Текст книги "Риэго"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Наконец конституция провозглашала уравнение в правах испанцев американских колоний с испанцами метрополии. Устранялась многовековая несправедливость. Однако уже в то время, когда писалась конституция, Южная и Средняя Америка были охвачены брожением и стремились отделиться от Испании: равноправие приходило к ним слишком поздно.

Кадисскую конституцию обнародовали в середине марта 1812 года. Несмотря на противодействие французских военных властей, она проникла во все углы Испании. Всюду ее встречали с ликованием.

В самом Кадисе с необычайной торжественностью и подъемом приносили присягу новой хартии депутаты, члены регентства, войска и жители. Клятвенно поднимались руки, горели новой верой глаза. Колокольный звон и пушечные салюты сливались с яростным гулом французских осадных орудий.

III
У КОСТРА

Незабываемый для Риэго день.

На площади университета длинной шеренгой выстроились студенты-добровольцы. К ногам приставлены ружья, за плечами солдатские ранцы. Многие не успели расстаться с плащами, с астурийскими беретами. Еще недавно этими медиками, агрономами, богословами владели мечты о выгодном месте, богатом приходе, влиятельном покровителе. А ныне все это – уже далекое прошлое. Они – солдаты. Студенты откликнулись на зов астурийской хунты, покинули аудитории и библиотеки, чтобы помочь родине отразить вторгшегося врага.

В ожидании смотра юноши застыли в воинственных позах.

Впереди небольшая группа офицеров. Будущие командиры добровольческих рот получили офицерский чин только несколько дней тому назад. Их выпустили из военной школы Овьедо досрочно, осенью 1808 года, ввиду чрезвычайных обстоятельств. На них треуголки, отороченные золотым галуном, подбородки подперты тугими, еще не обмятыми воротниками мундиров, топорщатся новенькие эполеты.

Лейтенант Рафаэль Риэго нервно мнет перчатки, поминутно поправляет шпагу. В толпе собравшихся на площади горожан он ищет глазами отца. В ожидании капитан-генерала, медлящего явиться на смотр, Рафаэль подходит к лейтенанту Педро Галану, другу детства, идущему вместе с ним в поход.

– Послушай, Педро, уверен ли ты, что мы выступим сегодня вместе?

– Да, я узнал об этом у коменданта. Главные силы Блейка сосредоточиваются в Бискайе против правого фланга Лефевра. Туда идут пополнения из всей Астурии. Было бы большой неудачей, если бы мы с тобой расстались, Рафаэль!

Слова друга вызывают на лице Рафаэля выражение добродушного лукавства.

– А как ты думаешь, Педро, будет у нас там время поспорить, как в последние месяцы? Я ведь не потерял надежды убедить тебя…

– Нет уж, пожалуй, война не оставит досуга для словопрений. Поешь, поспишь – и в драку… А вернее всего, драка без еды и сна.

– Тысяча чертей! Знаешь, Педро, я хотел бы взять с собой надгробную свою надпись. Так, кажется, делали греки, когда шли на войну. Составь-ка живо, друг, эпитафию для меня.

– Что ж, это не трудно: «Здесь покоится прах сеньора дона Рафаэля дель Риэго-и-Нуньеса, астурийского дворянина, лейтенанта королевских войск. Покойный был горячим поклонником французских якобинцев и пал, защищая трон отечественного тирана. Упокой, господи, его душу, а заодно и путаницу в его голове».

– Педрито, милый, я не останусь в долгу. Получай надпись и на свой камешек: «Дон Педро Галан, сын почтенного купца, лейтенант астурийского полка. Покойный восхвалял иноземного узурпатора и пал от пули его солдата. Упокой, боже, душу испанца, сберегшего честь вопреки своей воле».

Не успели друзья вдоволь посмеяться, как запели трубы, затрещали барабаны. На площадь пожаловал, наконец, капитан-генерал. Начался смотр полка астурийских волонтеров.

Назавтра полк двинулся в поход – на восток, в сторону Бискайи.

* * *

Долгие переходы, бои, поражения…

Командующий армией Блейк угрюм. Как улитка раковину, тащит он за собой свою неизменную неудачу. Десятки данных и принятых сражений кончаются разгромом, потерей людей, территории, вооружения.

Кто только не бил Блейка! В октябре 1808 года его трепал в Бискайе Лефевр, через месяц у Бургоса и Эспиносы армия подвернулась под тяжелую руку Бонапарта. Остатки войск совершили длинный переход на восток, в Каталонию. Пополнив там свою армию свежими частями, генерал выступил навстречу Сен-Сиру и, разбитый у Санта-Коломы, снова бежал.

Но Блейк упрям и неутомим. Еще и еще раз пытает он счастье, собирает силы, формирует полки, ободряет офицеров. Такая настойчивость в конце концов располагает к нему подчиненных.

Риэго сначала негодовал на неудачи. Во всем винил он Блейка. Чтобы заглушить мучившую его тревогу, просился в опасные дела, дрался с яростью отчаяния.

Но постепенно Рафаэль научается видеть войну такой, как она есть. Поражения неизбежны, потому что враг сильнее. Долг преданного родине военачальника в том, чтобы ни на минуту не прекращать борьбы, вцепиться зубами в противника, не выпускать его, несмотря ни на что.

Такие мысли примиряют молодого офицера с командованием. Совершая со своей ротой бесчисленные переходы, Рафаэль на собственном трудном опыте постигает, что главное достоинство воина в физической выносливости. Не раз вспоминает он с благодарностью, как отец уводил его в долгие скитания по горам.

Бодрым шагом впереди своей части идет и идет Риэго по тяжелым пиренейским дорогам, подбадривает людей надеждой на конечную победу и на близкий привал.

Так протекает долгий год. В середине 1809 года армия Блейка совершает попятное движение – из Каталонии в Арагон. Прокопченный в пороховом дыму Риэго «за проявленную в боях храбрость» произведен в подполковники и командует батальоном.

Старый Блейк проявляет свое расположение к Риэго неизменным образом – дает ему самые рискованные поручения. Рафаэль потерял счет арьергардным боям, разведкам в тылу противника, ночным атакам. Командующий не скупится и на награды. Часто отмечает он в приказах боевые заслуги молодого офицера.

Армия подошла к Бельчите и развернулась против сил генерала Сюше. Перед батальоном Риэго – биваки французских гусар.

Рафаэль обходит своих людей. На следующий день предстоит тяжелое дело.

На рассвете завязалось сражение. При поддержке кавалерии батальон Риэго врезается во вражеское расположение и атакует батарею на холме. Битва протекает благоприятно для испанцев.

Но в самый разгар боя приключилась беда: в артиллерийский парк попала французская бомба. С грохотом летят в воздух снарядные ящики. В рядах испанцев паника. Потерявшие голову солдаты разбегаются во все стороны.

Когда Риэго удалось собрать часть своих людей, он не мог найти ни штаба, ни старших своих начальников. По равнине в поисках остатков разбитой армии рыскали французские отряды. Надо было убираться поскорее прочь из долины Эбро.

Риэго уходит на север, в горы, где, как он слышал, оперирует Реновалес. С несколькими солдатами совершает он ночные переходы, скрываясь днем на чердаках крестьянских домов. На седьмой день измученные люди добираются до монастыря Сан-Хуан, главной квартиры герильеров генерала Реновалеса.

* * *

– Вы вчера просто-напросто спрятались… ушли в монастырь, когда допрашивали этого офицера из польского легиона. А ведь вам следовало самому допытаться, кто сейчас командует французами в Хаке. Должен вам сказать, что от своего помощника я ждал большего…

Риэго молчит. Он чувствует себя виноватым. Но, черт возьми, разве Реновалес не видит, что не его дело допрашивать пленных, вырывать у них показания?! Пусть поручает такие дела доминиканцу – тот опытный инквизитор.

Длится неловкое молчание. Постепенно с обветренного лица генерала сходит выражение начальственной строгости. Он даже улыбнулся, глядя на порозовевшее лицо Рафаэля. «Занятный юноша… Только, пожалуй, слишком чувствителен для штаб-офицера и герильера…»

– Кстати, подполковник, я еще не имел случая поблагодарить вас за это последнее блестящее дело… в долине Ронкаля. Ловко же вы заманили драгун в засаду! Примите это признание от старого солдата. Только вот что, молодой человек: советую вам забыть некоторые правила поведения, не пригодные для такой борьбы, какую мы ведем.

Реновалес на минуту смолкает, забавляясь удивлением Риэго.

– Хотите послушать, как я оказался здесь, на вершине Сан-Хуана? Когда французы захватили монастырь Сан-Хосе, я попал к ним в лапы. Нас, пленных, везли во Францию. У границы, в Памплоне, меня отпустили на полчаса… под честное слово. С того момента они меня больше и не видели. Так что же? Вы, может быть, скажете, что генерал Реновалес опозорил себя?

Но и на этот раз Рафаэль не проронил ни слова.

– Знайте же, подполковник: партизанская борьба имеет свои законы. Наша цель – вредить врагу. Самые энергичные средства мы вправе считать наилучшими.

* * *

Рафаэль спускается с вершины. Солнце уже склонилось к закату – надо поспешить. Вчера крестьяне видели сильные отряды французов в пяти лигах от лагеря… Они имеют обыкновение нападать по ночам, идя на огонь в горах. Нужно будет выставить дозоры подальше от костра.

Впервые он оказался так близко от Овьедо. Можно бы пробраться переодетым в занятый врагом родной город… Нет, нельзя ни на день оставлять отряд!

Неужели только четыре года прошло с тех пор, как он покинул эти места?.. Нити воспоминаний спутались. Как разобраться в их клубке?

…Четыре раза Риэго возвращался в ряды регулярной армии. После поражений уходил в недоступные французам места, собирал крестьян, водил отряды герильеров. Бился на всем протяжении пиренейских склонов, в степях Кастилии и Эстремадуры…

За поворотом горной тропы открылся лагерь – полсотни людей среди возов, и мулов. До чего же пестры одежды!.. Риэго недоволен собой – какая беспечность! Разряженных как актеры бойцов французы увидят в подзорные трубы даже и за пять лиг. Надо хотя бы красные пояса заменить солдатскими ремнями.

Зоркий глаз командира замечает среди герильеров чужого. Он инстинктивно останавливается. Почему нарушили запрет вводить в лагерь посторонних?!

После короткого размышления он ускоряет шаг. Это не иначе как гонец от патриотов Овьедо.

Через минуту он крепко обнимает своего старого друга Галана.

Риэго счастлив, как дитя. Не знает, куда получше усадить дорогого Педрито, потчует его партизанской похлебкой и добычей герильеров – добрым французским вином.

Галан принес в лагерь много лекарств, корпии. Отец Пабло, духовный пастырь и лекарь отряда, горячо благодарит патриота из Овьедо за заботу о воинах.

На многие вопросы Педро отвечает уклончиво, косясь на герильеров, собравшихся у котла с похлебкой.

Темная, сырая ночь нависла над горами. Под скалистым сводом разложили костер. Огонь не отсвечивает кверху и может быть виден только с юга, но туда французы еще как будто не добрались.

Поев, бойцы один за другим укладываются вокруг костра и, закутавшись с головой в плащи, засыпают. Бодрствуют немногие. Из окружающей тьмы доносится приглушенная песня и вторящий ей звон струн. Слышен голос беседующего с герильерами отца Пабло.

Риэго и Галан одни. Подперев подбородки ладонями, уставившись на пылающие головни, друзья шепотом делятся своим сокровенным.

– С того самого несчастного боя у Бельчите я ломал себе голову, что могло статься с Педро Галаном. Надеялся, что ты где-нибудь в горах партизанишь, как я…

– Я ушел тогда из-под Бельчите с простреленным плечом. Рана загноилась. Еле живой, в лихорадке, добрался до Овьедо. Материнская забота поставила меня снова на ноги.

– А затем?

– Затем я сказал себе, что ни святая инквизиция, ни католический король Фернандо Седьмой не стоят того, чтобы сложить за них голову.

Риэго нахмурился, строго взглянул на Галана:

– А испанский народ? Он стоит такой жертвы?

– Знаешь, Рафаэль, когда посланный тобой в Овьедо герильер рассказал в хунте, кто командует отрядом, я, рискуя головой, пробрался в эти горы, чтобы повидать тебя. Завтра вернусь обратно. Ну стоит ли тратить этот единственный вечер на старые споры?

– Погоди, погоди, Педро! Я три долгих года не выхожу из боев… Невыносимо думать, что испанец может усомниться в правоте дела, за которое я борюсь – если только это не предатель…

– О, дьявол!.. Если тянешь меня за язык, то уж скажу тебе все, что думаю. Я понимаю, куда ты клонишь. Ты называешь тех, кто служит Жозефу, предателями. Видно, ты не знаешь, кто побывал в Байонне и принес ему присягу.

– Присягу в Байонне? Поставь любого из них на суд народа – и его повесят на первой же осине, как Иуду Искариота!

– Ты забываешь, Рафаэль, у Жозефа в министерстве Кабаррус, Льоренте, Камбонеро! Они любят Испанию не меньше, чем ты и я.

– И все же хотят увлечь Испанию на путь, гибельный для народа! Вот поэтому они изменники вдвойне! Ты вот говоришь – инквизиция. Спустись отсюда в любую сторону, и в первой попавшейся деревушке увидишь на дверях церкви декрет кортесов об упразднении инквизиции и конфискации ее имущества в пользу народа.

– Такой же закон издал и Жозеф! Но дело не только в инквизиции. Я, Рафаэль, чувствую врага в любом испанце в рясе. Я больше якобинец, чем ты.

– Якобинцы? – усмехнулся Риэго. – Некстати ты на них ссылаешься. Святым своим долгом якобинцы почитали борьбу с нападением иноземцев на Францию… Но у нас не то, что во Франции. Ты знаешь, как в испанском народе укоренилось католичество. А сколько испанцев в рясах пало в боях с французами!

– Можно сражаться бок о бок и быть непримиримыми врагами. Все дело в том, во имя чего борешься… Монахи и падре, даже и те, что в рядах герильи, хотят повернуть Испанию вспять! Это ясно, как день, и не в твоих силах переубедить меня. Они верховодят и в кортесах. Этот парламент замарал свои скрижали клятвой верности католичеству.

– Да, да, скрижали…

Риэго привстал. Дрожащей рукой извлек из внутреннего кармана мундира свернутые в трубку печатные листы.

– Вот… Видишь… – голос плохо слушался его. – Это стоит всех перенесенных мук! Только слепые кроты не видят поднявшегося солнца!.. Только холодные сердцем не греются в его лучах! Ну что ж, здесь, может быть, есть ошибки. Но впервые за долгие века Испания получила закон. Понимаешь ты – великий закон!.. Когда я читаю его, мне слышится голос всей нашей земли, я вижу родину счастливой… Вот этим мы опрокинем узурпатора, а потом обуздаем и отечественных тиранов!

Помимо своей воли, скептический Галан на мгновение увлечен страстной верой Риэго.

Рафаэль продолжает:

– Ты постоянно указывал мне на короля и церковь… А я отвечал – народ, независимость! В конституции испанцы обрели главенство над династией. Дорога к деспотизму закрыта навсегда. Фердинанд Седьмой присягнет конституции на границе – иначе мы не пустим его в Испанию.

– Скоро ли это произойдет, Рафаэлито?

– День нашей победы близок! Французы уже не те. Говорят, Жозеф и его маршалы укладывают в сундуки добычу – церковные драгоценности и картины из дворцов. Пусть не забудут прихватить с собой и офранцуженных предателей!

– Но их много, десятки тысяч…

– Хоть бы и сотни! В новой Испании им места нет.

– Пусть так… Но ты, сеньор Риэго, щедро наделяешь своей верой всех испанцев. А сами-то они? – Педро уже обрел прежнее ироническое недоверие к восторгам своего друга. – Знаешь ты хотя бы герильеров своего отряда? За кем они пойдут после победы – за тобой или за отцом Пабло? Уж он-то едва ли носит конституцию у своего сердца… Вот пойдем послушаем, о чем он беседует с герильерами в такой поздний час.

– Что ж, подойдем к ним.

В неверном свете поднявшейся луны Риэго и Галан увидели сидящих кружком герильеров.

Отец Пабло задает вопросы, бойцы отвечают на них.

Вопрос. Скажи мне, мой сын, кто ты такой?

Ответ. Испанец милостью божией.

Вопрос. Что такое испанец?

Ответ. Честный человек.

Вопрос. Какие обязанности испанца и сколько их?

Ответ. Три: быть добрым христианином, защищать свою веру, отечество и короля, скорее умереть, чем пасть духом.

Вопрос. Кто наш король?

Ответ. Возлюбленный господом Фердинанд Седьмой.

Вопрос. Как он должен быть любим?

Ответ. С величайшей горячностью, как того заслуживают его несчастье и добродетель.

Вопрос. На что должны мы возлагать наши надежды?

Ответ. На бога и на усилия нашего отечества.

Вопрос. Что такое отечество?

Ответ. Собранное воедино множество людей, управляемых королем и имеющих одни законы.

Вопрос. Что такое храбрость?

Ответ. Душевная сила, ожидающая терпеливо, спокойно и благоразумно случая одержать победу над врагом.

Вопрос. С какими намерениями идем мы в сражение?

Ответ. Умножать славу народа, защищать наших братьев и спасать королевство и законного короля.

Вопрос. Что руководит политикой испанцев?

Ответ. Правила, предписанные Нам господом нашим Иисусом Христом.

Вопрос. Кто враг нашего благополучия?

Ответ. Император французский.

Вопрос. Какого он естества?

Ответ. Двоякого: дьявольского и человеческого.

Падре извлекал из своей памяти все новые вопросы. Но Галан уже тащил друга в сторону. Он был сыт по горло поповским катехизисом.

– Вооружась такими идеями, воевать, может быть, и не плохо. Но что будет потом?.. Возлюбленный господом Фердинанд! Как можно того, кто любим самим богом, заставить присягнуть конституции, творению человеческих умов?!

Риэго не разделяет этих опасений:

– Пойдем-ка теперь к нашей молодежи. Там нет ни священника, ни катехизиса, и ты сразу обретешь душевное спокойствие.

В противоположном конце лагеря, взобравшись на высокий камень, восседала молоденькая девушка. На траве у ее ног сидели и лежали молодые герильеры. Один из них перебирал струны гитары.

Лола Галисианка хороша собой. Копну светло-рыжих волос стягивает завязанный сзади платок, с плеча свисает расшитая бисером бархатная безрукавка. Широкие штаны вдеты в сапоги со шпорами.

Галан возмутился:

– Зачем здесь женщина? Она ходит за ранеными? В таком случае вели ей надеть хоть достаточно длинную юбку, если не облачение монахини.

– Эта галисийская крестьянка – смелый боец!

– А! Новоявленная Жанна д’Арк?

– Да, Педро. В одну из ночей, когда ты мирно почивал в занятом французами Овьедо, Лола подорвала мост перед самыми мордами вражеских коней. Это было у Бургоса, нас преследовали гусары Мюрата. Отряд был спасен, но ей это стоило тяжелой раны! И я мог бы рассказать тебе еще многое о нашей бесстрашной галисианке. Но послушаем лучше песню.

Маленький смуглый андалузец с иссиня-черными блестевшими под луной волосами перебирал струны, бросая нежные взгляды на златокудрого собрата по оружию:

 
Два алых лепестка
Твои уста, малютка.
Я жду, чтобы сквозь них
Мне прозвучало: «Да».
Одним лишь волоском
Меня ты привяжи, —
Коль и порвется он,
Поверь, я не уйду…
 

Гулкий выстрел прокатился в горах многократным эхом.

– К оружию! – кричит Риэго. – Стреляют с нижнего дозора!

Герильеры со всех сторон бросаются к повозкам. Слышна беспорядочная стрельба.

Не прошло и минуты, как в лагерь с ружьями наперевес ворвались французские гренадеры.

«Застали врасплох! – мелькает в голове Рафаэля. – Боже, сколько их!..» Он успевает отыскать пистолет и шпагу.

– За мною, спиной к скале! – командует он. – Сюда, Галан!

– Да здравствует император!

Французы атакуют повозки, за которыми заняла позицию большая часть герильеров.

Завязывается неравный бой. Многие не смогли добраться до ружей. Они отбиваются лопатами, ломами – всем, что ни подвернулось под руку.

В тени скалы рядом с Риэго его друг. Лишь мгновение стоят они впереди горсти бойцов – один со шпагой, другой с пистолетом. Их еще не заметили. Но ждать больше нельзя, надо выручать тех, что у повозок.

– Вперед, во имя Испании!

Риэго устремляется в гущу схватки. Нападающие не ожидали удара с тыла. Они подаются назад, оборачиваются. Видят десяток противников и набрасываются на них.

Медленно отступает Риэго со своими людьми обратно к скале. Французы стреляют почти в упор. Вот упала, вскинув руками, Лола. Еще трое осталось на пути отступления.

«Неужели конец?» Рафаэль быстро оглядывает своих. «Четверо…» Он видит, как оседает вниз Галан.

– Педро, друг!

Пытается поддержать Галана, наклоняется к нему. Оглушенный ударом приклада, валится с ног. У виска дуло вражьего пистолета. Рафаэль закрывает глаза. «И я с тобой, Педрито…»

– Стой! Этого офицера – в штаб! – кричит кто-то над ним по-французски[20]20
  Сведения о жизни Рафаэля Риэго в период освободительной войны 1808–1814 годов отрывочны и противоречивы. Некоторые авторы склоняются к версии о раннем его пленении – в 1809 году, другие же приводят факты, свидетельствующие об его участии в герилье и захвате его французами только весною 1812 года. Последнее кажется нам более правдоподобным.


[Закрыть].

IV
ПЛЕН

Дон Рафаэль, послушайтесь совета соотечественника, оставьте ваше упрямое «нет»! Вы успели восстановить против себя всех офицеров лионского лагеря. Что толку в вашем упорстве, когда из пленных уже сформирован испанский легион?

С удивлением смотрит Риэго на новое начальство. Впервые с ним говорят на его родном языке.

Испанец в форме французского офицера протягивает Рафаэлю номер официального «Монитера» и показывает обведенное красным место:

– Смотрите, сам бывший король, имя которого написано на знаменах ваших бунтовщиков, просит императора оказать его брату дону Карлосу честь, от которой вы так неразумно уклоняетесь.

Риэго берет, почти вырывает у него из рук газету.

– Вас, может быть, затрудняет французский текст?

– Не настолько, чтобы не разобраться.

Читая медленно, по слогам, Рафаэль вникает в смысл опубликованного в газете письма. В подобострастных выражениях Фердинанд просит Наполеона предоставить дону Карлосу командование одной из дивизий великой армии, сосредоточенной в Польше против России.

Комендант этапа отводит глаза от посеревшего лица офицера. Надо поскорей покончить с этим…

– Сеньор Риэго, три месяца вы терпите немалые лишения. Но что тут поделаешь? Франция напряжена в последнем усилии, и ее великодушие в отношении вас может выразиться только в забвении прошлого и предложении боевого содружества.

Риэго не слушает. Он нервно теребит жесткую, всклокоченную бороду, трет шершавой ладонью воспаленные глаза.

Это удар в спину… Вся непомерная низость Фердинанда на мгновение встает перед его внутренним взором.

Далекая, утраченная родина, терзаемая полчищами Наполеона… Бойцы, истекающие кровью во имя верности «Желанному»… А здесь «Желанный» просит чести водить эти полчища!

Но это только минутное прозрение: правда слишком горька и жестока, чтобы принять ее. «Не может этого быть! Они составляют подложные документы, чтобы поколебать испанскую верность…»

А тюремщик вкрадчиво продолжает:

– Мы знаем, дон Рафаэль, о ваших военных талантах. Вас ждет лучший батальон легиона.

Если бы возмущение и гнев имели материальную силу, они испепелили бы этого презренного перебежчика, Рафаэль вкладывает весь жар своего сердца в слова, которые он бросает в лицо офранцуженному:

– Нет, нет и нет! Вы слышите: нет!

* * *

О Риэго забыли.

Немногие пленные, не пожелавшие вступить в ряды французской армии, оказались предоставленными самим себе. Им не досаждали строгостями. Требовалось только присутствие на утренней перекличке и ночевка в казарме.

Пленные добывали себе пропитание кто как мог. Герильеры из крестьян вырезывали свирельки и на перекрестках улиц протягивали их прохожим. Кто половчее, накладывал руку на чужое добро. Несколько горячих голов затеяли побег, но их поймали и подвергли жестокой порке.

Риэго с трудом оторвался от одолевавшей его мысли о побеге. Взяло верх благоразумие: граница далеко, по-французски говорит он плохо – никаких шансов на успех.

Просить милостыню или воровать он не мог. Он стал предлагать на рынках хозяйкам донести до дому корзины со снедью. Но лионские матроны шарахались от оборванного бродяги с заросшим лохматей шерстью лицом. Его выталкивали с барж, пришвартованных к набережным Роны: «Обойдемся своими оборванцами!»

Однажды он взялся вычистить выгребную яму. Румяный домовладелец с золотыми брелоками на круглом животе пообещал целый франк. Рафаэль выполнил работу, но в награду получил здоровенного пинка в спину: по характерной, отягченной на испанский лад речи почтенный буржуа узнал в нем военнопленного. Риэго пробовал настоять на уплате, но француз раскричался, стал грозить полицией.

Риэго жестоко голодал и еле волочил ноги.

В дождливый осенний день стоял он, прислонившись к фабричной стене, охваченный непреодолимой слабостью. За двое суток он проглотил лишь несколько ложек капустного навара, которым его угостил под городским мостом сердобольный бродяга.

Тяжелая рука опустилась на плечо Рафаэля, чуть не повалила его наземь.

– А, гидальго, дон Дуэро-Кабаллеро-Артиллеро, работы ищешь? Пойдем, пойдем! Больно ты отощал, братец, но работа у меня не тяжелая. Я сегодня же сделаю из тебя блузника. Только сбрось с себя это подобие мундира, а то мне все будет казаться, что это ты всадил мне пулю вот сюда!

Фабричный мастер весело хлопнул себя по ляжке.

– Видишь, хромаю… От одного взгляда на твои испанские лохмотья могу взбеситься, как подколотый бык на мадридской арене.

Пока дошли до ворот, словоохотливый лионец успел рассказать Рафаэлю историю своего похода за Пиренеи, присовокупив собственные политические воззрения и оценку событий на русском фронте войны.

Риэго стал подметальщиком на шелкоткацкой фабрике. Отношения между ним и неожиданным благодетелем были просты и надежны: мастер забирал себе половину его заработка. Но гроши, перепадавшие Рафаэлю, казались ему большим богатством. Он ел каждый день и даже купил у старьевщика рабочую блузу.

Каста Альварес, бесстрашная защитница Сарагосы (Национальная библиотека, Мадрид).

«На это тяжело смотреть!» (Ф. Гойя).

Наконец-то угомонился зверь, терзавший острыми когтями его внутренности. Но место голода заступили душевные муки.

Возвращаясь в казарму после двенадцатичасовой работы, Рафаэль не находил себе покоя. Пыткой было чтение военных реляций французской штаб-квартиры в Мадриде. Орудовать метлой, когда, быть может, решаются судьбы Испании!

По утрам, торопливо ополаскивая бледное от бессонницы лицо, Риэго думал с тоской: «Еще один зря потерянный день!..»

Однако никогда еще не приходилось ему так много и плодотворно размышлять над жизнью. Чужая страна, незнакомый народ, новая среда – фабричный рабочий люд. Националистические предрассудки уступали место суждениям, основанным на жизненном опыте.

Каким откровением для Риэго было отношение к нему французов-мастеровых! «Проклятые французы» не питали вражды к «проклятому испанцу». Дружески посмеиваясь над его неловкой французской речью, они часто помогали советами, нередко делили с ним скудный свой завтрак, звали после работы к себе. Отзывчивое сердце Риэго платило этим простодушным людям привязанностью.

Но в мыслях его было смятение. Как же так? Французы – насильники, и французы – его добрые друзья. Война за освобождение от лютых врагов – а эти враги при близком с ними знакомстве оказались такими же простыми, незлобивыми людьми, как и его соотечественники.

Разброд в мыслях рождал смутное, но тягостное нравственное недомогание. Рафаэль не мог сам справиться с ним. Излечить его могли люди теорий, системы. Как калека за костыль, ухватился Риэго за учение масонов, которое, казалось ему, даст ответ на все недоуменные вопросы.

То была иллюзия. Но, поддавшись ей, Риэго пошел за многими лучшими людьми своего времени.

* * *

XIX век унаследовал идеи и организацию масонского движения от далекого прошлого. В городах средневековой Шотландии, в ремесленных цехах строителей храмов и замков зародились мистические обряды «вольных каменщиков». Отсюда они быстро распространились по Англии, а затем разнеслись по всем странам европейского континента. Масоны считали себя хранителями древних преданий и даже создали фантастическую легенду, возводившую истоки масонства к древнему Египту, к учению Зороастра, к библейским сказаниям.

Масонство выражало стремление многих представителей ремесленного и торгового сословия, некоторых групп дворянства уйти, укрыться от мертвящей опеки официальной церкви. Масонские ложи стали бороться с воинствующей нетерпимостью и свирепыми канонами католицизма. Они противопоставляли им более терпимые, более гуманные, более демократические правила общественного и личного поведения. Масонские уставы «объединяют людей, имеющих одинаковые нравы и привычки, одинаково мыслящих… При помощи символов, тайных обрядов и знаков масонство собирает свободомыслящих людей, помогает им выполнять их долг в отношении ближних… Оно имеет целью нравственное совершенствование человека, прививает ему начала веротерпимости, братства, благотворения… Масонство признает существование бога, бессмертие души и человеческую общность».

Эти смутные, противоречивые и весьма наивные религиозно-нравственные идеи, в которых средневековая мистика сочеталась с просветительско-демократическими тенденциями, позволили собраться под гостеприимным кровом масонских лож самым различным, социально далеким, а часто и классово чуждым друг другу представителям тогдашнего европейского общества.

Мощные социальные движения, потрясавшие Европу на рубеже XVIII и XIX веков, должны были неизбежно приводить к длительному кризису политически инертного масонства, взрывать его изнутри. Рамки «нравственного самосовершенствования, самопознания и самовоспитания» оказались слишком тесными для выходцев из восходящих классов общества, а также для многих передовых дворян, жаждавших сокрушения феодализма.

Когда пришла пора создания политических организаций для борьбы с абсолютизмом, от масонства отделились и с ним порвали многочисленные масоны, создавшие затем свои тайные политические общества. В Италии и во Франции зародилось мощное движение карбонариев, в немецких землях – Тугендбунд.

Примерно так же эволюционировали и тайные общества в Испании. В атмосфере растущего антифеодального и противоабсолютистского движения от масонов стали отпочковываться тайные общества передовых офицеров – военные хунты. Их непосредственной задачей стала организация военного переворота.

* * *

Посвящение Риэго в тайны масонства началось с того дня, когда ему случилось помочь молодому торговцу Потезу грузить в фургон шелковые ткани. Любезный француз пригласил подметальщика распить с ним в кабачке бутылку бургундского.

Было ли тому причиной хорошее настроение торговца, или ему понравился новый знакомый, но Потез разоткровенничался, стал разглагольствовать о всемирном братстве каменщиков, о борьбе со злом, о нравственном совершенствовании.

Рафаэль слушал с великой жадностью. Он попросил Потеза о новой встрече.

Потез был в масонской ложе еще только учеником. Ученик мог стать подмастерьем лишь после того, как даст братству пять новообращенных. Поэтому торговец охотно согласился продолжить эти беседы и только просил Рафаэля держать их в тайне.

Когда за стаканом доброго вина Потез говорил своему новому приятелю, что война между народами затеяна злыми людьми, что всемирное братство каменщиков установит вечный мир на земле, что все люди – братья и должны объединиться в борьбе со злом, Рафаэль воспринимал эти наивные истины как великое откровение.