Текст книги "Реквием"

Автор книги: Грэм Джойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Магдалина, наблюдающая с колокольни.

– Знаете, я подумал… Раньше мне это не приходило в голову, – обратился Том к Тоби. – Церковь, в которую она ходила, была церковью Марии Магдалины.

– А это важно?

– Да нет. То есть да. Господи, я не знаю.

– Похоже, что все-таки важно.

– Ну, вам виднее.

– Давайте подойдем с другой стороны. С кем вы должны были встретиться в то утро, когда погибла ваша жена?

– Ни с кем. Это как раз не важно.

Тоби посмотрела на часы:

– На этом мы сегодня закончим, Том. Вымойте, пожалуйста, чашки, ладно? А завтра, возможно, вы будете готовы рассказать мне, с кем должны были встретиться в то утро, когда погибла ваша жена.

На этот раз на кухне никого не было. Том был этому рад. Он тщательно вымыл чашки и вытер их, а затем – поскольку Тоби в прошлый раз упрекнула его за то, что он выполнил ее просьбу не полностью, – убрал чашки в буфет. Выходя из здания, он увидел на крыльце Кристину, гревшуюся на солнышке.

– Эй! – окликнула она его. Том остановился на ступенях, возвышаясь над ней. Она подняла голову, защищая глаза от солнца рукой, и сказала: – Привет от Кейти.

44

На некоторых участках темная вода доходила Шерон до бедер. Она брела по туннелю в шортах и пластиковых сандалиях. Свет от фонарика преломлялся у границы воды и рассеивался над ней, как туман. Она осветила своды и стены туннеля, прорубленного в скале. Неровная поверхность коричневого камня тускло поблескивала в луче света.

Позади нее послышался плеск. Ахмед, потеряв равновесие, ухватился за стену. Никак не прокомментировав это событие, они молча прошлепали по воде еще ярдов двести.

– Как это получилось, что ты никогда раньше не бывала здесь? – требовательно спросил Ахмед.

– Предпочитаю другие развлечения.

Водопровод Иезекии [30]30
  Иезекия –иудейский царь, правивший в 727–698 гг. до н. э. (Прим. перев.)


[Закрыть]был проложен во время осады города для снабжения его водой из скрытого источника. Это было единственное место, где Ахмед согласился поговорить с Шерон о джиннах.

Уйдя с работы этим вечером и поцеловав Тома перед его очередным сеансом у Тоби, она пошла домой, но что-то толкнуло ее заглянуть по дороге к Ахмеду. Он впустил ее, как обычно, после четвертого стука. Со времени их последней встречи он успел обрить голову. Шерон не стала высказываться по этому поводу. Ахмед делал это время от времени, объясняя, что джинны любят прицепляться к человеческим волосам и что именно по этой причине монахи и монахини коротко стригутся перед тем, как вступить в святое братство. Однако она не преминула заметить ему, что вид у него довольно напряженный.

– Я уже неделю не притрагиваюсь ни к гашишу, ни к алкоголю – ни к чему. Даже к табаку.

– Это тебе только на пользу. И джиннам меньше соблазна.

Он расхохотался с горьким сарказмом и тут же зашелся в кашле.

– Много ты понимаешь в джиннах. Без всего этого они множатся с каждой секундой. Ты ничего о них НС знаешь.

– Похоже, одна из джинний навестила меня недавно, Ахмед.

– Я знаю, – серьезно отозвался он. – Я ждал, что ты скажешь мне об этом.

О джиннах Ахмед говорил либо легкомысленным, либо серьезным тоном. Чаще всего он жизнерадостно болтал о них, словно ссылки на демонов и духов были шуткой, принятой среди его знакомых, и он, понимая, что это вздор, лишь подыгрывал им. Но иногда при упоминании джиннов он вкрадчиво понижал голос, и у собеседников закрадывалось подозрение, что он их разыгрывает.

– Я видел ее, – добавил он.

– Происходит что-то такое, чего я не понимаю. Но ясно, что это связано с моим отношением к Тому.

– Ты все еще спишь с этим английским ублюдком, когда могла бы спать со мной! – воскликнул он сердито – Посмотрите на нее! Это отвратительно. Ты просто влюблена в него!

– Возможно.

– Остерегайся любви. Это худший из демонов.

– Ахмед, кончай трепаться. Я хочу поговорить с тобой серьезно.

– Я и говорю серьезно. Но я не хочу говорить о джиннах. Это самый верный способ вызвать их.

– Ахмед, что ты ему наговорил? Чем ты забил его голову? Не знаю, что это такое, но все это изливается на меня.

– Ага, теперь и ты начинаешь верить в джиннов. Я знал, что ты придешь к этому. Ты хочешь, чтобы я помог твоему другу, да? Ну что ж, может быть, я и помогу, но здесь мы не будем говорить об этом. Не хочу, чтобы они бесчинствовали тут сегодня ночью. Пойдем погуляем.

– Может, пройдемся к стене? Я люблю там ходить. – Шерон всегда искала при этом попутчиков, так как одна чувствовала там себя неуютно.

– Ты сошла с ума? Стена облеплена джиннами. Это их самое любимое место во всем городе. Некоторые из них даже маскируются под израильских солдат. Нет, в этом городе есть только одно место, где можно говорить о них спокойно.

– И что это за место?

Ахмед сжал ее руку и опять понизил голос. С обритой головой и тлеющим взором он выглядел как типичный пациент психиатрической лечебницы.

– Я покажу тебе, как вызвать джинна. Больше ты этого никогда не увидишь. Ты не захочешь этого, поверь мне.

Все эти разговоры раздражали Шерон, но она не хотела спорить и вслед за Ахмедом покинула его квартиру. Сначала они заехали к ней домой, чтобы одеться соответствующим образом, затем направились к туннелю, где Ахмеда хорошо знали.

Смотритель заверил их, что последняя группа туристов уже прошла и он собирался запирать туннель, так что после них никто туда не зайдет. Шерон задумалась о том, сколько времени проводит в этом месте Ахмед.

Он объяснил Шерон, что туннель соединяется с родами Силоама и дойти туда можно за полчаса. Они побрели по туннелю. Уровень воды то поднимался, то опускался, проход то сужался, то расширялся. Время от времени приходилось идти пригнувшись. Лучи фонариков прыгали на мокрых стенах. Неожиданно Шерон увидела огонек впереди и остановилась.

– В чем дело? – приглушенно спросил Ахмед.

Она указала на огонек, который подпрыгнул и исчез. Ахмед пошел вперед, она за ним. Спустя какое-то время Шерон опять заметила огонек и застыла на месте.

– Там кто-то есть, – произнесла она свистящим шепотом.

Ахмед терпеливо обернулся к ней:

– Не будь идиоткой. Это отражение твоего фонарика.

Когда они достигли знака, отмечающего середину пути, Ахмед указал на то место, где древние строители, прокладывавшие туннель с двух концов, встретились.

– Это самое безопасное место во всем городе. Здесь можно вызывать джиннов, почти не боясь их. Но подчеркиваю – почти. Дай мне свой фонарик.

Он выключил оба фонарика, и все потонуло в первобытной тьме. Было довольно холодно и тихо, как в могиле, – лишь время от времени вода с легким журчанием стекала со стен.

Шерон слышала, как Ахмед медленно ходит вокруг нее, шлепая по невидимой воде.

– Это самая древняя часть города, – прозвучал его голос из темноты. – Она существовала еще при хананеях. Даже раньше. За много-много лет до того, как пришел Давид и дал городу имя, здесь было поселение. Его построили…

– Что ты кружишь все время? Прямо дрожь берет.

– ЗАТКНИСЬ! Молчи! Теперь мне придется начать все с начала!

Шерон была ошеломлена этим внезапным взрывом эмоций и стала сомневаться, разумно ли было приходить сюда с ним. Многие побаивались Ахмеда, она же всегда держалась с ним с подчеркнуто беззаботной уверенностью. Вплоть до этого момента она не ожидала от него ничего плохого, но сейчас подумала, что он, возможно, переживает какой-то новый кризис. Налицо были все признаки: бритая голова, неожиданный отказ от всех своих излюбленных вредных привычек, внезапные смены настроения.

– Это самая древняя часть города, – повторил он, медленно обходя вокруг нее; она слышала его дыхание между фразами и журчание воды, обтекавшей его ноги. – Она была построена вокруг этого источника, источника Тихон, потому что люди в то время уже поняли, что это за место. Это место – пуп земли, всегда было им и останется впредь. Это центр мироздания. Как семя хранит память о растении, породившем его, так и это место хранит память о своем происхождении. Индусы называют такое место «чакра», а местные жители – «джива». Я же называю его колыбелью джиннов. Город Иерусалим построен над ним и вокруг него. В моем народе говорят, что золотой купол мечети аль-Масджид аль-Акса – это не что иное, как круглая золотая пробка, подобная пробке на флаконе с благовониями, которая рукой Аллаха забита в скалу под ней, для того чтобы сдерживать энергию, исходящую от этого места, и не дать силам преисподней затопить всю нашу землю.

С каждым кругом Ахмед приближался к ней. Шерон уже чувствовала его дыхание на своей шее. Она хотела сказать ему, что он ее пугает, но боялась очередной вспышки его раздражения.

– Но происходит утечка энергии. Струи пара вырываются на поверхность. Город подобен огромному мозгу, сооруженному над бездной и одурманенному нарами собственного воображения. – Постепенно Ахмед стал удаляться от нее. Голос его становился тише, превращаясь в шепот. – Одурманенному и пребывающему в грезах. Дыхание этого места порождает джиннов. Именно здесь мечты и сны вызывают их к жизни. Именно здесь начинается их земное существование.

Он исчез.

Вокруг осталась одна сплошная чернота. Она напрягла слух, пытаясь услышать его дыхание или движение потревоженной им воды, но ни один звук не нарушал тишины. Все, что она слышала, – это собственное дыхание и стук своего сердца.

– Ахмед, – окликнула она его негромко, затем повысила голос: – Ахмед! – Ее голос прокатился по туннелю. – Вот скотина! Зачем ты бросил меня тут?

Ее крик затихал, забиваясь в расщелины. И фонарик ее он зачем-то отобрал. Пройдя вперед несколько шагов, она потеряла ориентировку. С какой стороны они пришли? Не обманул ли он ее, сказав, что они достигли середины туннеля? Она прошла еще несколько шагов и, ударившись о мокрую скалу, вскрикнула. Она стала ощупывать камень и бессознательно вцепилась в него ногтями, словно центр земной тяжести сместился и она могла полететь вверх тормашками.

И тут она почувствовала, что в туннеле, кроме нее, есть кто-то еще.

Она услышала тихое дыхание, и ее кожа словно вывернулась наизнанку, как перчатка. Она пыталась крикнуть, но издала лишь сдавленный хрип:

– Ахмед?

Никакого ответа. Но что-то стояло в воде в нескольких футах от нее, массивное и внушительное. Она ощущала чье-то холодное присутствие. Еще одна волна пробежала по ее телу, и она передернулась, словно спрыснутая кислотой. Ее чуть не вырвало. Шерон чувствовала, как это «что-то» увеличивается в размерах и приближается к ней. Она еще крепче вцепилась в стену.

Ноздри ее затрепетали, почувствовав знакомый запах. И в это время вспыхнули два тонких луча света, пересекаясь над водой. Из черного потока навстречу ей поднималась каменная статуя в человеческий рост. Это была разъеденная временем каменная средневековая фигура женщины с распущенными волосами и чашей в руках. Протянув руку, Шерон притронулась к ней. Камень был невероятно холодным. Капли влаги выступали на серых каменных щеках фигуры, словно застывшее дыхание.

Когда пальцы Шерон коснулись влажной каменной щеки, их тепло наполнило фигуру, и она ожила, камень превратился в живую плоть. Перед Шерон была старуха с откинутым назад черным покрывалом. Татуированная Магдалина, с которой стекала вода. Теперь вместо чаши она держала на коричневой ладони мертвую белую птицу.

Шерон прижалась спиной к стене, из горла ее сквозь сжатые зубы вырвался сдавленный крик. Фигура Магдалины росла и поднималась из воды, но рябь, появившаяся на поверхности, казалось, потревожила призрак, и он претерпел вторичное превращение.

– Кристина! – выдохнула Шерон, увидев перед собой свою клиентку из реабилитационного центра.

Кристина стояла в воде в джинсах и футболке, на лице ее блуждала блаженная улыбка. Она ничего не ответила Шерон, с ней уже происходила новая трансформация. Она превращалась в Кейти.

Руки Кейти были сложены рупором вкруг рта, как будто она старалась докричаться до Шерон с другого конца времен. Но изо рта не исходило ни звука, и лицо Кейти было искажено от ярости. Шерон схватилась за горло, задыхаясь.

– Что? Что ты хочешь сказать, Кейти? – прошептала она.

Но Кейти, страдая в своем молчании, безуспешно взывала к ней через бездну.

По образу пробежала рябь, и вместо Кейти появился еще один идол, похожий на ханаанскую богиню, высеченную из желтого камня. Но в следующий момент и этот идол исчез, видения стали меняться с калейдоскопической быстротой. Теперь к Шерон тянулась какая-то мерзкая тварь, существо со дна первобытного океана, сверкающее панцирем, как жук, и пытающееся схватить ее своими гибкими щупальцами. Однако оно быстро сменилось последним номером программы – фигурой с лицом Шерон и ртом, открытым в беззвучном крике. Сама она, парализованная ужасом, даже не находила сил, чтобы напрячь голосовые связки.

Затем рядом возник Ахмед, пытавшийся успокоить ее. Но она не понимала ни слова из того, что он говорил. Ахмед повел ее прочь от этого места, но Шерон еще долго оглядывалась, боясь, не преследует ли ее еще какое-нибудь уродливое создание, вынырнувшее из жидкой темноты.

Когда они вышли из туннеля около Силоама, она села на берегу, не в силах даже плакать. Ее собственное отражение в воде было нормальным. Ахмед время от времени поглаживал ее по плечу.

– Что это было? – спросила она.

– Джинны, разумеется.

– Значит, вот как они выглядят.

– Они принимают разный вид перед разными людьми. Я не знаю, что ты видела.

– Но вот та тварь, которую я видела последней, – это и есть его сущность?

– Я не знаю. Ты сама создаешь ту форму, в какой они перед тобой предстают. Все зависит только от тебя.

– Но если можно придавать им разные формы, значит, можно и прогнать их?

– У меня это не получается. Я слишком влюблен в свою джиннию.

Она посмотрела Ахмеду в глаза и не могла решить – то ли он окончательно сошел с ума, то ли настолько мудр, что ей его просто не понять. Тут она заметила, что ее собственное отражение в воде внимательно разглядывает ее.

45

С кем он должен был встретиться в тот день? В тот день, когда погибла Кейти, когда она, по собственной воле, вырвала с корнем дерево из земли, околдовав его, и умолила ветер обрушить его ей на голову, став наконец жертвой и мученицей. Том винил ее в ее собственной гибели. Она искала смерти. Накликала ее, заставила ее прийти за ней. И все для того, чтобы наказать его.

С кем же у него было назначено свидание в тот день? Этот вопрос Тоби, брошенный накануне под занавес, не давал ему покоя, когда он вечером возвращался в квартиру Шерон. Может быть, он сразу ответил бы на него этой еврейской карлице-горгоне, если бы она не держалась так самоуверенно. Она знала ответ, она инстинктивно догадалась обо всем практически сразу – так люди, чувствуя, что ты получил рану, бессознательно все время задевают ее, тревожат, посыпают солью. Эта коротышка с огромной грудью, эта старая ведьма знала, о чем спрашивает, и даже не скрывала этого.

Если бы не ее самодовольство, не бесцеремонная легкость, с какой она расставляла все точки над г,он, может быть, и рассказал бы ей. Но сейчас он уже удивлялся: как это он дошел до того, что стал обсуждать с ней эту тему? И что это вообще за контора? То, чем они занимаются в этом своем центре, называется терапией? Когда ктоугодно и когда угодно может войти и вмешиваться в твои сугубо личные дела? А эта чокнутая Кристина? С какой стати он должен позволять этой обкуренной девице подслушивать, когда он говорит о своем горе? Почему ему вообще навязывают общество этого ничтожества? Потому что эта «дорогуша», эта назойливая еврейская мамаша стремится насадить либеральные порядки, когда все участвуют в мытье посуды и перемывании чужих косточек.

Шагая по иссохшим улицам в лучах заходящего солнца, он кипел от возмущения. Он с такой силой сжимал кулаки, что ногти впивались в кожу. Два встретившихся ему молодых хасида с бородами, заправленными за воротник, посмотрели на него, услышав, что он говорит сам с собой. Он ответил им разгневанным взглядом.

Он не скажет ей. Он не может. Во-первых, она передаст все Шерон. Но ни той ни другой не понять его. Женщины. Они по своей природе не способны поставить себя на его место. Можно заранее предсказать, как они воспримут это.

Что вообще женщины знают об этом? Кто дал им моральное право судить поведение мужчин и оценивать глубину их желания? Но они знают о нем! По крайней мере, они умеют интуитивно, не понимая силы этого желания, пробуждать его – все они, начиная с того возраста, когда об этом рано даже думать. С первого дня своего появления в школе эти крохи уже краснели от изумления, открывая в себе эту потенциальную способность. В старших классах они достигали половой зрелости, там все понятно. Но уже на второй год обучения они овладевали искусством контролировать и направлять эту данную свыше силу. К третьему году они уже вовсю наслаждались этим своим умением, и на этом период их сексуального ученичества можно было считать завершенным. Умение это проверялось на беднягах-подростках, которые отставали от девчонок в своем половом развитии; тем не менее гормоны в них бурлили, булькали и бесились, так что во время урока их донимали всевозможные видения, как на каком-нибудь дне рождения с разбавленным спиртным. А между тем требовалось, чтобы в этом плавающем в классе розовом тумане, в обстановке разгула феромонов и непрерывной хаотичной сигнализации эти тупые телята еще и учились!

Ох уж эти четвероклассницы! Вроде Келли, Келли Макговерн, с ее кровоточащей розой, шуршащей белой блузкой, провокационными юбками и стройными ногами, качающимися на высоких каблуках. Она умела многое: придвинуться на дюйм ближе, чем надо, когда он отмечал что-нибудь в ее тетради; оставить не застегнутыми две верхние пуговки на блузке, так что, когда она нагибалась, ее белая грудь трепетала, как голубка, стремящаяся вылететь из сети, ограничивающей ее свободу; поглядеть через плечо, возвращаясь на свое место, и послать ему улыбку, показывающую, что он отреагировал правильно, и предполагающую, что она якобы управляет им как хочет…

За год до этого в школе был еще один учитель, Майк Сэндс, – способный и преданный делу работник школьного образования, стремившийся к продвижению по служебной лестнице, но павший жертвой соблазна. Слухи о его связи с ученицей пятого класса скоро подтвердились. Первоначальное недоверие всего педагогического состава к слухам переросло в открытую враждебность, и за какую-нибудь неделю он превратился из товарища по работе, пользующегося любовью и уважением, в парию и отщепенца. Женщины отзывались об этом факте с горечью и, похоже, воспринимали его как личное оскорбление; мужчины отнеслись к слабости коллеги с презрением, однако шутки, которые они смущенно бросали по этому поводу, выдавали, скорее, скрытую зависть.

– Бедняга, – сказала Кейти, когда он поведал ей эту историю.

Бедняга? Кейти была единственной, кто отнесся к Сэндсу с участием, все остальные высказывались по его адресу совсем иначе.

– Бедняга? Да он скотина, – сказал Том. – Он бессовестно злоупотребил своим положением, нарушил все этические нормы. Он заслужил все то, что получил. – Том сам чувствовал, что это звучит как лицемерное осуждение.

– Все, что ему надо было сделать, – оставить ее в покое. Всего-навсего. Но он не смог. И продолжал падать все ниже. – Высказывания Кейти порой озадачивали его. – Это секс. Мы не в силах им управлять. Потому-то религия так его и ненавидит. Она хочет спасти нас от самих себя. Если у нас нет незыблемых убеждений, мы не можем доверять самим себе.

– Жестокая битва за живую душу, – подхватил он.

– Думаешь?

– О да. – Он пытался произнести это с иронией, но она восприняла его слова серьезно.

Майк Сэндс подал заявление об уходе, не дожидаясь, пока его выставят. Том не знал, устроился ли он преподавателем в каком-нибудь другом месте. После его ухода имя его еще некоторое время звучало в учительской. Прошел еще один семестр, и однажды утром Том обнаружил на классной доске эти абсурдные обвинения в свой адрес.

В них не было ни слова правды, полная чушь. Он очень разумно разрешил эту проблему. Выявил, кто из мальчишек это делал, отнесся с пониманием к тому факту, что он не мог справиться со своим всепоглощающим чувством к этой Макговерн и ревновал ее. Том объяснил ему, что Келли переживает приступ влюбленности в учителя и это бывает со всеми девчонками. Он был великодушен и отпустил мальчишку, всего лишь предупредив его.

Но он стал глядеть на Келли новыми глазами и ничего не мог с этим поделать. Буквально на следующий день она предстала перед ним в новом свете, живая и яркая, окруженная золотым сиянием. Знаки внимания, которые она ему посылала, стали мешать ему и даже тревожить. Она неизменно задерживалась после урока, выходя из класса последней, и он невольно замечал, что ранец у нее за спиной подтягивает платье вверх, приподнимая подол и открывая лишний дюйм ее бедер. Прежде чем закрыть дверь за собой, она всегда оборачивалась, ловя его взгляд, устремленный на нее.

«Господи Иисусе, – думал он, – ей всего пятнадцать, а она уже знает, как поймать мужчину на крючок».

Однажды в конце особо утомительного семестра, когда Том навевал скуку на самого себя, втолковывая ученикам различия между религиозными учениями, Келли подошла к нему после урока с вопросом:

– Почему мы не изучаем Песнь песней?

Другие школьники между тем покидали класс, оставляя их наедине, а он не смог сразу найти подходящего ответа.

– Что?

– Мы проходили иудаизм, индуизм, ислам и буддизм. Почему мы не читали Песнь песней?

– Потому что это не особая религия, Келли. Это одна из книг Ветхого Завета. Свадебная песнь. – Он притворился, что ищет что-то в ящике стола, чтобы не встречаться с ней взглядом.

– Я знаю. Приятель моей сестры учится в колледже. Он говорит, что мы в школе до этого еще не доросли.

– Ну, что еще может сказать студент колледжа? – Он поднял глаза. Она тряхнула медными волосами и облизала розовые губы. Она сделала это совершенно бессознательно. Блеклый электрический свет придавал желтоватый оттенок ее лицу и губам. – Подожди, – сказал он и стал поспешно выбираться из-за стола. – Я дам тебе Библию, прочтешь ее дома.

Ключи тряслись в его руке, Пока он отпирал дверь кладовой. Единственное, о чем он думал, – поскорее дать ей книгу и выпроводить восвояси. Он не мог находиться в классе наедине с ней. Просто не мог.

В кладовой он чувствовал себя в безопасности, но все время ощущал ее присутствие за дверью. Он включил свет и оглядел ряды учебников. Он искал издание Библии с достаточно крупной печатью и достаточно сухими комментариями, предпочтительно в обедненном современном переводе, который снижал бы пафос Песни и подходил бы для пятнадцатилетней сирены, влюбившейся в своего учителя.

Когда он потянулся за книгой, стоявшей на полке, дверь открылась, и она вошла. Мягко, медленно она закрыла за собой дверь и осталась стоять спиной к нему, держась за дверную ручку.

Он схватился за полку:

– Что ты делаешь?

Она отпустила дверную ручку и повернулась к нему. Ноги ее были скрещены в лодыжках, руки опущены и слегка сжаты. Глаз она не поднимала.

– Ничего нет хорошего в том, что ты сюда зашла. – Это вышло у него шепотом.

– Почему?

– Потому что это нехорошо. Вот и все.

– Почему?

– Келли, выйди, пожалуйста.

– Я думаю, вы не хотите, чтобы я выходила. Я думаю, я вам нравлюсь.

– Да? Но будет лучше, если ты выйдешь. Ну, в самом деле.

Он сразу понял, что сказал слишком много. Он все признал. Все, что ему надо было сказать, – «выйди отсюда». А он сказал не так. Его словно парализовало. Это исходило от нее. Она излучала сексуальную энергию, передавала ее Тому, заражала его. Руки его напряглись, кулаки сжались. В крошечной кладовке воздух пропитался запахом ее дыхания. Ему казалось, что он ощущает даже его вкус – сладкий вкус желания с кислым привкусом страха.

Он знал, что все учителя-мужчины рисуют в воображении подобные сцены в этой каморке. Большинство их не призналось бы в этом; очень немногим доводилось пережить это наяву. Она глядела в сторону, а он, прислонившись к полкам с рядами Библий, проглотил комок в горле и старался унять шум крови в ушах. Взгляд его упал на мягкую припухлость ее груди под кровоточащей розой. Дыхание ее было коротким, и он понял, что она боится не меньше его самого. Оба они потеряли власть над собой. Затем, впервые с тех пор, как она вошла в кладовую, она посмотрела ему в глаза. Если бы не это, если бы она продолжала смотреть в сторону, критический момент миновал бы, и они были бы спасены от самих себя. Но она смотрела на него снизу вверх, прищурившись, в глазах ее играли золотые огоньки, подобные крошечным колючим шипам, и вот руки его оказались на ее талии, а язык у нее во рту. Поцелуй был очень долгим. Она почти обмякла в его руках, но наконец паралич отпустил их.

– Это невозможно, – сказал он. – Я не люблю тебя.

– Не важно, все в порядке.

– Очень даже важно, и ничего не в порядке.

Это было все равно что пытаться остановить поезд, размахивая перед ним руками. Келли держалась абсолютно пассивно и глядела ему в глаза, пока он расстегивал юбку и спускал ее. Она резко втянула воздух, когда он запустил большие пальцы за пояс ее колготок и трусов и сорвал их разом до самых лодыжек.

В этот момент они услышали, как открылась дверь класса, и застыли на месте. Раздались чьи-то шаги. Ее расширившиеся глаза не мигая смотрели на него. Кто-то выдвинул ящик стола и затем снова закрыл его. Опять послышались шаги, открылась и закрылась дверь.

– Подожди минутку, – сказал он.

Ключ от кладовки был вставлен в замок вместе со всей связкой с внешней стороны двери. Он достал ключи и запер дверь изнутри. Сбросил пачку тетрадей со старого кресла. Усадив ее в кресло, он снял с нее туфли вместе с узлом из колготок и трусиков. Она возилась с его брюками. Он положил ее руку на свой крепкий член. Она легко и нежно держала его.

Он был весь в огне. Ее запах затмевал его рассудок. Он чувствовал вкус ее желания, напоминавший сладкий, малиновый звон колокольчика. Запах, исходящий от нее, казался пряным ароматом востока. Откуда-то издали доносились слова: «Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник». [31]31
  Песнь песней 4:12.


[Закрыть]

Он провел ладонью у нее между ног, и она задрожала. Он удивился, сколько в ней влаги, и у него закралось подозрение, что она уже не невинна.

– Боже, Боже.

– Все в порядке, – сказала она. – У меня это уже было раньше. Все в порядке.

Господи Иисусе, она еще успокаивает его! Он опять поцеловал ее, расстегнул блузку и высвободил ее девчоночьи белые груди из ненужного лифчика, поцеловав каждую по очереди, затем покрыл поцелуями ее живот. Ему страстно хотелось вылизать ее маленький тугой зад, но он не знал, насколько она опытна, и не хотел пугать ее и делать что-нибудь такое, что могло вызвать у нее страх.

«Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой – и польются ароматы его! Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его». [32]32
  Песнь песней 4:16.


[Закрыть]

Вместо этого он нащупал ее упругий мокрый бугорок, выскальзывающий из-под пальца, и она вздрогнула от наслаждения. Глаза ее горели зачарованно и испуганно в предвкушении того, что он еще может сделать с ней. Губы ее были полураскрыты. Она издавала громкие вздохи, когда он прикасался к ней и гладил ее.

«Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него. Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих мирра капала на ручки замка». [33]33
  Песнь песней 5:4–5.


[Закрыть]

Затем ладонь ее сжалась вокруг головки его члена, и она потянула его к себе. Он раздвинул ее ноги пошире, и подхватил ее под ягодицы руками, и вошел. Она дернулась и взвизгнула, так что ему пришлось прикрыть ее рот рукой; она при этом укусила его пальцы.

– Не надо, – сказал он, – не кричи.

– Все в порядке. Я больше не буду.

Он был поочередно то груб, то нежен – ему хотелось передать ей как можно больше опыта. Он намеревался вынуть пенис перед эякуляцией, но она не отпускала его и так горела внутри, что он не смог преодолеть соблазна.

Кончив, он поспешно оделся, чувствуя себя виноватым. Она тоже привела себя в порядок. Затем он отпер дверь и убедился, что в классе никого нет.

– Послушай, – сказал он, когда она вышла из кладовой, – послушай…

– Все в порядке, – отозвалась она. – Я никому ничего не скажу. Теперь я знаю, и я никому не скажу.

Он взял ее ранец и помог ей надеть его. На этот раз подол не задирался, и хотя она улыбалась, но не обернулась в дверях. Он смотрел, как она идет по коридору и пересекает площадку для игр, как обычная школьница, возвращающаяся домой после уроков.

Разве мог он рассказать Тоби или Шерон об этом? Они же никогда его не поймут. Вопрос о том, что нужно женщине, всегда был для мужчин непостижимой тайной, но ведь и сами мужчины оставались тайной для женщин. Откуда женщинам знать мужские желания? Их никогда не пронизывал тот же воющий ветер, они никогда не держали руку в таком же пламени. Они не имеют ни малейшего представления о том, как мужчины сто раз в день ощущают прохладную ласку окружающего мира, щекочущего своими изящными пальцами их вожделеющие души? Что они знают об этом? Они не могут понять, почему мужчинам так трудно управлять своими импульсами.

На какой-то момент он почувствовал, что разделяет свойственный пророкам Ветхого Завета гнев на женщин за то, что они обладают неограниченной властью даровать или не даровать жизнь, дразнить и отказывать, манипулировать тобой, унижать, стыдить, осуждать.