Текст книги "Удивительные донумы"

Автор книги: Григорий Темкин

Глава 5
Старые, как Рим, и старше

Рассказывая о Сирии, волей-неволей часто употребляешь слово «древний». Древности в этой стране с необозримой историей окружают тебя повсюду, куда бы ты ни отправился. В безлюдных пустынях это курганы «телли», таящие для будущих археологов загадки исчезнувших народов. В оазисах это колоннады античных городов и стены языческих храмов. В деревнях, столь малых, что их не найдешь и на самой подробной карте, можно обнаружить развалины римских вилл с хорошо сохранившимися мозаичными полами. С горных вершин Средиземноморского побережья холодно и неприступно взирают на мир средневековые замки арабов и крестоносцев. В крупных городах как святыни оберегаются памятники исламской культуры времен первых халифов. Век на шкале сирийской истории – всего лишь «вчера»…

И все же то – древности рукотворные, на них мы смотрим с благоговением как на памятники цивилизациям, давно и безвозвратно растворившимся в океане времени. Однако существуют в Сирии и другого рода древности, благополучно прошедшие через испытание временем и в наш космический век вполне живые и даже здравствующие, – старинные ремесла и профессии.

Искусство обработки металла, вероятно, родилось вскоре после открытия человеком самого металла. Примерно в V тысячелетии до н. э. появились мастера с молотами и молоточками, клещами и резцами, наковальнями и формами для отливок, способные превращать мертвую, бесполезную руду в изделия, столь необходимые людям. Первой продукцией древних кузнецов, похоже, были не предметы кухонной утвари, а приспособления для борьбы с четвероногими и двуногими врагами. Самые ранние металлические находки в раскопках были именно наконечники для стрел и копий, то есть оружие. Слава сирийских оружейников была высока и в доисламский период, а с появлением знаменитой дамасской стали сделалась легендарной. Вспомните роман Вальтера Скотта «Талисман», где прославленный мусульманский полководец Саладин демонстрирует Ричарду Львиное Сердце острие своей сабли, перерезая пополам подброшенный в воздух шелковый платок. Некоторые арабские исследователи убеждены, что победе над крестоносцами мусульманским воинам в немалой степени способствовал легкий, прочный, слегка изогнутый дамасский клинок, который, несмотря на тонкость, не ломался под ударами других мечей. Секреты изготовления дамасской стали знали лишь несколько семей оружейников, занимавшихся этим ремеслом из поколения в поколение, и неудивительно, что после кровавого похода Тимура, угнавшего в рабство лучших дамасских ремесленников, технология была забыта.

К концу XIX века русскому металлургу П. Аносову удалось разгадать эту тайну, но в производство дамасская сталь больше не пошла – долгая эра холодного оружия подходила к концу. Сегодня в Сирии любители восточной экзотики покупают и кинжалы с широким лезвием, обоюдоострым или заточенным с одной стороны, и тяжелые сабли, но покупателей интересует не качество клинка, а отделка рукоятей и ножен, в которую оружейники вкладывают все свое мастерство. Они сияют золотом и серебром или синей эмалью, поражают затейливыми орнаментами.

В каждом сирийском городе есть базар, на каждом базаре – если не ряд, то хотя бы несколько мастерских медников. Найти их даже в незнакомом месте не составляет труда: пока они далеко, их слышно по характерному стуку молоточков, а когда они попадают в поле зрения, приходится прищуривать глаза от блеска вывешенных и выставленных на продажу изделий. Здесь и узкогорлые кувшины с чешуйчатой насечкой, и похожие на соусницу масляные лампы наподобие той, которую тер, вызывая джинна, Аладдин, и изящные арабские кофейники с комплектом фаянсовых пиалок в медных подстаканничках. Полки витрин завалены всевозможным литьем: пепельницами разных форм, подсвечниками, фигурками верблюдов, павлинов, черепах. Но больше всего, пожалуй, туристских сувениров типа «тарелочка восточная декоративная». Тарелочки с аятами из Корана и с сюжетом из Библии, с растительным восточным орнаментом и изображением Георгия Победоносца, с мекканской Каабой к просто с надписью «Ай лав ю». Впрочем, неверно было бы думать, что медники изготовляют тарелки только декоративного назначения. В их лавках-мастерских вы можете приобрести любую расхожую посуду – от самого маленького чайного блюдечка до исполинского, в несколько обхватов, блюда, способного вместить сразу девять фаршированных баранов-кузи. А если сегодня чего-то и нет, не беда: сделайте заказ – и через неделю вы получите то, что вам надо. Потому что уже сотни лег, как у прадедов их прадедов, прыгают в мастерских сирийских медников звонкие молоточки, накатывая на красный металл затейливую вязь арабских орнаментов, подрагивает пламя в горнах, где привариваются причудливо изогнутые ручки к длинноносым кувшинам и кофейникам, грызут медь стальные острия, врезая в нее имена всемогущего и изречения из Корана. Есть медники, которые продолжают изготовлять предметы, утратившие свое назначение, например бронзовые чернильницы или песочницы для промокания чернил песком, похожие на солонки в подставке для вращающегося зеркальца, или метрового диаметра необычное приспособление, представляющее собой большое блюдо с высокой крышкой посередине в виде резной полусферы с мусульманским полумесяцем вместо ручки – первоначальное назначение не только утрачено, но и забыто. В лучшем случае вам объяснят, что это жаровня, что раньше такие жаровни заполняли горячими углями и использовали для обогрева. Такое объяснение верно лишь отчасти: сегодня мало кто помнит, что лет триста назад такие жаровни служили для церемонии «обкуривания бород». В середину жаровни помещали угли, на них клали благовония и накрывали крышкой. Как только из отверстий в ней начинал подниматься ароматный дым, слуги обходили с блюдом всех присутствующих, поднося его каждому к подбородку и обкуривая бороду. Таким способом хозяин давал понять, что прием окончен, и гости расходились, унося в бородах благоухание. Впрочем, загадочность такого рода изделий служит своеобразной рекламой, подтверждающей их связь со стариной, и сирийцы их охотно покупают для создания, в доме «колорита».

Стара, как Рим, из древнего же Рима пришедшая в Сирию профессия банщика. Баня была одним из немногих элементов римской культуры, который пустил корни в восточных колониях империи и дожил, пусть видоизменившись, до наших дней. Среди развалин римских городов и памятников более позднего времени обязательно присутствуют термы – римские бани. Однако было бы несправедливо отдавать приоритет в банном деле римлянам. Задолго до них древние греки посещали бальнеумы, то есть помещения, специально отведенные для мытья как холодной, так и подогретой водой. Герои «Одиссеи», вернувшись после битвы или путешествия, перед 1ем как сесть за трапезу, снимали с себя усталость с помощью горячей бани и растирания маслами. Гомер подробно описывает мытье в такой бане. Сначала под треножником разжигали огонь; на треножник водружали бронзовый сосуд, откуда кипяток переливали, в банный чан и разводили холодной водой; тот, кому готовилась баня, забирался в этот чан, ему мыли голову и плечи, затем растирали ароматическими маслами и одевали в свежие одежды. В роли банщиков выступали женщины, как правило рабыни или служанки; если же гостю хотели выказать особое почтение, ими руководила сама хозяйка. Так, например, поступила Елена, когда под маской нищего она узнала Одиссея; аналогичные услуги оказала греческому герою и волшебница Цирцея. И все же греки относились к бане как к обыденной гигиенической процедуре и даже частое мытье горячей водой считали проявлением мягкотелости.

Именно римляне превратили бани в комплекс удовольствий и для тела, и для духа, придав им поистине римский размах. Здания бань отличались оригинальностью, законченностью архитектурных форм и технических решений. Для римлян бани были местом отдыха л собраний, где можно было совершить омовения, пройти гидропроцедуры и получить массаж, проделать комплекс гимнастических упражнений на спортивной площадке, посидеть в тени деревьев у плавательного бассейна, уединиться в библиотеке, принять участие в дискуссиях, для которых отводился специальный зал, или насладиться выступлением артистов в другом зале. В IV веке в одном только Риме насчитывалось 856 бань, подразделявшихся на домашние – причем каждый римлянин среднего достатка имел хоть небольшую, но собственную терму – и общественные, куда вход зачастую был бесплатным.

Банные помещения включали в себя холл, часто совмещаемый с раздевалкой (аподитариумом); холодный зал (фригидариум), большую часть которого занимал бассейн с холодной водой; промежуточный зал (тепидариум), где поддерживалась нейтральная температура как воздуха, так и воды в бассейне; горячий моечный зал с ванными (кальдариум) и, наконец, парильню (судаториум) с сухим или мокрым паром. Котельная располагалась внизу, и тепло благодаря совершенству системы отопления распределялось таким образом, чтобы в каждом зале воздух и емкости с водой нагревались как раз до температуры, предназначенной именно для данного помещения. Естественно, к залам примыкали и служебные комнаты – для рабов-банщиков, для банной стражи, призванной следить как за благопристойностью, так и за самочувствием посетителей и вовремя выпроваживать «засидевшихся», – а также кухня. Что же касается «выпроваживания», то это касалось лишь посетителей общественных бань. Патриции, а тем более особы императорской фамилии никакого ограничения в продолжительности банных процедур не знали. По размерам их бани не имели себе равных. Так, бани императора Каракаллы занимали территорию 11800 квадратных метров. Банный комплекс Диоклетиана занимал более 13 гектаров, а поверхность бассейна в его фригидариуме имела площадь 3600 квадратных метров. Известно, что императоры Коммод и Галлиен проводили в банях буквально дни и ночи, устраивали там многосуточные оргии, а потом пытались прийти в себя, отлеживаясь в ваннах и обливаясь потом в судаториумах, что часто приводило к обморокам, болезни и даже смерти, но это мало кого заботило.

С уходом из Сирии римлян и византийцев ушел и былой размах частных бань, однако общественные бани успели к тому времени прижиться и стали излюбленным местом времяпрепровождения арабов. И сказал дамасский поэт:

 
В хаммам [36]36
  Хаммам – (араб.) баня.


[Закрыть]вошел я с друзьями,
Словно в сопровождении нимф или лун…
О, чуден хаммам,
Под которым бегут чистые реки.
Добрая слава у твоего хаммама, хозяин,
И, хоть огонь здесь пылает, подобно адскому,
Мы называем это место раем [37]37
  Bahnassi A.Damascus Ash-Sham, с. 101.


[Закрыть].
 

По воспоминаниям арабского историка Ибн Шаддада, в Дамаске в XIV веке насчитывалось 85 хаммамов – не так уж мало для города с менее чем стотысячным в тот период населением. Качественные потери – размер и роскошь помещений, изощренность процедур – тоже быстро восполнялись. Если первые мусульманские предводители еще тяготели к простым обычаям своих предков-кочевников, то более поздние поколения арабов, и прежде всего вельможи, поняли все удовольствия хаммама, вошли во вкус – и вскоре вновь начали появляться бани, отделкой и убранством похожие на дворцы. Около двух десятков бань сохранилось со средневековья по сей день, а некоторые из них, например хаммамы Нуреддин, Малик аз-Захир, Тайрузи, Фатхи, принимают в сегодняшней Сирии посетителей точно так же, как и пятьсот лет назад, и с XVI по XX век на протяжении всего турецкого господства (турецкие бани, кстати, происходят от арабских, а не наоборот, как ошибочно полагают), и во времена войн с крестоносцами, которых немало поражала приверженность арабов к чистоте.

Простые, рядовые хаммамы имели три-четыре помещения: раздевальный зал, аналогичный римскому аподитариуму; промежуточный, соответствовавший тепидариуму; парильню, состоявшую из моечной и парильных кабинок, то есть объединявшую сразу и кальдариум, я судаториум; котельную, которая, в отличие от римской системы отопления термы, нагревала помещения не через систему дымоходов, а непосредственно через каменный пол «горячего» зала. Хаммамы побогаче могли иметь шесть, семь и более помещений и до обеда обслуживали мужчин, а во второй половине дня – женщин. Вот как описывает посещение дамасского хаммама исследовательница Востока прошлого века Изабель Бертон:

«Сперва мы входим в просторный зал, освещаемый дневным светом через отверстие в куполе потолка. В центре большой мраморный бассейн. По углам бьют четыре фонтанчика. Вдоль стен стоят диваны, покрытые подушками. Здесь мы заворачиваемся в шелковые и шерстяные простыни, а на головы повязываем полотенца. Дальше наш путь идет поочередно через шесть комнат, также освещаемых через купольные отверстия. Все комнаты облицованы мрамором и снабжены массивными каменными раковинами и скамьями, над каждой из которых – краны для горячей и холодной воды; для стока в мраморном полу имеется желоб.

Мы минуем первую комнату, прохладную; проходим следующую, теплее; в третьей, где температура около 120°Ф (около 50 °C. – Г. Т.), задерживаемся.

Здесь начинаются банные процедуры. Сначала вам мыльной пеной тщательно промывают волосы. Потом, если вы пожелаете, вас растирают намыленной фланелью; затем – щеткой и мылом; в третий заход для мытья берут мыло и „лиф“. Лиф – это волокно пальмовой завязи, размоченное в воде, высушенное на солнце и растянутое. Лиф напоминает большую губку из белого конского волоса, и дерет он подобно платяной щетке. После каждой процедуры вас окатывают с головы до ног водой из таза. Затем снова намыливают и снова обмывают. К этому моменту уже начинаешь подумывать: а не хватит ли? Но тут вам на лицо, шею и руки высыпают похожий на мел белый порошок и ведут дальше, из комнаты в комнату одна жарче другой. Последняя комната самая жаркая, пар в ней может быть как мокрый – и тогда там около 150°Ф (65 °C), так и сухой – тогда температура может подниматься до 300°Ф (150 °C). В этой комнате вы пробудете около 20 минут. Там вам, чтобы не допустить обморока и усилить потение, подадут ледяной шербет, а полотенце на голове смочат холодной водой. Белый порошок сходит куда-то сам по себе. Подошвы ног вам растирают шершавым, пористым камнем, и к концу процедуры кажется, что кожи там вообще не осталось.

Затем – обратный путь через псе комнаты с десятиминутной остановкой в каждой из них, где вас снова намыливают и обмывают водой, которая от комнаты к комнате делается все прохладнее. Самое жуткое испытание уготовано в холодной комнате, когда на вас обрушивается поток совсем ледяной воды. В этой комнате вас намыливают в последний раз, причем теперь это делают посредством полотенец.

Мы возвращаемся в зал, где раздевались, завернутыми в простыни и ложимся на диваны. Все вокруг усыпано лепестками цветов, курятся благовония. Нам подносят обжигающий горький кофе, в губы вкладывают мундштук наргиле. Подходит женщина-массажист и начинает мять рас так, как будто месит тесто. Под ее магнетическими пальцами засыпаешь.

Проснувшись, обнаруживаешь, что играет музыка, женщины веселятся, танцуют, едят сладости и орешки. Мусульманские женщины принимают в хаммаме куда больше процедур, чем приняла я. Особенно популярны крашение волос хной, выщипывание бровей, маникюр. Вас также могут умастить ароматными маслами, а на ладонях и ступнях хной нарисовать маленькие полумесяцы и звездочки. В прихожей сидит старик. В хаммам он входить не имеет права: грех. Его работа – делать татуировки. На листочке бумаги он изображает, какие узоры обычно желают выколоть себе на руке клиенты. Захватив кусочек кожи пациента, старик достает из ящичка набор иголок и наносит рисунок, прокалывая кожу до кроdи; затем по тем же точкам он проходит вторым набором игл, предварительно окунув их в ружейный порох, – это не очень больно, лишь слегка пощипывает. Вся операция занимает 15 минут и стоит 5 франков.

Всего же в хаммаме мы пробыли четыре часа» [38]38
  Burton I.The Inner Life of Syria, Palestine and the Holy Land. L., 1884, c. 105–106.


[Закрыть].

Автору, посетившему дамасский хаммам на 110 лет позже госпожи Бертон, остается лишь подтвердить, что с тех пор в традиционной сирийской бане мало что изменилось – разве только появилось электрическое освещение, – и добавить, что вместо татуировщика свои услуги в холле предлагает парикмахер, что мылил его эвкалиптовым мылом «Гар», специально для бань изготовляемым в Халебе, умащивал разведенным в горячей воде душистым благовонием «тра’абе», а после сдирал кожу жесткой, как наждак, рукавицей потомственный «муфаррак» (банщик) и что мышцы его были расплющены в процедуре, аналогичной той. что описала госпожа Бертон. С той, правда, разницей, что автора мяли пальцы не гурии-массажистки, а здоровенного усатого массажиста «мукейса».

Если корни профессии банщика, как и самих бань, восходят к рубежу новой эры – «рабочий стаж», внушающий уважение, – то истоки другой древней профессии, сохранившейся в сегодняшней Сирии, следует искать значительно глубже. Около пяти тысяч лет назад, во времена распространения письменности, на Востоке зародилась самая, может быть, архаичная из живущих ныне на Земле специальностей – профессия писца.

На первых грамотеев, клинописью царапавших на глиняных табличках, соплеменники смотрели как на чародеев. Социальный статус писца был не ниже, чем у врачей и звездочетов, и при каждом монаршем – и зачастую неграмотном – дворе корпели, увековечивая на камне, глине, пергаменте, бересте или папирусе откровения властелинов, первые носители письменного языка. На Востоке это ремесло особенно расцвело в исламский период, когда жажда художественного мироотражения, скованная запретами религии, вылилась в искусство каллиграфии. Буквенные орнаменты на старинных мечетях в Андалусии, Бухаре, Багдаде, Дамаске – памятники непревзойденному мастеру каллиграфии, чей талант был приложен к архитектуре. Но и те, кто избирал себt и своему «каляму» жанр эпистолярного творчества, тоже не оставались без работы. Кто только не прибегал к услугам писца: купцы, ремесленники, жалобщики, просители! Писцы вели летописи, снимали копии с обветшавших манускриптов, составляли документы, оформляли торговые сделки. Причем опытный писец мог предложить клиенту на выбор сразу несколько каллиграфических стилей: древний куфический, изящный, аккуратный насх, размашистый мухаккак, вертикально вытянутый сульс…

В наши дни трудно представить профессию более диковинную, чем профессия писаря. Грамотность во второй половине XX столетия вырвалась за рамки привилегии немногих сделалась жизненной, насущной необходимостью каждого народа, каждого человека. Пришедшая к независимости почти полностью неграмотной, Сирийская Арабская Республика за сравнительно короткий срок добилась в области образования ощутимых успехов: в четырех крупных городах открыты университеты, принят закон о всеобщем и бесплатном начальном образовании, ежегодно за парты садится около двух с половиной миллионов школьников – четверть всего населения. Тем не менее в стране пока немало людей, чье образование обтекаемо определяется словом «доначальное». А как человеку, за плечами которого лишь два-три класса, а то и ни одного, прожить без помощи писца на Востоке, где весомость и убедительность послания находится в прямой зависимости от витиеватости слога и затейливости почерка и стиля, а это, в свою очередь, свидетельствует об уважении к адресату?

И сидят, перебирая испачканными чернилами пальцами бусины четок, по всей Сирии у министерств, ведомств, контор скромно одетые, сутуловатые люди в очках. Па раскладных столиках перед ними – нехитрый канцелярский набор: стопка писчей бумаги, дырокол, папки-скоросшиватели. Клиенты обычно не сразу подходят к первому свободному писцу, а долго ходят поодаль, приглядываются, кому лучше доверить свои заботы. Моя проблема – получение сирийских водительских прав. В Сирии международные правила движения не действуют, но, предъявив советское водительское удостоверение, можно избежать малорадостного экзамена в дорожной полиции. Однако для этого необходимо все правильно оформить. Писец сочувственно выслушивает мою просьбу, качает головой: мол, непростая задача, непростая. Задумывается, наморщив лоб. И вдруг – о радость! – чело его светлеет, задача решена. Он делает взмах руками, сразу становясь похожим на берущего аккорд пианиста, и на лист справа налево ложатся первые строки прошения: «Высокочтимый господин такой-то, сын такого-то, да пребудут в Вашем доме мир и благополучие…» Через полчаса, рассчитавшись с писцом, я становлюсь владельцем целой папки бумаг, должным образом составленных, подшитых, скрепленных марками госпошлины: все это должно убедить местную ГАИ в моей водительской состоятельности. Правда, заказ выполнен не от руки, а напечатан, но таковы уж веяния времени, виртуозов пера превратившие в виртуозов пишущей машинки.

Тем не менее искусство предков-каллиграфов не забыто. Если клиенту требуется не официальное письмо, а послание сугубо интимное: допустим, нужно открыться возлюбленной, но рука его не в силах передать страдания раненого сердца, – что ж, тогда писец, решительно переместив машинку прямо на землю, освободит стол, достанет лист самой лучшей бумаги, белой, как сахарная пудра, и пером создаст шедевр арабской любовной лирики.

В успехе послания нет нужды сомневаться – писец подберет именно те слова, что необходимы. Кому, как не представителю тридцатипятивековой профессии, призванной в буквы обращать смятение души человеческой, знать все ее струны?

Всему миру известно прославленное венецианское стекло. Однако мало кто знает, что до того, как освоить технологию обработки стекла, Венеция долгое время стеклянные изделия вывозила из Сирии. И только в позднее средневековье, когда разоренные ордой Тимура сирийские ремесла уступили рынок, в Европе стали осваивать нюансы и тонкости стеклодувного искусства, сырье, впрочем, предпочитая ввозить из той же Сирии, где, по распространенному в тот период мнению, хранились магические секреты его изготовления. Вот, например, характерный комментарий итальянца Джерома Дандини, в 1698 году совершившего путешествие в Ливанские горы: «…и тут я заметил 50 или 60 верблюдов, которых вели арабы – народ темнокожий и свирепый. Верблюды эти везли золу, которая готовится путем сжигания некой травы, произрастающей в тех местах. Золу ссыпают в большом количестве в специальные ямы, где ее уплотняют, а после сырье партиями отправляют в Венецию и многие другие страны Европы, которые изготовляют из него тончайшие стекла» [39]39
  Dandini J.A Voyage to Mount Lebanus. L., 1698, с. 26.


[Закрыть].

В некоторых мечетях стран Ближнего Востока до сих пор сохранились люстры со стеклом начала исламского периода. В Национальном музее в Каире стоит бутыль – древнейший в мире образец эмали по стеклу, – на которой эмалью начертано «ан-Насыр Салах ад-Дин» – имя прославленного мусульманского султана и полководца XII века.

Национальный музей в Дамаске располагает уникальной коллекцией старинного сирийского стекла. Там и разноцветные стеклянные гирьки, точность которых удостоверяют печати многих поколений халифов – от омейядского Абдель Малика бин Марвана (VII век) до фатимидского Фаеза Биназра-Илля (XII век). Рядом с ними стоят флаконы для благовоний и притираний, сделанные словно не из стекла, а из мутной слюды. В Алеппском зале музея выставлены браслеты из стекла, кувшины и вазы, стекло которых отливает металлическим перламутровым блеском, – эти изделия, украшенные бирюзой, вставленной прямо в стеклянную массу, датируются XI–XIII веками. В витринах с экспонатами, найденными при раскопках дворца XI века в городе Ракка на северо-востоке Сирии, можно видеть нарядные стеклянные кубки в форме современных фужеров на длинной тонкой ножке, приземистых, расширяющихся в верхней части стаканчиков и даже цилиндрических чашек, удивительно напоминающих наши чайные. Многие из них разукрашены цветными орнаментами, а на одном кубке, дабы не было сомнений в его назначении, красивыми арабскими буквами выписано: «Выпей и возрадуйся».

Арабы находили стеклу немало различных применений. Широкое распространение получили среди сирийцев картинки, нарисованные на стеклянных пластинах. Сюжеты разные: и просто цветные узоры, красиво играющие на солнце, и иллюстрации к арабским сказкам с пояснительным текстом. Одно время рынок был буквально наводнен ими. Поэтому основная часть таких картинок, хранимых в сирийских домах или выставленных в лавках, ничего общего с искусством не имеет, а скорее представляет арабский вариант примитивных, безвкусных комиксов. Однако существовали и настоящие шедевры этого прикладного искусства, мастера которого достигли больших высот и снискали широкое признание. Одним из патриархов росписи по стеклу в Сирии считается Харб ат-Тинави, имевший мастерскую-магазин неподалеку от ворот Баб аль-Джабий в старом Дамаске; его ремесло, сегодня ставшее уже редкостью, продолжают его дети.

Немного осталось и стеклодувов, специализирующихся на изготовлении посуды. Пусть витрины посудных лавок ломятся от французского небьющегося стекла, японского фарфора и гонконгской пластмассы, все же находятся люди, предпочитающие нарядной холодной штамповке хоть и грубоватую, но душой мастера согретую посуду ручного производства. Для них потомственные стеклодувы, как чародеи, из комочка плавленого стекла выдувают вазы, кувшины, кружки… Изделия распродаются тут же, «с пылу» – вокруг стеклодувных мастерских всегда толпятся ценители стекла и просто зеваки завороженные чудом созидания.

Высокого мастерства достигли сирийцы в типично дамасском художественном промысле «аз-зуджадж аль-муашшак». Это удивительно нарядные композиции из раскрашенных гипсовых орнаментов и цветной стеклянной мозаики. «Аль-муашшак» находил применение в дверных витражах, люстрах и светильниках, его вставляли в узкие, закругленные сверху окна в стене и куполе под потолком. Традиции этого вида декоративно-прикладного искусства, основанного еще при Фатимидах известным в арабском мире мастером аль-Гибн аль-Шами, хранят и развивают современные сирийские художники: Тауфик Тарик, Абдульхамид Абд ар-Рабух, ученик Тарика Зухейр Саббап.

Близок «аль-муашшак» знаменитый «ар-ракш» – вид искусства, сложившийся еще раньше, в доисламскую эпоху, и достигший расцвета в период Фатнмидов. «Ар-ракш», особенно распространившийся в Дамаске и Халебе, – это рельефный гипсовый узор, наложенный на резные деревянные поверхности и расписанный сочными, яркими красками, преимущественно алых, темно коричневых, желтых и зеленых цветов. В старину в богатых домах и мечетях «ар-ракш» покрывал потолки и стены, украшал дверцы шкафов и книжные полки, им отделывались мебель и михраб (ниша в стене мечети, указывающая направление на Каабу). Великолепием и сложностью орнамента отличается михраб мечети Омейядов в Дамаске – точная копия оригинала, сгоревшего при пожаре 1892 года. Около семидесяти лет потребовалось сирийским художникам, чтобы восстановить уникальный «ар-ракш», и во время экскурсии по Великой мечети гиды с благодарностью называют имена талантливых реставраторов аль-Хумави, ат-Тавама, братьев Малас.

Как в память о России зарубежные гости увозят изделия Палеха и Хохломы, так из Сирии уезжают, обязательно приобретя дамасскую инкрустацию. Это исконный промысел сирийской столицы, во времена ислама распространившийся по всем крупным городам Сирии. Перед произведениями художников-инкрустаторов можно простаивать часами, поражаясь поистине виртуозному мастерству умельцев и точности, с какой выполнен сложнейший орнамент, состоящий из геометрических элементов. Треугольники, ромбы, квадраты, звездочки с пятью и шестью лучами, сведенные в симметричные узоры главным образом белого цвета в сочетании с коричневатыми тонами – шоколадным, кирпичным, бурым. Такая цветовая гамма определена материалами, которые идут для инкрустации: слоновая кость, перламутр, черное и красное дерево, клен, бук, дуб.

Передо мной на столе стоит шкатулка с типичной дамасской инкрустацией. В ее крышке размером 30 на 15 сантиметров – не менее 10 тысяч крохотных кусочков, сложенных в нарядную, сочную мозаику. Можно представить себе, какой это кропотливый труд – собрать все эти тысячи деревянных, перламутровых и костяных пластиночек в нарядный узор, причем вручную, с помощью лишь самых простых инструментов. Конечно, у инкрустаторов, как у всяких мастеров, есть свои маленькие хитрости, которых они, впрочем, не скрывают. Если понаблюдать за работой над той же, скажем, шкатулкой, можно заметить на столе у мастера несколько необычные многогранные палочки. Это и есть его «орудия», намного ускоряющие процесс инкрустирования.

Во всех узорах независимо от формы – определенное число повторяющихся орнаментов. Чтобы каждый такой орнамент не складывать заново из тонюсеньких мозаичных лепесточков, которые не только держать в руках – рассмотреть-то порой непросто, художник сперва делает заготовки: вырезает из материала тоненькие длинные личинки-палочки нужного сечения, собирает их в пучок так, чтобы поперечник его представлял желаемый узор, и склеивает. Теперь остается лишь взять лобзик, отпилить от заготовки пластину и вставить ее в общий узор. Когда вся поверхность изделия покрыта инкрустацией, ее шлифуют, наносят на нее лак – и маленький шедевр прикладного искусства готов. Впрочем, не обязательно маленький: инкрустируют не только шкатулки и табакерки, но и более крупные вещи, например шахматные доски, декоративные тумбочки, столики для игры в шиш-беш. На изготовление последних уходит около четырех месяцев, и стоит один такой столик несколько тысяч сирийских фунтов.

Сродни описанному выше промыслу – инкрустация мебели. Только мебель инкрустируют главным образом перламутром, обводя узоры серебряной проволокой. Эта техника, известная в Сирии под названием «ас-сафад», допускает как строго геометрические орнаменты, так и стилизованно растительные, представляющие собой переплетение цветов и листьев. Даже в отдельных изделиях ас-сафад чрезвычайно эффектен, а если гостинная полностью обставлена подобной мебелью, то в ней, среди приглушенных матовых переливов перламутра, оттененного благородным отсветом серебра, чувствуешь себя словно во дворце арабского халифа. Ощущение это усилится, когда вспомнишь, что инкрустированная мебель стоит целое состояние, и встретить ее можно либо в очень богатых старинных домах, либо в музеях. Поэтому сирийские художники, специализирующиеся сегодня в этой технике, в отличие от своих предшественников не столько работают над сундуками, шкафами и обеденными гарнитурами, сколько стараются перламутром и серебром инкрустировать предметы более общедоступные и ходовые: рамки для зеркал, вешалки, подставки под телефон. А то и сам телефон, почему бы нет: вещь ходовая, нужная, а сафад на современной пластмассе держится не хуже, чем на старинной мебели, – нашелся бы только покупатель.