Текст книги "Парижане. История приключений в Париже"

Автор книги: Грэм Робб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Робб Грэм
Парижане. История приключений в Париже

Отзывы о книге

Посвящаю своим родителям, Гордону Джеймсу Роббу (1921–2000) и Джойс Робб, урожденной Голл

Уникальная книга, читая которую испытываешь наслаждение. Это туристический путеводитель и исторические хроники под одной обложкой.

Джей Фриман, Booklist

Опытный гид и обаятельный спутник, Робб приглашает нас на познавательную и увлекательную прогулку сквозь века… Робб знает Париж как никто.

Алан Кейт, Cleveland, сот

Душа Парижа – это его истории. Робб рассказывает их по-своему, блистательно.

Christian Science Monitor

Робб пишет легко, искренне, с неповторимым чувством юмора.

Дуайт Гарнер, New York Times

Грэм Робб возвращает Франции и французам волшебное обаяние. Благодаря его выдающемуся дару рассказчика и познаниям в истории «Парижане» – это кладезь чудесных новелл об известных людях в реальных декорациях.

Кристофер Лайдон

Удостоенный наград биограф, историк и страстный франкофил, Грэм Робб дарит нам очаровательно живой, потрясающе выписанный, запечатленный в мгновениях портрет сказочного города.

Саки Говард, Bookpage.com

Пестрые хроники Города Света, составленные Роббом, – это не история народа и не история королей. Это многоцветная картина, созданная воображением жителей столицы и ее визитеров, в которой смешались все: Пруст и Помпиду, Гитлер и Наполеон, архитекторы и представители богемы, алхимики и проститутки.

Books Briefly Noted, The New Yorker

Используя приемы беллетристики, Робб создает из реальных персонажей художественные образы – и все ради удовольствия размышлять о Париже. Это удовольствие он дарит читателю… На восхитительной картине Парижа, написанной им, запечатлены живые лица прошлого, настоящего и даже будущего.

Бренда Уайнэппл, New York Times Book Review

Увлекательнее, чем у Эдуарда Моргана Форстера.

Джоффри Нюрнберг, San Francisco Chronicle

«Парижане» Грэма Роба – карнавальная сага. И если вам случится читать ее в апреле, то на память обязательно придет старая песня Телониуса Монка. Ее слова «очарование весны» обретут истинный смысл.

Дэвид О'Нилл, Bookforum

Робб называет свою последнюю работу «приключенческой историей», и неспроста. Он не традиционный биограф. Он приглашает читателя в головокружительное путешествие по четырем векам парижской истории, потому что, будучи прекрасным историком, является также чертовски талантливым рассказчиком. «Парижане» написаны живым языком, и в то же время это кропотливая исследовательская работа. Робб не просто настоящий историк, он энтузиаст своего дела.

Book of the Week, Daily Mail

Робб пишет чудесно. У него дар новеллиста перевоплощаться в своих персонажей… Удивительно занимательная книга.

Scotsman

В Грэме Роббе многое от архитектора. Он создает масштабные, объемные работы, но в то же время уделяет большое внимание деталям… «Парижане» поражают точностью языка, вдохновенным замыслом и его реализацией… это ценное пополнение в каталоге писателя, которого можно назвать самым оригинальным и успешным автором литературы нон-фикшн его поколения.

Sunday Herald

Интересно и увлекательно… Робб воображает, описывает и расцвечивает чудесные парижские виньетки.

Financial Times

После огромного успеха своей предыдущей книги «Открытие Франции» Робб возвращается в столицу и показывает нам, что Эйфелева башня, Лувр, парижские кафе и Монмартр – это всего лишь декорации для странных, разрозненных, окутанных атмосферой тайны и магии фрагментов истории. В каждой главе есть свой сюрприз. Это яркая, написанная богатым языком, затягивающая с головой, искренняя и познавательная книга… Я всегда считал, что хорошо знаю Париж, но Грэм Робб заставил меня с ужасом осознать, что я едва ли понимал, каков он на самом деле.

Руперт Кристиансен, Book of the Week, Sunday Telegraph

Настоящая сокровищница парижских историй… Никогда прежде Париж не был настолько пленительным.

Psychologies

Как и несметное число его предшественников, Грэм Робб начинает свою книгу с констатации печального факта – бурная история Парижа настолько богата и насыщенна, что полностью описать ее не представляется возможным. Надо отдать ему должное, он и не пытается это сделать. С присущей ему изобретательностью, продемонстрированной в его предыдущих книгах о Франции (особенно стоит отметить недавний бестселлер «Открытие Франции»), он решает рассказать историю этого города с 1750 года до наших дней через серию рассказов, основанных на реальных событиях из жизни самых разных людей – прелюбодеев, полицейских, убийц, проституток, революционеров, поэтов, солдат и шпионов. Его цель – показать лицо города… Главный трюк, который удается провернуть Роббу, – это сделать знакомый нам город настолько непривычным во всех отношениях, что мы открываем его для себя заново. И в этом плане он отлично справляется с задачей – подарить себе и читателю обновленное «удовольствие размышлений о Париже».

Observer

Робба отличает прекрасный литературный стиль – сказочно волшебный.

Daily Express

Если наслаждение историей сродни для вас обнаружению крошечного ресторанчика только для своих, то рассказы о том, что фосфор открыл алхимик-любитель, искавший философский камень в собственной моче, что Мюрже шпионил для Толстого и что под Нотр-Дамом скрыты языческие алтари, придутся вам по вкусу.

Evening Standard

Отъезд

К тому времени, когда я попал в Париж, Бастилия уже перестала существовать. На карте, предоставленной туристическим агентством, фигурировала «площадь Бастилии» в восточной части города, но, когда я вышел из метро на станции под названием «Бастилия», то не увидел ничего, кроме уродливой зеленой колонны. Не осталось даже следа развалин. На основании колонны стояла дата, написанная жухлыми золотыми буквами: «июль 1830 г.», и имелась надпись, восхваляющая граждан, отдавших свою жизнь ради защиты «общественных свобод». Французская революция, как мне было известно, произошла в 1789 г. Очевидно, это была какая-то другая революция. Но если король и аристократы попали на гильотину, то кто же так жестоко расправился с защитниками свободы в 1830 г.? Памятник не давал никакого ответа. Потом один мальчик постарше рассказал мне в школе о другой революции.

На мой день рождения родители подарили мне недельную поездку в Париж. Туристический пакет включал проживание в комнате в небольшом отеле неподалеку от Эколь милитер, некоторую информацию о памятниках и дешевых ресторанах, билет на теплоходную прогулку по Сене и купон на бесплатный подарок в Галери Лафайет. В моем чемодане лежало слишком много одежды, кое-какая еда в дорогу и потрепанный томик трудов Шарля Бодлера. Он был моим проводником ко всем тайнам и не поддающимся определению переживаниям, которые заполняли пространство между знаменитыми достопримечательностями. Я прочитал «Табло паризьен» и главу «Героизм современной жизни»: «Парижская жизнь неожиданно открывает удивительные поэтические вещи – чудо окружает нас, мы вдыхаем его, как воздух, но не видим его». Разбирая написанное Бодлером в кафе неподалеку от башни Сен-Жак, я был абсолютно уверен, что увижу его; а дождь за окном размывал лица людей на улице и растворял камни готических построек в тумане.

В течение той недели я сделал и другие интересные открытия. Я нашел небольшой дом на другом берегу реки напротив Эйфелевой башни, в котором Бальзак скрывался от своих кредиторов, чтобы написать «Человеческую комедию». Я поднялся к белому куполу базилики Сакре-Кёр и обнаружил провинциальную деревню, полную кипящих жизнью кафешек и художников, подделывающих одни и те же картины. Я часами ходил по Лувру, забыв о еде и почти ни о чем не помня. Я нашел мощеные средневековые улочки и продуманные граффити, которые, казалось, были написаны высокообразованными людьми с серьезными политическими взглядами. Я проходил мимо безногих и безруких нищих в метро, а в кварталах, о которых не упоминается в карманном путеводителе по Парижу, я видел женщин того сорта, который описан в «Табло паризьен».

В первый день, попытавшись заговорить на языке, который я считал французским, я решил, что наилучшие впечатления от Парижа можно получить путем молчаливого созерцания. Оказалось, что из одного конца города в другой можно пройти пешком за полдня, и я проделывал это несколько раз, пока не начал планировать свой день, отмечая номера автобусных маршрутов. К концу недели маршруты 27, 38 и 92, а также большая часть других маршрутов, по которым ходили автобусы с открытыми задними площадками, были для меня уже старыми знакомыми. Я оставил прогулку на теплоходе на последний день и часть ее проспал. Когда я сел в автобус, отправлявшийся в аэропорт, у Дома инвалидов с чемоданом, распухшим от подержанных книг (я подозревал, что некоторые из них – бесценные сокровища), я уже увидел столько достопримечательностей, что чувствовал лишь небольшую вину за то, что не забрал свой бесплатный подарок из Галери Лафайет.

Одно из самых важных открытий пришло ко мне слишком поздно, чтобы им можно было воспользоваться. В самолете по пути домой в Бирмингем один американец затеял со мной диалог, который, как он, вероятно, надеялся, перерастет в беседу. Он спросил, видел ли я то, что называется Латинским кварталом. Я ответил, что не видел (хотя позднее я понял, что видел его). «Тогда, – сказал он, – вам придется вернуться! Если вы не видели Латинский квартал, вы не видели Париж!»

На следующий год я вернулся с суммой денег, достаточной для двухнедельного пребывания, полный решимости найти работу, что мне и удалось спустя три недели, и тогда я остался в Париже на шесть месяцев. Позже я узнал Париж достаточно хорошо, чтобы понять, что никогда на самом деле не узнаю его. Тяжелые ворота, закрывающие внутренний двор, казались характерной чертой Парижа. У меня появились в Париже друзья, большинство из которых не родились в нем, но с гордостью считали себя парижанами. Они показали мне места, которые без них я так и не смог найти. Все они вели общий для парижан образ жизни: стояли в транспортных пробках (это была форма безделья), парковались не по правилам, защищая свою личную свободу, пожирали глазами товары в витринах, словно улицы были музеем. Они научили меня премудростям разговора с официантами и умению с галантностью разглядывать прекрасных незнакомок. Учась, я читал романы и рассказы и пытался соотнести полученную информацию с видимыми фактами. Я научился отличать одну революцию от другой. Со временем я уже мог объяснить надпись на колонне на площади Бастилии и даже понять некоторые политические граффити. Но в этих специально полученных знаниях всегда было что-то нелепое и несовместимое. Это был багаж человека, путешествующего по истории. Я прочитал все семь тысяч статей в «Историческом словаре улиц Парижа» Жака Иллере и рассмотрел все фотографии, но на улицах Парижа самый ярко освещенный памятник по-прежнему был многоуровневым лабиринтом. Даже когда мое знание французского языка улучшилось настолько, что я мог подслушивать чужие разговоры, толпы людей на бульварах и лица в окнах напоминали мне о том, что изменяющаяся столица с населением в несколько миллионов человек никогда не может быть понята отдельным человеком.

Следующие далее приключения были написаны как история Парижа, рассказанная разными людьми. Книга начинается на заре Великой французской революции и заканчивается несколькими месяцами тому назад. Присутствуют в ней также экскурсы в средневековое и доисторическое прошлое. Прослеживается развитие города от острова на Сене, который был пристанищем для племени паризиев, до растущих как грибы пригородов, которые внушают в настоящее время больший страх, чем в те времена, когда в них бродили разбойники и волки.

Замысел состоял в том, чтобы создать нечто вроде миниатюрной «человеческой комедии» Парижа, в которой история города освещалась бы реальными событиями из жизни его обитателей. Каждый рассказ правдив, каждый представляет собой завершенное целое, но бывает и так, что они перекликаются и пересекаются, что служит вехами во времени и пространстве. Некоторые районы и здания заново появляются на различных этапах, увиденные глазами разных людей и видоизмененные благодаря событиям, навязчивым идеям, провидцам, архитекторам и течению времени.

До конца XVIII в. не было абсолютно точной карты Парижа и немногие его жители уходили далеко от своего квартала. Даже в наше время открытие для себя Парижа или какого-либо другого большого города влечет за собой некоторую дезориентацию и растерянность. Узор улиц, определенная топографическая структура, сочетание климата, запаха, строительного камня и людской суеты создает особое ощущение реальности. Каждый вид (образ, представление) города, каким бы личным или необычным он ни был, принадлежит его истории точно так же, как его общественные церемониалы и памятники.

Одна-единственная точка зрения превратила бы эти типичные приключения в написанное по сценарию путешествие. Средства и ракурсы повествования были естественным образом предложены местом, историческим моментом или персонажем. Каждый рассказ был написан с учетом временного отрезка; он требовал своих собственных объяснений и накладывал на прошлое свои собственные формы этикета. Описания архитектурных изменений в Париже, развитие его полиции и управления, инфраструктуры и жилого фонда, развлечений и революций присутствуют в них, главным образом, потому, что они служат целям рассказа. Ничто не было вставлено в рассказы искусственно, и никто – за исключением барона Османа, Адольфа Гитлера и некоторых президентов республики – не рассуждает о развитии городской канализации или транспортной сети.

Лишь позже турист, который следует по неведомому пути, как ходу мыслей, разобравшись в головоломке улиц на карте, узнает, как много знаний может присоединиться к случайному опыту. Я попытался смоделировать мнемонический эффект долгой прогулки, поездки на автобусе или приключений отдельного человека, чтобы создать ряд контекстов, к которым можно приложить более подробную информацию. Почти каждый историк, занимающийся историей Парижа, отмечает невозможность дать полный рассказ об этом городе, и я совершенно уверен, что показал эту невозможность даже с еще большей очевидностью. Эта книга не предназначена заменить собой аналитическую историю Парижа, некоторые великолепные образцы которой в настоящее время находятся в печати. Но она не так далека от традиционной истории, как могло бы показаться на первый взгляд. Она потребовала проведения стольких же исследований, сколько и «Открытие Франции» – книга, которая была посвящена другим 85 процентам населения; цель не состояла в том, чтобы отнестись к историческим фактам, полученным с большим трудом, как к бесформенной массе глины для лепки. Прежде всего, книга была написана ради удовольствия думать о Париже, и я надеюсь, что и читать ее будут с этой же целью. За время чтения этой книги можно будет расшифровать надпись на каждом могильном камне на кладбище Пер-Лашез, посидеть на террасе каждого кафе между площадью Этуаль и площадью Сорбонны, проехать из конца в конец по дюжине различных автобусных маршрутов или изучить каждый камень от набережной Турнель до набережной Малаке.

Ночь в Пале-Ролле

Каждую среду в семь часов утра летом и в восемь часов утра зимой речной пароходик отправлялся из города Оксер в путь длиной двести километров до Парижа. Особенно зимой это был самый безопасный и удобный путь из Бургундии и с юга. Чтобы проплыть по рекам Ивонн и Сена до Парижа, требовалось всего три дня, и кораблик останавливался среди шпилей и куполов в сердце старого города. Большое плоскодонное судно, выкрашенное зеленой краской и поделенное на каюты с иллюминаторами и просторное помещение со скамейками, вмещало до четырехсот пассажиров-людей и столько же животных, предназначенных для продажи на рынках, расположенных вдоль реки, или для обеденных столов в городе. На борту был камбуз, где готовили супы и рагу для тех, кто приехал без достаточных запасов провианта, а по обеим сторонам находились две уборные для тех, кто слишком много почестей воздавал виноградникам, расположенным по берегам реки.

Богатые путешественники, которые уже преодолели по суше бесчисленное количество лиг (мера длины, приблизительно равная трем милям; одна сухопутная миля – 1609 м. – Пер.), признавали это путешествие приятным приключением, как только привыкали к компании солдат, странствующих торговцев, бродячих музыкантов, монахов и крестьян и армии кормилиц, которые оставили своих младенцев дома и отправились в столицу продавать свое грудное молоко. Поэт, который совершил такое путешествие за несколько лет до начала этой истории, представлял себя на борту одного из кораблей, груженных тварями всех видов, предназначенных для заселения какой-нибудь недавно открытой заморской территории. Пассажиры, нашедшие себе тихое удобное место в этом Ноевом ковчеге за свернутыми в кольца канатами и грудами багажа, наблюдали за ландшафтом, который, казалось, проплывал мимо неподвижного судна как раскрашенные декорации. В те долгие часы безделья и медленного движения вперед в живом смешении представителей социальных слоев некоторые пассажиры ощущали внезапный прилив сил. Мужчины, которые жаждали увидеть достопримечательности Парижа и испытать репутацию парижских женщин, часто оказывались во власти чувств задолго до того, как в их поле зрения попадали башни собора Парижской Богоматери.

Среди пассажиров, которые поднялись на борт судна, отправлявшегося из Оксера утром 7 ноября 1787 г., был молодой лейтенант-артиллерист, недавно назначенный на должность в Баланс (административный центр департамента Дром. – Пер.). Ему было восемнадцать лет, и он не боялся ничего, кроме неловкой ситуации. Ему немного не хватало роста для его высоких кожаных сапог, но он был достаточно горяч, чтобы требовать немедленного удовлетворения от любого человека, который осмеливался назвать его в лицо Котом в сапогах. Инспектор его военного училища в Бриенне (город в департаменте Об. – Пер.) дал ему характеристику близкую к восхищению: «Честный и вдумчивый; поведения самого правильного; всегда отличался в математике; обладает прекрасным знанием истории и географии; недостаточно общителен; станет отличным моряком».

Будучи заядлым читателем Жан-Жака Руссо, молодой человек не оставался глух к красотам речного путешествия, но он был слишком озабочен честью своего мундира, чтобы вступать в пустые разговоры, которые помогали скоротать поездку некоторым из пассажиров. Когда его отправили в полк, расквартированный в Балансе, он один из группы молодых офицеров не воспользовался ночью в Лионе, чтобы посетить бордель. В любом случае, хоть ему и не терпелось открыть для себя Париж, его мысли были заняты более серьезными вещами.

Он только что возвратился домой в первый раз после того, как восемь лет назад уехал учиться в училище. Его отец умер, потратив несколько лет жизни и часть семейного состояния на судебные тяжбы со своими собственными родственниками. Когда молодой человек увидел вновь свой дом, он не почувствовал печали в связи со смертью отца, но когда он обнаружил, что его мать занимается домашним хозяйством, это унижение было для него как пощечина. Его семья имела законные и давние права на благородное происхождение, но правительство Франции обращалось с ее членами так, будто они были неграмотными крестьянами. Им была дана субсидия на посадку тутовых деревьев и организацию шелкового производства в их отсталом районе, но теперь, когда они уже вложили свои деньги в это дело, неизвестный служащий Короны отозвал субсидию. Так как старший брат безуспешно занимался юридической стороной этого вопроса, лейтенанту было предоставлено право вести переговоры с парижскими властями.

Путешествие по дорогам, на которых уже были видны признаки ранней зимы, от берегов Средиземного моря было долгим. Только теперь, когда он подчинился неспешному движению по реке, он начал думать о городе, который ждал его впереди.

Он уже видел Париж однажды, будучи курсантом, когда ему было пятнадцать лет; тогда он приехал туда вместе с тремя своими одноклассниками и монахом из школы в Бриенне. У них было время лишь на то, чтобы купить роман на набережной и прочитать молитву в церкви Сен-Жермен-де-Пре, прежде чем их отправили в Королевскую военную школу, учась в которой за двенадцать месяцев он не увидел в городе ничего, кроме парадного плаца на Марсовом поле. Но, разумеется, он слышал о Париже и его великолепии от членов своей семьи и коллег-офицеров. Он уже читал о его памятниках и сокровищах в исторических и географических справочниках; он изучил его оборонительные сооружения и ресурсы, как иностранный полководец, планирующий вторжение.

Он вспомнил все, о чем читал, и полуправдивые рассказы своих товарищей, когда в его поле зрения появились города-спутники Парижа – Витри и Шуази-ле-Руа, а равнина Берси начала расширяться в северном направлении. Он стоял на передней палубе, глядя вперед, как капитан корабля, молчаливый и серьезный, среди поросят и кур в корзинах и играющих у его ног детей. Он почувствовал, как судно подхватило течение зеленых вод реки Марны при ее впадении в Сену у Алфорта, и коричневая река стала широким и величественным водным путем. Отсюда были издали видны первые шпили Парижа, а глубокие воды еще не загрязнились канализационными стоками и фабриками. По реке плыли длинные плоты из сплавляемого леса, которыми управляли люди дикого вида в плащах из волчьих шкур, и судна, которые везли пассажиров и булыжник из Фонтенбло. На берегах стали появляться прачки. Молодой человек увидел обсаженную деревьями дорогу, по которой ехали экипажи, и длинные деревянные сараи, из которых подкатывали бочонки с вином из Бургундии и центра Франции к ожидавшим повозкам.

На этот раз он знал, что видит город, который вырос, как тысяча деревень, задушенных привилегиями и мелкой конкуренцией. Вместо того шаткого причала должен был бы быть надлежащий порт, который мог соперничать с Лондонским портом. Властям следовало бы построить огромные зернохранилища и склады, которые снабжали бы людей продовольствием в трудные времена. Город, который едва умел поддерживать жизнь в своем населении, не имел права сравнивать себя с древним Римом, а еще меньше – пренебрежительно относиться к провинциалам.

Теперь по обоим берегам тянулись низенькие дома. Пароходик вошел в канал к югу от необитаемого острова Лувьер, заваленного грудами дров, словно галльские леса только недавно были расчищены. За ним были видны высокие дома острова Сен-Луи, а позади них из речного тумана и дыма, поднимавшегося из труб, высилась укрепленная контрфорсами масса собора Парижской Богоматери, подобно корме огромного корабля.

Лейтенант сошел на берег с другими пассажирами на набережной Турнель и указал на свой чемодан носильщику из гостиницы, в которой он собирался остановиться. Затем, предварительно изучив карту и пройдя по маршруту по памяти, он перешел по мосту Понт-о-Дубль и вступил в средневековый лабиринт острова Сите. Заблудившись среди тупиков, он нашел другой берег реки и направил свои стопы через людные улицы к востоку от Лувра. Он пересек улицу Сент-Оноре – главную магистраль, протянувшуюся с востока на запад по правому берегу реки, и свернул на улицу Фур в том месте, где сильное речное зловоние сменили овощные запахи рынка Ле-Аль.

На улице Фур располагались отели с меблированными комнатами, постояльцами которых были преимущественно мужчины, приехавшие заключать сделки на центральных рынках. Лейтенант отправился в отель «Шербур», находившийся рядом с кафе «Ша-ки-пелот». В гостиничном журнале регистрации постояльцев (который уже давно исчез) значилось, что он остановился в комнате номер 9 на третьем этаже и написал свое имя на родном итальянском языке, а не на французском, как стал делать позднее.

Когда его чемодан был доставлен, он заселился и в этом городе, насчитывавшем шестьсот тысяч человек, стал наслаждаться одиночеством. В доме, где он снимал квартиру в Балансе, люди устраивали ему засады, когда он покидал свою комнату каждое утро и когда возвращался вечером; они крали его время и рассеивали его мысли вежливыми разговорами. Теперь он получил возможность свободно думать и проводить исследования, сравнивать свои собственные впечатления с книгами, которые он прочитал, и решать для себя, заслуживает ли Париж своей высокой репутации.

Даже без письменного отчета, который составляет основу этого рассказа – краткого, неполного описания приключения, произошедшего за одну ночь, – было бы легко угадать главный объект, который возбуждал любопытство лейтенанта. В те времена было лишь одно место, которое хотел увидеть каждый приезжий в Париже; и любому путешественнику, который опубликовал рассказ о своей поездке и не упомянул его или сделал вид, что обошел его, как гнездо разврата, нельзя доверять. Говорили, что улицы в его окрестностях – самые оживленные в Европе. По сравнению с ним другие достопримечательности Парижа – Лувр и Тюильри, собор Парижской Богоматери и Сент-Шапель, Бастилия, Дом инвалидов, великолепные площади и сады, мануфактура гобеленов – были почти безлюдны.

В 1781 г. герцог Шартрский, ищущий удовольствий либеральный двоюродный брат короля, который испытывал хронический недостаток наличных денег, начал превращать территорию своей королевской резиденции в удивительный базар, на котором процветала экономическая и эротическая деятельность. Вдоль одного из пассажей были возведены деревянные галереи, образовавшие великолепный дворик. Они выглядели как железнодорожный вокзал (если бы он существовал), вживленный во дворец. Лавочники, шарлатаны и артисты заняли эти галереи еще до того, как их постройка была закончена в 1784 г., и почти мгновенно Пале-Рояль превратился в волшебный город в городе, который никогда не закрывал своих ворот. Если верить Луи-Себастьяну Мерсьеру, «узник мог жить там не испытывая скуки и начинал мечтать о свободе лишь спустя несколько лет». Это место полушутя называли «столицей Парижа».

Ни один человек, который видел Пале-Рояль в 1787 г., не мог сомневаться в прогрессе промышленности и преимуществах современной цивилизации. Там были театры и кукольные шоу и каждую ночь в садах запускали фейерверки. Галереи и пассажи вмещали свыше двухсот магазинов. Не пройдя и нескольких сотен футов, человек, которого не заботила цена или честность лавочников, мог купить барометр, резиновый плащ, рисунок на оконном стекле, экземпляр самой последней запрещенной книги, игрушку, чтобы порадовать самого деспотичного ребенка, коробку румян для его учительницы и какую-нибудь вещь из фланели для жены. Он мог рыться в горах лент, маркизета, помпончиков и атласных цветов. В медленно движущейся толпе он мог оказаться прижатым к незнакомой привлекательной женщине, голые плечи которой сияли при свете ламп, и отправиться дальше спустя мгновение – уже с совершенно пустыми карманами. Если человек был достаточно богат, он мог проиграть свои деньги в игорном доме на первом этаже, заложить свои золотые часы и пиджак с вышивкой на втором и утешиться с одной из женщин, которые проживали в съемных комнатах на третьем.

Там имелись рестораны, достойные императоров, прилавки с экзотическими фруктами, привезенными из пригородов Парижа; а торговцы вином продавали редкие ликеры, доставленные из несуществующих колоний. Все, что делало человека красивым, можно было купить по сказочной цене: лосьоны и притирания, которые отбеливали лицо, убирали морщины или выявляли голубые вены на груди. Немощный старый шевалье мог выйти из Пале-Рояля, превратившись в подмигивающего Адониса с сияющими зубами, стеклянным глазом любого цвета, с черным фальшивым локоном под напудренным париком и молодыми икроножными мышцами в шелковых чулках. Некрасивая девушка, желавшая найти мужа, могла сделать себя желанной, по крайней мере до свадебной ночи, заполучив фальшивые плечи, бедра, ложбинку между грудей, ресницы, брови и веки.

Там были необычные бутики, где одежда игроков и распутников была выставлена в плохо освещенных стеклянных секциях, чтобы на ней не были видны пятна; ее продавали клеркам и мастеровым. Имелись и общественные уборные, где за пятнадцать сантимов посетитель мог подтереться газеткой. Пале-Рояль мог угодить любому вкусу, и говорили, что он создавал стили, которые не существовали раньше. Путеводитель, который был издан вскоре после приезда лейтенанта, рекомендовал мадам Лаперьер, проживавшей «над булочной», которая специализировалась на «стариках и хлыстах», мадам Бонди, поставлявшую иностранок и очень юных девушек (набранных из самых уважаемых монастырей), и модный магазин мадемуазель Андре, «хотя не стоит проводить там ночь, потому что мадемуазель Андре применяет принцип «ночью все кошки серы».

Несмотря на резко отрицательное отношение к этому месту, где каждый мог пялиться на любого человека, и несмотря на отвращение к толпе, лейтенант, по-видимому, уже делал какие-то предварительные набеги на дворцовые сады – возможно, это было утром, когда одетые в лохмотья женщины копались в кустах и водостоках в поисках уроненных монеток и безделушек, или в полдень, когда люди сверяли свои часы по пушечному выстрелу, который производился при помощи солнечных лучей, прошедших через мощную линзу. Во время одной из таких разведывательных вылазок он посетил любимую кофейню Жан-Жака Руссо – «Кафе де ля Режанс», расположенное на площади перед дворцом, где за мраморными столами в огромном зеркальном зале с канделябрами сидели игроки в шахматы. В Балансе он пользовался репутацией шахматиста. В «Кафе де ля Режанс» он проводил свои пешки через всю доску, блестяще вводил в дело коней, явно равнодушный к своим потерям, и всегда приходил в ярость, получив мат.

Отель «Шербур» находился через пять улиц от Пале-Рояля на улице Сент-Оноре. По пути в гостиницу из Министерства финансов, где лейтенант проводил каждый день по многу часов в вестибюле, чтобы узнать ответ на прошение, посланное его семьей, он часто проходил мимо железного ограждения, тянувшегося вдоль галерей. В конце концов он начал исследовать эти галереи (всегда в конце дня после наступления темноты), чтобы удовлетворить свое любопытство и заполнить пробелы в своих знаниях, хотя он ощущал, что этому месту уделяют слишком много внимания и обычно к нему приближаются в таком состоянии души, которое делает невозможным извлечь пользу из этого опыта. В конце концов, Пале-Рояль был тем местом, где человек с философским складом ума и здравым смыслом мог сделать некоторые ценные наблюдения. Как он написал приблизительно год спустя в очерке о счастье, посланном на конкурс, устроенный Лионской академией, «глаза Разума хранят нас от бездны Страсти». В Пале-Рояле он получил возможность своими глазами увидеть иллюзорные холостяцкие радости и опасные последствия современного неуважения к семейной жизни. Человек мог пойти в Пале-Рояль, чтобы увидеть дикарей из Гваделупы или «прекрасную Зулиму», умершую двести лет назад, но изящное тело которой превосходно сохранилось; он мог также увидеть тех цивилизованных чудовищ, которые превратили естественное стремление к здоровью, счастью и самосохранению в грубый поиск животного удовлетворения.