Текст книги "Парижане. История приключений в Париже"

Автор книги: Грэм Робб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

К ночи, о которой идет речь, лейтенант уже провел в Париже почти две недели вдали от своей семьи и товарищей. Он не продвинулся вперед в решении вопроса о субсидии на посадку тутовых рощ, хотя он получил несколько полезных идей на тему административной реформы. Он почувствовал необходимость развлечься. Он прошел мимо Пале-Рояля и Королевской библиотеки к обсаженным деревьями бульварам и театру, где актеры Театра итальянской комедии исполняли свои комические оперы. «Итальянцы» были популярны у любителей легкой музыки и юмористических намеков, а также у джентльменов, ищущих спутниц на одну ночь, которые ценили удобную возможность искать дам, уже ранжированных по цене – от дорогих балконов до дешевых амфитеатров.

В тот вечер в программе была оперетта на историческую тему под названием «Берта и Пепин». Сюжет должен был всколыхнуть воображение честолюбивого молодого офицера. Поступками поразительной храбрости миниатюрный Пепин ле Бреф производил впечатление на солдат, которые дали ему прозвище Коротышка. Он был настолько искусен в политике, что его сделали королем франков, и папа в Сен-Дени возложил на него корону. Заключив своего брата в монастырь, король Пепин покорил готов, саксов и арабов и победным маршем перешел через Альпы в Италию. Скорее Пепин, нежели его сын Карл Великий, был первым правителем европейской империи.

В основе оперетты лежала любовная интрига, имевшая место в жизни Пепина. Неосторожно женившись на властной женщине, притворившейся Бертой из Ла-она, Пепин случайно встречает настоящую Берту в лесу неподалеку от города Ле-Ман. Большеногая Берта (так ее называли из-за ее изуродованной стопы) поклялась никогда не открывать свое истинное лицо, за исключением случая, когда необходимо сохранить девственность. Угрожая лишить ее невинности, Пепин узнает, что она его настоящая королева, и парочка возвращается с триумфом в Париж. Главное, что интересовало публику, озабоченную главным образом сексом, было преследование хромоногой девушки коротышкой королем, воспылавшим к ней страстью.

К концу спектакля молодой лейтенант находился в состоянии волнения, которое легко можно было себе представить. Вечер еще не закончился, и все люди вокруг него возбужденно разговаривали о предстоящей ночи. У него не было желания оказаться в веселой компании, и все же мысль об ужине в одиночку в отеле «Шербур» была невыносима. Он вышел из театра и поплотнее закутался в свою шинель, так как по бульвару дул зимний ветер. Вокруг спешили люди и экипажи, словно день только начался. Побуждаемый внезапным решением, он направился по улице Ришелье к галереям и пассажам, где каждую ночь в свете тысячи ламп разыгрывались драмы.

Приблизительно через час он возвратился в свою комнату под номером 9 в отеле «Шербур». На этот раз он был не один. Когда его гость ушел, он сел за стол, чтобы записать свои наблюдения в большой тетради. Он так и не закончил рассказ, но в дальнейшем продолжал вести свою тетрадь, наверное, в том числе и потому, что ей он доверил событие, имевшее такое большое значение в его юной жизни.

Спустя годы, когда его жизни угрожала опасность, он положил эту тетрадь в картонную коробку, обернутую серой бумагой, и распорядился отправить ее своему дяде на хранение. По счастью, рукопись сохранилась. Столько людей посещали Пале-Рояль, и столь немногие оставили более или менее честные рассказы о том, что они там делали, что ценность рукописи как исторического документа сильно перевешивает ее биографическое значение.

«Четверг, 22 ноября 1787 г. Париж, отель «Шербур».

Я вышел из итальянской оперы и отправился гулять по улицам Пале-Рояля. Взволнованный сильными чувствами, характерными для моей души, я не ощущал холода. Но когда мое воображение остыло, я почувствовал зимнюю погоду и нашел себе укрытие от нее в галереях.

Я стоял на пороге перед железными воротами, когда мой взгляд упал на существо женского пола. По времени суток, покрою ее одежды и ее чрезвычайной молодости я без колебаний заключил, что она проститутка.

Я посмотрел на нее, и она остановилась, но не с тем воинственным видом, какой бывает у других; выражение ее лица абсолютно соответствовало ее внешнему виду. Я был поражен этим совпадением стиля и поведения. Ее робость придала мне смелости, и я заговорил с ней – я, который чувствовал острее других мужчин низость ее профессии и который всегда считал себя запятнанным одним лишь взглядом одной из подобных особ… Но ее бледность, хрупкое телосложение и мягкий голос заставили меня действовать без промедления. Я сказал себе, что либо эта женщина будет мне полезна в наблюдениях, которые я хочу сделать, либо она просто дура.

– Вы, должно быть, очень замерзли, – сказал я. – Как вы можете заставлять себя гулять по этим улицам в такую погоду?

– О, месье, надежда подгоняет меня. Я должна закончить свою вечернюю работу.

Бесстрастная манера, с которой она произнесла эти слова, и ее спокойствие при ответе на мой вопрос вызвали у меня симпатию, и я пошел рядом с ней.

– На вид вы такая хрупкая, – заметил я, – и я удивлен, что вас не тяготит это занятие.

– Но, месье, нужно же чем-то заниматься!

– Может быть, и так, но разве нет занятия, более подходящего для вашего здоровья?

– Нет, месье, нужно зарабатывать на жизнь.

Я был рад, что она, по крайней мере, отвечала на мои вопросы. Ни одна из моих предыдущих попыток не имела такого успеха.

– Чтобы так мужественно переносить холод, как вы, нужно быть родом из северных краев.

– Я родом из Нанта в Бретани.

– Я знаю эти места… Вы должны оказать мне любезность, мадемуазель, и рассказать о том, как вы потеряли девственность.

– Один офицер отнял ее у меня.

– Это вызывает вашу злость? – спросил я.

– О да, в этом вы можете быть уверены.

Когда она произносила эти слова, ее голос приобрел очарование и силу, которые я раньше не замечал.

– Будьте уверены в этом, месье. Моя сестра сейчас хорошо устроена; нет причин, чтобы и со мной не произошло то же самое.

– Как вы попали в Париж?

– Офицер, который опозорил меня и которого я ненавижу всем своим сердцем, бросил меня. Я была вынуждена бежать от гнева моей матери. Появился другой мужчина. Он привез меня в Париж, где покинул меня. Его преемником стал третий, с которым я прожила эти три года. И хотя он француз, служебные дела позвали его в Лондон, где он и находится сейчас… Давайте пойдем к вам.

– Но что мы там будем делать?

– Пойдемте, месье, мы согреемся, а вы получите удовольствие.

Меня не мучили угрызения совести. Я так спровоцировал ее, что она не убежала, когда я сделал ей предложение, которое собирался сделать; моей целью было выдумать честные намерения, которые, как я хотел доказать ей, я не вынашивал…»

В этом месте лейтенант отложил перо в сторону. Без сомнения, остальная часть вечернего приключения едва ли подходила прозаическому стилю, которому он научился в сентиментальных романах. И наверное, по мере того, как он писал и запутывался в своих фразах, он понял, что в своей пьесе главное действующее лицо – не он и в этой тяжелой профессии кроется больше, чем он предполагал.

Наблюдатель был замечен и просчитан задолго до того, как он сделал первый шаг. Она уже видела молодого человека в толпе в его синем мундире, стеснительного и гордого, не столь изящного, каким бы ему хотелось быть, и явно не парижанина. Свое целомудрие он нес, как рекламный щит. Такой мужчина оценил бы робкую юную проститутку, обладающую чувством собственного достоинства в своем затруднительном положении и готовую поддержать разговор на улице. Ему была нужна женщина опытная в искусстве любви, которая дала бы ему почувствовать, что это он ведущий в танце и учит ее всему.

Лейтенант переменил неловкое положение на стуле. В Пале-Рояле действительно надо было еще многому научиться. Своими действиями он показал больше, чем словами, что он получил пользу от уроков: слишком много времени ушло на совершенствование тактики и подготовку почвы. Он превратил потерю своего целомудрия в кампанию, тогда как на нее ушло всего несколько франков и пять минут времени.

* * *

Он остался в отеле «Шербур» еще на несколько недель. В каком-то смысле это была бесполезная поездка. Ему не удалось добиться субсидии на посадку тутовых рощ, что казалось ему предсказуемым исходом в городе лавочников и развратников. Он написал несколько писем и первый абзац по истории Корсики: «И хотя я едва достиг возраста (здесь в рукописи пробел), я испытываю воодушевление, которое более зрелое изучение людей часто вырывает из сердца». Несомненно, он лучше узнал достопримечательности Парижа, но больше никаких записей о своих наблюдениях он не оставил. Если бы он вернулся в итальянскую оперу в декабре, то увидел бы «Испытание любви, или Женщина-невидимка», а не «Английского пленника», премьера которого состоялась через два дня после того, как он поднялся на борт корабля, отплывавшего в Монтеро в канун Рождества. Возможно, он также возвращался в Пале-Рояль, но толпа людей была такой плотной, а очаровательная девушка из Бретани редко испытывала недостаток в клиентах. Маловероятно, что он еще хоть раз видел свою первую любовницу.

Сама женщина известна нам только по рассказу лейтенанта. Даже такое небольшое количество подробностей необычно. Официальная статистика показывает, что из двенадцати тысяч семисот парижских проституток, знавших место своего рождения, пятьдесят три приехали из той части Бретани, что и она. Но к цифрам не прилагаются никакие имена, кроме обычных прозвищ – Жасмин, Абрикос, Змея, Инженю и т. д. Нет ничего, что подтвердило бы ее рассказ о том, как она была опозорена и брошена. Возможно, ее спутник – если таковой существовал – возвратился из Лондона и спас ее из Пале-Рояля. Или, быть может, подобно жене бальзаковского полковника Шабера, ее подобрали в галереях, усадили в экипаж и поместили в первоклассную гостиницу. Два года спустя после приезда молодого лейтенанта, когда Пале-Рояль стал центром революционной деятельности, она, возможно, присоединилась к своим «сестрам по оружию» на историческом митинге у фонтана, когда «юные леди из Пале-Рояля» поклялись обнародовать свои обиды и потребовать справедливого вознаграждения за свои патриотические труды:

«Союзники изо всех уголков Франции, собравшиеся в Париже, не имеющие причин жаловаться на нас, сохранят приятные воспоминания о том, на что мы шли, чтобы оказать им радушный прием».

Ее положение было лучше, чем положение других проституток в других частях города, и могло помочь ей пережить эти тяжелые годы. Когда Франсуа-Рене де Шатобриан вернулся из ссылки в Англию в 1800 г. и проехал по разоренным землям мимо безмолвных церквей и чернеющих фигур в заброшенных полях, он был поражен, обнаружив, что в Пале-Рояле по-прежнему звучит веселье. Маленький горбун стоял на столе, играл на скрипке и пел гимн генералу Бонапарту, молодому первому консулу Французской республики.

 
Своими достоинствами и обаянием
Он заслужил быть их отцом!
 

Если на момент встречи с лейтенантом ей было восемнадцать, то тогда она бы приближалась к концу своей профессиональной карьеры. (Большинство парижских проституток были в возрасте от восемнадцати до тридцати двух лет.) После революции жизнь стала тяжелее. Всякий раз, когда генерал Бонапарт посещал Театр Франсе и оставлял свою карету у Пале-Рояля, солдат посылали «чистить» бордели, чтобы первый консул не подвергся приставаниям, которые привели бы его в замешательство. Еще позже, когда молодой лейтенант уже завоевал пол-Европы, женился на австрийской принцессе и сделал свою мать самой богатой вдовой Франции, проституток из Пале-Рояля стали штрафовать, сажать в тюрьму, подвергать медицинским осмотрам или отправлять с позором в их родные провинции.

Но даже Наполеон Бонапарт имел маленькое влияние на «столицу Парижа». Если верить одному английскому путешественнику, Пале-Рояль остался «водоворотом разгульной жизни, затянувшим в себя многих молодых людей». Его слава распространилась по всей империи и за ее пределами. В глубине России казаки говорили о нем как о легендарном месте, и, когда армии с востока пересекли границы рушащейся империи, офицеры вдохновляли своих солдат рассказами о Пале-Рояле, утверждая, что, не увидев этого дворца распутства и не вкусив его радостей, ни один человек не может называть себя мужчиной или считать свое образование законченным.

Человек, который спас Париж

1

Хотя это произошло в городе, каждая извилистая улочка и закрытое ставнями окно которого могли рассказать свою историю, можно было ожидать, что цепочка катастрофических событий, начавшихся 17 декабря 1774 г., оставит долго не стирающийся след в истории Парижа. На протяжении нескольких лет они угрожали затмить все войны, революции, эпидемии чумы и случаи массовой резни, которые когда-либо омрачали двадцать квадратных километров, расположенных между Монмартром и улицей Монтань-Сент-Женевьев. И все же прошло почти двести лет с того момента, когда историк хотя бы упомянул о них. Возможно, это окажется уроком: так много людей предпочли жить в городе, который поэты обычно называли адом, потому что он предлагал бесценный дар забвения. Бесконечная парижская суета унесла с собой все, подобно дождю, который смыл отбросы ста тысяч домов в Сену.

Первый признак чего-то нехорошего появился в субботу днем, за неделю до Рождества 1774 г. Главные таможенные ворота на южной окраине города были, как обычно, запружены транспортом. Париж наполнял свои рынки и магазины для предстоящего праздника, и даже в конце года путешественники вынуждены были долго ждать, прежде чем им удавалось войти в этот ад и начать окончательный спуск к шпилям, скрытым за завесой дыма.

Таможенники взимали плату за все, что попадало в город. Каждое транспортное средство, пассажир и предмет багажа должны были быть обысканы с целью «не пропустить любую вещь, запрещенную указом короля». Торговцы вразнос и молочницы, усталые пешие крестьяне, тянущие ручные тележки, груженные зимними овощами, обляпанные грязью пассажиры из направляющегося на север дилижанса – все они были вынуждены ждать в общей очереди.

Некоторые из них сидели в саду близлежащей мельницы и пили не облагаемое акцизом вино; другие стояли у заграждения и обменивались новостями и сплетнями. В тот день собралась группа людей, чтобы наблюдать за разгрузкой винных бочек с телеги. Колесный мастер нагревал кузнечный горн, чтобы починить сломанную ось. Возчик, который выехал из Орлеана еще до зари, попал в большую яму на дороге на последнем отрезке пути до Парижа. В любом другом месте во Франции выбоина на дороге – даже такая глубокая, что в ней могла бы утонуть лошадь, – осталась бы незамеченной, но эта яма появилась внезапно на большой дороге, ведущей на юг, в Орлеан. В далекие времена, когда Париж был небольшим городом, расположенным на острове посреди реки Сены и застроенным хижинами, по дороге курсировали быстроходные колесницы галлов, и, двигаясь по этой же великолепной улице, легионы Лабиена (Тит Лабиен – древнеримский полководец, легат Юлия Цезаря во время Галльской войны. – Пер.) нанесли сокрушительное поражение армиям племени паризиев в 52 г. до н. э. Теперь, в 1774 г., это был самый оживленный отрезок дороги в королевстве. Иногда, когда движение не задерживалось домашним скотом, более десяти транспортных средств проходили через таможню за час.

Огромное значение для всех очевидцев события имело то, что эту часть дороги называли улицей Денфер, Адовой улицей (Rue d’Enfer). Никто не знает, как эта улица получила свое зловещее название. Возможно, изначально это было галльское слово, означающее «ярмарка», или оставшееся в языке словесное обозначение чего-то сделанного из железа – быть может, ворот, которые отмечали границу города. Многие говорили, что эта улица известна как Адова, потому что в этом квартале раздавалось много криков и ругани, но другие замечали, что тогда такое название должны были бы носить почти все улицы Парижа. Третьи, веря в то, что названия говорят о будущем и прошлом, связывали его с древним пророчеством, которое гласило, что однажды все храмы, таверны, монастыри и еретические школы Латинского квартала поглотит бездна преисподней. Однако образованные люди предпочитали более научное происхождение названия:

«Этимологи утверждают, что во времена римлян улица Сен-Жак называлась Via Superior («верхняя дорога»), тогда как эта улица, располагаясь ниже, носила название Via Inferior или Infera. Путем искажения и сокращения название превратилось в Enfer»[1]1
  Урто, Магни. Исторический словарь улиц Парижа и его окрестностей. Париж, 1779– Это своеобразное объяснение уже не считается достоверным, и происхождение названия улицы в настоящее время официально «неясное».


[Закрыть].

Около трех часов дня толпящиеся у таможенного шлагбаума люди увидели зрелище, которое могло бы решить вопрос раз и навсегда: крыши зданий Парижа слегка изменили угол наклона по отношению к горизонту. Мгновением позже раздался звук, будто делает вздох и потягивается великан. Скот, который проходил через ворота, охватила паника, и животные стали пятиться к шлагбауму. Все увидели бегущего мужчину, на голову которого был натянут капюшон. Позади него на дороге вздымалось облако, а дома, расположенные за улицей Денфер, внезапно стали видны. Вдоль восточной стороны самой улицы Денфер, протянувшись к центру Парижа, как оказалось потом, на четверть мили, разверзлась трещина и поглотила все дома.

Как и ожидалось, расщелина была названа «вратами ада», и ввиду случившегося только самый педантичный этимолог мог бы сомневаться в поистине сатанинском происхождении названия этой улицы.

2

Спустя чуть более двух лет после случая на улице Денфер по улице Гренель через предместья Сен-Жермен двигался, колыхаясь, портшез с роскошной обивкой. Ночью выпал небольшой дождь и превратил песчаные улицы в грязь. Новый инспектор каменоломен спешил на свою первую условленную встречу. Он глядел в окошко заляпанного грязью паланкина, вспоминая дни, когда он ходил по аристократическому предместью пешком. Он изучал эти великолепные фасады, останавливаясь, чтобы зарисовать фриз или круглое окно, поражаясь, как архитектор сумел изогнуть конюшни и служебные помещения в ромбовидную фигуру и создать двор, достаточно широкий для того, чтобы любой гость оробел, прежде чем доберется до парадного входа. Он делал наброски карнизов и портиков, на которые брызгала вода, льющаяся из пастей медных дельфинов, под высокомерными взглядами привратников, одетых по-королевски.

Для Шарля-Акселя Гийомо, взгляды которого нам известны по его многочисленным памфлетам и характер которого является в некоторых отношениях ключом к последующим событиям, Париж всегда был городом закрытых дверей. Его гербом – а это был корабль с девизом, позаимствованным у старинной корпорации лодочников Сены: Fluctuat пес mergitur («Зыблем, но не потопйм») – вполне могли быть ворота вместо корабля: прочная преграда из дуба и железа с девизом из «Ада» Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

Когда он был молодым архитектором в Риме, его не раз с улицы затаскивал к себе какой-нибудь аристократ, который хотел показать профессиональному взгляду художника сокровища, которые скрывались за осыпающимся фасадом. В Париже человека, который просил разрешения войти, чтобы рассмотреть шедевры домашней архитектуры, но у которого не было необходимого – титула и пары белых манжет, – надменный слуга с благословения своего хозяина без разговоров прогонял. Иногда он видел смешную маску из румян и свинцовых белил, насмешливо улыбающуюся из верхнего окна.

Италия доказала свое превосходство, объявив художественные конкурсы для всех народов Европы и наградив его, Шарля-Акселя Гийомо, призом Рима в области архитектуры, когда ему было всего двадцать лет. Хотя его родители были французами, случайное рождение в Стокгольме, где его отец торговал, лишили его права на любую стипендию, которую могли получать французы. Он был вынужден пробивать себе дорогу из безвестности лишь с помощью таланта и решительности. Его иностранное происхождение, по крайней мере, оградило его от нелепой заносчивости, которая заставляла французов полагать, что собор, который нужно было подпереть, как разваливающийся сарай, не уступает греческому храму. Не было простым совпадением то, что его архитектурные изыскания лучше всех оценил человек, который был вынужден жить в изгнании. «Ваши наблюдения доставляют такое же удовольствие, сколь они поучительны, – написал ему Вольтер в письме. – Мне по-прежнему интересен Париж, как могут быть интересны старые друзья, которых любишь со всеми их недостатками, – город с кривыми улочками, рынками посреди дороги, домами и даже фонтанами без воды! Утешительно знать, что монашеские ордена имеют необходимую для них территорию. Без сомнения, все наладится в течение следующих пяти-шести веков. А тем временем я желаю вам успеха, которого заслуживает ваш огромный талант».

Портшез обогнул зеленые от тины стены церкви Сен-Сюльпис и стал подниматься вверх по улице Турнон к Люксембургскому дворцу. Это не было частью Парижа, в которую он лично сделал заметный вклад, и он мог почувствовать негодование при виде явных дефектов некоторых памятников. На этой поздней ступени его карьеры работой, принесшей ему самую большую выгоду, было ухаживание за мадемуазель Ле Блан, чье бесспорное очарование заключалось в том, что она была дочерью главного архитектора города. Даже будучи зятем господина Ле Блана, Гийомо изо всех сил старался сделать себе имя. Он уже построил несколько роскошных загородных домов в провинциях и аббатство на развалинах монастыря в Везелее, но в Париже он был известен главным образом как архитектор казарм. Его талант поддерживать вычурную работу других людей принес ему немалые, но бесславные заказы.

Он женился на мадемуазель Ле Блан шестнадцать лет назад. Теперь, когда ему было хорошо за сорок, это был высокий мужчина с каменным лицом и головой, которую легко можно было назвать черепом. Он носил парик, сильно сдвинув его назад, наверное, для того, чтобы продемонстрировать в полной мере свой высокий лоб. Эффект был несколько отталкивающим, но при определенном освещении можно было увидеть намеки на робость и угрюмость, навевающие мысли о глубоких и частых раздумьях и даже определенном благородстве духа, которое нуждалось только в признании, чтобы расцвести. Его душевные волнения были скрыты слишком глубоко, чтобы их можно было разглядеть, и он редко выражал их, за исключением изданных в печатном виде. У него имелись две дочери, несколько протеже и могущественные связи, и он не видел необходимости иметь друзей в профессиональной сфере.

Даже в этот день, открывавший новый этап в его жизни, Шарль-Аксель Гийомо был больше задумчив, чем взволнован. Он был полностью готов к тому, что его планам будут мешать недалекие люди и скромные бюджеты. «Несчастлив творец, – написал он, – так как даже еще до того, как его идея достигнет совершенства, она искажается невежеством и завистью». Он уже набросал план разгромного памфлета «О вреде, причиняемом архитектуре невежественными и чрезмерными нападками на расходы на строительство общественных памятников» и испытывал не только воодушевление при мысли о должности, которую собирался принять. Дурным знаком было то, что портшез поставили на землю в конце улицы Вожирар. Что-то впереди мешало движению. Король назначил его на должность 4 апреля. Благодаря невероятной медлительности министерства сейчас было уже 24 апреля, и ему явно было суждено опоздать на свою первую встречу.

Его цель состояла в том, чтобы исследовать место обрушения, которое произошло в 1774 г., и оценить надежность работ, выполненных одним из королевских архитекторов месье Дюпоном. На следующий день после открывшихся «врат ада» на улице Денфер Дюпон лично спустился в расщелину на глубину двадцати пяти метров. При свете факела он увидел коридор, протянувшийся на север вдоль улицы по направлению к Сене. Оказалось, что это древняя каменоломня, вырытая горняками, которые ничего не знали об искусстве ведения земляных работ. В нескольких местах коридор перегораживали обвалы, которые образуются, когда свод подземного коридора проваливается. По мере насыпания камней в сводчатое пространство образуется конус из булыжников, который поднимается вверх. Округлую верхушку груды камней, известной как cloche[2]2
  Колокол (фр.).


[Закрыть], обычно можно увидеть только тогда, когда карстовую воронку пробивают и когда любое строение, выглядевшее прочным, внезапно исчезает с поверхности земли.

Стены из булыжника укрепляли каменщики, которые висели на длинных канатах. Только один человек упал вниз, но, проведя три часа в темноте, в течение которых он воображал себе то, что в принципе не могло существовать, он был поднят наверх с помощью лебедки и через несколько дней поправился. Улица была вновь открыта для проезда транспорта через поразительно короткое время, и Дюпон получил поздравления с быстро сделанной и эффективной работой. Новый «Словарь города Парижа» посвятил ему специальный раздел, используя слова, которые кому-то могли показаться неумеренными:

«Такие люди, как господин Дени [они имели в виду Дюпона], являются драгоценным даром для общества. На своем примере он доказал, что неустрашимость при защите граждан – прерогатива не только военных и что другие люди тоже готовы ступить в провал, чтобы сохранить жизнь своих соотечественников».

Там, где кончалась улица Вожирар, площадь, в которую вливалась протянувшаяся от Сены улица Ла-Арп, была заполнена экипажами. Улица Денфер была перекрыта полицией, и даже портшез не смог бы проникнуть за кордон. Шарль-Аксель вылез из портшеза и стал протискиваться сквозь толпу. В месте слияния улиц Сен-Гиацинт и Денфер он показал жандарму копию королевского указа. В нем говорилось, что «господин Гийомо» должен «посетить и провести разведку в каменоломнях, вырытых в городе Париже и прилегающих районах, чтобы составить заключение о масштабах вмешательства и проведения раскопок, которые могут нанести вред прочности фундаментов зданий». Жандарм убедился, что у господина имеется соответствующий мандат – он был одет в вышитый сюртук и источал приятный цветочный запах, – и провел его за заграждение.

Несколько человек собрались на восточной стороне улицы, как раз напротив монастыря Фойан-дез-Анж-Жардьен. Любому человеку, обладай он опытом Гийомо, не нужно было спрашивать, что произошло. В воздухе висел слабый запах, который он сразу же узнал: словно впервые за много веков открылась дверь погреба. Стены вдоль улицы, казалось, были целы, но на другой стороне от ворот просевшие фасады из крепких стеновых блоков были безошибочным признаком. Он вошел во двор и увидел аккуратную карстовую воронку диаметром около шести метров. Подойдя к ее краю, он стал всматриваться вниз. Он оценил глубину провала – пять метров. Сам провал мог протянуться еще на двадцать – двадцать пять метров.

И только когда он увидел инженеров, с которыми договорился встретиться на месте более раннего провала, его поразило значение новой карстовой воронки. Она появилась по крайней мере на километр ближе к центру Парижа, чем провал, появившийся в 1774 г. Это был не какой-то щебневый район, застроенный лачугами и ветряными мельницами, у таможенного шлагбаума; это был сам Париж с его памятниками и шпилями. Оттуда, где стоял, он мог увидеть купол церкви Валь-де-Грас, башни полудюжины церквей и дальше вниз по улице, на границе старой Римской дороги – купол Сорбонны и башни собора Парижской Богоматери.

Возможность провала улицы Денфер под землю была поразительна сама по себе, не говоря уже о том, что геологические породы под улицей дождались, так сказать, того самого дня, когда он занял должность инспектора каменоломен. Суеверный человек мог бы вообразить, что эти проволочки со стороны министерства были подстроены какой-то неизвестной силой, а постепенное развитие трещины и провал каждого последующего пласта были приурочены к тому, чтобы вызвать катастрофу 24 апреля 1777 г. Но Шарль-Аксель Гийомо прожил в Париже достаточно долго, чтобы знать, что совпадения случаются каждый день. Источник его волнения был скрыт внутри, в памяти о тех долгих годах, когда его талант задыхался в заточении. Он стоял на краю дыры и, видя быстро падающие в темноту камни, размышлял о зияющей ране в основании города, подобно исследователю, пристально вглядывающемуся в берега нового материка.