Текст книги "Цой жив еще (СИ)"

Автор книги: Григорий Ярцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Цой дотронулся до лба – его метку как корова языком слизала. Собрав жезл в копье, искатель вонзил его в наросток у основания кокона и тот упал, распластавшись по земле. Искатель оглядывал гнездовье и услышал плач младенца. Бледное пятнышко лежало на возвышении укрытое тенями небольшого грота. Подойдя, увидел дите. Крохотное тело едва успело окрепнуть. Девочка ревела, крепко сомкнув веки и лицо сморщилось, как высушенный плод шиповника. Носа и ушей не было, только дырочки в соответствующих местах и это, пожалуй, единственное, что отличало ее от человека. Во всяком случае, пока. Цой долго не решался, но все же осторожно взял чадо на руки.

Убей. Убей Это, – брезгливый голос Матери звучал в голове.

– Нет.

У тебя в руках плод, рожденный самой Ла вара Вакхра. От человека. Она Королева.

– И? – искатель поднял голову. – Сама ведь сказала: родить много ума не надо, главное вырастить. Вот и вырасти. Воспитай, как умеешь. Может, она единственная, кто сможет общаться с тобой не словами, а так, как привыкла ты. Запахами, образами, обосракциями, или чем там еще? В ней есть человеческое, значит, есть и добро.

Мать не ответила, но Цой понял, что донес мысль и был прав. Он знал, что Мать, вырастившая девять поколений людей, не способна на зло.

Тронутые освободили плененных женщин и, ведомые Матерью, покинули гнездовье вахкра. Несли бледнолицых на руках вдоль тоннелей. Бреши света набирали яркость, тогда он не обратил внимания и почти не замечал, как ему мерещились черные змейки, будто плывшие внутри светящихся корней. Цой нес ребенка – плод человека и наебабы и отбрасывал мысли о том, какое чудовище могло из этого получиться, но верил, что Мать сделает все правильно и вырастит достойное существо.

Несколько раз на пути назад случались стычки: тронутые натыкались на зверей и тварей, но копья быстро умерщвляли все, что представляло угрозу. Впрочем, попадись им цокотун или нечто подобное, победить, пусть и кучей, было бы сложнее. Когда добрались до обрыва, что отделял собой убежище, бледнолицые их уже ждали. Земля под ногами задрожала, и огромный корень закрыл собой пропасть, дав возможность пройти.

– А раньше так нельзя было? – недовольно проговорил Цой и ощутил где-то внутри легкий задор. Кажется, Мать посмеялась, но это не точно.

Вновь прибывших встретили в точности так, как приняли искателя и Малую: встали полукругом, только на этот раз бледнолицых было не сосчитать. Они приняли измученных женщин и унесли их в огороженное бивнями сооружение, чтобы оказать помощь и залечить раны. Вряд ли удастся вылечить все. Мужчины стояли и смотрели на женщин так, будто видят впервые. На глазах набухали слезы. Другие, узнав своих близких, кинулись в объятия. То и дело раздавались вскрики счастья, как после долгой разлуки. Один только Тронутый, скинув балахон, стоял и искал кого-то в толпе бледнолицых и никак не мог найти.

Спасибо.

Приятная волна, насылаемая Матерью, прокатилась по телу.

– Я не закончил, – ответил искатель. – Как тебя починить?

И пока разум Цоя сплелся с Матерью, появилась Малая. Одно молниеносное движение и сломленное, но все еще острое лезвие Оли мелькнуло в полумраке и вспороло Тронутому живот, выпустив кишки.

Все ахнули разом, кто-то унял крик, зажав рот ладонью, а искатель чуть было не выпустил ребенка из рук, и в голове прозвучал ответ на немой вопрос:

За то, что только он знает, каковы мои Дети на вкус. За то, что знает, что младенцы самые вкусные.

ГЛАВА 20

Тело Тронутого ничком рухнуло наземь, и Малая победно возвышалась над ним, пока с обрубка Оли стекали и падали капли крови. Никогда прежде искатель не видел подобного наслаждения от убийства в искрившихся глазах девочки, и сильнее прижал к груди чадо в руках; оно аж заплакало. Бледнолицая девушка подошла к искателю, вытянув руки. Он посмотрел на нее и, не увидев в глазах и движениях злого, отдал младенца.

Достал бурдюк и протянул Малой. Девочка переступила через убитого, как через самый обыкновенный ничего не значащий мешок с костями и забрала свое. Искатель поежился от мысли, что может не выполнить данное ей обещание и повторит судьбу не успевшего остыть тела, хотя понимал, что не умрет; просто не хотел огорчать девочку. Он старался держать слово, ведь оно – единственное, что имело истинную ценность.

Мрак пристанища обнимал уходящих бледнолицых и тронутых, но гул возбужденных голосов не стихал и доносился даже издалека. Многие из вернувшихся не могли поверить в реальность происходящего, а кто-то принять мысли о существовании другой жизни, настоящей, не той, какую насаждали извращенные умы наебаб.

Корни, облюбовавшие убежище бледнолицых, набухали светом и только теперь искатель заметил плывшие тонкие полосы, что резали чернотой свет внутри. Сощурился, пытаясь разглядеть, но они тут же исчезли, растворились, как мираж или галлюцинация. Тряхнул головой, чувствовал себя отлично, в отличие от тела Тронутого, которое подняли, предварительно уложив кишки обратно, и унесли. Искателя не заботила дальнейшая судьба убитого. Цой и сам с трудом сдерживался, борясь с желанием прирезать его по дороге назад, но был не из тех, кто бьет в спину, а устраивать бой, как в Яме, было не к месту.

Все же Тронутый получил свое, и теперь осталось разобраться, как выполнить обещание и вывести Малую наружу так, чтобы не ослепла. Тут помогла Мать, напомнив про зеркально-черный шлем, который носила Рисс, выходя в Каторгу на охоту за нечистотами. Его линзы способны защитить глаза от палящего солнца.

– Это потом. С тобой что делать?

Ничего. Никто не помешает Детям брать воду. Этого хватит.

– Другие твари никуда не делись, так? Если однажды твои дети не справятся?

Мать молчала и по скорби, печально игравшей на струнах сознания, Цой лишний раз уверился в том, что нужно довести начатое до конца.

Блуждая по убежищу, искал быстро бегающего человека и нашел в неизменном окружении заботящихся о нем женщин. Они как раз меняли повязку, пока он лежал, с боязнью разглядывая каждый сантиметр ноги, освобожденной от бандажа. Улыбнулся сквозь спутанные локоны волос, когда понял, что она зажила – остался только свежий рубец – еще один в дополнение к остальным, более ранним, образовавшим грубые узоры.

Целительницы оказались рады не меньше; одни откармливали мужчину местной снедью, другие разложили неподалеку баночки и, макая в них пальцы, растирали ногу неизвестным, дурно пахнущим маслом. Человек расслаблено откинулся и лицо, вычерченное острыми линиями, распрямилось в блаженстве. Стройное тело с развитой мускулатурой и практически без жировых отложений казалось даже хрупким – удивительно учитывая, сколько он ел, – и от каждого движения проступали мышцы, свидетельствующие о силе и ловкости – как раз на них и надеялся искатель.

– Когда сможет бегать? – спросил женщин, массирующих ноги бегуна. Они разом обратили на чужака полные непонимания взгляды. Огонь разума загорелся в глазах, когда Мать донесла им вопрос. Одна из бледнолицых ответила, но Цой не понял, тогда девушка поднялась и, подойдя к искателю, обхватила ладонями его руку и оттопырила указательный палец. Час? День? Не важно – достаточно времени на подготовку остального. Кивнул, желая скорейшего выздоровления, и побрел в поисках безлюдного места. Здесь с этим сложно, особенно теперь, когда вернулись тронутые. Все же ему удалось отыскать закуток, где никто не мельтешил, и он мог говорить, не отвлекаясь.

– Как починить Ядро?

Ядро, как объяснила Мать, было в целостности, разве что не получало достаточного количества энергии, потому что пища, питавшая его, напоминала разорванные волокна мышц – именно такой мысленный образ наслал Обелиск. Совсем как песочные часы, только вместо прозрачных сосудов – сплетенные из тысяч нитей волокна, и нарыв в самом центре узкой горловины.

– Соединить то, что... отклеилось. Так что ли?

Не сможешь. Сгоришь.

А то как же, подумал искатель, и спросил, что именно нужно сделать, когда окажется внутри. Мать могла восстанавливать собственные ткани самостоятельно, но пища выходила наружу из изорванных «мышц», испуская сильный жар, и не позволяла исцелиться.

– Что за пища?

Моя Энергия. Вырабатываю его, как твое тело тепло.

Жар окатил искателя для лучшего понимания. Человек снял нарукавник и оттянул ленты бесьей шкуры. Нечистота, к его удивлению, почти не разрослась – не на это он рассчитывал.

– Почему так медленно?

Твой организм сильный. Борется.

– Она нужна мне.

Нужна?

Удовлетворив интерес Матери, Цой рассказал об увиденном в Каторге: как нечистота затягивала собой раны беса, и о том, какой делилась силой. Верил, что поможет ему пройти внутрь, убережет от жара и, может быть, залатает раны Матери, хотя бы до момента, пока она не исцелится сама.

Ее оболочка не вечна. Жар истощит ее. И тебя.

– Мы ее откормим. Нужен бес.

Что?

Цой не знал, как Мать и бледнолицые называли свирепое чудище, поэтому решил наглядно продемонстрировать, надеясь, что поймут. Вышел к людям, постоял некоторое время, обдумывая то, как показать максимально точно и доступно.

Жители Обелиска с интересом обступили искателя и терпеливо ждали.

Искатель мерил шагами импровизированную сцену и на ум не пришло ничего лучше, чем приложить три растопыренных пальца ко лбу и грозно оглядеть собравшихся – так в его представлении выглядели три ряда рогов беса, частоколом идущие от башки до самого хвоста.

Лица наблюдавших не изменились, в зеленых глазах мелькало недоумение.

Короткие смешки послышались из толпы собравшихся, когда Цой решил уточнить образ: взревел, как бес, но лучше не стало, да и получилось не очень. Женщины перестали сдерживаться, а Малая и еще несколько детей, схватились за животы и едва не лопнули от звонкого смеха, наблюдая за тем, как отчаявшийся искатель рычал и, держа пальцы у лба, забегал по-обезьяньи, пытаясь передать облик страшного монстра. Врывался в толпу, вскидывая голову с псевдорогами. Бледнолицые разбегались, насмешливо вереща и вскрикивая. Самые маленькие с деланой яростью выбегали навстречу, желая присоединиться к игре.

Искатель был безнадежен.

Единственное, что удалось показать достоверно – нелепый эпизод брачных игр полоумных зверушек. Понял это по похотливым взглядам некоторых женщин, видимо решивших, что перед ними умелый любовник с буйной фантазией.

– Бес же, – с досадой проговорил человек, опустив руки и оглядывая бледнолицых, которые тщетно пытались прийти в себя после увиденного. Отчего-то и Цой почувствовал себя веселее, какой-то задор и, кажется, нечто вроде усмешки – умудрился позабавить и Мать. – С рогами, – добавил он, надеясь, что кто-нибудь поймет, но не случилось.

Случилось другое: в мозгу возник зрительный облик огромной кошки; гибкое длинное тело, покрытое густой огненно-рыжей шерстью, хвост делился натрое и напоминал языки пламени, а кисточки на конце увенчанные длинными иглами сочились чем-то вязким. Мощные передние лапы, как будто выбиты из коры грубого дуба, а сверкающие ручейки шерсти растекались по морщинистой коре, делая их похожим на тлеющие угли. Искатель никогда не встречал таких зверей в Каторге и решительно не понимал, зачем Мать вырисовывала перед ним безымянного, но невероятно красивого хищника, пока не показалась заостренная и несколько приплюснутая голова с изогнутыми клыками, двумя парами янтарных светил, горевших в глазницах и рогами, изогнутыми плавной волной.

Мать уловила посыл искателя и пыталась показать всех чудищ, имевших окаменелости в виде рогов. Насылала образ за образом и с каждым из них Цой понимал, как ничтожно малы его знания о том, сколько всего насобирал Обелиск в нескончаемых просторах Беззвучья.

– Вот! Вот! Это бес. Нужен он, – возбужденно заговорил искатель, увидев перед глазами черную смерть.

Ш'Айаб.

Бледнолицые тревожно переглянулись и зашептались, решив, что чужак сбрендил окончательно, но Цой не видел их взглядов, перед ним вырисовывалась озлобленная рогатая морда, надбровные дуги, утыканные заостренными окаменелостями, в тени которых поблескивали глубоко посаженные ртутные бусинки глаз. Мать удивительно точно передала запах, и возникший образ был совсем как живой. Жуткая помесь здоровенного быка и не менее огромной рыси. Бес унаследовал силу и ярость первого, и гибкость и ловкость второго, и все же в десятки раз превосходил их в размерах. Появлялись колоноподобные лапы, чьи пальцы заканчивались невероятно длинными изогнутыми когтями. Забор из черных рогов проступал из густой дымчатой шерсти и тянулся от головы до кончика хвоста, который напоминал шипованную плеть, увенчанную остроконечным набалдашником. Это был самец, а Цою нужна была самка. Он неправильно понял Мать и объяснил, что бесы – одиночки по природе, и сближаются только, когда природа взывает заделать потомство. Это Мать знала и без него, и знала много лучше, но не могла разобраться для чего искатель просит найти женскую особь.

– Она приманит самцов.

Не могу заставить. Моих сил не хватит.

– Я сам. Просто покажи, где найти.

Это могу.

– Нужно два бурдюка, – добавил искатель. – Один с водой, другой пустой, но побольше.

Хочешь убить?

Искатель сначала кивнул, и только потом ответил «Да».

Один не сможешь.

– Смогу. Умирать не сложно.

Интерес того, что собирался проделать прогонял всякий естественный страх. Он не знал, получится ли, а если получится, то в точности так, как рассчитывал, или как-то иначе? Искатель поделился мыслями и с Матерью, надеясь, что она разделит энтузиазм.

Будет тяжело.

– А кому сейчас легко?

Ядро отключится и что-то утратит. Может. Твой слепок. Может. Других.

– Других? – искателя швырнуло за черные стены Обелиска в мелькавшую всеми оттенками зеленого Каторгу. Он оказался и внутри, и снаружи одновременно. Неряшливыми мазками на схлестнувшихся пластах земли вырастали сбившиеся в кучки болвашки. Слепки, как называла их Мать, всех до единого призвали, когда Всадники Апокалипсиса обрушились на Землю, и они шли к нему, разбросанные по всему миру, как корабли идут на свет маяка, с единственной целью: шокировать человечество сокрытым в них потенциалом. – Что с ними станет? – некоторые образы слепков, тесно связанных с Ядром, рассыпались прахом и ветра унесли их. – А со мной?

Должен быть там, но там тебя нет. Что-то случилось. Что – не понимаю. Физическую оболочку не потеряешь – «того» не вернешь. Такое возможно.

Цой в последний раз вспомнил бледное и надменное лицо скульптурной лепки, прекрасное лицо пепельноволосой, чье имя осталось загадкой, и каждое мгновение, подведенное ими в поединке взглядов. Один смотрел, пытаясь вспомнить, другая – подчинить. Из всех ускользавших воспоминаний почему-то заботило только оно.

Вспомнил и забыл.

– Два бурдюка, – повторил искатель, окончательно освободив мозг от оков памяти, и перетянул ранец на грудь, желая отыскать ягоды кровоглаза, но обнаружил лишь смятую в кашу мешанину кожицы и мякоти. Выскреб все, что смог и завернул в лист. Когда необходимое принесли, Мать без труда отыскала самку беса, за которой он и отправился.

Влекомый запахами искатель бежал по тоннелям быстро и почти бесшумно, как умел. Из стен проступали лица, пытаясь вырваться из опутавших фосфоресцирующих жил бледно-синего света, казалось, еще немного и оторвутся от поверхности. Одни лики большие, другие – меньше, но каждое выглядело одновременно печально и озлобленно, будто когда-то давно он причинил им вред и много боли, а они до сих пор не забыли и помнят. Зажмурился, потряс головой, прогоняя из головы очередной несвязный бред, сосредотачиваясь на запахах, ведущих к Ш'Айаб. Остановился, когда руку свело судорогой – нечистота отвоевала себе еще немного его.

– Когда окрепнет?

Мать не могла назвать точного времени. Сказала только, что пальцев не хватит. Слишком долго. Кое-что придется изменить, но сначала – раздобыть мочу, иначе ничего не получится.

Продолжил путь, чувствуя, как где-то глубоко в недрах Обелиска движется нечто массивное, почти полностью заполонившее собой тоннель, совсем как бурный поток воды. По нескончаемым извилистым каналам труб Мать вывела человека к цели.

Самка Ш'Айаб трапезничала, погрузив морду в менее крупную тушу и не замечала ничего вокруг. Вытягивала пасть, клацая зубищами, пытаясь разорвать мышечные ткани добычи.

Времени искатель терять не хотел. Отличная возможность напасть: бес решит, что кто-то позарился на добычу. Главное – дать знать о своем присутствии, как можно позже и не позволить твари воспользоваться хвостом или – что хуже, – сильными лапами. Только пастью, но не клыками; если перекусит – конец. Вынудить сразу проглотить, тогда все получится.

Цой снял нарукавник, высвободился из лент бесьей шкуры, уложил рядом два бурдюка – понадобятся после. Вытянул из ранца лист, в который поместил месиво из ягод кровоглаза и уже собирался съесть, когда из темноты на беса набросилась огромная змеюка и тут же обвила жертву. Два тела под оглушающий рев, от которого, казалось, задрожали своды, завалились с глухим звуком. Змея пыталась укусить, с изогнутых клыков на черную шерсть стекали тягучие капли яда, но изворотливый бес не позволял; даже частично скованный, уворачивался от зубищ и молотил по врагу зазубренным хвостом, дырявя чешуйчатое тело.

Каанаконда-переросток попыталась скрутить сильнее, но пострадала – вспороли рога бритвенной остроты на спине беса. Под рваный раскатистый рев и утихающее шипение сгусток тел перекатывался и, если бы не шерсть и лоснившаяся в тусклом свете чешуя, было бы совершенно непонятно, где заканчивался бес и начиналась змея.

Их схватка на руку искателю: каанаконда измотает беса. Мать это понимала и наслала одну тварь ослабить другую, решив помочь человеку. Цой, не сводя глаз с затянувшейся битвы, жадно запихивал в рот кашу из кровоглаза и глотал, не разжевывая. Подавлял сильные рвотные порывы, когда мышечные спазмы охватили область живота.

Змея ослабла, как и бес, но последнему еще хватало сил бороться. Чудом освободив одну лапу, Ш'Айаб взревела, широко распахнув пасть, полную острых зубов, и вонзила когти в окольцевавшее ее тело. Змея зашипела от боли и рваных, колотых ран. Когтистая лапа беса скребла по чешуе, срывая толстую кожу, а затем и шматы мяса, а когда участок дал слабину, Ш'Айаб высвободилась окончательно и уперлась в каанаконду задними лапами, вгрызлась мордой, разрывая остатки мышц, и передними лапами отделила голову от всего остального.

Дыхание искателя участилось, и когда последний выдох застрял в отекшей гортани, из глаз потекли кровавые слезы, а желудок начал сокращаться и кишки скрутило узлом, Цой понял – пора.

Бес отползал, прихрамывая, как калека. Обессиленные лапы то и дело подкашивались, и Цой, сжимая жезл в руке, бежал к нему так тихо, как только мог, пока не оказался достаточно близко и заорал, что было сил. Сгусток слипшейся шерсти напружинился и молниеносно развернулся. Разинутая пасть описала ленивую дугу и Цой, подпрыгнув, угодил в зев. Пасть тут же захлопнулась и инстинктивно проглотила его целиком.

Глотками, проталкивая искателя в желудок, Ш'Айаб водила головой от одной убитой туши к другой, и никак не могла решить, какую доесть первой. Пошатнулась – силы необъяснимо покидали ее, и завалилась на бок. Что-то внутри шевелилось. Брюхо вздымалось все тяжелее, пока дыхание не оборвало вспоровшее утробу черное лезвие. Цой, как порождение чего-то ужасного – голый и скользкий, весь вымокший в желудочном соку, – продрался наружу.

Двести шестнадцать, твердил он, из последних сил волоча вперед налившиеся свинцом тело к припасенному бурдюку, что оставил неподалеку, а добравшись, перевернулся на спину и вдоволь напился воды. Красная линия пореза поперек живота рассосалась, не оставив после себя и следа, стянулись и изуродованные пузырями рытвины по всему телу. Цой обессилено лежал некоторое время и набирался сил.

Полностью восстановившись и, настолько возможно, очистив себя от желчи, искатель уложил добро в ранец и вернулся к убитой ядом самке. Бес не тот хищник, что после смерти позволит легко себя выпотрошить, а Цой – далеко не самый умелый мясник. Чтобы добраться до мочевого пузыря пришлось попотеть и изрядно измазаться в крови, шерсти и в том, что успел переварить желудок. Невыносимая вонь вынудила дышать ртом. В этих зловониях все равно не учуять неприятеля носом, даже Мать с трудом пробивалась к нему, пытаясь предупредить об опасности.

Инструмент был острым; с легкостью входил и разрезал плоть. Все получилось, как он и хотел. Смазав с лица пот и кровь, Цой заканчивал наполнять пустой бурдюк мочой, когда до острого слуха со всех сторон стали доноситься липкие звуки. Огляделся и заметил тусклые отблески на эфемерных телах слизней, что ползли из тоннелей, желая вкусить добычу. Их подгоняло цоканье чьих-то когтей. Плотно закупорив бурдюк, искатель бросился прочь по тоннелям, перескакивая через лужи слизней.

Беги! Беги! – голоса подгоняли рваным лаем собак.

Угодил босой ногой в жидкую массу и ее будто ошпарило, Цой вскричал и едва не упал. Некогда умирать, твердил он себе, вставай и беги. Удержал равновесие и помчался дальше, забыв о боли. Замер, уловив мерцание теней на округлых стенах тоннеля; жизнь в Обелиске не останавливалась ни на секунду. Чутье подсказало, что бояться нечего.

– Теперь нечистота, – проговорил Цой.

Не выросла достаточно.

– Эта бестолковая, – ответил искатель, расчесывая руку и не желая ждать, пока гниль в руке окрепнет. – Нужна та, что в резервуаре. Веди к ней.

По позвонкам пробежали мурашки.

Управлять ей не сможешь.

– Мне и не нужно.

Она доберется до «того». Выпустит зверя из клетки и выкинет ключ.

Первородные инстинкты, именно ими в очередной раз собирался воспользоваться искатель, надеясь привести нечистоту к Ядру, а бес, как самый свирепый и тупой хищник из всех ему известных, подойдет как нельзя лучше. Судя по увиденному в Каторге – нечистота, если умела думать, считала также, и будет следовать за ними, питаться их безумной силой, тянуть соки, поглощать одного за другим, пока не окажется у проема.

– Быстробегающий окреп?

Не полностью, но Ш'Айаб не догонят Киануанеу-кеп-пат-та-Кибат.

Цой скривился лицом от вычурных имен бледнолицых. Попытался произнести, но не смог.

– Приведи его к нечистоте. И еще. Слизняк, который взял мою кровь?..

Трогло.

– Он нужен, – кое-что еще не давало покоя: – Я видел, как вакхра принесли в жертву человека, – не сбавляя шага, проговорил искатель, – а потом кость указала прямо на меня.

Случайность. Ритуал бессмыслен сам по себе, но вера, которую вселяет, способна на многое.

Когда искатель вернулся в многоуровневый атриум, рядом с резервуаром нечистоты пустовало. Цой добрался раньше, чем самый быстрый человек на земле. Цой решительно не понимал, как, обладая такой скоростью, можно умудриться опоздать.

Ожидая, искатель неспешно бродил, рассматривая уровень за уровнем, но более всего привлекал сам резервуар, подсвеченный желтоватым сиянием. Нечистота скрывалась где-то в мутной глубине и покорно показалась, стоило человеку приблизиться. Пульсация усилилась, когда Цой приложил руку к прохладной поверхности. Туча вновь бросилась на него, безуспешно пытаясь пробиться через барьер. На этот раз искатель не отскочил, только наблюдал, как чернила липли к стенкам в надежде добраться до плоти.

Что ждет тебя там?

– Тьма, – спокойно ответил человек.

Тьма. Я знаю ее.

Все вокруг почернело и что-то пронзило в самое сердце – так умерла Мать, когда Те, кто не желал делиться Знанием, настигли их у Земли. Искатель не знал, сколько все продолжалось, когда увидел крохотный огонек, одиноко блуждающий в недрах Обелиска. Светлячок плыл во тьме, потом провалился и вспыхнул. Мрак поглотил его, а после проступили разломы света, разрастались – кровь человека вскипела, – Мать ожила.

По стенам Обелиска застучали капли дождя и вернули с собой прежний мир. Цой ощущал дождь собственным телом, но то было лишь пониманием и ничем более – никакой свежести и тем более прохлады.

– Ядру?

Тебе.

Человек вспомнил стену огня – Пожарище, – поглощавшую вечнозеленую Каторгу; треск и свист деревьев под пляшущими языками пламени на стволах, и сильный проливной ливень, утоливший голод огня, и самую долгую Зиму, что наступила после.

– Это ты усмирила огонь.

Я.

Глухой звук отдал сильным толчком в ладонь. Нечистота вновь попыталась пробить сосуд – безуспешно, но вырвала человека из воспоминаний.

Подожди, говорил про себя Цой, я приду сам.

Не покидало чувство, что нечистота читала его мысли, или, по крайней мере, понимала, что он намеревался сделать. Набухала и сокращалась, будто зазывая: колыхания чернил гипнотизировали то плавными, то резкими движениями. Казалось, мог вечно наблюдать за беззвучным вальсом и чем дольше смотрел, тем чаще чудилось всякое: то странные лица, отдаленно напомнившие человеческие, то лики и конечности встреченных чудищ. Поежился от мысли, что нечистота вглядывалась в него из бездны так же, как он рассматривал ее.

Услышал быстрые шлепки ног, и оторвал взгляд. Киануанеу-кеп-пат-та-Кибат наконец добрался, и не один – за спиной висел мешок, который соскочил, едва бегун успел остановиться. Крохотный балахон, чье лицо скрывали капюшон и зеркально-черный шлем, двигался к искателю. Ручонки откинули накидку, сняли шлем, и темное пятно озарилось бледным лицом Малой. Цой безвольно улыбнулся, увидев девочку.

Аненоананауи-кеп-пат-та-Сибат запустила руку в драпировки плаща и приготовила пиявку.

Бегун опасливо ходил у резервуара и наблюдал за нечистотой, жуя свою жвачку.

– Он знает, что делать?

Да. Я поведу его. Дети ждут у Ядра.

Цой снял бурдюк, наполненный мочой беса, и передал бегуну. Тот пробормотал что-то на своем – непонятном, – и острое лицо рассекла быстрая улыбка. Искатель моргнуть не успел, а от спринтера не осталось и следа, только Малая махала рукой ему вслед.

Цой снял ранец, инструмент, и нарукавник, предварительно извлек из него последнюю капсулу с пыльцой и отдал все Малой, забрав при этом слизняка. Приложил трогло к руке и тот умеючи впился в плоть, в самую вену, набухая от крови.

Сигнала не было, и искатель надиктовал сообщение. Отдал Малой ролл вместе с пиявкой. Девчушка прижала их к груди, как самое сокровенное. Мать направит ее ближе к расщелине, где приготовленное искателем смогут найти и забрать.

– За ним придут, – Цой обратился к Матери. – Хорошие люди. Помоги им.

Малая с теплом посмотрела на искателя, напоследок подарила ему одну из своих безумных улыбок и немного слюны. Лихо развернулась и, взмахнув плащом, растворилась во мраке.

Спасибо.

Искатель не ответил, только смотрел на нечистоту исподлобья, скрывая бурю ярости в глазах, желваки пульсировали, и челюсти отвердели от осознания предстоящего. Со всей дури вдарил по резервуару и кулак прострелило болью. Схватился за запястье, будто пытался не пустить ее дальше, но она, тупая и ноющая, отдавала даже в плечо. Резервуар даже не шелохнулся.

Открывается наверху.

Цой забрался на крышку, но не представлял, как отворить, пока перед глазами не начали вырисовываться извилистые мазки. Он повторил плавные движения, проведя дрожащими пальцами по инкрустированной поверхности, и изогнутые зубцы крышки распахнулись, осветив человека болезненно-желтым свечением.

Спасибо. Я выдержу, – последнее, что успела нашептать Мать.

Двести семнадцать, подумал он и сжал кулак, раскрошив последнюю капсулу. Втянул в себя алую тучку – остались только он и нечистота внизу, – спрыгнул во влажно-маслянистую жидкость. Приняла прохладой. Темное пятно сгущалось под ногами и мерно приближалось, закрывая собой его тело. Силой расширяла поры, как бритвой раскраивала кожу, проникая внутрь. Сотрясал озноб. Цой, как не старался, не мог подавить дрожь, стиснул челюсти до скрипа в зубах; впервые за долгое время его одолел страх. Человек переставал чувствовать конечности, исчезающие в черной туче. Он менялся, кости двигались, а мускулы подрагивали и горели пламенем. Холод пронзал тысячей игл, огнем выжигая нервные окончания – искатель истошно заорал, испуская к поверхности пузыри воздуха. Жидкость глушила всякий звук, даже хруст костей, пока его тело выкручивало и ломало во все стороны.

Сила опьянила его, и человек растворился в жидкой тьме.

Сначала его покинуло зрение, после – разум, а затем захлестнула материальная лавина неистощимой ненависти, кормить которую можно только жизненной энергией.

Злость затуманила рассудок и то, что было искателем, с оглушающим хлопком пробило барьер и вырвалось наружу вместе с хлынувшим потоком жидкости вперемешку с осколками. Оно поскальзывалось, пытаясь устоять на непослушных ногах и руках; человеческий организм в новинку нечистоте – линии ее тела вздымались и болезненно деформировались. Бугристая кожа, похожая на гнилой черный бархат, набухала, напрягая каждый неокрепший мускул, черпая силу и ломая человека внутри. Плотная масса заглушала и не пропускала его крика.

Всем своим естеством нечистота отовсюду ощущала пищу и не знала, куда ринуться. Жизнь текла всюду: горела тусклыми огоньками, испуская размытые вуали света. Черная кожа вздыбилась острыми иглами в унисон дрожи в земле. Энергия сама неслась в лапы и не одна: дикие, сотрясающие поверхность вопли исступления заглушали глубокий хриплый рокот. Взревывания вызывали эхо. Ярко-красные сгустки приближались с невероятной скоростью, соблазняя безумной силой. Чудовищные титанические шаги сменились громоподобным бегом, стали настолько тяжелыми, что Обелиск буквально сотрясался под их весом.

Нечистота поскальзывалась и падала раз за разом, пытаясь удержать равновесие, но метнувшиеся в опасной близости красные пятна, раздразнили, не оставив ничего кроме гнева и раздражения. Скользя лапами, Тьма понеслась вперед в слепой ярости поглощения.

Бегун бежал так быстро, как только мог, и ускорился, краем глаза заметив, как в погоню за ним и пятью обезумевшими бесами бросился пугающий темный сгусток с выраставшими длинными иглами.

Из наспех сделанного в бурдюке отверстия лилась струйка мочи самки и вела за собой ополоумевших самцов: ревели и лязгали челюстями, пытаясь нагнать. Бесы обезумели; узкий тоннель, по которому вела Мать, не позволял обогнать – бежали в ряд, мешая друг другу; тела сталкивались с глухим звуком и замедлялись, ударяясь о стены тоннеля.

Бегун не останавливался, капли пота слетали с тела, а сердце билось с такой скоростью, что, казалось, просто вибрирует, готовое взорваться. Киануанеу-кеп-пат-та-Кибат несся дальше, изо всех сил стараясь добраться до Ядра, а алые вуали жизненной энергии, оставляемые ярко-красными пятнами, манили Тьму за собой.