Текст книги "Понятие "революция" в философии и общественных науках: Проблемы, идеи, концепции"

Автор книги: Григорий Завалько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Уровень проникновения автора в сущность исторических событий можно оценить по утверждению, что «конец Русской революции и исчезновение Советской империи оставили после себя пустое место» [526]

[Закрыть].

На мой взгляд, в книге Фюре достигнут абсолютный ноль научности, от которого можно с облегчением начать путь вверх.

Историк (тогда еще советский) Ю. Н. Афанасьев в статье «Современная французская буржуазная историография Октябрьской революции» (1975) справедливо отмечает, что обе крайние точки зрения сходятся в отрицании закономерности и значения реально произошедшей революции октября 1917 года. Революция сводится к роковым случайностям и, в общем, к удачному заговору темных сил, в духе Бёрка. Но что с точки зрения советских историков можно было противопоставить этим крайностям?

Только взгляд, согласно которому революция в России, бывшей страной обычного, но запоздавшего капитализма, начавшись как «буржуазно-демократическая», перерастает в социалистическую. Отсталость оборачивается преимуществом; социалистическая революция в одной стране продолжается строительством социализма в этой стране, а мировая революция откладывается на неопределенное будущее. Фактически это подправленная первая(а не третья) точка зрения, т. е. та сторона взглядов В. И. Ленина, которая в советской науке, окостенев, стала догмой, не подлежащей критике.

Поэтому неудивительно, что в последующем Ю. Н. Афанасьев, из советского историка став антисоветским политиком, плавно сменил первую точку зрения на вторую: неотъемлемой частью идеологической платформы подобных ему либералов-западников уже более 15 лет остается догма о случайности и противоестественности «октябрьского переворота», из-за которого Россия отпала от мировой цивилизации.

Между тем третья точка зрения существует. В России был качественно иной, чем на Западе, капитализм. Его законы не во всем совпадают с законами западного капитализма. Революция, направленная против российского капитализма, была иной, нежели реальные буржуазные и гипотетическая пролетарская революция на Западе. Она ближе к революциям, произошедшим в странах «третьего мира», или вообще однотипна с ними.

Это уже научное исследование, а не идеологический лубок.

Причины отличия капитализма в России от западного ищутся либо в отсталости(докапиталистическом прошлом), либо в зависимости(капиталистическом настоящем).

Соответственно сторонники данной точки зрения в качестве методологии принимают либо концепции модернизации, либо мир-системный подход.

Первые более многочисленны. Сюда относятся работы Т. фон Лауэ – «Революция извне как первая фаза русской революции» (1955), «Сергей Витте и индустриализация в России» (1963) и «Почему Ленин? Почему Сталин? Переоценка русской революции. 1900-1930» (1964); Б. Мура – «Социальное происхождение диктатуры и демократии: роль помещика и крестьянина в создании современного мира» (1960); Л. Кочена – «Становление современной России» (1962) и «Россия в революции. 1890-1918» (1966); Т. Шанина – «Россия как “развивающееся общество"» (1985) и «Революция как момент истины. Россия 1905-1907 >1917-1922» (1986) и др.

Россия к началу XX века была не просто отсталым, а прогрессивно развивающимся («модернизирующимся») обществом. Здесь – расхождение со сторонниками «аномальности» России. Россия не стояла на обочине истории, она интенсивно шла вперед. Главной проблемой являлась индустриализация. Ее успех должен был вывести Россию на более прогрессивный уровень.

До революции 1917 года эта проблема решена не была. Власть оказалась не в состоянии осуществить «революцию сверху». Именно здесь основной пункт расхождения со сторонниками «запаздывания» России. Не мировая война, не субъективные ошибки власти, не фанатизм большевиков – причина революции. Причина – несостоятельность «старого режима» при решении поставленной историческим развитием задачи.

Такова позиция Т. фон Лауэ. Его работы «по существу посвящены вопросу о том, почему оказалось невозможным примирение интересов главных социальных сил русского общества: рабочего класса, крестьянства, буржуазии и царизма. Центральный пункт концепции автора – необходимость быстрой индустриализации России, без которой страна не смогла бы сохранить свой суверенитет по отношению к более развитым капиталистическим странам. Быстрая и действенная индустриализация в условиях самодержавной власти и „…сильной аграрной традиции“ была невозможна. Интенсивное промышленное развитие требовало мобилизации всех ресурсов страны… Необходимо было единое напряженное усилие всей страны, подчинение единой цели и единой дисциплине. Это единство (осуществленное в годы первых пятилеток) было недостижимо в раздираемой противоречиями царской России» [527]

[Закрыть].

«Не прибегая к крайним мерам сталинской эры» (Р.Арон), провести индустриализацию в такой стране, как Россия, невозможно; то, что кажется «крайней мерой» на Западе, здесь – закономерно.

Как пишет английский социолог-крестьяновед Теодор Шанин (р. 1930), «столыпинская программа была “революцией сверху", которую не поддерживал ни один крупный общественный класс, ни одна партия или общественная организация… Столыпину нужно было не только царское благоволение, законодательная поддержка и экономические ресурсы, но что-то вроде опричников царя Ивана Грозного, интеллигентов из „Земли и Воли“, которые “пошли в народ", или же крестьянских сыновей – комсомольцев и чекистов, руками которых осуществлялся сталинский курс 1929-1937 годов… Он даже не понимал, что для совершения революции необходима когорта революционеров» [528]

[Закрыть].

Поэтому, добавлю, реформы Столыпина и нестали революцией «сверху» – смена строя на более прогрессивный не произошла.

Значит, революция «снизу», хоть и являлась опасным лекарством, была закономерна. У историков этой группы видна ориентация не на Бёрка, а на Токвиля. Но признание закономерности революции – начало ее научногоисследования, а не конец. Необходимо понять характер и движущие силы революции.

Характерс этой точки зрения можно определить как «модернизационный».

Наиболее приверженный модернизационной схеме американский историк и социолог Баррингтон Мур-младший (р. 1913) определяет для традиционных обществ три пути модернизации:

– западный: «соединение капитализма и парламентской демократии» через буржуазнуюреволюцию (Англия, Франция, США);

– фашистский, «проходящий в реакционных политических формах» через консервативнуюреволюцию (Германия и Япония);

– «коммунистический» через «крестьянскуюреволюцию, руководимую коммунистами» (СССР и КНР) [529]

[Закрыть].

Это явления одного порядка; первый путь, конечно, предпочтительнее, но не всем по силам.

Взгляды Б. Мура, схожие с рассмотренными выше взглядами Ш. Эйзенштадта, отличаются большей обоснованностью (первичность экономики, а не идей), но вместе с тем меньшим охватом материала. Замечу, что, как во всех модернизационных построениях, развитие в этой схеме сводится к прогрессу. Регрессивный путь нацизма у Мура выдан за вариант прогрессивного, так как тоже ведет к Современности.

В 1980-е годы, когда были написаны книги Т. Шанина, концепции модернизации уже утратили привлекательность. Поэтому он считает задачей историка «не определение законов истории, а анализ заложенных в ней альтернатив» и избегает однозначных выводов. Тем не менее его утверждение, что «первое в мире „развивающееся общество“ – Россия – испытало первую в мире революцию нового типа – революцию, характерную для „развивающихся обществ“» [530]

[Закрыть], вполне категорично и претендует именно на статус закона истории «развивающихся обществ».

Движущей силойтакой революции считается крестьянство. Это обычное отождествление самого недовольного класса с самым революционным. Если неспособность крестьянства создать новый строй признается, то на оценку его революционности все равно не влияет.

Именно крестьяне, с точки зрения Б. Мура, были «тем динамитом», который окончательно взорвал старый порядок. Но крестьянство теряет свою силу вскоре после того, как цель революции – модернизация через индустриальное развитие – достигнута. Оно «аннигилируется», исчезает. Правомерно ли тогда считать русскую революцию крестьянской? «Крестьянская революция» была руководима «коммунистической элитой», утверждает Б. Мур. В итоге революция сводится к смене элит.

Т. Шанин подходит к крестьянскому вопросу иначе. Для него русская революция была не просто крестьянской, но победоносной крестьянской. К 1922 году крестьянство одержало победу, за которую боролось с 1902 года – сначала с самодержавной, затем с большевистской властью: «Далее шел период нэповской России, когда страна стала более крестьянской, чем когда-либо раньше или когда-либо позже» [531]

[Закрыть]. Но где же крестьянская власть после победы революции?

Получается что-то вроде «римской крестьянской революции» С. Л. Утченко. Крестьяне победили, но победу у них опять украли. Разгадку этих повторяющихся краж, очевидно, надо все-таки искать в природе мелкособственнического уклада, не могущего стать господствующим.

Отчаянно ругая марксизм за «крестьянофобскую глупость», Т. Шанин показывает приверженность крайнему крестьянофильству, простирающемуся вплоть до одобрения действий Мао Цзедуна, заменившего в качестве «орудия социалистической трансформации» пролетариат вооруженным крестьянством [532]

[Закрыть], и, конечно, воздерживается от анализа результатов этой замены.

В определении исторической судьбы крестьянства прав Б. Мур. Концепция Т. Шанина любопытна поиском социальной силы (а не политической партии), совершившей русскую революцию в своихинтересах. Вопрос верен, но в рамках «модернизационного» подхода нерешаем.

Основная трудность немарксистских исследований русской революции, состоящая в установлении связи политическогопереворота – взятия власти РСДРП(б) – с социальнымпереворотом, так и не преодолена. Иначе говоря, западным историкам по сей день неизвестно, кого представляли большевики.

Практически никто из них не смог уйти от формулировки, данной еше в 1920-е годы известным англо-канадским историком Джеймсом Мэйвором (1854-1925) в книге «Русская революция»: «Политическая революция была совершена социалистической интеллигенцией, которая захватила власть из рук слишком слабых кадетов; но социальная революция была осуществлена крестьянами и сельскими ремесленниками в тот момент, когда крах самодержавия и провал кадетов оставили Россию без правительства» [533]

[Закрыть].

Единого объяснения революции нет, оно распадается на две нестыкующиеся части. Упор делается либо на роли интеллигенции, что сводит революцию к успешному заговору, либо на роли крестьянства. В последнем случае поиск победы крестьян, неминуемо заканчивающийся ничем, заставляет искать победителей в среде «коммунистической элиты», т. е. опять представлять революцию делом заговорщиков.

Пролетариат никогда не рассматривался немарксистскими историками в роли движущей силы революции. Это понятно: специфика России – в чем угодно, только не в наличии промышленных рабочих. Если признать их революционным классом, исчезнет отличие русской революции от западных. Результат «модернизационного» объяснения революции – колебание между «крестьянской революцией» и «большевистским» (интеллигентским) переворотом – весьма слабая конструкция, если не полный теоретический провал.

Так понимание иной природы русской революции сторонниками «модернизационного» подхода осталось ничем не подтвержденной констатацией, что давало основание советским историкам утверждать, что никакой иной природы русской революции нет.

Причина неудачи – в том, что Россия рассматривалась изолированно от Запада. Отличие искалось внутри России, а не в отношениях России с Западом. Поэтому вопрос о природе общественного строя дореволюционной России и специфике революции может быть действительно решен лишь теми учеными, которые не признают подобной изоляции. За основу объяснения русской революции должно быть взято положение о зависимости России от Запада и необходимости ее преодолеть.

К этому пониманию проблемы приблизился Т. фон Лауэ. Русское общество и русское правительство, по его мнению, «находились под давлением крутого процесса модернизации (навязанного, в конечном счете, извне, безжалостным давлением политики великих держав). В этом смысле русская революция вызвала к жизни новую категорию – революции недоразвитых стран» [534]

[Закрыть]. Такие революции фон Лауэ называет « революциями извне»(Revolution von Aussen).

«Во многих отношениях испытания России в период с 1900 по 1930 годы предвосхитили агонии других народов на окраинах Европы, в Азии, Африке и даже Латинской Америке, у которых под западным влиянием пробудились политические амбиции и которые начали борьбу за самоутверждение. Россия, слабейшая из хозяев Европы, была в то же время сильнейшей среди недоразвитых стран – частью империалистическая, частью зависимая от Запада» [535]

[Закрыть].

Однако Т. фон Лауэ находится в плену концепции модернизации (она во многом возникла под влиянием его ранних работ, вышедших еще до книги Ростоу) [536]

[Закрыть], считая, что именно модернизация, т.е. прогрессивноеразвитие, навязывалась России Западом. Отсюда – присутствующее у Т. фон Лауэ пренебрежение к «расхлябанной» России, поголовно питавшей «стихийную неприязнь и отвращение» к прогрессу, и близкое к расизму подчеркивание роли российских немцев в дореволюционной модернизации этой дикой страны на окраине Европы.

И. Валлерстайн решительно рвет с такими представлениями. Запад навязывает зависимым странам не прогресс, a регресс.Он прогрессирует за их счет. Судьба России должна быть рассмотрена именно в этом контексте.

При возникновении КМЭ Россия оставалась внешней ареной. Московское царство, созданное Иваном Грозным, было одним из многих миров-империй. Первое столкновение этого мира-империи и КМЭ – Ливонская война – закончилось вничью.

«Победи царь Иван – и значительная часть Европы вошла бы в его мир-империю и перестала бы быть капиталистической, как это случилось с Новгородской республикой. Победи Запад – Смутное время скорее всего переросло бы в окончательный распад империи, возникновение слабых государств с последующим включением их в состав периферии. Такова хорошо нам известная историческая траектория Моравии, Речи Посполитой, позднее Китая, империй Османов и Великих Моголов. Периферийное положение в мире-экономике несовместимо с существованием сильного государства. На периферии попросту не хватает ресурсов для поддержания относительно эффективной системы власти. Московия же за XVII век присоединила Сибирь, создала мощную для своего времени мануфактурную промышленность, и это позволило ей при Петре I войти в европейскую геополитику „при шпаге“» [537]

[Закрыть].

Россия была интегрирована в КМЭ в XVIII веке, в период между правлениями Петра I и Екатерины II (это соответствует обычной длительности интеграции) и «дала классический пример не периферии, а именно полупериферии -государства, причудливо сочетающего как черты ядра, так и периферии».

Черты ядра в России Валлерстайн видит «в армии и во всем, что в России с ней связано. В отличие от азиатских империй Россия XVIII-XIX веков контролировала очень серьезный военный потенциал, расположенный вблизи от европейского ядра мира-системы. Россию можно было призвать в качестве решающего союзника во внутриевропейских конфликтах, начиная с Семилетней войны и особенно со времен наполеоновской попытки воспрепятствовать наступлению британской торгово-промышленной гегемонии» [538]

[Закрыть].

Время между правлениями Екатерины II и Александра II характеризуется ухудшением условий обмена между Россией и ядром КМЭ, чреватым сползанием страны на периферию. Оно было предотвращено отменой крепостного права. Последовала попытка сделать Россию развитой капиталистической страной.

«Однако после 1873 года произошло пугающее наложение циклического сжатия КМЭ на внутрироссийский социальный кризис и нарастающее политическое брожение… В России недоставало экономических ресурсов, чтобы следовать курсом Бисмарка, поэтому националистический консерватизм Победоносцева приобрел чисто реакционную окраску. Это вело империю в тупик, чреватый крупным внешним поражением и, вероятно, внутренним взрывом» [539]

[Закрыть]. Реформы Витте и Столыпина – «бюрократически направляемая индустриализация» – не были доведены до конца.

Что же изменилось после 1917 года? По Валлерстайну, ничего или почти ничего. «Катастрофа разрушила социально-политическую систему Российской империи, но отнюдь не КМЭ, блоком которой Россия продолжала оставаться на протяжении всего периода после 1917 года. Ни определенная экономическая замкнутость СССР, ни военное противостояние Западу, ни тем более идеологическая риторика коммунистов не дают оснований считать, что в России была создана принципиально иная, особая историческая система… Ни стремление к имперскому экспансионизму, ни создание системы перераспределения и социальных гарантий для довольно широких категорий населения, ни национализация производства, ни тем более репрессивный режим не выходят за рамки того, что имеется в пределах КМЭ» [540]

[Закрыть].

Получается, что революции не было. Ее вожди «считали, что они возглавили первую пролетарскую революцию в современной истории. Более верно будет сказать, что они возглавили одно из первых и, возможно, наиболее драматическое из национально-освободительных восстаний, происходивших на периферии и полупериферии мира-системы» [541]

[Закрыть].

Так как революции не было, не нужно искать ее движущие силы. Поэтому Валлерстайн более логичен, чем другие историки, подчеркивая непролетарский характер партии большевиков: это была лишь радикальная группа интеллигенции. Чьи интересы она выражала – неизвестно.

Сразу скажу, что для Валлерстайна также почти ничего не изменилось в России и в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Просто «всемирный кризис 1970-1980-х годов поставил под сомнение весь восходящий к Витте и Сталину курс на военно-бюрократическую модернизацию и выявил относительную слабость советского аппарата управления» [542]

[Закрыть].

В 1990-е годы Россия не переходила к капитализму – капитализм в ней уже существовал (поскольку для Валлерстайна любаяэксплуатация в современном мире является капиталистической). Россия переходила к рынку – ее прежний капитализм не был основан на рынке (поскольку для Валлерстайна не имеет значения отсутствие рынка в экономике отдельного общества, включенного в мировой рынок). Контрреволюции тоже не было.

Насколько Валлерстайн прав в оценке России как полупериферийной, зависимой страны, настолько же он не прав, считая революцию лишь восстанием, т. е. действием, не имевшим необратимых последствий.

Все сторонники мир-системного подхода считают Россию полупериферийной страной, но не все согласны с заключительным выводом Валлерстайна.

С точки зрения Кристофера Чейз-Данна, полупериферия мира-системы как ее «слабое звено» – источник прогрессивных изменений. Именно там произошли социалистические революции -в России и Китае. (Практически К. Чейз-Данн передает соответствующие взгляды В. И. Ленина в понятиях мир-системного подхода.) СССР и КНР – социалистические страны.

Но аргументирует это положение он очень странно. При социализме, пишет он, «политика – командная, как и при данническом способе производства, но большое отличие – в том, что принуждение не используется для мобилизации труда и контроль над процессом планирования – демократический. Есть много форм социализма… но ключевое отличие от даннического способа производства – демократическая природа контроля» [543]

[Закрыть]. Несколькими страницами раньше К. Чейз-Данн признавал, что демократии в СССР и КНР нет и в помине. Тем не менее он продолжает считать их социалистическими, а не данническими, как следовало бы по его же логике.

Промежуточная позиция характерна для С. Амина, который как ученый также является сторонником мир-системного подхода. «Неравномерный характер капиталистического развития поставил на повестку дня революцию народов периферии, антикапиталистическуюв том смысле, что она направлена против неприемлемого для масс капиталистического строя… Все революции новейшей истории (Россия, Китай, Вьетнам, Куба, Югославия и т.д.), которые неизменно назывались социалистическими и (по намерению их лидеров) действительно ставили эту цель на деле являются более сложными антикапиталистическими революциями, потому что произошли в слаборазвитых районах мировой системы» [544]

[Закрыть]. Далее, отвергая и тезис о построении социализма в постреволюционных обществах, и тезис об их капиталистическом характере, Амин пишет: «Речь идет о народных национально-освободительных революциях, которые смогли – с различным успехом – преодолеть многочисленные противоречия, открывая одновременно перспективы весьма разноречивых этатистских, социалистических и национально-капиталистических тенденций» [545]

[Закрыть]. Здесь Амин уже покидает почву науки и рассуждает в духе своих политических взглядов, изложенных выше.

Наконец, наиболее разработанная концепция революции в России как революции, направленной против зависимого капитализма, дана в работах Ю. И. Семёнова, особенно в книгах «Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и концепции» (1999), второе издание которой вышло в 2003 году под заглавием «Философия истории. Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней», и «Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного общества» (2001) [546]

[Закрыть]. Эта концепция интегрирует положения, выдвинутые теоретиками «зависимого развития» (в первую очередь Р. Пребишем) в материалистическое понимание истории.

Отечественные историки отрицали и отрицают наличие в России незападного капитализма, упорно держась за тезис о простом отставании нашей страны от стран Запада. Изо всех советских идеологических догм эта оказалась наиболее живучей. Очень четко ее выразил историк Ю. И. Игрицкий в 1984 году: «Идея… временного несовпадения в прохождении одинаковых стадий единого по существу процесса кардинальным образом ломает механистические представления о разъединенности и тем более полярности исторического развития Востока и Запада» [547]

[Закрыть]. То же самое он утверждает в 2000 году, настаивая на наличии в России феодализма и капитализма западного образца и сводя различие к отставанию, а отставание – к влиянию монгольского ига, приведшего к гипертрофии государства [548]

[Закрыть].

Вопреки сказанному Ю. И. Игрицким, механистическим (точнее: метафизическим) является не только абсолютное противопоставление Запада и Востока, как это имеет место в концепциях Н. Я. Данилевского, О.Шпенглера, А. Тойнби и т.д., но и их абсолютное отождествление, выраженное «идеей временнОго несовпадения в прохождении одинаковых стадий».

Лжепатриотические построения историков находили и находят официальное признание. В СССР это диктовалось догмой о начале в 1917 году эпохи перехода от капитализма к социализму и, соответственно, обгоняющем, а не параллельном развитии СССР (если Россия временно отставала от Запада, она может его перегнать); в нынешней России – догмой о ее догоняющем, а не зависимом развитии.

Здесь перед нами встает проблема сущности советского общества. Точки зрения на строй, существовавший во «втором мире», следующие.

Первая.Это было общество, сменяющеекапитализм, посткапиталистическое общество, называемое «реальным социализмом», или, по крайней мере, переход к такому обществу. Революция 1917 года была социалистической и успешной. Строй – закономерный результат революции.

«Неравномерность капиталистического развития при империализме до крайности обостряет все его противоречия. Империализм в то же время связывает воедино экономику отдельных национальных хозяйств, превращая их в звенья одной цепи. Капиталистически-отсталые страны, вроде царской России, получают возможность иного перехода – не следуя старой схеме капиталистического развития – к социалистическому пути… Вот почему буржуазно-демократическая революция в промышленно отсталых странах… может стать непосредственным прологом пролетарской революции. Вот почему в этих странах мы наблюдаем неизбежное перерастание буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую» [549]

[Закрыть]. Цитата взята из брошюры, изданной в 1932 году, но практически то же самое повторялось на разные лады и на разных языках вплоть до конца 1980-х годов. Это позиция всех догматических советских марксистов и просоветских марксистов зарубежных стран. Ее разделяет также часть сторонников мир-системного подхода: К. Чейз-Данн, считающий СССР социалистическим обществом, и С. Амин, считающий его «посткапиталистическим», т. е. переходным, не застрахованным от перерождения, обществом.

Концепция «реального социализма» – бесспорно, идеологический миф. Общество, где начисто отсутствует демократия, не может базироваться на общественной собственности. Революция, не ведущая к социализму, не может быть названа социалистической.

Из посткапиталистического общества люди не бегут в капиталистическое, что особенно хорошо видно на примере разделенных стран (Германии и Кореи). Посткапиталистическое общество не может уступать капиталистическому по уровню жизни. Оно должно обладать привлекательностью для трудящихся капиталистического общества – между тем на Западе с 1950-х годов не было политических сил, выступающих за введение советских порядков, а все сколько-нибудь влиятельные компартии стремились доказать избирателям, что их власть не будет похожа на власть КПСС.

Но никакие факты, даже кризис и последующее крушение СССР не избавили от догматизма сторонников его «социалистичности».

Правда, провозглашение непобедимости «реального социализма» постепенно смягчилось до признания «переходного характера» советского общества. Это утверждал в своей книге «Коммунизм: каково его второе дыхание?» (1990) известный французский марксист Люсьен Сэв; подобные высказывания тогда же можно было встретить у советских авторов [550]

[Закрыть]. Получалось, что социалистическая революция вела к переходному периоду, который не только длился 70 лет, но и не имел, по утверждению Л. Сэза, сущности [551]

[Закрыть].

Налицо согласие с позицией С. Амина, которого до этого в СССР резко критиковали за мелкобуржуазный радикализм.

Развитием того же подхода является группа концепций, согласно которым имел место «социализм не по Марксу», «не тот социализм». К ним следует отнести данное в статье доктора философских наук M. Н. Грецкого (1923-2004) «Был ли социализм?» (1994) определение советского строя как «квазисоциализма», не сумевшего разрешить присущие ему противоречия и потому превратившегося в особую формацию вместо того, чтобы стать первой фазой коммунизма [552]

[Закрыть].

Затем – введенное доктором экономических наук А. В. Бузгалиным и активно используемое его единомышленниками понятие «мутантный социализм» [553]

[Закрыть]. Венгерский историк Тамаш Краус говорит о «государственном социализме» [554]

[Закрыть].

Наконец, доктор философских наук И. А. Гобозов утверждает наличие в СССР «имперского социализма». Под империей он понимает «такое государство, в котором доминирует политическое насилие, что вызвано сочетанием в империи конгломерата различных народов, государств, культур, цивилизаций» [555]

[Закрыть]. Так же обстояло дело и в СССР, хотя неясно, почему культурные различия при отсутствии классовых антагонизмов должны подавляться политическим насилием.

Все авторы убедительны, пока доказывают «не тот» характер социализма. Но почему это социализм? Очевидно, потому что не капитализм. Напомню, что марксизм называет термином «социализм» первую стадию эволюции коммунистического (бесклассового) общества. Социализм несовместим с принудительным трудом и привилегиями верхушки.

Ссылки на «специфику» России бессмысленны, потому что, во– первых, ею можно объяснить все, что угодно, а во-вторых, никакой «специфики» нет: в СССР, Китае, ГДР и на Кубе мы видим один тип общества.

Представления о переходномхарактере советского общества восходят к мыслям, высказанным Л. Д. Троцким в книге «Преданная революция» (1936).

По его мнению, «дальнейшее развитие накопившихся противоречий может как привести к социализму, так и отбросить назад, к капитализму» [556]

[Закрыть]. Борьба развернется между рабочими и бюрократией; победа бюрократии – капиталистическая контрреволюция; победа рабочих – новая революция. Она «не будет социальной, как Октябрьская революция 1917 года: дело не идет на этот раз об изменении экономических основ общества, о замене одних форм собственности другими» [557]

[Закрыть]. Это будет смена политического режима, так как базис советского общества Троцкий считает социалистическим. Отсюда его преувеличенные надежды на новую революцию. Политическая оппозиционность сталинскому режиму сочеталась у него со вполне советским догматизмом. Иной позиции трудно ждать от человека, бывшего до эмиграции в составе нового господствующего класса.

Немного иначе смотрит на революцию троцкист Исаак Дойчер (1906-1967) в книге «Незавершенная революция» (1967). «В 1917 году Россия пережила последнюю великую буржуазную революцию и первую пролетарскую революцию в истории Европы. Обе революции слились воедино» [558]

[Закрыть]. Произошла «буржуазно-социалистическая революция» [559]

[Закрыть]. Советское общество – результат двойной революции. Бюрократия не является классом; она – следствие отсталости России и может быть устранена повышением культурного уровня населения: готовя образованные кадры, «бюрократы готовят своих собственных могильщиков» [560]

[Закрыть]. Это будет завершением революции.

Позиция Дойчера даже более догматична, чем позиция Троцкого. Это «революционизм» (все несоциалистаческие революции – незавершенные), распространенный на Октябрьскую революцию.

Известный советский философ В. А. Вазюлин (р. 1932) в 1992 году предложил более утонченное решение, охарактеризовав советское общество как «ранний социализм», а Октябрьскую революцию – как «раннюю социалистическую». Поражение «раннего социализма» в 1991 году с этой точки зрения – частность, не меняющая общий ход исторического процесса. Необратимый переход к человечества к коммунизму начался в 1917 году и просто оказался более сложным и длительным [561]

[Закрыть].

Как видим, нет такой исторической проблемы, решение которой нельзя имитировать словом «ранний».

В последние годы понятия «ранний социализм» и «ранняя социалистическая революция» пользуются большой популярностью среди умеренно левых идеологов [562]

[Закрыть].

Для объяснения краха СССР В. А. Вазюлин и его последователи выдвинули следующее положение: «Если при капитализме производительные силы опережают в своем развитии производственные отношения, то при социализме производственные отношения опережают развитие производительных сил» [563]

[Закрыть]. То есть в СССР производственные отношения были уже социалистическими, а производительные силы – еще нет. Их победой объясняется контрреволюция. Если вспомнить, что производительные силы – это люди, взятые как участники производства, то мы увидим под наукообразной словесной оболочкой широко распространенную в советское время идеологему: строй у нас хорош, а люди – плохи. Люди несут в себе «родимые пятна» капитализма, поэтому коммунизм еще не построен. После 1991 года эта идеология получила развитие: «родимые пятна» капитализма были настолько сильны, что социализм потерпел поражение. Для носителей этой идеологии всегда существуют отдельно строй и отдельно «негативные явления». Признание того, что эти явления вытекают из сущности строя, для них немыслимо, так как убивает их идеологию.