Текст книги "Реквием"

Автор книги: Грэм Джойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

46

– Больше я к Тоби не пойду, – заявил Том, вернувшись в квартиру Шерон. – Не хочу больше иметь с ней ничего общего.

– Он сердится, – прокомментировала Шерон.

– Раньше он здоровался при встрече, – заметил Ахмед, развалившийся в любимом кресле Тома с бутылкой «Маккаби».

– Мне казалось, что ты не пьешь пива, – парировал Том, доставая из холодильника еще одну бутылку и завалившись с ней на диван рядом с Шерон.

– Что она тебе сделала? – спросила Шерон.

– Ничего. В том-то и дело. Это пустая трата времени. Болтаем и болтаем, и все об одном и том же. Считается, что это должно помочь. Ничего подобного. Это место набито женщинами со склонностью к тем или иным дурным привычкам, правильно? Ну, так некоторые из них имеют склонность к болтовне, только и всего.

– Ты прав! – воскликнул Ахмед, размахивая бутылкой. – А хуже всех эта старуха. Она хочет снять с твоего мозга оболочку, как кожуру с апельсина.

Том содрогнулся:

– В общем, больше я туда не пойду.

– Это мы уже слышали, – заметила Шерон.

– Бери пример с меня, – сказал Ахмед. – Держись от них подальше. Этот их центр – прямо зал ожидания для джиннов. Шерон и Тоби изгоняют их из своих клиенток, так что они сидят и ждут, когда появится кто-нибудь вроде тебя и меня, чтобы вскочить нам на спину. Это нездоровое, вредное место, поверь мне.

– У тебя уже ум за разум заходит, – сказала Шерон.

– Ты смеешься надо мной? Тебе мало того, чего ты насмотрелась сегодня? Тебе мало? Слушай, Том, вот эта твоя подруга думает, что, раз она работает в том заведении, у нее иммунитет. Но теперь она должна переменить свое мнение.

– О чем это он? – спросил Том.

– А, ни о чем.

– У тебя симпатичная прическа, Ахмед, – сказал Том.

– И этот тоже смеется надо мной? Да? Слушай предсказание. Придет день, когда у тебя тоже будет такая прическа. – Араб свирепо уставился на него.

Почувствовав, что разговор принимает слишком серьезный оборот, Шерон сменила тему:

– Ахмед перевел новую часть рукописи и хочет рассказать тебе об этом. Я достану еще пива.

– Это трудная работа, – произнес Ахмед необычным для него приглушенным тоном. – Чем ближе к центру спирали, тем мельче становятся буквы и тем труднее их разобрать, а информации все больше, и она мне кажется очень важной. В прошлый раз я говорил, что после смерти Иисуса на кресте в их движении произошел раскол. Брат Иисуса Иаков хотел возглавить движение, а Магдалину оттеснили. У могилы они пытались уговорить Марию признать Иакова как воскресшего Иисуса. Она отказалась. Тут появился еще один деятель, который, как пишет Мария, был на побегушках у Кайафы. Он был фарисей. Мария отзывается о нем как о Женоненавистнике и Лжеце, принявшем христианство и пытавшемся свалить всю вину за срыв их плана на Сиккари – Иуду Искариота. Иаков поехал вместе с этим деятелем в Дамаск. По пути к этому человеку, Лжецу, пристал демон, или джинн, притворившийся призраком Иисуса. И после этого Лжец стал утверждать, что говорил с Иисусом и тот уполномочил его выступать от его имени… Хотя она не упоминает имени этого человека, называя его Лжецом, Женоненавистником и так далее, я думаю, что это был Саул, который сначала преследовал Иисуса, а потом стал Святым Павлом. Мария пишет и еще об одном конфликте, вспыхнувшем в рядах движения. Лжец стремился выбросить из учения Иисуса то, что не нравилось ему как Женоненавистнику. Иаков и Мария установили временное перемирие и договорились изгнать Лжеца из Иерусалима. Это им удалось, и он отправился на запад. В Эфесе его избили, а на Крите сбросили в море, поскольку знали, что он собой представляет. Тогда он поехал в Коринф, а оттуда в Рим, обращая в христианство язычников.

– Но если Лжецом был Павел… – начал Том.

– Значит, он добился своего. Стал великим апостолом христианской Церкви. И остается таковым по нынешний день.

«Они переломили ему голени. Они переломили ему голени».

– Но если это тот самый человек… – продолжил Том. «Они переломили ему голени». – Я хочу сказать, если это тот самый человек…

– То что? – спросила Шерон, протягивая ему бутылку пива.

– Ничего, – ответил он, отмахнувшись от пива. – Ничего. Я устал. Я завалюсь спать, если вы не возражаете. Неважно себя чувствую.

Оставив Ахмеда и Шерон в гостиной, он прошел в спальню и разделся. Неожиданно его пробрал холод и стало трясти, как в лихорадке. Он укутался в простыню, свернулся калачиком и уснул под бормотание Ахмеда, доносившееся из гостиной.

47

Проснулся он от холода. За окном завывал ветер. Ветви ясеня, росшего на другой стороне улицы, скрипели. Он сел на постели, с недоумением озираясь. Женщина, спавшая рядом с ним, пошевелилась и протерла глаза. Это была Кейти. Он был дома, в Англии. И рядом с ним лежала Кейти, прижимаясь к нему, чтобы согреться.

– Ты что? – пробормотала Кейти.

Она никак не могла стряхнуть с себя сон и полностью проснуться. От нее исходил успокаивающий запах дремоты и сонного дыхания.

– Кейти. Кейти…

– Что случилось?

Он вылез из постели, подошел к окну и отдернул шторы. Верхушки зеленых деревьев сотрясались. Улица была мокрой. Шифер на крышах противоположных домов блестел от воды. По оконному стеклу ползли капли дождя.

Кейти тоже приподнялась, лицо – в морщинках тревоги.

– Кейти, мне приснился сон. Ты не поверишь. Иди ко мне, я тебе расскажу. Мне снилось, что ты погибла. На тебя упало дерево. После этого я был в Иерусалиме, у Шерон. А ты преследовала меня. И Мария Магдалина тоже меня преследовала. О Кейти, Кейти!

– Но я здесь. Я здесь.

– Я даже не могу тебе передать, что со мной было.

– Ты был расстроен? Тем, что я умерла?

– Я буквально разваливался на части. Там, в Иерусалиме. Все было так четко, как в жизни.

– Пойду приготовлю кофе. – Она надела халат. – Может быть, это был знак.

– Какой знак?

– Иерусалим, Мария Магдалина, – может быть, это было знаком, что тебе надо все-таки съездить со мной в церковь.

– В церковь? А что? Может быть, и поеду. Да, может быть, и поеду. У меня такое странное чувство-Глаза ее вспыхнули.

– Правда? Поедешь? Наконец-то в тебе что-то сдвинулось.

Он слышал, как она спускается на первый этаж, как наполняет чайник водой, вынимает посуду из буфета – всё знакомые, домашние звуки.

Он снова посмотрел в окно. Он чувствовал вкус дождя' в воздухе, столь отличном от сухого иерусалимского неба во сне. Изредка по улице проезжали, шурша по лужам шинами, машины. Безлюдье на улицах говорило о том, что сегодня воскресенье. Ветер со свистом обдувал их дом.

По улице прошел мальчишка, разносивший газеты. Он читал на ходу какой-то комикс, следуя заученным маршрутом чисто автоматически и рассеянно доставая ту или иную газету из сумки. Картина была восхитительно привычная и умиротворяющая. Том слышал, как мальчишка просовывает газету в щель для почты и она падает на коврик. Он пошевелил пальцами ног, сгибая и разгибая их в глубоком ворсе ковра, затем надел халат и пошлепал вниз по лестнице.

Он открыл воскресную газету. С первой страницей было что-то не так. Прочитать ее было невозможно. Заголовок был набран шрифтом, напоминающим буквы иврита. Тут подошла Кейти и, увидев газету, выхватила ее у Тома, подбежала к дверям и окликнула разносчика.

– Старайся смотреть, что ты нам приносишь, – сухо улыбнувшись, сказала она мальчишке, отдавая ему газету.

– Простите, – покраснев, ответил тот и вытащил из сумки их обычную газету со всунутым в нее воскресным приложением.

Том посмотрел на число. Тридцатое октября. Во сне Кейти погибла в этот день.

Он толкнул локтем дверь в гостиную. Шторы были еще задернуты. Наполовину опустошенная бутылка красного вина стояла на кофейном столике; на дне бокалов виднелись подтеки высохшего вина. Он сел в кресло и обхватил голову руками. У него было ощущение, что он проспал несколько месяцев, в голове был туман. Перед ним мелькали различные фрагменты сна. Араб. Женщина-еврейка. Какая-то рукопись в форме спирали.

– Ты хорошо себя чувствуешь, Том? – Рядом с ним стояла Кейти с двумя кружками кофе, от которых поднимался пар.

– Д-да… Я…

– Ты действительно поедешь со мной в церковь?

– Я не могу, – покачал он головой. – Я договорился встретиться с одним человеком. Это никак нельзя отменить.

Он произносил слова автоматически, словно читая записанный текст. Именно это он говорил ей почти каждое воскресенье. Ответ стал уже рефлекторным. Разочарование на ее лице было невыносимым.

– А я уж чуть не поверила, что ты всерьез, – сказала она, подходя к окну, чтобы раздвинуть шторы.

Тома на миг охватил ужас перед тем, что может на самом деле оказаться за окном, но он с облегчением убедился, что их внутренний дворик и маленький садик с розами такие же, как всегда, а ограничивающая их стена из красного кирпича цела и невредима.

– Подожди. Я передумал. Я еду.

– Правда?

– Да, еду.

Он изменил свое решение, вспомнив сон. Ведь ему приснилось, что она погибла, возвращаясь из церкви как раз в этот день, тридцатого октября. Ветер повалил дерево прямо на ее машину. И хотя это был всего лишь сон, он не мог отпустить ее одну. Он поедет с ней, и тогда на обратном пути ничего не случится. У него действительно была назначена встреча, но с этим он разберется потом.

Во сне он был виноват в ее гибели. Он тысячу раз заставлял ее страдать по разным поводам. Она почувствовала, что его любовь к ней угасает, и с этого момента ее смерть была неизбежна. Это была двойная смерть. Сначала умерла любовь, затем сама Кейти. Она накликала свою смерть. Она всегда говорила: «Я умру без твоей любви» – и вкладывала в это буквальный смысл.

Во сне у него была татуировка на ноге – имя Кейти. Он осмотрел лодыжку. Татуировки не было.

Когда они выехали из города к церкви Марии Магдалины, буря набирала силу. Деревья клонились к земле, словно пытались спрятаться от ветра и переждать катастрофу. Дорогу устилали оторванные сучья и ветки. Автомобилей было почти не видно – мало кто отважился выехать в такую погоду.

Машину вела Кейти.

– Ты что-то молчалив, – заметила она, переключая скорость.

– Все этот сон не идет из головы.

– Я понимаю, – сказала она успокаивающим тоном. – Думаешь, как наладить наши отношения.

– Я сожалею, Кейти. Я правда сожалею.

– Не стоит. Главное, что ты здесь.

Когда они добрались до церкви, небо вспухло и окрасилось в красный цвет. Сложенная из песчаника колокольня накренилась против ветра, подобно парусному кораблю, продирающемуся сквозь несущиеся навстречу тяжелые тучи. Они вышли из автомобиля. Крытый проход на кладбище трясся на ветру мелкой дрожью. Большое тисовое дерево во дворе раскачивалось и скрипело, и даже старые надгробные камни, казалось, вот-вот будут сорваны с места, как маленькие лодки на приколе в гавани во время шторма.

– Давай скорее зайдем внутрь, спрячемся от ветра, – сказала Кейти, запирая машину.

Они подошли к церкви. На паперти стояла высокая алюминиевая стремянка, прислоненная к колокольне. Она доходила до ниши со статуей Марии Магдалины, как будто кто-то хотел снять статую и спрятать ее от непогоды или украсть. Стремянка дребезжала под порывами яростного ветра. С одной из нижних ступенек свисал молоток-гвоздодер, слегка покачивавшийся. Все это вызывало у Тома неприятное чувство и страх, который усилился, когда Кейти потянула за железное дверное кольцо.

– Пошли, – прошептала она, чуть приоткрыв двери. – Нечего тут торчать.

Том медлил на паперти, ветер трепал его волосы и стучал алюминиевой стремянкой о стену.

– Я не могу, – сказал он. – Я не могу.

– Что за глупости, Том, пошли. – Она проскользнула в дверь, оставив его на паперти одного.

Ледяной ветер визжал, набрасываясь на стены церкви, как какой-нибудь хищный дух. Небо все больше темнело. Можно было подумать, что наступает ночь, хотя не было еще и полудня. Краем глаза он уловил какое-то движение. Он поднял голову. Наверху не было никого, кроме дюжины каменных химер, глядевших на него выпученными глазами, насмешливо оскалив пасти и высунув языки. Из языков лилась, точь-в-точь как слюна, дождевая вода. Он отвернулся и нервно пригладил волосы. Он не мог сдвинуться с места ни вперед, ни назад. Посмотрев на статую Магдалины, он невольно попятился. Статуя изменила положение. Глаза ее были опущены и смотрели прямо на него, рука, державшая чашу, теперь, казалось, была поднята и указывала на небо.

– Я не могу войти, Кейти! – крикнул он.

В ответ в глотках химер послышалось глухое ворчание, а затем они стали визжать и лаять на него, как взбесившиеся собаки.

– Кейти!

Сквозь визг и лай до него донесся из-за больших дубовых дверей голос его жены:

– Ты знаешь, что надо делать, Том! Ты знаешь, что надо делать!

Том посмотрел на стремянку и молоток. Схватив молоток, он стал подниматься по ступенькам. Стремянка заскрипела и чуть сдвинулась с места. Когда он добрался до нижнего ряда химер, ветер набросился на него с новой силой. Он размахнулся молотком, собираясь ударить первую из тварей. У той потекли из пасти слюни, она плюнула в Тома. Он нанес удар по ее морде, и мягкий песчаник разлетелся мелкой крошкой. Та же участь постигла и двух ее соседок.

Задыхаясь и плача, он полез еще выше, ко второй шеренге чудовищ. Но, пока он лез, с химерами произошла трансформация, и Том застыл в изумлении на ступеньке. У первой из них было лицо Давида Фельдберга, которое стало умолять его взять спрятанные свитки. Вторая голова принадлежала арабскому ученому Ахмеду, а третья – управляющей реабилитационного центра Тоби.

– Не делай этого, Том! – вопили головы. – Не надо!

– Не давай им себя одурачить! – донесся голос Кейти из-за дверей. – Не давай себя одурачить!

По-прежнему рыдая, Том раскрошил молотком первую голову, а затем двумя быстрыми ударами покончил и с остальными. Ветер подхватил черную пыль, а крупные куски камня посыпались на землю.

– Заходи! – крикнула Кейти.

В это время мощный порыв ветра налетел из-за угла, оттолкнув стремянку от стены, и она застыла, покачиваясь на одной ноге, но все-таки вернулась на прежнее место, громко ударившись о стену. Придя в себя, Том увидел, что до Магдалины остается совсем немного ступеней. Пока он взбирался по ним, ураганный ветер хлестал его по лицу, заставляя жмуриться. Задыхаясь, он протянул руку к статуе. И в тот момент, когда его пальцы коснулись холодного камня, ветер, словно чья-то гигантская лапа, выхватил из-под него стремянку и бросил ее в темноту двора. Том почувствовал, что падает в какую-то черную дыру, бесконечно вращаясь по спирали.

Он приземлился на ноги уже внутри церкви, сразу за дубовыми дверями.

Небольшая кучка верующих – человек десять – собрались у алтаря. Среди них была и Кейти. Она улыбнулась ему, а остальные, похоже, не заметили его появления.

– Что ты здесь делаешь, Кейти?

Она покачала головой, сочтя, что вопрос дурацкий.

– Мы бодрствуем в ожидании утра, Том.

Кейти отвернулась. Оглядев внутренность церкви, Том увидел, что она осквернена. В трех местах на бледно-желтых стенах синей краской было написано слово «ЛЖЕЦ». Оно бесконечно повторялось. Надпись загибалась по кругу, и слова уменьшались от края к центру, где превращались в уродливое пятно краски.

Том приблизился к алтарю. Молящиеся что-то, бормотали. Перед алтарем оказалась каменная винтовая лестница, уходившая вниз, в полутемный склеп. На каждой ступеньке были выгравированы какие-то таинственные руны и слова на иврите. Молящиеся во главе со священником спускались друг за другом по лестнице. Том разобрал наконец, что они полушепотом напевают: «Лжец, лжец, лжец». Он присоединился к ним, встав за Кейти, и тоже стал петь:

– Лжец, лжец, лжец.

48

^–А когда вы во сне крушили молотком эти лица, то получали от этого удовольствие? – спросила Тоби.

– О да, – с готовностью подтвердил Том. – Я помню, что с особым удовольствием разделался с вами.

Тоби захихикала, как школьница.

– Я так и знала! Я так и знала, что вы это скажете.

– Неужели действительно так необходимо, чтобы ваши недоумки слушали все это? – спросил Том, кивнув на Кристину, присутствовавшую при их беседе с самого начала.

Она сидела, перевернув стул задом наперед, сложив руки на спинке и опершись о них подбородком. Кристина не сводила глаз с Тома и не сказала за все время ни слова.

– Я не позволяю пациентам оскорблять друг друга, – произнесла Тоби ровным тоном. – Можете говорить абсолютно откровенно, но оскорбления не допускаются.

Одна из сотрудниц центра просунула голову в дверь и сообщила, что кто-то хочет срочно поговорить с Тоби по телефону.

– Побеседуйте пока друг с другом, детки. Я вернусь ровно через минуту. Побеседуйте.

Помучавшись в молчании минуты три под немигающим взглядом Кристины, Том сказал:

– На этот раз, по крайней мере, мы все признали, что вы действительно находитесь здесь. А то я уже начал подозревать, что вы всего лишь призрак. В прошлый раз вы выкинули очень эффектный трюк.

Кристина ничего не ответила, но один раз моргнула, очень медленно. Том покачал головой. Он подумал, что, раздвинув занавес из прямых и гладких волос, можно, наверное, увидеть, что когда-то это бледное, помятое лицо было красивым. Фигура же ее из-за изматывающего отсутствия аппетита была как у подростка.

– Я знаю, ты хочешь меня.

– Что?

– Да-да, я знаю.

– Да я скорее соглашусь лечь в койку с трупом.

– Это ты уже делал.

Том ответил ей гневным взглядом. Кристина на этот раз даже не моргнула. Больше они до возвращения Тоби не разговаривали.

– Ну, надеюсь, вы не скучали и остались довольны беседой? – спросила она.

– Нет, – сказал Том.

– Да, – сказала Кристина.

– Вот и хорошо, – сказала Тоби. – Очень хорошо.

– Спросите его о педофилии, – сказала Кристина, поднимаясь со стула. – Он увлекается школьницами.

Под испепеляющим взглядом Тома она покинула комнату, бросив на него напоследок взгляд через плечо.

– М-да, – произнесла Тоби.

Том все еще гневно смотрел на закрытую дверь.

– Не расстраивайтесь, Том. Я же предупреждала вас. Кристина запоминает все, что слышит. Но толком она ничего не знает, поверьте мне. Выхватывает тут и там обрывки информации, вот и все. Я думаю, это связано с ее болезнью.

– Болезнью? Так что ж тогда за пациенты у вас здесь?

– Ну, скажем так: меня никакие странности в них больше не удивляют. Так вы в тот день должны были встретиться со школьницей?

Том кивнул.

– У вас была связь с ней?

– Она была одной из моих учениц. В тот день я хотел встретиться с ней, чтобы покончить с этим. Мы обычно встречались по воскресеньям, когда Кейти ездила в церковь. Это было всего несколько раз. Я понимал, что это безумие, но ничего не мог с собой поделать.

– А почему вы хотели покончить с этим?

– Ну, я опомнился. Осознал, что я делаю с этой девочкой, с Кейти, с самим собой. Я собирался оставить ее в покое. Мысленно я твердо решил это.

– И в тот же день погибла Кейти? Том смахнул набежавшую слезу:

– У меня состоялся тяжелый разговор с Келли. Чувствовал я себя отвратительно. Внутри была пустота. Я вернулся домой и лег спать. Меня разбудил телефон. Это была полиция. Дерево упало на машину Кейти, когда она возвращалась домой. Дерево, поваленное ураганом.

– Да, в таких случаях поневоле начинаешь думать, что это касается тебя лично.

– Я понимаю, что вы думаете обо мне. Понимаю, как это выглядит в ваших глазах. Ну что ж, возможно, все, что вы думаете, справедливо…

– Прекратите, – прервала его Тоби. – Прекратите немедленно.

Она наклонилась к нему и положила обе ладони ему на руку. Том впервые обратил внимание на то, какие молодые у нее глаза. В то время как у многих людей ее возраста глаза были похожи на высохшие ягоды, съежившиеся из-за того, что не видят больше в жизни ничего нового, в ее глазах горело понимание и сочувствие.

– Прежде всего запомните, Том, что я никого не осуждаю, – произнесла она. – Моя задача совсем не в этом. Я совершила слишком много ошибок в жизни, чтобы судить других. Поймите это, ради бога. Поймите меня. Я вижу, что вы страдаете, и мне хочется сказать вам: «Слушайте, но я ведь тоже страдаю». И я думаю, что высказать все это – единственный возможный для вас способ перестать судить самого себя. Ибо худшего судьи у человека нет.

– Но это был не конец. Кейти знала об этом. Дело в том, что один школьник, влюбленный в Келли, ревновал ее. Он как-то узнал о нас или догадался. И начал писать разные вещи обо мне на классной доске. Я поговорил с ним и, как мне казалось, разрешил эту проблему. Но затем кто-то… Не думаю, что это был он, – скорее, это была сама Келли… Стала присылать Кейти письма, описывая в них все, как было… Однажды Кейти предъявила мне эти письма, и я сознался. Она, естественно, переживала это очень тяжело. Я пообещал ей, что больше не буду встречаться с Келли. А после… после смерти Кейти снова стали появляться надписи на классной доске. Приходя утром в класс, я читал на доске такие непристойности! Иногда там даже попадались слова, которые я никогда не слышал. Порой проходило несколько недель без этих эксцессов, а потом все повторялось. И это не мог быть тот мальчишка, который занимался этим вначале, потому что он перевелся в другую школу. Надписи неизменно появлялись по пятницам. Однажды у меня было предчувствие, что это должно произойти снова, и я решил провести ночь в классе и поймать того, кто это пишет. За классом была устроена небольшая кладовка, и у меня были свои ключи, так что спрятаться там незаметно было нетрудно. Я запер дверь класса и сел на стул в кладовой, приоткрыв дверь, ведущую в нее. За всю ночь я не уснул ни разу, – может быть, лишь немного подремал перед приходом первых учителей и учеников. Но когда я вышел из своего убежища, вся эта гадость опять была написана крупными буквами на доске. А дверь класса была по-прежнему заперта. Но теперь я знал, кто это делает. Я должен был догадаться еще раньше по почерку. Хотя надпись была сделана печатными буквами, ее почерк можно было узнать. Почерк Кейти. Это она писала все это. Тоби лишь невозмутимо поморгала глазами.

– Я не мог больше выдержать этого. Я подал заявление об уходе. Я хотел убежать от всего этого подальше. Единственным человеком, к которому я мог уехать, была Шерон. Но Кейти последовала за мной сюда. Она повсюду преследует меня. Она не отпустит меня, Тоби, не отпустит.

Некоторое время они сидели молча. Том не смотрел на Тоби. Наконец она сказала:

– Я думаю, сегодня мы сделали большой шаг вперед. Полагаю, что на сегодня достаточно. Я хочу напоить вас чаем перед уходом, но сначала вы должны пообещать мне кое-что. Обещайте, что вы никогда не расскажете этого Шерон. Вы и так ничего ей не рассказываете, хотя она очень беспокоится за вас. Вы обещаете?

Том пожал плечами.

– Нет, это меня не устраивает. Я хочу услышать подтверждение. Так вы обещаете мне это, Том?