвежатник. – Здесь если и искать, то не найдешь…

Дальше их разговоры слушать было неинтересно. Кажется, они собрались забраться поглубже в лес, поохотиться. Их дело… Теперь у нее в мыслях было только одно, уже слышанное однажды от Такыя, слово: Магадан. Как и тогда, при разговоре с Такыем, Хадия почувствовала, что слово это означает нечто страшное и безнадежное. Значит и Такыя не миновал этот далекий Магадан.

Казалось, опустели окрестности Уктау. Нет больше ее Такыя, не любить им больше друг друга, и никогда он не увидит ее Миляш. Кто знает, может, и взял бы он Хадию себе в жены, сблизились ведь. Да только не выпала им такая судьба…

Встреча с двумя мужчинами, их разговоры наводили на Хадию мрачные размышления. И в Асанае, стало быть, неспокойно. Какие-то Советы, колхозы. В Асанай дорога закрыта, это ясно. А что ей делать здесь? С голоду подыхать? Нет, уходить надо. Вот только куда? Снова на хутор, вот куда! Эта мысль давно уже завладела Хадией. К Уктау, некогда желанной, она уже охладела давно, а после встречи с Такыем – особенно. Да и здесь теперь опасно, все чаще стали появляться люди, и не в одиночку.

На долгие сборы времени уже не оставалось. Надо было дождаться бабьего лета и трогаться в путь. Постоянство природных явлений Хадие хорошо известно. Дней через семь-десять наступит бабье лето, пленительное по своей красоте, обманывающее душу, создавая иллюзию о нескончаемости лета. Опять начнут подыматься травы, некоторые растения начнут распускать почки, как женщина, вдруг забеременевшая на склоне лет…

Прощание с Уктау

С того дня Хадия лихорадочно начала собираться в дальнюю дорогу, уже твердо решив оставить Уктау и вернуться обратно на хутор. Уже на следующий день она упаковала самые необходимые вещи, вышла на берег реки, молча постояла в раздумье, до рези в глазах всматриваясь на вершину Трехглавой горы, на березняк, на отроги Уктау и орлиные гнезда на вершине самой горы. Прислушалась к тишине, которая устанавливается только в эту пору: задумчиво соскальзывают с ветвей деревьев пожелтевшие листья, и пауки неслышно и споро плетут серебряные нити своих паутин…

Вернувшись в пещеру, еще раз проверила поклажу. Как будто все необходимое на месте, вот только не знает, что делать с медвежьей шкурой. Слишком тяжела, чтобы унести ее с собой, и оставлять здесь жалко. Наконец решила отрезать от шкуры небольшой кусочек, как память о времени, проведенном с Миляш на Уктау, а саму шкуру тщательно выбила, отряхнула и повесила на перегородку. На всякий случай, мало ли. Вдруг когда еще и придется бывать здесь. По той же причине тщательно заделала вход в пещеру, чтоб ни птицы, ни звери не потревожили дом в ее отсутствие. Все-таки дом! Сколько здесь было пережито, разве можно забыть такое?

Взяв Миляш на руки, Хадия решительно перешла реку вброд и зашагала в сторону хутора, больше не оглядываясь. Милка с козлятами потянулись за ней следом…

До цели добирались двое суток. Две ночи Хадия провела в лесу у костра в тревожных раздумьях. Миляш безмятежно спала у матери на коленях, а женщине было не до сна. Как-то там оно обернется, на хуторе? Не разорили ли его окончательно лихие люди? Как удастся вновь прижиться на старом месте, с которым связаны не только хорошие воспоминания об отце с матерью, о соседских ребятишках?

Тревожно Хадие на душе, гонят сон мысли. И только под утро забывается она коротким и чутким сном.

А на третий день, проделывая себе дорогу через густые и высокие заросли крапивы ножом, Хадия вышла на большую, голую поляну: хутор! Она опустила дочку на землю и осмотрела подворье Ивана, амбар, баню. Все как будто на месте, и не видать присутствия посторонних. Хадия решительно направилась прямо туда.

Рай

По сравнению с Уктау здесь был настоящий рай. Добротный деревянный дом с окнами и дверью, с печкой. Баня, где можно было с удовольствием выкупаться, и главное – припасы! В тот же день они с Миляш проверили ледяной погреб помещика, амбары и землянку отца. Все осталось в сохранности, никто ничего не разворовал. Значит, и людей за эти годы здесь не было.

Все же из опасения, что кто-то может наведаться на хутор, Хадия приняла меры предосторожности. В землянку неподалеку перенесла часть съестных припасов, чтобы не бегать часто в ледяной погреб и не обнаружить его перед возможными чужаками. А от дома к землянке женщина прокопала подземный лаз, благо тяжелая работа ее не пугала после жизни на Уктау. Не прошло и недели, как достаточно широкий и высокий подземный ход был готов. А чтобы стенки его не осыпались, Хадия укрепила их подпорками. Теперь в случае опасности в землянке можно было и укрыться, благо снаружи она практически не заметна.

Бытовых принадлежностей и кухонной утвари в доме Ивана оставалось еще достаточно. Остался и сундук, в котором хранились Ваняткины и Аксюткины игрушки, которые очень пришлись по душе Миляш, не знавшей прежде других игрушек, как речные камешки и лесные корешки. И глазки ее вроде стали лучше видеть.

Не прошло и месяца со дня их возвращения на хутор, как ударили настоящие морозы. Хадие пришлось поселить Милку с козлятами в доме, чтобы не померзли. Да и Миляш так веселее. Длинными вечерами дочка играла с козлятами, Милка хрумкала сеном, которого сохранилось немного в сарае, а Хадия занималась рукоделием. Из того же красного материала сшила занавески и прикрыла окна, чтобы не испытывать постоянного ощущения, что кто-то заглядывает из темноты в дом сквозь стекло. Начесала пуха с Милки и связала для себя и Миляш носки, пригодились спицы, которые Анфиса забыла взять с собой.

…Был один из таких вечеров. В доме тихо, тепло, а на дворе завывает ветер. Воет и воет на разные голоса. Иногда даже кажется Хадие, будто где-то неподалеку корова мычит. Прислушавшись, женщина вдруг аж подскочила на месте. А ведь действительно – корова!

Вышла на улицу, плотно укутав лицо платком. И тут совершенно отчетливо услышала тяжелый коровий вздох и, вслед за ним, протяжное мычание. За домом, в защищенном от ветра месте, и впрямь стояла корова с телкой. При свете луны их силуэты выделялись на фоне бревенчатой стены. Хадия подошла поближе, безбоязненно обняла шершавую коровью морду, погладила по щеке. Та тоже потянулась к женщине и лизнула руку теплым языком, словно узнала. Хадие в морде животного тоже как будто показалось что-то знакомое. Будто молнией высветило в ее памяти, как тетка Анфиса звала перед дойкой: «Маруся, Марусь!..»

– Марусь… – вполголоса позвала Хадия. Корова протяжно замычала, услышав свою кличку, и послушно пошла вслед за Хадией в хлев. Радости Хадии не было предела. Видно, Аллах решил облегчить ее мучения и послал в хозяйство корову, чудом пережившую последние годы скитаний по лесу, да еще и принесшую приплод. Теперь-то уж точно с голоду не помрут они с Миляш.

Грех

Жизнь вроде бы начала входить в нормальное русло. Но не давал покоя лежавший на сердце комок. А именно – отсутствие «месячных», которые обычно приходили в свой срок. Она – беременна?! Что делать? Как ни бойся греха, а надо смотреть правде в глаза. Правда же диктует свои жесткие правила: когда еле-еле удается прокормиться двоим, как можно отважиться рожать еще одного ребенка? Одно дело, когда есть опора в жизни, и совсем иное, когда ты одна-одинешенька… Очень хотелось Хадие родить этого ребенка – подарок счастливых дней, которых в ее жизни было так мало. Очень хотелось, чтобы он был похож на Такыя. Но ей ли, человеку, испытавшему столько горечи в жизни, не понимать, что ради рождения одной жизни можно погубить все три? А раз так… Раз так, то ради Миляш приходится прервать едва зародившуюся внутри нее, Хадии, новую жизнь, еще бессловесную, безропотную. Но как горько и страшно об этом думать молодой женщине!..

Хадие известно, как это делается. Помнит она, как Анфиса в отсутствие Ивана попросила матушку-покойницу:

– Соседка, Иван поехал мед отвозить, вернется только завтра. За это время надо одно дело сделать.

– Что за дело? – настороженно спросила мама.

– Да уж такое дело…

– Грех это, Анфиса, – сердито оборвала мать. – Рожай, да и все тут.

– Да что же мне, каждый год рожать?!

Мать Хадии на это упрямо возразила:

– Грех это.

– Ладно, грех не на тебя, на меня падет. Помоги мне. Одна, боюсь, кровью изойду!

После этого тетка Анфиса заварила в чайнике какую-то травку с желтыми цветами, кажется, пижму, и выпила целую большую кружку. Да потом еще парилась в бане много раз, хлестала себя жестким веником по пояснице и снова пила тот отвар. К вечеру она ушла домой бледная как полотно, с заострившимся носом и синими кругами под глазами. Еще сказала матери напоследок:

– Все… Все.

А та, не переставая, причитала:

– Ой, Анфиса, грех же это! Молись, проси у своего Бога прощения!

Мелко и часто перекрестившись, Анфиса с трудом пошла к своей избе, кривясь на ходу и держась за живот…

«Ах, мама, мамочка! Разве бы не родила я потомка Такыя?! Если бы ты видела, какие у него глаза. Черные, как угольки. А волосы густые и черные, блестящие, как вороново крыло. Кажется жизнь бы отдала, только бы еще раз побывать в его объятиях, мама! Но не могу, не могу… Ради Миляш… Прости меня, мамочка!..» Так мысленно просила Хадия прощения у покойной матери, но от принятого решения не отступилась. Слишком уж назойливо попадались на глаза пучки желтой травы, висевшие на жердине в сенцах…

* * *

Вставали зори, наступали вечера. День сменялся другим днем, шел месяц за месяцем, на смену одному времени года приходило другое. Хадия привыкла к новому ритму жизни, который ее вполне устраивал и не осложнялся излишними переживаниями. Миляш росла, вытягивалась в рост и уже почти догнала мать. Ущербной она себя не чувствовала и жизнью, казалось, была вполне довольна. Не переживала, что живут они одиноко, что нет рядом других людей, не сетовала на то, что одинокая их жизнь проходит в глухом лесу. Ведь она и не знала иной жизни, не представляла, что есть где-то на свете большие деревни и огромные, по сравнению с их затерянным в глухомани хуторком, города, полные людей…

И все же Бог одарил человека не только инстинктами, но и разумом. Однажды дочка спросила Хадию:

– Мама, а где мой отец?

Хадия что-то невнятное пробормотала и перевела разговор на другое. Но про себя подумала: когда-никогда все же придется отвечать на такой вопрос, придется рассказать Миляш ее историю. Девочка видит, что птицы и звери живут парами, и у каждого зверька, у каждого птенчика есть не только мать, но и отец. А раз так, значит и у нее, Миляш, тоже где-то есть отец. Вполне объяснимо, что рано или поздно она вернется к этому разговору и захочет знать, где человек, давший ей жизнь, что с ним, кто он… И когда Миляш некоторое время спустя вновь завела разговор на эту тему, Хадия не решилась ей рассказать о тех двух разбойниках и насильниках и, неожиданно даже для самой себя, поведала историю их любви с Такыем, да так, словно бы он и есть отец Миляш. А со временем и сама стала почти верить в эту историю.

Миляш помогала матери во всех делах: вместе они собирали ягоды, сажали картофель – каким-то чудом в отцовской землянке сохранились с десяток незасохших клубней – и заготавливали сено. Хадия научила дочь выпекать хлеб и, по ее просьбе, научила вязать. Плохо только, что зрение у девочки так полностью и не восстановилось.

Человек устроен так, что он в любых условиях старается скрасить свое существование, найти опору для души, внести в свое бытие что-то духовное. Хадия тоже стремилась уйти от ощущения одиночества. А кто в лесу может находиться рядом с человеком? Конечно же, другие дети природы, меньшие братья. На подворье Хадии и Миляш теперь есть корова и козы. Милка каждый год приносит приплод. Наверное, где-то у Козьего камня бродит отец ее козлят, который никогда не показывается Хадие на глаза. Кроме того, гусей у Хадии целый выводок. Как-то по весне она пошла на Камышовое озеро, где гнездились гуси, в надежде насобирать немного яиц. Вскоре нашла гнездо с кладкой, гусыни как раз поблизости не было. Только подошла к гнезду, как неожиданно прибежала лиса, схватила яйцо и исчезла. И тут появилась гусыня, хозяйка гнезда. Она с гоготом и угрожающим хлопаньем крыльев бросилась на лису, а та нарочно увлекла гусыню за собой, а потом резко развернулась и бросилась обратно к гнезду. Пока неповоротливая гусыня разворачивалась, из кладки исчезло еще одно яйцо. Потом еще… Видно, у плутовки был сезон охоты за яйцами, потому она не хватала самих птиц. Хадия, не выдержав, взяла палку и отогнала лисицу прочь. А потом подхватила гусыню под мышку, сложила оставшиеся яйца в подол и принесла домой.

* * *

…На дверном косяке появилась еще одна зарубка. Каждый год в одно и то же время Хадия замеряет рост Миляш и делает ножом отметину. Эта была уже девятая, а значит, уже девять лет, как они с Миляш поселились на хуторе. Стало быть, Миляш уже исполнилось одиннадцать…

Эта зарубка и радует Хадию, и печалит. Одиннадцать лет! Вон уже и груди у девочки наметились, не успеешь оглянуться, как уже и созреет Миляш для любви, для продолжения рода. Неужели же девочке, как и ей, предстоит всю жизнь прожить дикаркой в этой глухомани, в одиночестве и тоске? Хадия изо всех сил старается не углубляться в такие мысли, ее пугает неизвестность, лишает душевного покоя и сна. Женщина гонит от себя эти страхи, стараясь переключиться на решение насущных проблем. Закрома вот уже пустые, не стала сеять хлеб и в этом году, хотя и понимала, что рано или поздно снова подступит угроза голода…

Понимая, чем это грозит ей и Миляш, Хадия решилась на отчаянный шаг: отправиться на поиски спрятанного Такыем зерна.

Хлеб Такыя

Присущая Хадие решительность много раз выручала ее, выручит и на сей раз. Поддавшись этому ощущению, Хадия, взяв дочку, отправилась на Уктау. Во-первых, вдвоем они больше унесут, а во-вторых, Миляш увидит родные для нее края. И отцовского хлеба отведает (Хадия по-прежнему упорно называла Такыя отцом дочери). А Миляш, услышав от матери слова «родной дом», «дороги твоего отца», приободрилась, расцвела, словно живого отца сможет там увидеть.

Путь их оказался легким. Шли они неспешно, беседуя о житье-бытье, когда хотели есть, выбирали местечко поуютнее, кипятили чай, подкреплялись и двигались дальше. На ужин варили бульон на вяленом мясе. И на третий день, когда солнце стояло в зените, они добрались до Уктау, и по известной только Хадие тропинке пробрались в пещеру.

Там все осталось по-прежнему, как и оставила перед уходом Хадия. Ни одна живая душа, ни зверь, ни человек, не проникли в пещеру в их отсутствие. Когда они вышли из пещеры, Хадия откашлялась, чтобы скрыть глубокое волнение, и обратилась к дочке, на лице которой лежала печать глубокой задумчивости:

– Дочка, вот это и есть твой родной дом. В этой пещере ты появилась на свет, здесь мы с тобой прожили две зимы.

– Ой, мама, – вздохнула Миляш, – до сих пор не могу поверить твоим рассказам до конца. Неужели в этой убогой пещере ты меня родила и растила?

– Теперь, когда увидела своими глазами, веришь?

– Теперь верю…

На полянке, где стоял шалаш Такыя, Хадия развела костер возле большого плоского камня, вскипятила чай. Сам шалаш давно прогнил от дождей и талого снега, развалился, а вот камню ничего не делается… Отпив крепкого чая, Хадия сказала дочери:

– Доченька, нынче же пойдем к Трехглавой горе. Там отец твой зерно схоронил, нам оно ох как сейчас пригодится.

О том, что зерна могут и не найти, говорить не стала, чтобы не пугать Миляш заранее. Сама, конечно, не была уверена, что поиски увенчаются успехом, но очень надеялась. Рассчитывала на интуицию и чутье лесного человека. Да и Такый должен же был оставить какие-то приметы, по которым потом сам рассчитывал найти схрон. Ну а если нет… Думать об этом не хотелось. Значит, зря шли, и угроза голода станет еще реальнее…

Они прошли до горы уже значительное расстояние, когда зоркий глаз Хадии заметил на отдельных стволах сосен зарубки. Неужели же нашли? Ага, так и есть! Лес пошел реже, и на каждой десятой, пятнадцатой сосне отчетливо были видны старые затесы. Остановившись, Хадия внимательно осмотрелась по сторонам. В одном месте из склона горы выпирали камни, и под ними лежало дерево с вывороченными корнями. Откуда оно? Ведь не ветром же надуло. Нет, не зря люди прозвали Хадию Уктаевой кикиморой, она тут же смекнула, в чем дело. Когда подошла ближе, ее предположение оправдалось: корневищем дерева завален вход в пещеру. С трудом они с Миляш отодвинули тяжеленный ствол в сторону и протиснулись внутрь узкой пещеры. В дальнем углу был сооружен добротный бревенчатый сусек, без единой щелочки, с толстой крышкой. И до самого верха наполнен пшеницей, мешков пять или шесть, если не больше. Хадия с Миляш до отказа набили зерном мешки, так, что с трудом подняли на плечи, и пошли в обратный путь. Когда они прошли вброд реку, Хадия обернулась к Уктау и громко сказала:

– Ты мне заменила отца и мать, благодатное пристанище, сколько раз ты спасал от гибели меня и мою дочь. Спасибо тебе! Живи тысячу лет, живи вечно.

Низко поклонившись горе, Хадия еще какое-то время постояла молча, прощаясь. Миляш не удивилась словам матери, не удивилась ее обращению к горе как к живому существу. Она и сама – дитя природы, и для нее Уктау действительно существо живое, которое слышит и видит, и все понимает…

И еще пять раз мать с дочерью ходили на Уктау. Если уж открыли ларь, надо было перенести все зерно, чтобы оно не пропало, чтобы его не растащили птицы и звери или случайные люди. Только после того как последнее зернышко оказалось в закромах на заимке, Хадия успокоилась. Теперь голодная смерть им не грозит.

* * *

…Приходили и уходили годы, похожие один на другой, как близнецы. В осколке зеркала, оставленном Анфисой, Хадия каждый день видела свое отражение, замечала каждую морщинку на лице, каждый седой волос на голове. Но это не беспокоило ее слишком сильно. В теле еще ощущалась гибкость, в руках еще доставало сил, чтобы содержать хозяйство, себя и дочь. По сути, она еще молодая женщина. Сердце ее волновало будущее дочери. Миляш вступила в пору расцвета и девичьей зрелости. Она превратилась в стройную, изящную девушку с красивым лицом. И волосы у нее густые, смоляные, с отблеском воронова крыла. Как у Такыя… Только вот течет в ней кровь не Такыя, милого сердцу, а того зверя Махмута…

* * *

В глухой чащобе, на хуторе, забытом Аллахом и людьми, жили-поживали два человека: мать и дочь. Можно было подумать, что на всем белом свете не найдется человека, который бы забрел на этот хутор. Можно подумать, что от Асаная до хутора не сутки, двое-трое пути, а как до сказочной горы Каф. На самом деле никому не было никакого дела до Хадии с Миляш: на страну обрушилась война. Жители Асаная не успели даже убрать небывалый урожай 1941 года, когда все мужское население было мобилизовано на войну – защищать от немецко-фашистских захватчиков неизвестную хуторянам страну под названием Советский Союз.

Гость

Лето 1942 года для Хадии с Миляш ничем особенным не отличалось. Не получали они ни повесток, ни писем-треугольников, ни похоронок. В один из тихих июньских дней, когда солнце перевалило за полдень, они с туесками отправились за ягодами на Крутую гору. Ее склон в виде длинной луковицы уходил в сторону Асаная. Если туда смотреть, на душе становится тоскливо. Но Хадия все равно не могла не смотреть туда и глядела в направлении села до тех пор, пока в глазах не начинало рябить. В какой-то момент ей показалось… Или же не показалось?! Вздрогнув, женщина прищурилась, чтобы хоть немного прекратилась рябь в глазах, присмотрелась и… не поверила своим глазам! Из леса появился человек!

Окликнув Миляш, которая неподалеку собирала ягоды, Хадия в двух словах объяснила дочери ситуацию, и обе стремительно зашагали в сторону хутора, прочь, подальше от чужака, который неизвестно с чем пожаловал. Прибежав на хутор, наспех собрали кое-какие пожитки и спрятались в землянке от греха. Окна в доме закрыли ставнями, заперли дверь и ворота двора. Может быть, этот человек и не зайдет на хутор, но меры предосторожности не будут лишними, рассудила Хадия, имевшая уже горький опыт.

Они просидели в землянке остаток дня и всю ночь, гадая: что там происходит наверху? Дымом пожара не пахло, шума погрома тоже не было слышно. И это хорошо. Если и зашел чужак на хутор, тот хоть разорением не занимается. Сгорая от любопытства, Хадия пересилила свой страх и решила выйти из землянки, проверить: что там наверху? Пригнувшись, она пробралась к забору, осторожно заглянула через щель во двор и чуть не упала от неожиданности: на крыльце дома сидел молодой мужчина и спокойно дымил табаком! Рядом лежал битком набитый походный мешок. Ворота были не отперты, видно, нежданный гость сиганул прямо через забор. И дверь в дом не открыта. Неужели так и ночевал прямо на крыльце? Надо же, не решился входить в дом без хозяйского приглашения! Хадия чуть было не крикнула: «Ты кто?!», но вовремя прикусила язык. Долго наблюдала за пришельцем, будучи им незамеченной. А тот, посидев, обошел дом вкруговую, осмотрел двор и снова преспокойно уселся на крыльцо, видимо, твердо решив дождаться хозяев. Создавалось впечатление, что он и вовсе не собирался уходить отсюда. Понаблюдав за чужаком еще какое-то время, Хадия вернулась в землянку. Миляш засыпала ее вопросами, и Хадия вынуждена была рассказать дочери о том, что видела. Миляш, не без дрожи в голосе, спросила:

– Он страшный?

– Нет, дочка, он не страшный.

В этом Хадия была уверена. Чужак, сидевший на крыльце, и впрямь не вызывал у нее чувства тревоги или испуга.

– Я его тоже хочу видеть, мама.

– Завтра, дочка, завтра, – ответила Хадия. – Давай сегодня не будем выходить отсюда. Кто его знает, что за человек. А может, еще и уйдет? Нам спокойней будет…

Как только рассвело, обе крадучись пошли к дому через заросли конопли. Мужчины на крыльце не было. Хадия даже вздохнула с облегчением. Был и ушел, и ладно. Не надо им здесь чужаков. Жили столько лет одиноко и спокойно, проживут и дальше. Однако, посмотрев на Миляш, украдкой вздохнула, понимая, какое это для дочери разочарование. Ведь человек же, другой, из большого мира! А Миляш вдруг улыбнулась, ткнула мать кулачком в бок и молча указала глазами на крыльцо. Рядом с крыльцом, на земле, лежали поначалу не замеченные Хадией мешок и стеганка. Хадия даже вытянула голову, чтобы получше осмотреть подворье, и вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав прямо за спиной незнакомый голос:

– Так это вы здесь живете, тети?

Мать с дочкой, вздрогнув от неожиданности, резко обернулись. Перед ними стоял молодой, крепкого телосложения мужчина. На нем была одежда военного покроя, похожая на ту, в которой, как помнила Хадия, к помещику приходили офицеры. Несколько оправившись от испуга, тем более, что вид у мужчины был совсем не разбойничий, она спросила:

– А ты кто, джигит? Откуда будешь?

– Я-то? – прищурившись, мужчина внимательно посмотрел на Хадию с Миляш, и ответил: – А из Асаная я.

– Из Асаная?!!

– Ага.

Хадия нахмурилась, чтобы скрыть нечаянную радость при упоминании знакомого названия, и строго спросила:

– Ружье есть?

– Нет.

– А за какой надобностью явился? Как сюда дорогу нашел?

Тряхнув головой, солдат попросил:

– Тетя, я все расскажу. Только позвольте сначала в дом войти. Это ведь ваш дом, вы здесь живете? Я уже обошел все вокруг, других людей здесь нет, и домов нет. Пустое, выходит, болтали, что на хуторе дворец помещика стоит, в два этажа да тесом крытый.

– Был такой дворец.

– Так куда же он подевался?

– Сожгли, – нехотя ответила Хадия.

– Да кто сжег-то?

– Не знаю… Болтаешь много, парень. Лучше скажи-ка, как зовут тебя, кто такой будешь и куда путь держишь?

На вопрос парень ответил охотно, только не совсем искренне, как показалось Хадие:

– Зовут Муниром, рядовой боец Красной армии, в отпуске. Сейчас иду… Да иду, куда глаза глядят. А тебя как зовут, тетя?

– Зови Хадия-апай.

Мунир кивнул на молчавшую до сих пор Миляш:

– А эту красавицу как зовут?

– Это дочка моя, Миляш. Да ты не смотри на нее так, не пугай. Не привыкла она к посторонним.

– Да разве ж я ее пугаю? – широко улыбнулся Мунир. – Скажи, Миляш, ты боишься меня?

Застенчиво улыбнувшись, Миляш спряталась за спину матери и тихо ответила:

– Совсем нет.

– Ну вот, – еще шире улыбнулся Мунир. – Видишь, Хадия апай, совсем не боится меня твоя дочь. Ну что, в дом-то пригласите гостя?

Открыв заваленные камнями ворота, Хадия пригласила гостя в дом. Почему-то он сразу ей показался симпатичным. Может, оттого, что она давно уже не видела людей? Да нет, действительно было в нем что-то располагающее к себе, и совсем он не был страшным и пугающим. Нормальный парень, симпатичный. Вот только что-то скрывает, это Хадия сразу почувствовала, только виду не подала. Ну да мало ли что у человека в жизни произошло? Если он от людей ушел, еще совсем не обязательно, что дурной человек. Такый ведь тоже от людей прятался, были на то причины…

* * *

Прошло уже много дней с тех пор, как Мунир поселился у них на хуторе, счет уже пошел на месяцы. Как было заведено у Хадии с Миляш, накосили сена, выкопали картофель. Насушили и насолили грибов, собрали скот на подворье, а часть скотины забили на мясо. Заготовили дрова на зиму. Мунир работал, не покладая рук.

И не только ради того, чтобы понравиться приютившим его хозяевам, видно, что парень трудолюбивый, никакой работы не боится, все делает в охотку и с душой. Кроме того, Хадия всем своим существом, интуицией женской, чувствовала, что Мунир проявляет к Миляш неподдельный интерес. Приглянулась ему стройная и красивая Миляш.

Однажды он откровенно об этом заговорил:

– Хадия-апай, а что если мы с Миляш поженимся?

Посмотрев на присутствующую здесь же дочь, Хадия заметила, как дрогнули и затрепетали ресницы девушки. Чувствовалось, что для нее этот разговор не является неожиданным, видно, уже обсуждали это, и дочь явно не против такого предложения. И все же, прежде чем что-либо ответить, Хадия строго сказала:

– Мунир, прежде чем услышать от меня ответ, расскажи-ка как на духу: чей ты будешь, почему пришел сюда из Асаная? Какой грешок на тебе числится, или, может, преступление какое совершил? Ты ведь говорил, что в армии служишь, сейчас в отпуске. Но ведь отпуск не может длиться так долго? С виду ты парень вроде подходящий, но ведь не козу тебе отдаю, а родную дочь.

Закурив, Мунир задумался, затем сказал:

– Расскажу, что ж скрывать…

И поведал свою историю во всех подробностях. Оказался он единственным сыном женщины по имени Зубайда, живущей в Асанае. Почти одновременно с отцом был отправлен на фронт, воевал в каком-то Крыму за город под названием Севастополь. Был тяжело ранен, лечился в госпитале. Когда пошел на поправку, дали отпуск на несколько дней. Приехал домой, а мать в безутешном горе: погиб на фронте отец. Мать слезно просила его схорониться, не возвращаться на фронт, чтобы живым остаться. Она же и присоветовала прийти сюда, на помещичий хутор, о котором многие в Асанае уже стали забывать и говорили о нем как о какой-то легенде: то ли есть он, этот хутор, то ли существует только в рассказах стариков. Мунир поначалу и не думал следовать совету матери, ведь это же преступление в военное время. Но как-то так само собой получилось, что вместо райцентра ноги его привели сюда, на хутор.

Долгими зимними вечерами слушали Хадия с Миляш рассказы Мунира. Именно из его рассказов они и узнали много того, чего доселе знать не могли. Из его повествований в их сознание вошли неведомые прежде имена Ленин, Сталин, которые, по их разумению, были новыми царями. Узнали они и такие понятия, как немецкие фашисты, Германия, самолет, танк и многие другие, от которых с непривычки голова кругом шла. Только теперь Хадия с Миляш стали осознавать, какие же они темные, как сильно они отстали от жизни в своей глухомани, в то время как в большом мире произошли немыслимые перемены…

В один из вечеров, когда Хадия уже легла спать, Мунир с Миляш сидели за занавеской и разговаривали.

– А ты на фронт не уйдешь? – услышала Хадия голосок Миляш.

– Ушел бы, – отозвался Мунир, – но…

– Что? Война закончилась?

– Нет, война не закончилась.

– Откуда знаешь?

– Да уж знаю.

– Ты в эту штуку смотрел?

Эту штуку, черную, тяжелую, Мунир называет «трофейный бинокль». Хадие нравится бинокль, она любит подолгу рассматривать через него окрестности, тогда каждое дерево, каждый пенечек кажутся близкими, только руку протяни…

А молодые вдруг замолчали, потом перешли на горячий шепот. И… Расслышав звуки поцелуя, Хадия поспешно натянула на голову одеяло.

Внук!

Осенью сорок третьего года, в самый полдень, солнце над хутором засияло особенно ярко: родился ребенок! Мальчик! Хадия, обращаясь к Всевышнему, творила ему благодарение за то, что у нее появился внук и она теперь бабушка. Она будет оберегать его от всех напастей.

– В пище у малыша недостатка не будет, – часто повторяла Хадия, – зерно посеяли и урожай добрый собрали. Слава Аллаху, проживем.

Эти слова она произносила не при дочке, которая еще не оправилась от родов, не при зяте, который ходит по хутору словно пьяный, со смешанным выражением радости и озабоченности на лице, не при ребенке, который безмятежно спит. Говорит она сама с собой, наедине, вознося хвалу Всевышнему за то, что не обделил их своей милостью, дал такую радость в дом, поддержал добрым урожаем, и малыш не повторит историю своей матери, выросшей в темной пещере впроголодь.

На долю Хадии нет-нет да и выпадали счастливые минуты в жизни, их немало еще будет впереди. Но событие, равное этому, вряд ли повторится когда-нибудь. Не оборвался корень рода-племени, обитающего на хуторе, не иссякли его истоки…

* * *

Едва научившийся ходить ребенок прутиком отгоняет птиц, которые налетают на корм, предназначенный для гусей. Хозяин, сразу видно! Каждый из троих обитателей хутора окликает его по-своему.