Текст книги "ЭДЕМ-2160"

Автор книги: Григорий Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

 Григорий ПАНАСЕНКО
А.В. КОНОКОВ
ЭДЕМ-2160

Это пробная версия и еще будет дорабатываться. Фантастика так сказать ближнего прицела.

Слабонервным и прозападникам не читать.

Автор

Again I stood – alone. The Darkest Age

Embraced the world for God has closed his eyes -

Bewailed mankind forgiving all the lies

Of those who'd thought that life was just the stage.

Again I cried. The sweetest dream of all

Was broken down like childish toys of ours.

Left uninvited gusts in empty house

We're – not the masters, as we'd been self-called.

Again I prayed for those who'd lost their faith

In mercy not from God but from a Man.

The Beast ruled over human beings again,

And they forgot the feeling of being brave.

Again I smiled at gorgeous flower-bed:

The precious burgeon was about to bloom -

The Rose of Peace of purest sapphire-blue -

The greatest hope the world had ever had

Глава 1

—...Таким образом, к двадцать первому веку, а точнее к две тысячи третьему году идея евгенической программы окончательно закрепилась в научной среде Европейского Союза. Отцом-основателем программы мы теперь с уверенностью можем назвать профессора Оксфордского Университета сэра Мерфи МакДауэлла. Именно его имя, – Саймон посмотрел на портрет моложавого мужчины на стене, – послужило нарицательным для макдауэллизма в эпоху «антиевгенических» войн с две тысячи тридцать шестого по две тысячи сорок восьмой годы. Однако к две тысячи пятьдесят третьему году Панамериканский Союз стал первой в истории человечества страной, официально утвердившей обновленную евгеническую программу «Новый Эдем». Причиной к тому послужили два явления, носившие в то время локальный характер, но спустя три десятилетия ставших общемировой проблемой. Это всем нам известная «зеленая революция», которая удешевила пищевые продукты и повысила их качество, а также позволила снизить порог нищеты, и, во-вторых, изменения в динамике демографического роста, вызванные в первую очередь тем самым улучшением питания в странах с низким уровнем социально-экономического развития при сохранении старых культурных традиций, поощрявших многодетные семьи и патриархально-клановые отношения. Сценарии социологов и политологов конца двадцатого начала двадцать первого века о консервации роста населения на отметке восемь-девять миллиардов человек оказались несостоятельны.

Панамериканский союз стал первой страной, достигнувшей необходимого научно-технического уровня для осуществления "зеленой революции", а также первым почувствовал существенную разницу между устоями евроамериканскими, латиноамериканскими и афроамериканскими, то есть именно там "зеленая революция" первой обнажила проблему будущего демографического передела мира.

К тому времени синдикалисты получили большинство мест в Сенате и девяносто процентов в Парламенте. Изначальная евгеническая программа "Новый Эдем" предусматривала два шага: первый – узаконивание абортов и, второй – умерщвление умственно и физически неполноценных личностей.

В силу слабой идеологической подготовки общества население неадекватно восприняло евгеническую программу. По стране прокатилась серия бунтов, приведших к ее замораживанию. Общество на время отвлеклось от проблемы, тем более что в две тысячи шестьдесят восьмом – две тысячи семьдесят восьмом мир испытал Великую Депрессию, а так же стал жертвой Китайской демографической экспансии, более известной, как Первая демографическая война. Вслед за ней наступил Каирский кризис и Черная или Вторая демографическая война две тысячи девяносто первого – две тысячи девяносто восьмого годов, которые отодвинули вопрос о перенаселенности и необходимости возрождения евгеники.

Две тысячи сто пятый год можно назвать воистину поворотным в истории человечества, – здесь голос Саймона торжественно возвысился, – в этот год население планеты отпраздновало рождение шестнадцатимиллиардного жителя Земли, и численность граждан Панамериканского Союза превысила пять миллиардов человек. Мировой Совет предложил созвать конференцию по вопросу о демографической ситуации в мире, которая угрожала перерасти в Третью, самую кровопролитную демографическую войну. В две тысячи сто шестом году Мировой Совет одобрил решение о принятии всемирной евгенической программы на испытательный срок в двадцать лет. Это было секретное соглашение Панамериканского Союза, Евразийского Содружества, Восточного Альянса и еще ряда независимых государств. Основная масса населения должна была быть подготовлена в эти двадцать лет. Насущной необходимостью стало формирование общественного мнения о евгенике.

В две тысячи сто пятнадцатом году были подведены итоги и выявлена тенденция к падению рождаемости. Средства массовой информации сформировали положительное общественное мнение. В две тысячи сто двадцать шестом году евгеническая программа "Ноев Ковчег" получила статус официальной. На данный момент мы имеем четверть вековой опыт регулирования генетического фонда и рождаемости.

Темой нашей следующей лекции станет вопрос о формировании критериев евгенического отбора. На сегодня все, спасибо за внимание.

На этих словах Саймона прозвенел звонок, и он покинул аудиторию под гомон студентов. Весело бурлящий водоворот белых халатов заполонил коридоры. Саймон с трудом пробился к выходу. Он вышел из здания университета...

На улице было туманно и мелкая морось оседала на лице, неприятно холодя кожу. Редкие прохожие спешили поскорее укрыться за стеклянными дверями торговых центров, офисов и станций метро. Над городом повисли низкие тучи. На душе его скребли кошки: хотя лекция сегодня прошла как обычно, но что-то в ней Саймону не понравилось. Он всегда пунктуально выполнял любое свое дело и поэтому ровно за неделю до каждого занятия даже самый придирчивый декан нашел бы в его столе дискету с планом-конспектом лекции, а также подробное требование в лабораторный сектор на необходимые материалы. Все его лекции отличались аргументированностью, причем до такой степени, что многие называли это дотошностью или педантизмом. Но сегодня все равно что-то было не так. Саймон чувствовал, что он упустил нечто важное. Нервно барабаня аристократически тонкими пальцами по панели сигаретного автомата, он насвистывал надоедливый популярный мотивчик, прицепившийся с утра. В лоток выпала вакуумная упаковка "22-С" и приятным женским голосом автомат предупредил уходящего Саймона в спину о вреде курения. Машинально оборвав клапана яркой синей упаковки, Саймон выбросил его в ближайшую урну и поспешил к пневмопоезду. Когда зеркальные двери закрылись и он увидел в отражении усталое лицо с высоким лбом и прямым пробором редеющих каштановых волос, Саймон наконец понял, что давило на него подспудно все утро: он с брезгливостью провел рукой по щеке и подбородку, ощущая короткую колкую щетину, и отвернулся. Мимо стекла мелькнули пластиковые перегородки станции и красные сигнальные огоньки. Двери с мягким шипением разошлись, выпуская поток пассажиров.

Саймон торопился в офис, где его ждали неоконченные дела и отчет. Дорога от университета занимала не так уж и много времени. В офис он вошел как обычно ровно без трех минут два. На ходу поприветствовав секретаршу, Саймон открыл облицованную под клен дверь и, зайдя в кабинет, привычно сверил наручные часы с их бронзовым антикварным собратом на полированной крышке стола. Тяжелый хронометр, лениво покачивая маятником, отмерял последние секунды до начала рабочего дня в евгеническом центре.

На столе его ожидали кофе, наполовину готовый квартальный отчет и четыре видео письма. Выдвинув поочередно все четыре ящика стола, Саймон обнаружил письма, датированные прошлой неделей и аккуратно подписанные его же почерком. Немного подумав, он вынул дискеты и отправил их в утилизатор. Когда красный индикатор на панели терминала погас, автомат выплюнул готовые к использованию диски. Саймон так же аккуратно убрал их обратно в стол. В дверь робко постучали и секретарша тихим голосом сказала:

– Мистер Мерфи, к вам посетитель.

– Гоните его в шею! – Саймон сердито отвернулся к монитору: недавнее недовольство вылилось в раздражительность. Саймону стало неловко, отчего он разозлился еще больше.

– Но он очень настаивает! – в голосе секретарши послышался тихий ужас: на слове "очень" она почти умерла.

Саймон досадливо дернул плечом и буркнул:

– Пригласите.

В кабинет вошел немолодой, полный, холеный мужчина в костюме-тройке. Лицо его было смутно знакомо, и Саймон честно попытался вспомнить, где он мог видеть этого человека.

– Мистер Глеймор, – прервал его потуги посетитель.

– К вашим услугам, – в улыбке расплылся Саймон и широким жестом показал гостю на кресло.

"Глеймор, Джон Стэнфилд, ведущий телепрограммы "Отбери миллион", десятый разряд, "желтый" евгенический статус, адрес..."

"Достаточно!" – мысленно прервал Саймон бодрый писк электронного чипа вживленного в черепную коробку.

– Рад встрече, мистер Глеймор, дайте-ка вспомнить по какому поводу... – Саймон попытался изобразить радушие.

– Не трудитесь, я не записывался предварительно. Ваша секретарша была столь любезна, что проводила меня без записи. Я к вам, собственно, по личному вопросу. – Глеймор тяжело вздохнул и вытащил большой носовой платок, которым вытер пот со лба, после чего стал нервно теребить его в руках.

"Очередной проситель", устало подумал Саймон.

– Понимаете, какое дело, доктор Мерфи. У нас с женой небольшая проблема.

"И не только у вас", зло подумал Саймон, но кивнул и сделал заинтересованное лицо.

– Я бы хотел, если вас не затруднит, чтобы вы лично проконтролировали анализ ДНК нашего ребенка. Поверьте, мы в долгу не останемся. Я полагаю, мы сумеем прийти к взаимовыгодному решению, – теперь в голосе посетителя сквозили заискивающие нотки, он торопился выговориться.

"Господи! И этот туда же!", внутренне воскликнул Саймон. Чтобы хоть как-то прервать этот поток, он выдавил из себя мучительную улыбку и произнес:

– Разумеется, я постараюсь для вас что-нибудь сделать.

Гость бросился изливать свои чувства благодарности, но Саймону удалось его быстро выпроводить, сославшись на чрезмерную занятость.

Через полминуты Саймон забыл о посетителе, углубившись в отчет. Только через час, наткнувшись на имя "Глеймор, Седрик Джон", и увидев сбоку от фамилии "зеленый" статус, он облегченно понял, что природа выполнила работу за него: потомок Глейморов был генетически чист. "Желтый статус. У него был "желтый" статус", вспомнил Саймон. Он проверил по документам. Сара Глеймор тоже имела "желтый" статус. "Странно, "зеленый" статус при двух "желтых" большая редкость. И как вообще могли разрешить их брак. Ах да, они, вероятно, поженились пятнадцать лет назад, когда запрета еще не было".

Тут взгляд Саймона упал на письма.

– Вот черт! – выругался он вслух. – Совсем нет времени.

На одном из них этикетка переливалась сиреневым цветом, означавшим срочность. Это письмо Саймон просмотрел первым. На мониторе появилось сурово-неприступное лицо шефа.

– Саймон, сегодня я жду ваш отчет не позднее семнадцати часов. Кроме того, появилась необходимость анализа пятого уровня. Вы назначены компетентным экспертом. К семнадцати часам будьте в моем офисе.

Саймон бросил затравленный взгляд на часы: пять минут пятого.

"Успею, если пневмопоездом". Он судорожно сгреб оставшиеся письма и диск с недоделанным отчетом, схватил ноутбук и рванул к входу в тоннель.

Саймону Мерфи не повезло: он родился в две тысячи сто двадцатом году, когда европейский континент отпраздновал рождение трехмиллиардного жителя. Эпоха Китайской демографической войны канула в лету, но ползучая экспансия продолжалась. Ковентри – родной город Саймона – на одну треть состоял из выходцев из Поднебесной Империи. Саймону не повезло дважды: он родился в бедной семье клерка, что, правда, обеспечивало ему в отличие от многих хотя бы пятидесятипроцентное погашение социальных расходов, тридцатипроцентное – медицинских, и шесть классов школы бесплатно. Кроме того, Саймон мог рассчитывать на государственное пособие только на двухлетнее обучение в низшем колледже и стартовый пятый разряд (тогда еще существовала пятнадцатиразрядная система социального статуса).

У отца был шестой разряд, а мать из-за рождения третьего ребенка уволили с работы. Таким людям государство давало статус не выше второго разряда, так что ни на что путное Саймону рассчитывать не приходилось. Он был нелюбимым ребенком, и все, даже старшие брат и сестра, давали ему это почувствовать. Отец и мать его были поляками (отсюда и традиция многодетных семей, но в тот год у них не было денег на аборт, который в то время еще был платным), как это ни парадоксально звучит, но семье стало легче жить после смерти старшего сына Карела.

Воспитанный городскими улицами, Карел видел верх лихости в том, чтобы гульнуть с друзьями и выпить литра два джина, а потому, однажды, в пьяном угаре проиграл товарищу и был вынужден поступить волонтером на марсианские рудники, чтобы подъемными перекрыть долг. Саймону тогда тоже перепало на пару жевачек. Он хорошо помнил, каким серьезным и чужим стал старший брат в последнюю неделю перед отъездом. А потом была короткая повестка. Из всего Саймон запомнил только одну фразу – разгереметизация барачного купола. Уже тогда он знал, что на Марсе можно дышать только в скафандре.

Сестре Саймона Элоизе повезло больше: от природы красивая особой славянской красотой, она ухитрилась обручиться, а затем и выйти замуж за подающего надежды молодого инженера. Также стремительно в их семье появились близнецы Эдвин и Лайон, и по выходным Саймон играл с маленькими детьми.

Муж ее был специалистом-атомщиком, и мать Саймона каждый раз говорила дочери о том, "что эти атомные штуки очень ненадежны". Взрыв на станции сделал из мужа Элоизы инвалида, однако, компания в это время была на взлете, и страховка позволила ей закончить образование и получить неплохой пост вице-призидента Британского отделения Русско-Китайского нефтяного Альянса и одиннадцатый разряд.

Вот эти-то деньги и дали возможность Саймону отучиться положенные двенадцать лет в школе на "хорошо" и "отлично", а потом поступить в институт на очень модный факультет генетики. Его не испугал даже конкурс в одиннадцать человек на место.

В институте Саймону повезло с научным руководителем, и уже с третьего курса он получил "зеленую карту" и стал лаборантом кафедры. Теперь институт оплачивал девять десятых стоимости учебы, а оставшуюся десятую часть Саймон мог оплатить и сам. Сестра вздохнула с явным облегчением, взгляд отца потеплел (как-то на зимних каникулах отец сказал Саймону, что из него выйдет что-нибудь путное) и только мать не верила, что генетика принесет ему деньги и положение.

Принятие официальной евгенической программы "Ноев Ковчег" застало Саймона как раз во втором классе. На третьем курсе его учебы статистические материалы уже были доступны даже для студентов, и он ознакомился с ними досконально. Мировому Совету требовалась коррекция программы, что дало ему пищу для размышлений, а на пятом курсе, с блеском защитив диплом, Саймон был приглашен в евгенический центр генетических исследований. Защитив через пару лет диссертацию, он обеспечил себе место младшего инспектора Британского подсектора, а затем как подающий надежды молодой ученый, быстро дорос до старшего инспектора всего европейского сектора.

Получив шестнадцатый разряд, теперь уже по двадцатиразрядной системе, Саймон мог позволить себе семью и ребенка, тем более что в этом году умер его дед, и растраты на медицину резко уменьшились. А еще через год Саймон сам стал отцом семейства.

В свои сорок лет он успел возмужать и стал замкнутым, не любящим больших кампаний и вечеринок, увлеченным работой человеком. Работа поглощала его настолько, что даже семью он воспринимал, как обязательное дополнение к карьере, что, однако не мешало ему быть неплохим отцом и обеспечивать сыну образование.

В поезде Саймона начало укачивать, и вскоре он ткнулся лбом в экран ноутбука. Компьютер возмущенно пискнул, экран предупреждающе замерцал. Проморгавшись, Саймон увидел, что автоматически успел завершить весь отчет и его взгляд опять упал на видео письма. Он сорвал оранжевый язычок с первой дискеты и машинально отметил, что у него осталось двадцать пять минут.

"Здравствуй, папа! У меня все нормально. Я по вам с мамой очень соскучился, – Петер Мерфи, единственный сын Саймона, жизнерадостно улыбался ему с экрана. – В декабре у меня каникулы, и я обязательно приеду к вам на рождество. Передавай привет бабушке и дедушке, и скажи, что я их очень люблю. И еще: не волнуйтесь, деньги у меня пока есть. Ну, пока!"

На экране побежала заставка с летящим над прерией орлом.

Саймон улыбнулся, вынул дискету и вставил следующую. На ней обнаружилось приглашение на конференцию в Сидней с просьбой прочитать небольшой курс лекций. Он попутно отметил в ежедневнике покупку билета до Сиднея и отправил сообщение секретарше в офис и запрос на рабочую командировку шефу.

На третьей, последней дискете было письмо от его бывшего научного руководителя, который приглашал Саймона с семьей провести пикник на Байкале с традиционной китайской кухней и походом в горы.

Саймон устало вздохнул и закрыл ноутбук. Людей было много и он стал пробираться в выходу заранее. Почти у самых дверей путь ему преградил огромный, неповоротливый детина в безразмерном растянутом свитере и куцей куртке. Саймон с брезгливостью посмотрел на заляпанный чем-то маслянистым рукав и попытался отодвинуться, но его уже притерли, и ему не оставалось ничего другого, кроме как прижать к груди портфель. Через минуту машинист объявил остановку и гора перед Саймоном, качнувшись, пошла напролом вперед. К соседней платформе прибывал встречный поезд.

Саймон вышел на остановке вместе с огромной толпой. Станция находилась в здании евгенического центра в Лейпциге, в его подземной части, и пока лифт вез Саймона на сто пятидесятый этаж в офис шефа, он успел послать жене сообщение, что задержится вечером, и чтоб она предупредила гостей. Сегодня у них был ужин на две семьи.

В кабинете шефа было людно: там уже ждали трое. Саймон поздоровался с ними и сел за стол. Шеф закончил свой телефонный разговор и обратился к нему:

– Я надеюсь, вы приготовили ваш отчет?

Саймон передал мини-диск.

– Благодарю. Итак, – шеф обратился ко всем присутствующим, – необходимо рассмотреть генетический код абонента 121.367.886 на предмет С-2 статуса.

"Странно, – подумал Саймон, – неужели не нашлось никого ближе, и меня вызвали ради одного абонента". Но шеф развеял сомнения Саймона, назвав еще четыре десятка абонентов, и попросил посмотреть материалы на персональных ноутбуках.

Саймон мельком бросил взгляд на фамилию первого клиента и изумился: неужели это сам электронный магнат Селецкий? И тут он все понял: еще в годы аспирантуры его прозвали Хароном, а также Неподкупным, за то, что он никогда не позволял себе подложных результатов тестирования. Значит, кому-то понадобилось свести счеты с русским.

– Давайте пройдем в лабораторию, – шеф широким жестом показал на дверь.

В лаборатории уже все было готово. Панорамное окно из метаморфизированного стекла было ярко освещено, мониторы электронных микроскопов горели ровным бирюзовым светом, в углу крутились диски записывающего устройства, в четырех точках под потолком рубиново светились детекторы камер. Как Саймон и предполагал, пробы ткани эмбриона Ярослава Селецкого поместили на приборный стол первым. "Это, пока я не потерял сосредоточенность", – подумал он, но уже через минуту погрузился в такую знакомую для него работу. В целом мире не осталось никого, кроме него и витой спирали ДНК, которую он пристально исследовал микрон за микроном. Так и есть, болезнь Дауна, склонность к детскому церебральному параличу с вероятностью развития восемьдесят процентов и склонность к онкологическим заболеваниям с вероятностью развития пятьдесят пять процентов. Интересно, кто делал предыдущие анализы? И зачем вообще при таких явных отклонениях аж пять человек, вместо положенных трех для экспертизы?

Саймон сделал запрос и через полминуты на дисплее высветились оба предыдущих отчета. Глеб Вольских, врач-генетик Саарского центра. Совпадение в результате с нынешней проверкой до сотых долей. Так и должно быть. А вот второй сделан с явной фальсификацией. Кто-то дал эмбриону статус А-3, а это ни много ни мало – должностное преступление. Карается каторгой. Кто же это такой?

Саймон пробежал взглядом шапку второго отчета. Там значилось: Пьер Бенуа Верт, первый заместитель начальника Брюссельского сектора.

На минуту Саймон опешил. Как! Его собственный заместитель? Кто бы мог подумать, что этот тихий и мягкий человек решится на такое. Теперь понятно, почему его пригласили. Причина в том, что именно в его подчинении находится саботажник. Возможно это порицание, или наоборот знак доверия. Но теперь Верт это забота шефа.

Саймон снова посмотрел на экран, где вилась спираль ДНК. Однозначно, "красный статус".

– С-два "красный" статус, – ровным голосом произнес Саймон, и устало откинулся на стул.

– Подтверждаю С-два "красный" статус, – раздалось справа, а затем слева от него.

После этого начальник Маасского Сектора начал процедуру регистрации протокола. В стекле Саймон увидел отражение лица шефа: оно было одновременно непроницаемым, и все же в нем угадывалось что-то непонятное, похожее на брезгливость или, может, раскаяние. "Интересно, сколько предложил ему Селецкий хотя бы за "желтый статус" и сколько дал тот, которому нужно было отомстить магнату. Впрочем, неважно. Все равно, "красный" был однозначно..." Саймон снова погрузился в работу. Четыре "красных статуса" не подтвердились, и в этом была его заслуга, а еще через пару часов шеф поблагодарил всех за работу и четверо инспекторов, получив премиальные у секретарши, молча разошлись по домам.

Пока Саймона укачивало в вагоне монорельса, в недрах огромного здания евгенического центра шла электронная жизнь. Лазерный диск с отчетом и его электронная версия с жесткого диска были десятикратно размножены и, равно как и стенографический отчет секретарши и видеозаписи, разосланы в центральный офис в Лиссабоне, Гонолулу и по местам работы экспертов. Саймон не проехал еще и полпути, как каждый документ занял четко отведенное ему место с грифом "хранить сто лет". Машина евгенического отбора пришла в действие, приговор был приведен в исполнение. Жизнь Ярослава Селецкого закончилась, так и не успев начаться. Ему не дали шанса даже родиться. Остались только электронные факты его существования.

Саймон едва не проехал свою остановку.

В квартире его ожидал ужин, запах которого он почувствовал еще на лестничной клетке, полупогашенный свет и громкий голос друга:

– О, Саймон! Сколько лет, сколько зим! – приветствовал хозяина дома Эйнджил Блэксмит.

Саймон тут же попал в крепкие дружеские объятия, поцеловал руку супруге Эйнджила Марте, и вяло чмокнул в лоб свою жену Джулию.

– Ты, наверное, сильно проголодался, – в ее голосе послышалась забота, – Что ты будешь, котлеты с гарниром или индейку с клюквенным джемом?

– У нас что, День благодарения? – вымученно пошутил Саймон, однако сел за стол и на все вопросы долгое время отвечал только мычанием и кивком.

Через пол часа, когда все уже насытились, и подошло время десерта, Саймон расслабил галстук и закурил. Настало время для традиционной дружеской беседы.

– Да, кстати, как ты относишься к заявлению российского императора сегодня утром, – Эйнджил, кажется, вернулся к разговору, прерванному появлением Саймона.

– Ну, как тебе сказать, я просто не знаю о чем речь, у меня весь день был занят, – Саймон, как бы извиняясь, улыбнулся и развел руками, отчего по комнате поплыли колечки дыма.

– Так просвети его, Энди, – сказала Марта и добавила, обратившись к Саймону, – не нам же одним быть жертвами политических монологов.

– Просто Константин V официально заявил о введении чрезвычайного положения в Предбайкалье и Западной Якутии, а Камчатская Республика объявила всеобщую мобилизацию в ответ на китайскую агрессию против Тувы. " Вот и пропал наш пикник на Байкале", – подумал Саймон и закурил новую сигарету.

– Да, и еще русский император обратился к мировому правлению с просьбой о поддержке военными силами и участии в экономическом эмбарго против Поднебесной Империи.

"Всем сотрудникам семнадцатого разряда евгенической программы "Ноев Ковчег": центры Ханьский, Маньчжурский, Токийский временно закрыты для персонала".

"Чип, пояснения", потребовал Саймон.

"Военное положение с двадцати ноль-ноль по брюссельскому времени".

– У меня есть для вас новости, – Саймон мрачно посмотрел на Эйнджила. – Япония объявила войну Китаю.

– Этого и следовало ожидать, китайские претензии на корейский полуостров как неотъемлемую часть Японии вышли за рамки мирного решения.

Саймон сильно устал, и сейчас ему была глубоко безразлична судьба Китая. Однако Эйнджил с таким жаром принялся отстаивать свою точку зрения, а Саймон никогда не пропускал случая потягаться с ним, что мало-помалу он втянулся в дискуссию.

– Ну, и как ты полагаешь, каковы шансы на введение эмбарго против Китая, – спросил Эйнджил, развалившись в кресле.

– Я полагаю, Мировой Совет все-таки решит на этот раз пресечь тихую экспансию, – Саймон взял из вазы яблоко. – Более того, это хороший повод, чтобы вновь вернуться к обсуждению вопроса о расовом разграничении социальной разрядной сетки. Тем более, что у России приличное лобби в Мировом Совете.

– Надеюсь, у них хватит ума не проводить референдум, – Эйнджил усмехнулся: сорок восемь процентов населения планеты принадлежало к желтой расе.

– И чего с ними мелочиться? Русские сделали глупость в январе две тысячи семьдесят шестого под Иркутском: тактическое оружие стоило использовать. Сейчас бы мы не знали проблем с Китаем. – Саймон закурил следующую сигарету.

– Ничего подобного, – ответил Эйнджил с горячностью, – проблема вовсе не в этом. Ядерный конфликт не сильно помог в Каире, хотя сейчас негров не больше одной седьмой населения планеты, но своей агрессией они уже полтораста лет дестабилизируют Африку. Две недели назад был взрыв в Танжере. Да что говорить, Марселю уже возникает угроза, – Эйнджил подошел к окну. – Русских подвела их вечная проблема – низкая демографическая плотность, хотя с другой стороны, сейчас это им позволяет быть самой богатой страной в мире. В приполярье у них до сих пор можно найти поселки, расстояние между которыми больше двадцати километров. Представляешь!? – Эйнджил повернулся к Саймону. – Идешь час, два и никого не видишь.

Саймон кивнул. Он хорошо помнил свою стажировку на Таймыре: бескрайние стада оленей, небольшой десятитысячный поселок и ледяное, небесного цвета озеро. А весной там цвели необыкновенные цветы.

– Вот и объясни мне, как китайцы при их численном превосходстве ухитрились не раздавить Россию? – спросил Саймон.

– Раздавить не раздавили, но изрядно потрепали. Ведь и Камчатка, и Тува, Восточная Якутия и Забайкалье с Монголией в свое время были частью России. Впрочем, нет, Монголия, кажется, не была.

– Надо же, не знал, – Саймон никогда не отличался любопытством в области истории.

– Так вот, в семьдесят восьмом году, если ты помнишь, – Эйнджил хитро взглянул на Саймона, – Россия, Панамериканский Союз, Китай и Индия, которая тогда была независимой, подписали Пакт Четырех, – Эйнджил погасил окурок. – Был там такой интересный момент о запрещении генетического оружия. Это мало кому известно, но Россия тогда ухитрилась не только остановить войну, но даже диктовать условия. Генетическое оружие – это была ее монополия до две тысячи сотого года, а китайцы и сейчас еще не любят селиться в Красноярске. Это единственный город, в котором их до сих пор нет.

– Но тогда получается, что все причины упираются только в силу.

– Не только. Ведь никто сейчас не хочет даже вспомнить, почему стала возможной любая экспансия. А начинать надо было с арабов.

– При чем тут арабы? У них и государства-то своего нет.

– Это сейчас нет, а лет сто двадцать назад они были весьма сильны. Иранская пустыня не всегда была заселена китайцами и евреями, и уж тем более не всегда была пустыней. Не делай такие удивленные глаза, просто до две тысячи тридцать четвертого года там было огромное количество исламских государств. Собственно они и спасли Россию. Только Константину V и в голову не придет поблагодарить пятнадцать миллионов русских арабов.

– Не совсем тебя понял... Дорогая, не могла бы ты сделать кофе, – обратился Саймон к жене.

– Разумеется, мы с Мартой пойдем на кухню. Нам есть, о чем поговорить, – Джулия заговорщически подмигнула кузине, и они вышли из комнаты.

– Так вот, на чем я остановился?

– На арабах.

– Ах да! Конечно! Как ты думаешь, – обратился Эйнджил к Саймону, – неужели, по-твоему, Европа по собственной воле согласилась терпеть диктат России? Я не имею в виду Великобританию, Испанию и Франко-бельгийский союз. Слава Богу, мы еще можем отвечать сами за себя. А причина была, и очень серьезная, по которой Северная, Восточная и Центральная Европа теперь входят в Российскую империю.

– И что это за причина? – насмешливо спросил Саймон, его всегда веселил трагизм речей Эйнджила.

– Это религия, а вернее, полное ее отсутствие. Многих ли своих знакомых ты можешь назвать последователями той или иной конфессии, не считая меня, разумеется. Да, я последователь Новых Свидетелей Иеговы, – предупредил Эйнджил вопрос Саймона.

Саймон задумался.

– Ну, моя мать – католичка. Отец, конечно, не был ревностным католиком, но по воскресеньям ходил в церковь. У нас в Ковентри, до сих пор есть религиозная община в десять тысяч человек. Ну, еще вроде бы мой шеф – синкретист, но я не уверен.

– Вот видишь. А в России даже в метрике ставится вероисповедание. А потом твои родители не пример – они поляки. А в Российской Империи Польша до сих пор оплот католицизма.

– Слышал-слышал, в последней передаче из Варшавы, из папской резиденции, Папа Григорий XII говорил, что польская нация оплот католической веры.

– Что не мешает ему беспрекословно слушаться Патриарха Александра и не препятствовать русификации Польши.

– И все равно религия это пережиток прошлого.

– Этот, как ты говоришь, пережиток прошлого помог России выстоять в две тысячи тридцать четвертом. Арабская экспансия, тогда ее называли старым словом "джихад", носила религиозный характер. Это сейчас любой араб под страхом смерти не скажет своему ребенку этого слова, да и не все его знают, а те, что знают, используют как ругательство. Тогда же это была угроза России. Арабы никогда не были единой нацией, и их объединял лишь ислам.