Текст книги "Риэго"

Автор книги: Григорий Ревзин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

II
МОЗГ РЕВОЛЮЦИИ

В годы французского нашествия Испания походит на судно, сорванное штормом с якорей и вынесенное в открытое, бушующее море. Страна потрясена до основания и переживает величайшую катастрофу – массовую гибель людей и веками накопленных богатств.

Но налетевшая буря валит не только крепкое, жизнеспособное. Она уничтожает и гнилое. По мере того как проходят месяцы войны, расшатываются и рушатся устои обветшалого общественного уклада.

В глазах подавляющего большинства испанцев прежние хозяева нации повинны в измене. Губернаторы, капитан-генералы, все представители высшей годоевской администрации заподозрены в тайном благоволении к чужеземцам. Стихийное народное движение прогнало или уничтожило их.

«Расстрел в Мадриде в ночь со 2 на 3 мая 1808 года» (Ф. Гойя)

«Партизаны изготовляют порох» (Ф. Гойя).

Новая власть начала зарождаться снизу. Население деревень и мелких городов доверяло управление общественными делами людям честным, а главное – готовым до конца бороться с французами. Новые алькальды приходили из народной гущи. Это были кузнецы, брадобреи, пономари, учителя, изредка врачи, адвокаты. Рядом с алькальдом стоял вожак местной герильи, выбранный из самых смелых и наиболее сведущих в военном деле людей округи.

Начальник герильи с алькальдом и представляли на первых порах всю полноту гражданской и военной власти. Вместе они вербовали партизан, добывали для них амуницию и продовольствие, вместе руководили уничтожением запасов и уходом населения при приближении французов. Это была вооруженная демократия, возникшая во имя борьбы и заключавшая в себе большие возможности социального обновления.

Но сразу стала чувствоваться необходимость в объединенных вышестоящих органах управления. Уже-осенью 1810 года в Севилье, Валенсии, Кадисе, Ла-Корунье и тринадцати других городах приступили к выборам областных хунт. Выборы происходили путем народного голосования разумеется, лишь в тех частях страны, которые были свободны от французов.

Кого же испанцы выбирали в областные хунты? Повсеместно они отдавали власть в руки дворян и церковников. Почти не было избранных от буржуазии, не говоря уже о трудовом народе. Народ ограничивался тем, что понуждал высшие классы к сопротивлению французам. Сам он в эти годы не претендовал на участие в руководстве национальным сопротивлением оккупанту.

У руля управления снова оказались правившие раньше сословия.

* * *

Сложившаяся таким образом система местных и областных хунт была завершена созданием Верховной и Центральной хунты Испании и Индий. Областные хунты направили в этот центральный орган по два «достойнейших» депутата.

На первых порах Центральная хунта заседает в Аранхуэсе, а затем перебирается в Севилью – подальше от французов.

Центральная хунта вобрала в себя виднейших из тех консерваторов и реакционеров, которые оказались в лагере врагов короля Жозефа. Этот верховный орган обновленной Испании – восставшее на гроба мрачное ее прошлое.

С первых же шагов Центральная хунта своими законами и постановлениями начинает глушить народные порывы к свободе и налагает узду на стремление взбудораженных крестьян к социальным преобразованиям. Ревниво охраняя свой авторитет, она наделяет депутатов титулами высочеств и превосходительств и сопровождает свои действия неуместными и смешными церемониями. Метко охарактеризовал Маркс деятельность Центральной хунты: «Центральная хунта мало того, что мертвым грузом повисла на испанской революции, она в буквальном смысле действовала в пользу контрреволюции: восстанавливала прежние власти, снова ковала уже разбитые цепи, старалась тушить пламя революции всюду, где оно загоралось, бездействовала сама и мешала действовать другим»[18]18
  К. Маркс и Ф. Энгельс, Революция в Испании, стр. 26, Партиздат, 1937.


[Закрыть].

Много упреков адресовали историки этому мертворожденному детищу первой испанской революции.

Очень предприимчивая там, где дело шло о великолепии мундиров, большом жалованье и пышных титулах депутатов, она оказалась совершенно несостоятельной в руководстве армиями. Центральная хунта была в значительной мере виновницей тяжелых поражений регулярных военных сил.

В делах внутреннего управления Хунта проявила крайнюю реакционность. Она восстановила инквизицию, запретила продажу монастырских имуществ и вновь ввела церковные налоги.

* * *

За гулом сражений, шумихой воззваний Хунты и короля Жозефа, соперничавших между собой, можно расслышать требования отдельных сословий и групп, их желания и надежды.

Число испанцев, связавших свою судьбу с французами, было довольно значительным. «Офранцуженные» принадлежали преимущественно к привилегированным и просвещенным кругам общества. Они верили тому, что Наполеон избавит страну от тяжелого груза средневековья и без революционных потрясений выведет ее на путь прогресса. Офранцуженные говорили, что Испания не в первый раз получает правителей извне. Жозеф Бонапарт пришел из чужой страны так же, как за двести лет до того Филипп V, а еще раньше Филипп Г. Народное возмущение чужеземным вторжением казалось им тупой злобой простолюдина, не желающего подчиниться руководству более опытного и знающего соседа.

Офранцуженные – это запоздалые носители идей просвещенного абсолютизма. Прямо под ними, на более низкой ступени социальной лестницы, находились демократы. Среди городской буржуазии, лиц свободных профессий, студенчества, лучших представителей армии и клира сильно распространились идеи Французской революции. Эти люди верили, что испанский народ получит свободу, пройдя через революцию. Все они единодушно отвергали Наполеона. В их глазах он был палачом французской свободы и устанавливал в Испании порядки немногим лучше старого испанского уклада. В огромном энтузиазме народных масс, поднявшихся против французского нашествия, они усматривали начало желанной им революции. Испанский крестьянин сдвинулся с места, и теперь, казалось им, уже ничто не остановит его до тех пор, пока он не учредит нового, демократического порядка. И не так уж страшно то, что всю разбуженную энергию народа церковники направляют на возвращение династии Бурбонов. До победы над общим врагом надо действовать с ними заодно, а затем уж выбросить их, как хлам, за борт. Народ проснулся, и доводы разума, слова правды без труда проложат путь к его сердцу.

Офранцуженными и демократами, собственно, и исчерпывались силы прогресса. Им противостояло подавляющее большинство поместного дворянства и высшего духовенства.

Дворянство было напугано неожиданными, невесть откуда нагрянувшими событиями. Еще свежа была память о разделе поместий и расправе над помещиками в соседней Франции. Испанское дворянство пошло сначала за Наполеоном, а затем, оценив всю мощь народного восстания против него, примкнуло к движению за Фердинанда.

После того как дворяне получили преобладающее влияние в провинциальных хунтах и Центральной хунте, они стали тормозить патриотическое движение, надеясь окольными путями сохранить основы старой, феодальной монархии.

Союзником дворянства было духовенство. Хотя Наполеон и далеко отошел от Французской революции, все же победа французов в Испании – церковь это знала – в корне подорвала бы ее интересы. С упрочением Жозефа на троне церковные имущества, составляющие треть национального богатства, были бы отобраны безвозвратно.

Поэтому-то испанская церковь и бросила на сопротивление французам все свои силы, все свое огромное влияние. Приходские священники и монахи были подлинными организаторами этой беспримерной борьбы. Они дали освободительной войне лозунг: «Во имя спасения католической веры и династии!» В этом заключалась странная, исторически противоречивая особенность первой испанской революции, чреватая тяжелыми последствиями.

Наконец народ – основная материальная сила движения. Испанский крестьянин нутром постигал простую вековечную истину: при власти чужеземцев он будет первой их жертвой. Но дравшийся рядом с ним в герилье священник твердил, что победа Наполеона – это пришествие антихриста, что французы превратят церкви в стойла для своих лошадей, не позволят крестить детей, осквернят святые дары, и тогда души умерших не смогут найти пути в рай. И темный, суеверный крестьянин чувствовал себя борцом за католическую веру.

Правда, в сердце герильера теснились смутные надежды на установление более справедливых порядков, на получение в собственность куска земли. Но никто не поддерживал его в этих надеждах. Ни хунты, ни священники ничего не говорили о земле.

Противоречивость исторического развития испанской революции сказалась здесь с особой силой. «В целом движение, – писал Маркс, – казалось, было направлено скорее против революции, чем за нее. Будучи национальным благодаря провозглашению независимости Испании от Франции, оно было также династическим, ибо противопоставляло «возлюбленного» Фердинанда VII Жозефу Бонапарту; оно было реакционно своим противопоставлением древних учреждений, обычаев и законов рациональным новшествам Наполеона; оно было суеверно и фанатично, ибо так называемому французскому атеизму и уничтожению особых привилегий римской церкви противопоставляло «святую религию». Священники, устрашенные участью своих французских собратьев, из чувства самосохранения возбуждали народные страсти»[19]19
  К. Маркс и Ф. Энгельс. Революция в Испании, стр. 12–13. Партиздат, 1937.


[Закрыть].

* * *

Военные дела Хунты становились все плачевнее, а ее неспособность руководить страной – все очевиднее. Народ настаивал на созыве кортесов – национального парламента. Кортесы не собирались с давних времен, но память о них была жива среди испанцев.

После долгих колебаний Хунта постановила созвать кортесы. Но для того чтобы закрыть всякий доступ в них вольномыслию, решено было избрать представителей по сословиям, как это делалось в прошлые века. Три сословия – духовенство, дворянство, горожане – должны быть представлены равным числом делегатов. Таким образом, по мысли верховодов Хунты, дворянство вместе с духовенством всегда выйдет победителем из парламентских сражений. Кроме того, подобный способ выборов выключит крестьянство из участия в политической жизни.

В ответ на это решение понеслись со всех концов Испании горячие протесты. Местные хунты и партизанские отряды единогласно заявляли, что парламент в таком составе не будет представлять нацию. Древний порядок выборов, говорили они, неприменим к современным условиям. Народ первый взялся за оружие, он щедро проливает свою кровь, переносит тяжелые лишения ради изгнания чужеземных захватчиков, тогда как очень многие дворяне и князья церкви служат Жозефу. О грандах и прелатах достаточно позаботилась Байоннская конституция, пришло время подумать и о простом люде!

Созыв кортесов на основе равного и общего голосования стал главным требованием демократических кругов. Они отстаивали и разъясняли это требование в газетах, воззваниях и брошюрах.

Центральная хунта упорно настаивала на старом порядке выборов, и дело затягивалось. Когда же, наконец, она разослала по провинциям выборные повестки, они были составлены по старым, сословным формам.

Хунта не пережила этого своего действия. Не успела она перебраться на остров Леон, в городок Сан-Фернандо, близ Кадиса, как против нее поднялся мятеж. Вдохновителем восстания была сильная кадисская буржуазия. Хунта не нашла себе защитников и в начале 1810 года бесславно закончила свое существование. Ее полномочия приняло регентство из пяти лиц.

В это время местные хунты собственной властью провели выборы в кортесы на основе общей подачи голосов. Правда, областей, где можно было произвести нормальные выборы, оставалось немного. Почти вся страна была захвачена оккупантами. Но трудность обошли простейшим способом: делегатов от занятых провинций избрали из числа их жителей, укрывшихся в Кадисе.

Так родились учредительные кортесы, сыгравшие исключительную роль в политической жизни Испании.

* * *

– Да здравствует нация! Да здравствуют кортесы!..

Под низкими сводами старого театра долго не смолкают восторженные крики. Жители острова Леона в этот вечер конца сентября 1810 года празднуют открытие учредительных кортесов Испании и Западных Индий.

Депутаты расположились в партере. Темные буржуазные сюртуки перемежаются с фиолетовыми облачениями епископов, белоснежными кружевами на кафтанах грандов, разноцветными монашескими сутанами. Ложи, выступающие над партером, ломятся от шумливой, возбужденной публики, выкрикивающей приветствия депутатам.

На высоко поднятой сцене царит торжественная тишина. Здесь установлен пышный балдахин. Складки парчи ниспадают на большой, во весь рост, портрет Фердинанда. Король облачен в пурпуровую мантию, на груди сияют ордена и регалии. Рядом с балдахином трон, завешенный алым бархатом: плененный монарх будет незримо присутствовать при трудах избранников верного ему народа.

В зале воцаряется спокойствие. И тогда становится отчетливо слышен гул орудийной пальбы. При каждом ударе, сотрясающем воздух, хмурятся лица. Враг захватил всю страну. Кортесам придется строить новую Испанию под аккомпанемент вражеских батарей.

Кортесы избирают председателя и секретаря.

На трибуну всходит убеленный сединами Торреро, ректор Саламанкского университета. Речь, произнесенная старым профессором в сутане, открывает парламентскую эру Испании:

– Собравшиеся чрезвычайные кортесы представляют верховную власть нации. Они признают своим королем Фердинанда Седьмого. Они не принимают его отречения в пользу Наполеона главным образом потому, что нация не дала на это отречение своего согласия. Кортесы присваивают себе законодательную власть во всей ее полноте, а исполнительную власть вручают лицам, которые будут ответственны перед нацией. Временно, до выбора нового правительства, кортесы признают такими лицами членов регентства. Регентство должно немедленно присягнуть в повиновении законам и признать верховную власть кортесов.

В тот же день, 24 сентября, появился первый декрет кортесов, принятый единогласно и положивший начало преобразованию страны в демократическом направлении. Кортесы провозгласили народный суверенитет и отвергли Байоннский договор о смене династии.

Отныне кортесам предстояло перестроить общественные отношения в стране, исходя из принципа верховенства нации. В этом и только в этом большинство депутатов видело спасение родины от окончательной гибели.

Депутаты остро ощутили величие и ответственность взятого ими на себя дела. Парламент заседал денно и нощно. Ораторы сменяли друг друга на трибуне. Увлекательно говорили они о близком подъеме отсталой страны, о воцарении справедливости и разума в государственном управлении, о грядущем народном счастье.

Это был медовый месяц кадисских кортесов. Многочисленные среди депутатов приверженцы старого не осмеливались еще поднять свой голос и выжидали, пока спадет мощный порыв энтузиазма, охватившего всех – депутатов, войска, жителей Кадиса и всего острова Леона.

Наконец кортесы приступают к систематическому законодательству: надо разработать ряд основных законов, которые устранили бы вопиющие уродства испанской жизни, а затем уже дать стране новую конституцию.

Левое крыло депутатов стало именовать себя сторонниками свободы, по-испански «либералес». Отсюда это крылатое слово проникло в политический словарь всех народов. Либералы кортесов относились с нескрываемым презрением к сторонникам абсолютной монархии, называя их «раболепными». Либералы, глашатаи идей испанской буржуазии, пробудившейся к политической деятельности, были глубоко враждебны клерикально-феодальным порядкам, на страже которых стали раболепные.

Впервые либералы скрестили оружие с раболепными по вопросу о свободе печати. Вождь либералов Аргуэльес доказывал депутатам:

– Разлившийся по Европе свет вышел из этой свободы. Народы возвышались в той мере, в какой пользовались ее благами. Кто противится свободе печати, тот плохой испанец!

Речь Аргуэльеса прерывалась оглушительными аплодисментами из лож для публики.

Один из священников вышел на трибуну и заявил, что свобода печати – враг религии. Нельзя выпускать газеты и книги без цензуры церковных властей.

Другой оратор призывал депутатов-церковников следовать примеру Христа, «который всегда побуждал к свободному обсуждению».

Сильнее всего на кортесы повлияли доводы либерального профессора Торреро:

– Мы установили ответственность правительства, Мы подчинили его нашему контролю. А сами-то мы разве непогрешимы? Или народ не имеет над нами такого же права надзора, каким мы пользуемся в отношении правительства? Только с помощью свободной печати народ может проверить нас и защищать себя как от возврата к самодержавию, так и от страшного стремления к республиканизму.

В последних словах отразились вся особенность народившегося испанского либерализма и глубокое его отличие от великого движения, охватившего за двадцать лет до того соседнюю Францию. Республиканизм был в глазах испанских либералов страшным покушением на «священные права монарха».

Закон о свободе печати приняли большинством двух третей голосов. Всем стало ясно, что в учредительных кортесах либеральные законопроекты восторжествуют, несмотря на козни и подвохи раболепных.

Тут, как гром с ясного неба, на кортесы свалилась большая беда: в Кадис пришли вести о том, что Наполеон собирается женить Фердинанда VII на какой-то австрийской эрцгерцогине и затем посадить его снова на испанский трон. Эта «близкая к истине версия находилась в вопиющем противоречии с романтическим образом беззаветно преданного родине принца. Как?! Фердинанд готов вернуться в Испанию подручным Наполеона!

Последние четыре дня 1810 года кортесы кипели и бурлили. Ораторы изощрялись в резких выражениях по адресу «монархов, забывших свой долг перед народом». Любопытно, что на этот раз атаковали раболепные.

Реакционер Боррул требует издания закона, в силу которого «уничтожались бы все акты, совершенные испанскими королями за время их пребывания во власти врага и вообще вредные государству».

Депутат Вальенте еще более прямолинеен:

– Фердинанд может жениться, но мы не пустим его в страну иначе, как на определенных условиях!

Многие раболепные отстаивали теперь «неоспоримое право и безусловную власть нации над особою и поступками своих монархов».

Вождь раболепных де ла Гуэрта развивает перед изумленными слушателями теорию о «короле именем народа» и настаивает на скорейшей разработке конституции:

– Тогда пусть пожалуют Фердинанд, Наполеон – хоть вся Французская империя!

Столь решительные речи в устах раболепных звучали весьма фальшиво. Весь их пафос рождался из страха, как бы Фердинанд не явился в Испанию с программой преобразований в наполеоновском, враждебном церковникам и феодалам духе.

На защиту Фердинанда от поношений раболепных поднялись правые либералы. Их вождь не жалеет красок, чтобы изобразить невинную душу обожаемого монарха. Эту душу пытается уловить в свои сети «адское чудовище», «этот позор человечества» – Бонапарт. Аргуэльес буквально простирается ниц перед Фердинандом:

– У кортесов одно только желание – чтобы их возлюбленный государь вернулся свободным и был восстановлен своим почтительным и верным народом на прародительском троне.

В результате этих прений родился закон, упразднявший все обязательства, заключенные королем во время его пребывания в плену. «Нация признает короля свободным и будет повиноваться ему лишь тогда, когда увидит его среди подданных, в кругу правительства, учрежденного кортесами». К этому еще добавлялось, что испанский народ «ни на мгновение не положит оружия и не примет предложения о мире до тех пор, пока не последует полного очищения Испании и Португалии от французских войск».

* * *

Кортесы заседают уже много месяцев. Они успели перебраться из Сан-Фернандо в Кадис. Парламентская работа по-прежнему протекает в атмосфере возбуждения. Борьба между сторонниками старины и поборниками прогресса не прекращается ни на минуту.

В середине 1811 года перед кортесами встает во весь рост земельный вопрос.

Защищая право на землю «святого подвижника – испанского крестьянина», либералы едва ли постигали, что судьба их партии, будущность конституции, что участь всей революции зависит от того, добьются ли они земельного передела. Новая Испания стояла или рушилась в зависимости от того или иного решения этой великой задачи.

К несчастью для страны, события развивались здесь иначе, чем во Франции.

Крестьянство, истекавшее кровью в борьбе с французским нашествием, не нашло в себе сил, чтобы завладеть помещичьими землями. Крестьяне смутно надеялись, что землей их наделят кортесы…

Беспросветной была крестьянская жизнь! Еще во времена Годоя экономист Ховельянос обрисовал ее так: «Несчастные крестьяне ходят без обуви, одеты плохо, питаются овсяным и просяным хлебом. Очень редко бывает у них мясо. Спят они на соломе, живут в жалких лачугах. Их жизнь – беспрерывный тяжелый труд. Они работают до глубокой старости без надежды скопить что-нибудь и вечно борясь с нищетой».

Вот с этой-то вековой несправедливостью предстояло покончить кадисским кортесам.

Лучшие ораторы либералов рисовали перед депутатами картины сельской жизни одна другой мрачнее. Они обладали цифрами и фактами, и доводы их были неотразимы.

На трибуну поднимается горячий Гарсиа Геррерос:

– Ничего более не нужно! – восклицает он. – Все достаточно ясно! Скажите только: долой все, прочь помещичье право с его последствиями! Неужели же дело требует более подробного обсуждения?

– Нет, нет, не требует! – несется со всех сторон.

Тут один из раболепных бросает:

– Если не обсуждать такого вопроса, то я не понимаю, зачем нам вообще что-либо обсуждать!

Это холодное замечание настраивает кортесы на деловой лад. Начинаются длительные прения.

В течение многих дней раболепные выступали с яростной защитой помещичьего землевладения и сеньоральных прав, Доводы крепостников не отличались большой убедительностью. «Помещичьи права и владения, – утверждали они, – одно из полезнейших установлений в государстве. Они служат опорой общественному порядку. Упразднение их приведет к анархии в «государстве, к расколу и гибели, нации: народ выйдет из повиновения, и рушится вся политическая система, создаваемая кортесами».

Эти «страшные» предсказания никого не пугали. Они вызывали лишь язвительный смех. Чтобы подкрепить это пустословие, требовались более веские соображения. Но их у раболепных не было.

Достойную отповедь реакционерам дал тот же Геррерос. Левый либеральный депутат произнес большую страстную речь в защиту земельной реформы:

– Раболепные уверяют, что государство, лишенное сеньоральных привилегий, погибнет. Возможно ли более нелепое утверждение? В то время как испанские народные массы по собственному почину, исполненные великодушного геройства, поклялись скорее умереть, чем сдаться, когда нет жертвы, которую они не принесли бы для спасения отечества, – в это время выступают несколько лиц, которые поистине бесчестят этот народ, изумивший всю Европу своим геройством. И эти люди стараются ради своих несправедливых и беззаконных прав помешать испанскому земледельцу завоевать утраченное достоинство свободного человека!

И откуда эти права? С кем помещик заключил договор? Разве справедливость не против них? Эти договоры дают столько же прав, сколько их есть у скупщика ворованного платья перед лицом истинного владельца… Народ не просит милости, в которой вы вольны отказать ему. Не как раб к господину обращается он к вам. Он выступает с достоинством свободного человека и, как член государства, требует исполнения законов, им самим установленных в прошлые века!

И что может помешать нам удовлетворить требование справедливости? Неужели горсть людей заслуживает большего внимания, чем вся остальная нация? Неужели испанский народ должен убедиться, что следствием его геройских подвигов будет только необходимость возвратиться по изгнании врага к рабству и невежеству старого деспотизма, снова продавать свой скот для обогащения нескольких бар и по-прежнему стонать под гнетом самых недостойных привилегий? Если бы народ это предвидел, он, конечно, выбрал бы других представителей, сердцу которых были бы ближе честь и достоинство нации.

Какая награда ждет победителей, если им удастся отбросить врага за Пиренеи? – продолжал Геррерос. – Перед ними будут покинутые деревни, разрушенные дома, бесприютные, нищие семьи, поля, покрытые трупами друзей, пожертвовавших собою за свободу. Они выступят перед вами со страшным упреком. «Смотрите, – скажут они, – вот что отдали мы, чтобы сохранить за вами достоинство свободного народа. А вы что сделали для нас?»

В тот день, когда вы примете проект земельной реформы, испанский народ получит свою истинную свободу. С того дня начнется его политическое бытие. С того дня начнет царствовать закон, перед которым нет различия между грандом и угольщиком!

* * *

Два долгих месяца кортесы обсуждали земельный вопрос. За это время в либеральном лагере начался разброд. Образовались два течения. Либералы, представлявшие широкие мелкобуржуазные круги и, в частности, демократическую интеллигенцию, требовали не только отмены сеньоральных прав, но и отчуждения в пользу крестьянства помещичьих земель. Против них выступило правое крыло либералов, выражавшее интересы крупных торговцев и фабрикантов. Правые либералы не хотели ликвидации помещичьего землевладения и ратовали лишь за отмену устаревших феодальных привилегий.

Их программу изложил депутат Анер. Он начал «анализировать проблему». С одной стороны, стал рассматривать все помещичьи права и привилегии феодального происхождения: сеньоральные суды, монополии и другие; с другой – собственность на землю и связанные с нею доходы. По мнению этого крючкотвора, кортесы обязаны были немедленно отменить феодальные привилегии. Однако вопросы, связанные с владением землей, как утверждал депутат, не могут быть объектом вмешательства государственной власти. Они якобы относятся к области частного права. Их следует изучать на основе старинных соглашений землевладельцев с королями. «Но во всяком случае, – закончил Анер, – отчуждение помещичьих земель возможно только при условии соответствующего вознаграждения».

На эту точку зрения стало большинство депутатов. За нее голосовали правые либералы. Ее приняла, как наименьшее зло, и большая часть раболепных.

Так родился земельный закон кортесов от 6 августа 1811 года. Он освобождал крестьян от тягостных феодальных повинностей, но не давал им земли.

Поместные дворяне и церковники стали отныне заклятыми врагами либерализма и всех его государственных мероприятий. Но и среди крестьянства либералы не приобрели популярности. Крестьянская масса, разочарованная в своих надеждах, охладела к кортесам.

* * *

Замечательным делом учредительных кортесов была Кадисская конституция 1812 года – первая испанская конституция, ставшая в последующую эпоху Реставрации боевым знаменем многих освободительных движений в Европе.

Создавая свою конституцию, депутаты кортесов широко использовали идеи, оставленные последующим поколениям революционными движениями в других странах.

Сильнейшее влияние оказала на испанских либералов декларация прав, провозглашенная за двадцать лет до того революционной Францией. Как пишет К. Маркс в статье «Революция в Испании», «конституция 1812 г. представляет воспроизведение древних «fueros», понятых, однако, в духе французской революции и приспособленных к нуждам нового общества».

Кортесы писали эту конституцию в течение долгого времени. Над текстом ее работала особая комиссия, в которой вожди либералов состязались с вождями раболепных. Желая привлечь к проекту конституции внимание лучших умов страны, кортесы издали особый закон, призывавший всю нацию к участию в его составлении.

Первые статьи Кадисской конституции – гордое утверждение суверенных прав народа: «Испанская нация свободна. Она не есть и не может быть наследием никакой фамилии и никакого лица». «Нация обладает верховной властью. Ей исключительно принадлежит право устанавливать основные законы».

Все усилия мракобесов оказались тщетными. Статьи конституции о верховенстве народа были приняты подавляющим большинством.

Но за этой победой прогрессивного лагеря последовало его поражение. Статья 14-я гласила: «Религия испанского народа есть и всегда будет католическая, апостольская и римская – единственная истинная религия. Нация охраняет ее мудрыми и правыми законами и воспрещает исповедание какой-либо иной». От этой статьи веет духом религиозной нетерпимости. Она – полновесный ответный удар церкви за дерзновенное установление политического суверенитета народа.

Текст Кадисской конституции очень длинен – в ней триста тридцать четыре статьи. Перечислим основные ее положения.

Законодательная власть, говорится в конституции, принадлежит кортесам и королю; исполнительная – одному королю. Однако дальнейшие статьи сводят роль короля преимущественно к представительству и отдают политическое и административное руководство страной кортесам.

Выборы в кортесы производятся через каждые два года. Король не может ни отсрочить, ни распустить кортесы. Кортесы заседают три месяца в году. На остальные девять месяцев они назначают Постоянную депутацию из семи членов. Депутация обязана следить за выполнением законов. Она правомочна созвать чрезвычайные кортесы, когда найдет это необходимым.

Король имеет право два раза кряду отклонять решение кортесов. Если же кортесы в третий раз примут это решение без изменений, оно становится законом, несмотря на несогласие короля.

Конституция уполномочивает кортесы наблюдать за королевской семьей. На их одобрение должна представляться программа воспитания наследника престола. Без их согласия король не может ни вступить в брак, ни выехать за пределы Испании.

Король сам выбирает министров, но кортесы предписывают им программу действий и проверяют ее выполнение. Министры уходят в отставку при неодобрении их действий кортесами. Помимо кабинета министров, при короле должен состоять Государственный совет, членов которого в числе сорока король выбирает из ста двадцати кандидатов, рекомендуемых ему кортесами.

Таким образом, взаимоотношения между королем и парламентом устанавливались на основе контроля народного представительства над монархом. Дав кортесам первенствующую роль в государстве, творцы конституции пожелали оградить депутатов от всяких низменных соблазнов и от возможности злоупотребить своим влиянием. Конституция запрещала депутатам принимать какие бы то ни было посты и награды. Мало того, ни один депутат не мог быть переизбран в кортесы следующего созыва.

Достойны внимания разделы конституции, определяющие устройство судов, местного управления, народного образования, армии, податного дела. С конституцией в эти затхлые области врывалась свежая струя новых идей и порядков. Создавалось местное самоуправление, вводились равенство налогового обложения, всеобщая воинская повинность, судебные гарантии. Конституция устанавливала всеобщее обучение и обязанность государства преобразовать всю школьную систему.