355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Березин » Меч и щит » Текст книги (страница 14)
Меч и щит
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 06:02

Текст книги "Меч и щит"


Автор книги: Григорий Березин


Соавторы: Виктор Федоров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Глава 5

Ну ты знаешь, как тогда обстояли дела. Сперва на редкость спокойно, поскольку северные ярлы воевали с Эгмундом Голодранцем и им было не до набегов. Но когда Голодранец разгромил их под Хамаром, уцелевшие подались кто куда, а самые сплоченные захватили Антланд и устраивали набеги, каких в наших краях не видывали со времен Рикса… Да ты и сам про это знаешь. В общем, налетали так часто и такими большими силами, что моя оборона на морском побережье совершенно не спасала. Я понял, что разбойников надо громить еще в море, до того как они высадятся на берег и построят стену из щитов, которую мне трудно пробить с моей малой дружиной, сколько бы ни примкнуло к ней народу из ближних и дальних сел.

И я, значит, придумал такую хитрость: построил три больших купеческих корабля и плавал на них вдоль восточного побережья, под завязку набив трюмы дружинниками. Морские разбойники, завидев наши суда, слетались, как стервятники к падали, и, как только они сцеплялись с нами, дружинники выскакивали из трюмов и начиналось побоище. Раз пять ловил я врагов на эту удочку, но при последнем сражении кому-то из них, видать, удалось доплыть до берега и добраться до своих. Иначе как чудом это не объяснить, ведь в прибрежных селах таких выплывших подстерегали, и там не то что лодки, даже утлого челнока не пропадало.

Так или иначе, плывем мы однажды вдоль берега на север, как будто с грузом в Жунту, и, когда дошли до мыса Гулькин Нос, сделали широкий разворот налево, так как ветер тогда дул северо-восточный. Мы уже готовились плыть обратно, как вдруг дозорный на мачте крайнего корабля затрубил в рог, давая знать о приближении вражеских судов. Я самолично забрался в «воронье гнездо» посмотреть, с кем мы имеем дело, и заметил на окоеме длинную змею с разноцветными поперечными полосами. Не веря своим глазам, я крикнул Дрвалу принести дальнозор. Я уж не знаю, как он называется по-левкийски («телескоп» – мысленно перевел я), эта мудреная штуковина позволяет увидеть находящихся вдали так, словно они в двух шагах от тебя. Дрвал забрался ко мне на мачту, и я, выхватив у него трубу, поспешно навел ее на полосатую змею. Глядь, и точно: добрая сотня северных кораблей, да к тому же связанных друг с другом. И они быстро приближались, хоть ветер и был для них встречно-боковым. Ну, я мигом сообразил, что раз они построились для морской битвы, то, значит, моя уловка раскрыта и нам незачем больше прикидываться купцами. Я живо слетел на палубу и приказал трубить боевую тревогу, а когда из трюмов повыскакивали дружинники, велел им сесть за припасенные для такого случая весла. Сколько бы там ни было бойцов на каждом из вражеских судов – а меньше тридцати их быть просто не могло, – все равно враг раз в семь превосходил числом мою дружину, и мне совсем не хотелось идти на верную смерть. Поэтому мы и налегли на весла что было мочи, направляясь к ближайшей прибрежной крепости. Крепость эту я построил всего год назад, и в ней имелось все нужное для обороны: стрелометы, камнеметы, смола и пакля, в общем полный набор. Тогда она носила ласковое название Ланушка, а теперь она, возможно, известна тебе под названием Кревотын… Неважно. Главное, мы, значит, с убранными парусами, на веслах гоним полным ходом к этой крепости. Едва завидев ее, я приказал всем троим трубачам сыграть тревогу на случай, если гарнизон отсыпается после очередной попойки. Дрыхли они или нет, этого я так и не узнал, но, когда грянули рога, на валы высыпал народ, да притом, как я увидел в дальнозор, в довольно большом числе. Впоследствии выяснилось, что тамошний жупан женил своего старшего сына и на свадьбу съехалось множество гостей, естественно, вооруженных. Тогда я этого, понятное дело, не знал, но, увидав огромную толпу, счел ненужным бросать корабли и запираться в крепости, а, наоборот, решил податься на другую сторону бухты, где нас должно догнать вражеское левое крыло. Северяне, верно, сочли, что мы рехнулись, но смотреть дареному коню в зубы не стали и лишь сильнее навалились на весла. Когда нас разделял бросок копья, которое, кстати, тут же в нас и полетело вместе с десятками других копий и стрел, я крикнул дружинникам: «Табань!» Те выполнили команду, и я приказал: «Пересаживайсь!»

Дело в том, что суда у меня были хоть и круглые, «купцы», но совершенно одинаковые и с носа, и с кормы, а потому, чтобы плыть в обратную сторону, им не нужно было разворачиваться, требовалось лишь пересадить гребцов. И когда те пересели, я, не тратя лишних слов, просто махнул палицей в сторону врага. И мы понеслись на него. Разогнались мы так, что просто-напросто сломали носы тем вражеским судам, с которыми столкнулись. Помогло, конечно, и то, что наши корабли были потяжелее. Нам удалось здорово тряхнуть противника, и стена щитов, которую северяне выстроили у себя на палубах, рассыпалась. А нам, значит, только того и надо.

Я перепрыгнул на борт вражеской шнеки и врезался в гущу врагов, вовсю орудуя палицей. Как взмахну – улица, как отмахнусь – переулочек. Шутка. Но мы с дружинниками и впрямь задали им жару и быстро очистили три крайних, уже тонущих судна. И перескочили на следующее, тесня перед собой врагов. Те, отступая, расстроили ряды своих приятелей на четвертом судне, и те частью полегли, частью перебежали на следующую шнеку. Вот так и шло, раз за разом. Я улучил минутку и влез на мачту глянуть, как обстоят дела в тылу врага. Они обстояли лучше некуда – правое крыло северян уперлось в берег как раз перед крепостью, и его оттуда нещадно обстреливали из всего, что могло стрелять. Я спрыгнул на палубу и с новыми силами ринулся в гущу врагов, зная, что сейчас главное – не ослаблять натиск и гнать грабителей под обстрел, не давая им оправиться и закрепиться, иначе они нас просто раздавят. И дружинники, словно уловив мои мысли, дрались с редкостным неистовством, будто не замечая тяжелейших ран. Я сам видел, как один, которому отсекли левую руку, продолжал крушить топором стоявших у него на пути, пока его грудь не проткнули копьем. Когда мы очистили примерно половину шнек, я уже не сомневался в победе, так как в подобной битве стоит лишь сломить сопротивление врага в одном месте, и он уже катится назад, не в состоянии остановиться. И северяне откатывались все быстрей и быстрей, а мы, забыв про усталость, наступали им на пятки… пока не наткнулись на шнеку с более высокими бортами, чем та, которую мы только что очистили. Вот тут нас и встретили стеной щитов и копий, которой я так боялся.

Мы сгоряча бросились на нее и… откатились, оставив с десяток убитых. Я увидел, как невысокий безбородый малый в пурпурном плаще и шлеме с серебряным навершием машет мечом, приказывая пращникам, лучникам и копьеметателям собраться на носу и корме, куда мы не могли допрыгнуть, и задать нам взбучку. Мне стало ясно – еще миг, и нас сомнут численным превосходством, и никакая храбрость тут не поможет. В отчаянии я огляделся кругом и заметил то, на что раньше не обращал внимания. Мачта на этой шнеке была съемная, хотя убрать ее никто не удосужился. Я подпрыгнул, ухватился за фал и распустил парус. Северяне в недоумении вытаращили глаза, ведь уплыть на этой шнеке нам все равно не удалось бы. Не дав им опомниться, я подбежал к мачте, обхватил ее, поднатужился и… выдрал из гнезда. Когда она рухнула на вражеские ряды, я заорал: «Вперед!», взбежал прямо по мачте на борт большой шнеки и спрыгнул на головы накрытых парусом. Мои дружинники не отстали, и мы с новыми силами навалились на северян, разя всех, кто попадался под руку. Но когда бой докатился до малого в пурпурном плаще (я враз догадался, что это ярл), наша коса словно наткнулась на камень. Он ловко орудовал мечом, убивая всякого, кто к нему приближался, рассекал шлемы и кольчуги, словно льняное полотно, а за ним уже начал расти клин воинов, готовый вновь обратить течение битвы вспять. Я понял, что пора вмешаться, и бросился к корме, закричав своим: «В стороны! Он мой!»

Те расступились, пропуская меня, а ярл улыбнулся и махнул мечом, предлагая сойтись в поединке. Вероятно, он счел меня здоровенным болваном, уповающим на голую силу. Что ж, не он первый так думал.

Проревев что-то непонятное мне самому, я бросился на ярла, замахнувшись палицей. Тот, значит, с ухмылочкой поджидал меня, чуть выставив вперед правую ногу и держа наготове меч. Я знал, на что он рассчитывает – проткнуть меня, пока я обрушиваю талину ему на шлем. Но я не собирался доставить ему такое удовольствие. Не добежав шагов пяти, я с размаху швырнул палицу прямо ему в лицо, отлично зная, что лучше бы не промахнуться, иначе он мигом выпустит мне кишки. Но этого не случилось – палица врезалась в незащищенное носовиной лицо под шлемом и превратило его в кровавое месиво. Ярл рухнул на палубу. Я мгновенно оказался рядом, подхватил свою палицу и пошел валить оробевшую после гибели вождя дружину. За мной ринулись остальные мои отроки, и через несколько мгновений мы очистили большую шнеку и спрыгнули на палубу следующей. Теперь бегущих было не остановить, они прыгали с корабля на корабль, сметая тех, кто еще пытался сохранить какой-то порядок, и удирали дальше… под летевшие из крепости стрелы, камни и копья. Многие спрыгивали в воду и выбирались на берег, где их, разумеется, встречали вышедшие из крепости воины и гости жупана.

Северяне дрались отчаянно, но это был уже не бой, а бойня, которая могла прекратиться только с гибелью последнего морского разбойника. Мне уже казалось, что это время никогда не наступит и я вечно буду вздымать и обрушивать свою верную палицу, сминая вражеские шлемы и мозжа черепа, но всему на свете приходит конец. Когда завершилась битва, я с удивлением заметил, что уже смеркается, а ведь вражеские суда появились чуть позже полудня.

Устало вытерев пот со лба, я подозвал жупана и уцелевших старшин дружины. Распорядившись позаботиться о наших убитых и раненых, я велел отсечь северянам головы и украсить ими частокол крепости. Потому-то она и называется с тех пор не Ланушка, а Кревотын, Кровавый Частокол. Когда дружинники жупана, засучив рукава, взялись за работу, я побрел обратно к кораблям. Мне хотелось проявить побольше уважения к вражескому вождю, и я решил устроить храбрецу огненное погребение по обычаям его народа.

Добравшись до большой шнеки, я приказал шедшим со мной дружинникам унести с нее всех наших погибших и сложить на палубе трофейные копья – на растопку. Впрочем, воины поступили еще лучше: сбегали в крепость и принесли котел со смолой, которую и разлили по всему кораблю. А я тем временем подошел к ярлу, чтобы уложить его, как подобает вождю, в окружении погибших соратников. Нагнувшись, я увидел, что пальцы ярла окостенели на длинной рукояти меча. Глянув на это оружие, я счел, что оправлять его вместе с покойным хозяином на дно будет, пожалуй, чрезмерной честью для этого грабителя, и решил забрать меч себе, как законную военную добычу. Мне пришлось отгибать палец за пальцем, как будто покойник не желал расставаться со своим оружием, но в конце концов я с непонятным трепетом поднял меч.

И меня словно ударило молнией! Последние лучи заходящего солнца сверкнули, отражаясь от клинка, и на мгновение ослепили меня. Я чуть повернул меч, чтобы солнце не било в глаза, и на нем явственно проступила вытравленная кровью руническая надпись на незнакомом языке! Незнакомом, да, но отнюдь не загадочном! Ибо я прекрасно понял, что значит эта надпись. Вот.

Мечислав прервал рассказ и извлек из ножен свой меч – показать надпись на клинке. Как я и ожидал, руны были те же, что и на моем мече, и я, как и Мечислав, прекрасно понял смысл написанного:

 
It’s hammered out
Of hard steel rout
To stab and save.
Let storm wail
I'll never fail
One who is brave.[17]17
  Меня сковали Из прочной стали Для славных дел Пусть шторм бушует, Не подведу я Того, кто смел.


[Закрыть]

 

– И что же было потом? – спросил я, впрочем предугадывая ответ.

– А потом я прочел эту надпись вслух, – продолжил рассказ Мечислав. – И держал я, значит, клинок под таким углом, чтоб он не бликовал. Но солнце уже окрасило воды бухты в алое и, отразившись от клинка, снова ослепило меня. И когда ослепление прошло, я увидел, что с клинка на меня смотрит женское лицо неописуемой красоты. Я так и застыл, не в состоянии сказать хоть слово или шелохнуться. Но у нее губы шевелились, и, хотя при этом не раздавалось ни звука, я услышал, что она говорила. Ее слова будто прозвучали у меня в голове. И говорила она на незнакомом мне языке, хотя и не на языке рунической надписи с клинка. Он казался похожим на вендийский и все же был иным, но я опять же понимал каждое слово, и совсем не из-за его схожести со своим родным. А звучало это так:

 
Прижми к губам фамильный меч,
Твое наследство от отца…
 
 
… Познавший много славных сеч,
И кровь отхлынет от лица… —
 

подхватил я. – Похоже, она не баловала нас разнообразием поэтики. Но продолжай и извини, что перебил.

– Ну, в общем, она закончила словами:

Сталь пропоет тебе: Он твой!

Поймешь, что ты его Нашел.

И когда она умолкла, я наконец обрел голос и спросил:

– Кто ты? Как тебя зовут?

– По-разному, – улыбнулась она. – Все зависит от того, в какой я ипостаси. Но сейчас я катагона воды, и ты можешь звать меня Валой.

Это, скажу я тебе, меня проняло-таки. Мне, конечно, доводилось слышать, что мой отец – сын той самой богини, которой поклоняются вальки, но получить вдруг столь вещественное подтверждение… И я не сразу придумал, что сказать на это. Но наконец спросил: «Что мне делать, матерь?» Мне почему-то подумалось, что такое обращение к богине уместней, хотя вообще-то она вроде как доводилась мне бабкой. Но это слово никак не подходило к такой несравненной красавице.

Мой вопрос, видно, показался ей забавным, так как она снова улыбнулась и говорит: «Так вот сразу "Что делать?", без всяких там "Кто виноват?" Могу тебе посоветовать лишь одно: иди туда, куда поведет тебя сердце, и не сомневайся – ты поступаешь правильно и шагаешь навстречу судьбе». С этими словами она исчезла так же внезапно, как и появилась, лишь остался на клинке кровавый отблеск заходящего солнца. Но я ни на миг не усомнился в увиденном и услышанном. Да, мне довелось воочию лицезреть богиню Валу, ту самую, в которую не верил, считай, никто, кроме валек.

Я стоял на палубе, снова и снова вспоминая разговор с – как там она назвалась? – катагоной, но тут подошли дружинники с котлом смолы и факелами. Мы подняли на большой шнеке парус, облили судно смолой, перерубили канаты, связывавшие корабль с соседними, оттолкнули его и бросили на палубу факелы. Шнеку быстро окутало пламя, и громадный костер медленно поплыл в открытое море. Я проводил его взглядом, а затем извлек из снятых с ярла ножен меч и отсалютовал им доблестному врагу. Таким образом, первое, что я сделал своим мечом, – это отдал честь его бывшему владельцу.

Глава 6

Мечислав умолк, видимо, считая свой рассказ законченным, и снова сделал большой глоток из бурдюка. Хотя его рассказ объяснял кое-что из моего личного опыта двухлетней давности, но по-прежнему оставаясь неясным, почему Мечислава занесло в такую даль от Вендии. Впрочем, я ведь его не об этом спрашивал, а только о том, как к нему попал отцовский меч. Но прежде чем расспрашивать о целях его путешествия в Тар-Хагарт, надо выяснить одну заинтересовавшую меня подробность.

– Слушай, Чес, – ты не против, если я буду иногда называть тебя так? Мечислав для меня слишком длинно.

– Валяй, – великодушно разрешил он. – Дружинники зовут меня просто Чеслав, а если для тебя и это трудно…

– Отлично. Так вот, Чеслав, ты не мог бы повторить тот «непонятный», как ты выразился, крик, с которым бросился на ярла Свейна?

Мечислав смутился, но кивнул и, сосредоточившись на миг, проорал: «Файр!» – да так, что его конь рванул было прочь. Но Уголек остановил беглеца, куснув за шею, и неодобрительно посмотрел на моего новоявленного брата.

– Вот так, – сказал он, словно стесняясь своего выкрика. – Сам не понимаю, зачем я это кричал. А почему ты спрашиваешь? – И он настороженно посмотрел на меня, будто ожидал, что я усомнюсь, в своем ли он уме.

– Да просто я догадывался, что это был за крик, – ответил я и усмехнулся. – Не волнуйся, я тоже постоянно выкрикивал это слово, не понимая его значения, еще с первой битвы при Медахе. Его смысл открылся мне совсем недавно, но я вообще-то чуть ли не вчера узнал, кто мой отец, но ты, неужели ты не слышал, что Глейв был сыном не только богини Валы, но и демона Файра?

– Про Валу я, разумеется, слыхал, и не раз, – ответил Мечислав, – но вот про демона слышу впервые. – Он подумал и пожал плечами. – Вероятно, близкие не желали меня огорчать и потому скрывали правду, ведь у нас в Вендии боги считаются довольно добрыми, а вот демоны в основном злыми порождениями огня, воды, воздуха и земли, и от них нужно защищаться оберегами, чарами и тому подобным. – Тон Мечислава показывал, что он не разделяет мнения своих соплеменников, но не намерен ссориться с ними из-за такого пустяка. – А к какой стихии принадлежал этот Файр?

– Если верить Скарти – к огненной, – пожал плечами я. – Во всяком случае, сам Глейв, по словам Скарти, сказал ему, что «файр» значит огонь. И я склонен верить, так как это слово похоже и на антийское «фюр», и на левкийское «пир». И, по словам Скарти, Глейв всегда кричал «Файр!», бросаясь на врага. Я тоже невольно выкрикивал это слово перед лицом врага, и похоже, с тобой произошло то же самое, когда ты столкнулся с ярлом Свейном, – заметил я.

– Ты уже второй раз называешь того ярла по имени. Тебе что-то известно о нем? – спросил Мечислав.

– В основном только со слов Скарти, – признался я и вкратце рассказал то, что узнал от Скарти о происхождении и судьбе отцовских мечей. После чего плавно перешел к истории о своем отъезде, путешествии и о дорожных приключениях вплоть до нашей встречи.

Дослушав меня до конца, Меч, ислав в свою очередь разоткровенничался и рассказал наконец, что подвигло его отправиться в далекий путь.

– … Так я, значит, после той битвы у Кревотына два года прислушивался к своему сердцу, но оно меня никуда не вело и если к чему и побуждало, так только сидеть тихо, заниматься своими делами и не лезть в чужие. Я ведь в том бою тоже потерял немало – сто пятьдесят шесть дружинников. Сто пятьдесят шесть! А ведь у меня их было меньше трехсот. Я говорю, конечно, о старшей, ближней дружине. Молодших-то, не закаленных в боях, было тысяч пять, но много ль с такими навоюешь? Надо было срочно натаскивать этих щенков в мелких стычках, где их в случае чего могли спасти мои остатние матерые волки. К счастью, северяне в те годы не так буйствовали, как прежде. – Он иронически отвесил в мою сторону поклон. Получилось не очень удачно – нелегко кланяться, когда лежишь у костра.

Я усмехнулся и ответил тем же, отлично понимая, что он имел в виду, а Мечислав продолжал рассказ:

– … И я мог подготовить из молодших какую-никакую смену погибшим. Но вот когда дело, считай, наладилось, до меня с месяц назад дошел слух, что жалкий писака Андроник Легостай, или Эпипол… – Он бросил на меня настороженно-вопросительный взгляд, и я кивнул, давая понять, что знаю, о ком идет речь. Но не добавил, что произведение этого «писаки» лежит у меня в седельной сумке. Пожалуй, надо будет зарыть его там поглубже.

– Так вот, до меня дошли вести, что этот бывший писаришка намерен издать новые сочинения, на сей раз трактаты, якобы написанные непосредственно моей матерью! Вот тут-то я и понял, о чем мне вещала Вала и кто виноват в том, что моих прав на престол Вендии не признает, по сути дела, никто, кроме самих вендов. Вообще-то мне хватало и этого, но тут была задета память и честь моей матери, а значит, и моя тоже. И я решил наведаться в Левкию и сделать наконец то, что я не сделал по молодости десять лет назад. То есть, попросту говоря, надо было бы зарезать этого Эпипола как безродного пса, каковым он, впрочем, и был.

Я, не теряя времени, отдал все нужные распоряжения, поручил своему жупану Збыху управлять делами в мое отсутствие и уже приготовился к отъезду, когда Збых указал мне на одну мелочь, которую я как-то упустил из виду. Он спросил, как я намерен добраться до Левкии. Я ответил, что дорога туда известна, через Медах и Хейсетраск, проложена еще ромеями. Вот тут-то он и объяснил, что проехать через Антию человек с моими волосами и моим ростом сможет только в том случае, если все тамошние жители поголовно ослепнут. М-да, подумал я, приятно, конечно, быть таким знаменитым, но иногда слава может стать и обузой. О том, чтобы ехать через Жунту, тоже не приходилось думать: Пизюс до сих пор не мог простить, что четыре года назад я не пришел ему на подмогу под Медахом, и винил меня в своем поражении. Представляешь? Меня! – Мечислав покачал головой, дивясь человеческой глупости, и я согласно кивнул. Да, Пизюса тогда не спасла бы от разгрома никакая подмога, даром что он привел с собой впятеро больше сил, чем в свое время Гульбис. Но Гульбис-то, в отличие от него, действовал правильно, с расчетом на внезапность, и не его вина, что Диону случилось в то время меномайствовать[18]18
  Меномайствовать (левк.) – заниматься мантикой, или гаданием.


[Закрыть]
.

А Пизюс так долго собирал свое воинство и так медленно продвигался с ним к Медаху, что о его «нашествии» не только предупредили лазутчики Одо, но и болтали все торговцы на базаре. Он, видимо, полагал, что с такой многочисленной ратыо ему бояться нечего, и не торопился. Ну и я, тоже не торопясь, собрал на том же поле, где разбил за три года до этого Гульбиса, и стрелков, и телохранителей, и коронные войска, и ополчение знати, и даже освободившихся теперь от забот по охране границы с Ухреллой арантконскйх акритов. Расставил их поперек поля по всем правилам военной науки, поместив клинья спешенных стрелков в промежутках между тагмами, а на том холме, где прежде стояла мать с телохранителями, поставил с десяток баллист, которые тоже смог привезти без спешки, вместе с тремя возами горшков, наполненных холлерной… Собственно говоря, никакой битвы и не было. Пошедшие в атаку жунтийцы так и не столкнулись с нашей фалангой. Остановленные гибельным градом стрел, они замельтешили и попятились, а когда в них полетели горшки с холлерной, отступление превратилось в беспорядочное бегство, которое не смог бы остановить и более решительный вождь, чем Пизюс. А тот и не пытался этого сделать, он бросился бежать одним из первых, но даже этого бы ему не удалось, так как вдоль дороги притаились лазутчики Одо, имевшие собый приказ насчет жунтийского короля. К сожалению, с Пизюсом удирал и его придворный маг, сумевший отвести глаза тем лазутчикам. «Хорошо, хоть на это сгодился», – презрительно отозвался о нем Дион.

Но так или иначе, Мечислав правильно поступил, решив поберечь своих воинов и не связываться с этим трусом и дураком.

Между тем Мечислав рассказывал дальше:

– … Ну, я сперва гадал, как же попасть в Левкию, не делая слишком большой крюк, а потом сообразил, что благодаря одному ретивому ратоборцу, – снова иронический поклон в мою сторону, – проезд через Ухреллу стал сравнительно безопасным. Я, не мешкая, снарядил корабль помельче, всего на двадцать гребцов, отобрал дружинников и отплыл к берегам Ухреллы, не забыв захватить с собой и Сполоха для проезда по сухопутью…

– Кого? – не выдержав, перебил я.

– Да вот его, чалого, коня моего, – показал Мечислав.

– А ты не мог бы объяснить, что означает его имя? – спросил я.

Брат, пожав плечами, объяснил и поинтересовался, чем вызвано мое любопытство.

– Да так, – уклончиво ответил я. – Уж больно много совпадений наблюдается. С Валой, к примеру, мы говорили чуть ли не одинаковыми словами. Вот я и подумал, не назвали ли мы своих коней одним именем, только на разных языках. Но «уголек» со «сполохом» хоть и связаны, но слабо. Правда, был у меня прежде и другой конь, белый, по прозвищу Скюггераск. Как это будет по-вендийски?

– Светозар, – ответил он, чем значительно успокоил меня, хотя мне почему-то казалось, что перевел он не совсем верно[19]19
  Подозрения Главка были небезосновательны: Skyggeraskr – в переводе с древнескандинавского значит скорее «Обгоняющий тень», чем «Светозар». Но мы решили придерживаться мнения переводчика, полагая, что Мечиславу лучше знать. (Прим. авт.)


[Закрыть]
.

– Ладно, продолжай, клянусь, больше перебивать не буду.

Мечислав кивнул, но, прежде чем продолжить, немного помолчал, видимо, ища брошенную нить повествования. Чтобы искалось быстрее, он опять отхлебнул из бурдюка.

– Так вот, отплыли мы, значит, на легкой шнеке и шли под парусом до самого устья реки Зилч. А оттуда поднялись на веслах вверх по течению до деревни Умрахол, где нам почти что задаром переволокли шнеку до берега Фрика. Должен тебе сказать, что я тогда в полной мере оценил, как правильно ты поступил, пойдя на Ухреллу зимой, ведь, когда мы поднимались вверх по Зилчу, река местами настолько сужалась, что мы чуть не задевали веслами берега, а по этим берегам тянулись густые леса. Чтобы остановить и уничтожить любую флотилию, тут и камнеметов никаких не требуется, одними шапками можно закидать. Но теперь там можно плавать спокойно, особенно если у тебя есть что предложить ухрялам. К счастью, мы догадались прихватить с собой разного товару, и ухрялы его с руками отрывали, особенно всякие железные изделия, косы там, топоры и прочее нужное в хозяйстве. Ведь у них в Ухрелле железа-то маловато… А в обмен они принесли столько пушнины, что, думаю, мои дружинники вернулись домой с большим барышом. Ну, в общем, добрались мы до Фрика и поплыли вниз по течению до Хвиты, а там вверх по ней, до одного из притоков, по-моему, он назывался Квач или как-то так. Мы поднялись до деревни Смартиган, и там я выгрузился, оседлал Сполоха, попрощался с дружиной и поехал дальше один. Между прочим, когда я проезжал через деревню Смартиган, местные жители глядели на меня вытаращив глаза и выставляли перед собой ладонь с растопыренными пальцами, очевидно, это у них знак для отвращения зла. Когда такое проделал десятый селянин, я не выдержал, схватил его за ворот рубахи, поднял, как следует тряхнул и вежливо спросил, чего это они все на меня так пялятся. И тогда он рассказал страшно занимательную повесть о том, как его земляков долго угнетали вратники, которые потеряли всякий стыд и грабили все более далеких соседей. Так продолжалось до тех пор, пока они не угнали из Сакаджара жеребую арсингуйку. Это последнее преступление, мол, переполнило чашу терпения богов Земли и Неба, и те хотя не желали, как и прежде, влезать в людские дела, тем не менее устроили так, что об этой арсингуйке прознал один жадный рыжий разбойник из Антии. Он собрал большую шайку и вторгся в Ухреллу самой лютой зимой и стал жечь и убивать вратников, разыскивая эту самую арсингуйку. А когда он наконец нашел ее в лагере неподалеку от Смартигана, та уже умерла, хотя и успела ожеребиться. Рыжий разбойник страшно разгневался из-за ее смерти и велел казнить всех пленных вратников. А жеребенка забрал, взяв ему в кормилицы недавно ожеребившуюся кобылу из деревни. И поскольку я здорово походил на рыжего избавителя от вратников, местные селяне смотрели на меня с суеверным страхом, как на человека, близкого к богам. Догадываешься, за кого они меня приняли? – Мечислав хохотнул. – Выслушал я этого балбеса, а потом опустил на землю и спросил, похож ли мой Сполох на описанного им новорожденного арсингуя. Надо было видеть выражение его лица, потому что словами этого не передать. Никогда не наблюдал такой быстрой смены тупого недоумения столь же тупым удивлением и даже разочарованием. Он так и стоял столбом, даже когда я отъехал.

Уже через три дня я добрался до ромейской дороги, что ведет из Элритуны в Рому. Я решил ехать до Ромы, а уже оттуда через Далгул и Хумкат до столицы Самбни Рагнита, а там прямиком в Гераклею. Но в Роме я услышал в одной таверне такое, что заставило меня круто поменять планы похода, но не его цель.

В Роме только и говорили, что о недавней смерти в Тар-Хагарте некоего Николауса Максимиуса, как я понял, тоже писаки и, судя по отзывам собравшихся в таверне, достойного соперника Эпипола. Сам я о нем никогда прежде не слыхивал, но, судя по рассказам, его главное произведение, или по-ромейски magnum opus, называлось «Argentum Martellus», который я про себя стал именовать Серебряным Млатом, а самого Николауса попросту Большаком.

Верный своей клятве, я не перебил Мечислава, хотя так и подмывало заметить, что nomen этого писателя он перевел не совсем верно. Максимий – это отнюдь не Большак (этим словом у вендов, как я понял, называли и старшего сына, и мощеную дорогу), а скорее Наибольший, Наивысший, или, поскольку это все-таки nomen, «потомок величайшего».

В отличие от Мечислава я кое-что слышал об этом писателе. Сын ромея и левкийки (отсюда и странное для ромея имя), он с юности предавался разным излишествам и, хотя Ромея могла предложить по части удовольствий все что угодно, были бы деньги, он отправился искать наслаждений в иные страны. Сколько он их объездил, неизвестно, так как верить ему на слово нельзя (критики отмечали, что в описаниях разных стран он часто дает волю необузданной фантазии), но опыт благодаря своим путешествиям он приобрел богатый, хотя и несколько однобокий. Вот его-то он и воплотил в своих романах, имевших немалый успех среди читателей. Из-за этого успеха ему показалось мало быть просто потомком величайшего, и он самолично присвоил себе когномен Магнус, то есть Великий, а после выхода четвертого романа «In primus ciclus» еще один когномен – Триумфатор, хотя если он и одерживал какие-то победы, то исключительно над женщинами. Что ж, во всяком случае он, в отличие от многих своих соотечественников, не одерживал побед над мальчиками или, во всяком случае, не хвалился ими, что для ромея не считается зазорным. Эти мысли промелькнули у меня в голове за несколько мгновенний; Мечислав успел лишь начать следующую фразу:

– … Говорили, что после его смерти остались многочисленные неизданные сочинения, в частности записки о том, как ведут себя в постели представители разных народов. Услышав такое, я тотчас сообразил, что мимо подобного клада Эпипол ни за что не пройдет, он живо явится в Тар-Хагарт, чтобы опередить других стервятников. И решил, что мне будет гораздо сподручнее прихлопнуть его там, чем в Гераклее, где у него наверняка полно знакомых, которые ополчат против меня всю округу. Поэтому я поехал из Ромы не в Далгул, как собирался вначале, а в сторону Тар-Хагарта. И уже на второй день пути я вспомнил вдруг рассказы наших купцов о заброшенном святилище Свентовита, и мне почему-то захотелось сделать небольшой крюк – прикоснуться на счастье к древним святыням. Ведь мое дело тоже святое, верно? И вот подъезжаю я к святилищу, башню которого еще раньше разглядел с холма за лесом, слезаю с коня и вхожу туда, как и положено, пеш, и тут мне ударила в ноздри такая вонь! Я озираюсь, не понимая, откуда зловоние в заброшенном святилище, и вдруг изо всех щелей полезли, как тараканы, эти желтоперые! И кричат мне…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю