Текст книги "На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти"
Автор книги: Грегор Самаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
Нункомар прибыл с большой пышностью. Свидетели – мелкие купцы, хлебопашцы, землевладельцы и другие – были отведены в особую комнату. Губернатор предложил магарадже повторить обвинение и представить доказательства. Нункомар говорил долго и убедительно, и ни один публичный обвинитель в Лондонском суде не сумел бы представить такого тонкого сплетения обвинений, не представлявших и малейшей бреши, в которую бы мог проскользнуть подсудимый.
Гастингс потребовал документов, которые, пройдя через руки всех членов суда, были представлены обвиняемым. Риза-хан категорично объявил их фальшивыми. Шитаб-Рой скомкал некоторые из них и бросил под ноги Нункомара. Затем были приведены свидетели.
Тут развернулось необыкновенное зрелище. Каждый из представленных Нункомаром свидетелей повторил тождественные с обвинением и документами факты, каждый, несмотря на проклятия Шитаб-Роя и решительные опровержения Риза-хана, оставался при своем показании и даже соглашался подтвердить его клятвой. Затем Гастингс лично начал допрос, причем решительно отклонил вмешательство Нункомара. Он допрашивал свидетелей строго и резко, подмечал и останавливал малейшее их противоречие и при этом так пытливо смотрел на них, что многие не выдерживали и, задрожав всем телом, опускали глаза. Большинство свидетелей не только отказались от прежних показаний, но даже говорили совершенно противоположное. После прочтения протокола Гастингс встал и сказал:
– Обвинения, возведенные на благородного визиря Риза-хана и храброго генерала Шитаб-Роя, оказываются, как это слышали сейчас господа члены совета, недобросовестными. Свидетели опровергли все факты, на которых основывалось обвинение, вследствие чего представленные здесь документы как не согласующиеся с устными показаниями не могут служить доказательствами.
– Но документы эти вполне верны, – воскликнул вне себя Нункомар, – а свидетели малодушные лжецы и трусы!
– Свидетели живы, а документы мертвы! – возразил Гастингс. – Свидетели представлены самим обвинением и им же признаны достоверными, следовательно, показания их действительны. Слова живых людей мы слышали все, они неопровержимы, неизменимы, а пергамент терпелив и вынослив. Документы могут быть фальшивыми.
– Фальшивыми! – закричал Нункомар. – Когда их представил я…
Гастингс пожал плечами.
– Даже такой опытный взгляд, как у достопочтенного магараджи, может ошибиться! Мы, судьи, во всяком случае, должны признать мертвый документ фальшивым, раз он противоречит живому слову свидетеля. Разве не такое же мнение у вас, мистер Барвель, и у вас, господа?..
Барвель и остальные решительно заявили, что совершенно согласны с мнением губернатора.
– В таком случае, – продолжал Гастингс, – остается только одно: объявить благородного Риза-хана и храброго Шитаб-Роя совершенно оправданными. Я весьма рад, что имею возможность лично принести верным друзьям Англии свое искреннее поздравление по поводу окончания процесса.
Он встал и крепко пожал руку Риза-хана и Шитаб-Роя. Визирь и теперь остался холодным, гордым и невозмутимым, лишь слегка кивнув головой. Шитаб-Рой, напротив, энергично ответил на пожатие руки губернатора и членов совета и несколько раз подряд во всеуслышание закричал:
– Так я и знал, так я и знал, иначе не могло быть! Шипенье змеи бессильно, раз оно направлено на честных и храбрых людей.
После некоторого колебания Нункомар также поднялся. Он, улыбаясь, подошел к обоим магометанам и мягким вкрадчивым голосом выразил им свою радость. Риза-хан повернулся к нему спиной, а Шитаб-Рой плюнул под ноги и поднес к самому его носу кулак.
– Я, к сожалению, не в состоянии восстановить вас в прежней должности, благородный визирь, – сказал Гастингс, – так как должен был ее уничтожить. Но прошу вас быть гостями в моем доме. Я хочу торжественно отпраздновать восстановление вашей чести.
– Очень благодарен за любезное внимание, – возразил Риза-хан серьезно и печально, – но прошу вас освободить меня от этого. Моя карьера окончена, мне более не придется оказывать услуг ни повелителю моему, набобу, ни английскому правительству, и я желаю закончить дни свои в уединении. Поэтому прошу вашу милость разрешить мне тотчас отправиться в, Муршидабад.
– Вы свободны, – сказал Гастингс, – и мне остается только пожелать вам счастливой и спокойной жизни. Вы всегда будете желанным гостем в моем доме.
Визирь, грустно улыбаясь, ответил на пожатие губернатора и в сопровождении полковника Чампиона вышел, чтобы вместе со слугами немедленно отправиться в Муршидабад.
– А вас, храбрый Шитаб-Рой, – сказал Гастингс, – в признательность за все ваши заслуги я назначаю губернатором Баха.
– Очень благодарен вашей милости, – возразил Шитаб-Рой с мрачной миной, – но я попросил бы вас и меня немедленно отправить в назначенную мне резиденцию, потому что, охотно принимая эту должность, горю желанием скорее уехать отсюда, где могли усомниться в моей чести.
– Ваше желание будет исполнено, но тем не менее вам придется разрешить мне именно здесь, где вас оскорбили, как можно публичнее восстановить честь вашу. Позвольте мне вести вас. Его высочество набоб Аудэ, мой гость, также должен быть свидетелем вашего удовлетворения.
Он взял Шитаб-Роя за руку и повел вспыхнувшего от радости воина через все комнаты дворца в парадный приемный зал. Здесь их встретил набоб Аудэ. Уоррен Гастингс громогласно объявил о назначении Шитаб-Роя губернатором в Бах, затем подал ему богато украшенное драгоценными камнями одеяние, которое слуги надели на него вместо старого кафтана. Набоб Аудэ встал и преподнес чествуемому воину роскошную, усыпанную блестящими драгоценными камнями саблю. Слуги подали десерт и освежающие напитки. Немного спустя Гастингс сказал:
– Почтенный губернатор Баха желает немедленно отправиться в свою резиденцию, и наше дело теперь проводить его до ворот дворца. Капитан Синдгэм, распорядитесь о том, чтобы почетный караул построился.
При звуке этого имени Нункомар вздрогнул, а когда молодой человек прошел мимо него, он посмотрел на него, как на выходца с того света. Щеки его покрылись мертвенной бледностью, и если бы в эту минуту глаза всех не были устремлены на Шитаб-Роя, то каждый невольно должен был заметить внезапный испуг магараджи.
Гастингс подал Шитаб-Рою руку, и вновь назначенный губернатор Баха пошел между ним и набобом Аудэ, сопровождаемый блестящей свитой и большим количеством слуг, через все дворы до последних ворот. Здесь уже стоял покрытый пурпуровым покрывалом слон, на спине которого находилось устроенное сиденье. Для почетного конвоя был отряжен целый пикет конницы.
Слуги Шитаб-Роя, последовавшие за ним из Муршидабада, вскочили на коней своих, а рота английских солдат под командой полковника Чампиона взяли на караул. Музыка играла веселые мотивы марша, звуки которого покрывались ликованием и криками громадной толпы народа.
Уоррен Гастингс обнял Шитаб-Роя, по щекам которого струились слезы умиления. Набоб Аудэ последовал его примеру. Затем губернатор Баха, кланяясь во все стороны, двинулся в сопровождении войска и многочисленных слуг в новую резиденцию.
Гастингс и набоб возвратились во внутренние покои дворца. Нункомар же приказал подать себе паланкин. Он сел в него все еще бледный и дрожащий и, на этот раз почти незамеченным отправляясь домой, шептал трясущимися губами:
– Капитан Синдгэм и это лицо!.. Что за загадка! Но я разрешу ее во что бы то ни стало, а этот надменный губернатор, позволяющий себе разрывать мои хитро сплетенные нити, он еще испытает, что значит мое мщение. Он будет лежать передо мной в прахе!
Часть 2
I
Все пошло согласно ожиданиям Гастингса. Двор в Муршидабаде, которым заведовал Гурдас, несмотря на ограничение средств, нисколько не утратил ни пышности, ни блеска.
Бегум Мунни хорошо относилась к казначею. Ей необходима была поддержка губернатора для того, чтобы успокоить магометан после смещения визиря. Что касается ограничения доходов и без того уже почти не существующей власти набоба, то это было безразлично для бегум, так как она всю жизнь провела в гареме и участия в делах не принимала. Но, получив теперь некоторое могущество, она посредством кажущейся покорности и женской хитрости старалась укрепить и расширить свою власть.
Против возврата провинций Кора и Аллахабад двор в Дели сделал лишь робкие возражения, так что в кратчайший срок они перешли в руки губернатора и тот мог передать их Суджи Дауле.
Нункомара грызла злоба и забота, он никак не мог понять причины, почему в Дели не послушались его советов. То же было и в отношении новостей, которых он ждал из Пондишери. Там царило полное спокойствие. Ни в провинциях, ни в окрестностях не замечалось и искры какого бы то ни было брожения умов, а о доставке оружия или военной амуниции не было и речи.
Все это составляло для магараджи неразъяснимую загадку, волновавшую его все более и более, так что он вскоре стал подозревать, будто губернатор обладает какой-то таинственной, сверхъестественной силой. Он часто встречал в губернаторском дворце капитана Гарри Синдгэма и, несмотря на то, что последний относился к нему с холодно-вежливой сдержанностью, заводил с ним хотя бы короткие разговоры. Магараджа напрягал все свои чувства, чтобы подметить малейшее движение лица, взгляд или интонацию голоса ординарца губернатора, чтобы застать его врасплох. Неожиданно называл имена, делал намеки, чтобы следить за впечатлениями, но взгляд капитана оставался таким же ясным и невозмутимым, а неподвижное, равнодушное лицо и все существо молодого человека выражали хладнокровие и сдержанность, свойственные исключительно английским джентльменам. Передавая кавалеру д’Обри искусно подделанный фальшивый паспорт, магараджа полагал, что человека с таким именем не существует, и вдруг объявился настоящий капитан Гарри Синдгэм, да еще в непосредственной близости к губернатору. Он проклинал несчастное совпадение и поспешил отправить в Пондишери преданного ему слугу с поручением отыскать кавалера д’Обри, предупредить о неожиданном появлении настоящего капитана Гарри Синдгэма и посоветовать соблюдать крайнюю осторожность.
Нункомар тщательно скрывал свои тревоги и казался беспечным, особенно перед слугами и народом на улице. Он часто являлся в губернаторский дворец, не обращая внимания на холодное и надменное обращение со стороны Уоррена Гастингса. Постоянно приносил баронессе редкие и красивые цветы, дорогие украшения, замечательно тонкие ткани и сумел заставить ее посещать Дамаянти. При визитах баронессы Имгоф к супруге магараджи ее всегда сопровождал сэр Вильям Бервик. Последний был рад возможности чаще видеть Дамаянти. Впрочем и без этого ему представлялось немало случаев. Нункомар не раз просил его смотреть на свой дом как на собственный.
Сэр Вильям часто пользовался приглашением, и магараджа всегда встречал его с дружеской приветливостью. Он часто давал своей жене возможность принимать участие в общем разговоре и не раз под предлогом безотлагательного дела отлучался из дома, предлагая сэру Вильяму не стесняться его отсутствием и доставить своим обществом удовольствие супруге, жаждущей подробнее узнать о жизни и обычаях европейцев. Не раз случалось, что при докладе о визите сэра Вильяма камердинер извинялся за отсутствие хозяина, прибавляя при этом, что благородная бегум будет очень рада принять его сама. В таких случаях сэр Вильям всегда заставал прекрасную индуску в большой гостиной, окруженной прислужницами. Вскоре Дамаянти отпускала их, и только одна Хитралекхи оставалась в гостиной и в каком-нибудь дальнем углу ритмично играла на вине – бамбуковой цитре с семью струнами.
Посещение этой очаровательной женщины как-то особенно влияло на молодого англичанина, недавно перенесенного в индийский мир тропического жара, аромата и красок, которому все виденное им до сих пор на родине теперь казалось бледным и бесцветным.
Дамаянти была для него олицетворением поэзии, лучом солнца, наполнявшим сердце сказочным блаженством.
Они любили друг друга, и любовь эта была тем сильнее и тем живее озаряла всю жизнь их, что соединяла могущество чувственного очарования с высшими идеальными порывами. Они бывали наедине, но все-таки не одни. Это исключало всякую возможность страстных порывов, и весь пыл, разжигавший сердца, ограничивался пламенем взглядов, пожатием рук. И все-таки они были одни между собой, потому что струны вины не умолкали ни на минуту под искусными пальцами Хитралекхи, заглушая звук их голосов, но даже и без этой музыки прислужница не могла бы понять ни слова, так как они говорили по-английски.
Таким образом, хотя разговор их не был стеснен ничем, между ними никогда не было сказано ни одного слова любви. Но каждый взгляд их, каждое дыхание, каждое биение пульса, передающееся одной дрожащей рукой другой, были посредниками чувств их и говорили более понятным языком, нежели сумели бы сделать уста.
Хитралекхи отличалась необыкновенной красотой и повсюду возбудила бы к себе внимание, если бы явилась не в сопровождении Дамаянти. Лицо ее представляло тип благороднейшей по форме индусской расы, рост был высок, формы роскошны, только цвет кожи несколько темнее, чем у Дамаянти, а волосы чернее и жестче. Зато пылкая чувственность юга выступала у Хитралекхи гораздо яснее как во взглядах, так и в осанке и движениях, и, возможно, сэр Вильям увлекся бы молодой прислужницей, если бы не Дамаянти. Возможно, он тогда заметил и понял бы пылкие, полные страсти взгляды, которые она на него бросала.
Но теперь он ничего не замечал: он видел одну Дамаянти.
Громадное наслаждение доставляла сэру Вильяму беседа двух молодых женщин, когда баронесса Имгоф приезжала к бегум. Одна – высокообразованная европейка с ясным, светлым и острым умом, другая – индуска с тонким чувством, напоминающим растение не-тронь-меня. Он восхищался баронессой и обожал ее, но Дамаянти, даже в ее присутствии, казалась ему прелестнее и привлекательнее.
Он блаженствовал, слушая их разговоры, ему казалось, будто ум его развивался еще более, так что баронесса не раз ласково и одобрительно кивала ему головой, удивленная его меткими замечаниями, в то время как Дамаянти, поднимая на него влажные глаза свои, крепко прижимала руку к сердцу, так как ей становилось больно оттого, что она не может достигнуть такой высоты знания, как европейская женщина; и, только читая в глазах его искреннее восхищение, она снова блаженно улыбалась и с детски-наивным увлечением целовала руки баронессы, как будто благодарила ее за то, что она не отнимает у нее возлюбленного.
Дамаянти не раз говорила с сэром Вильямом и о Гастингсе, которого видела всего один раз. Строгий, гордый и храбрый, он внушил ей не только страх, но и ужас. Сэр Вильям отзывался о Гастингсе с искренним восхищением, и она однажды шепнула ему на ухо:
– Если этот гордый губернатор ваш друг, если вы любите и уважаете его так, как говорите, то посоветуйте ему быть настороже, потому что у него есть враги, и немало, – и, понизив голос, прибавила: – Нункомар принадлежит к их числу.
Сэр Вильям улыбнулся.
– Такой человек, как Гастингс, – возразил он, – не может обойтись без врагов. И если бы даже магараджа оказался его противником, то он не побоится его так, как боюсь я.
Она, покраснев, опустила голову и поспешила переменить тему разговора. Расспрашивала о жизни во дворце губернатора, о приемах, об окружающих людях. Сэр Вильям подробно рассказывал ей обо всем, что творилось в резиденции, улыбаясь напряженному вниманию, с которым Дамаянти следила за каждым его словом. А затем она, вся дрожа и в душе проклиная свою бесхарактерность, передавала магарадже все, что слышала.
Ей было больно и казалось унизительным выпытывать у возлюбленного тайны и тем, может быть, вредить губернатору, которого тот так любил и уважал. Но она дрожала при мысли, что Нункомар мог запретить сэру Вильяму посещать его дом.
Магараджа был вполне доволен сообщениями Дамаянти. Он приказал ей продолжать беседы с молодым англичанином и выспрашивать его еще подробнее.
То, что он узнавал от Дамаянти, было не особенно важно, но каждая мелочь, касавшаяся жизни в губернаторском доме, имела для него большое значение, он умел выводить заключения даже из безделиц.
Обязанности доносчицы были единственной тенью, омрачавшей счастье Дамаянти, но она оправдывала себя тем, что все узнаваемое ею из рассказов сэра Вильяма не могло причинить вреда, тем более что она ведь сама предупреждала о вражде магараджи к губернатору.
Капитан Синдгэм вел во дворце губернатора размеренную и довольно спокойную жизнь. Он разделял с сэром Вильямом обязанности ординарца и адъютанта при Уоррене Гастингсе и, кроме того, обязан был сопровождать баронессу Имгоф на прогулках верхом, так как был замечательно искусен в верховой езде и знал все способы дрессировки лошадей. Он мог укротить самого бешеного коня, на полном скаку поднимал с земли монету или попадал в кольцо бамбуковой палкой и своим искусством мог бы произвести сенсацию в любом европейском цирке.
Гастингс едва ли мог найти для баронессы более надежного и верного провожатого. Кроме того, капитан ежедневно давал ей уроки верховой езды в манеже губернаторского дворца и посвящал ее в тайны дрессировки лошадей. Он также начал преподавать ее малолетней дочери первоначальные правила верховой езды, так что вскоре восьмилетняя Маргарита уже могла сопровождать мать на прогулках.
Как приятно было видеть маленькую Маргариту, когда она стояла около своей любимицы лошадки Хайи в шелковой ярко-синей амазонке и шапочке с пером.
Дочь баронессы Имгоф была не по летам развита физически и нравственно. Ее нежное, прелестной формы личико при всей детской беззаботной веселости и свежести иногда вдруг выражало серьезную, далеко не детскую задумчивость. Стройное тельце девочки было гибко и энергично в движениях. Она говорила по-немецки и по-английски, а от прислужниц научилась нескольким словам местного наречия. Маргарита была гордостью и радостью баронессы, да и Гастингс любил ее как собственную дочь. Он часто сам заходил в манеж, чтобы присутствовать при уроках верховой езды, и от души радовался успехам прелестного ребенка.
Девочка выражала капитану, которому была обязана своей красивой лошадкой Хайей и быстрыми успехами в верховой езде, самое живое расположение. Она всегда весело бежала своему учителю навстречу, и, когда голубые глазки девочки смотрели на него искренно и простодушно, она пожимала его руку, шутя называя своим шталмейстером, ему казалось, что в мрачную пропасть его жизни падал луч солнца.
В присутствии Гастингса Раху постоянно чувствовал свое мрачное безотрадное прошлое. Для холодного гордого губернатора он был только орудием, купленным ценой обещанного ему мщения, орудием, услугами которого он пользовался для своих целей.
С сэром Вильямом Синдгэм также находился в хороших отношениях. Помещения обоих адъютантов были расположены в одном и том же коридоре дверь против двери. Их общие служебные обязанности часто служили поводом к сближению. Оба были частыми гостями в семейном кругу губернатора, поэтому неудивительно, что они почти подружились. Сэр Вильям часто заходил на половину товарища, чтобы поболтать с ним за стаканом пунша. Нередко они вдвоем рано утром или вечером при тропическом свете луны совершали прогулки верхом по окрестностям города, во время которых Синдгэм рассказывал о мифах и преданиях страны, очень интересовавших сэра Вильяма. Последний почувствовал искреннее расположение к товарищу, с которым свела его судьба. Он много рассказывал о своем семействе, об отце, от которого ему предстояло получить в наследство титул пэра и громадные родовые поместья, о братьях и сестрах и сердечно просил посетить его в Бервик-Кастле, когда им снова придется возвратиться в Англию.
Сердечность молодого человека благотворно действовала на Гарри Синдгэма и даже согрела его бедное сердце, и, если бы не мрачное прошлое, между молодыми людьми могла бы завязаться дружба. Но Синдгэм постоянно помнил о разделяющей их непроходимой пропасти, так как все, что он рассказывал о себе товарищу, было вымыслом.
Гастингс часто требовал от капитана сведений о настроениях и разговорах в народе, в таких случаях Синдгэм под предлогом работы или исполнения особого поручения запирался в своей комнате, превращался в Раху и перелезал стену сада, чтобы смешаться с народом, язык и обычаи которого были ему известны в совершенстве.
В толпе он внимательно прислушивался к тому, о чем говорили люди, и постоянно докладывал губернатору, что повсюду заметно сильное брожение и большое сомнение в продолжительности его власти. Мало того, в массах уже успело распространиться не только предчувствие, но и уверенность в близком падении английского могущества. Все эти темные слухи, настроения и предсказания черпаются из одного и того же источника, а именно из дворца Нункомара.
Гастингс выслушивал все со спокойной улыбкой и, не изменяя ничего в своей жизни и не делая каких-либо особых распоряжений, поручал Синдгэму продолжать наблюдения.
Таково было положение дел, когда однажды во дворце Нункомара случилось большое оживление.
Баронесса Имгоф не раз просила Дамаянти посетить ее в губернаторском дворце. Нункомар все медлил дать супруге разрешение, потому что обычаи страны не допускали визитов знатных бегум в дома европейцев. Наконец он согласился, и однажды утром сам предложил жене ехать вместе с ним в резиденцию губернатора.
Там все было готово к их приему. Навстречу выбежала европейская и индусская прислуга. Во внутреннем дворе был раскинут ковер, чтобы нежные ножки бегум не прикасались к холодным мозаичным плитам. Но Гастингс не счел нужным лично выйти им навстречу, а также распорядился, чтобы баронессе Имгоф доложили о прибытии гостей непосредственно перед их появлением. Только сэр Вильям с сильно бьющимся сердцем вышел, чтобы подать бегум руку при выходе ее из паланкина и повести ее с супругом к баронессе, которая в это время вместе с дочерью находилась в манеже.
Гостям были оказаны все подобающие почести, но для губернатора и баронессы посещение магараджи с супругой будто и не значило ничего особенного.
Баронесса сидела на возвышении вроде ложи, устроенном около самой арены, и, счастливо улыбаясь, следила за маленькой Маргаритой, которая верхом объезжала манеж. Синдгэм стоял посреди арены и задавал направление, причем маленькая всадница немедленно повиновалась.
Когда мажордом объявил о прибытии гостей, баронесса едва успела встать с места и сделать несколько шагов навстречу, как показался магараджа, а непосредственно за ним следовала Дамаянти под руку с сэром Вильямом. Пока баронесса выражала радость по поводу посещения бегум, Синдгэм при виде Дамаянти остановился, пораженный ужасом. Стек в его руках треснул от конвульсивного сжатия пальцев, а острые зубы глубоко вонзились в губу. Но замешательство это продолжалось не более минуты, пока баронесса обнимала Дамаянти, а маленькая Маргарита приветствовала индусскую даму, постоянно присылавшую такие чудные подарки. Он быстро овладел собою и, когда баронесса, подойдя, представила его, успел совершенно успокоиться.
– Это мой шталмейстер! – воскликнула Маргарита, схватив Синдгэма за руку и заглянув в глаза со счастливой признательностью.
Дамаянти подняла глаза на молодого офицера и, увидев его лицо, отшатнулась. Нункомар, стоявший поодаль, смотрел на них из-под полуопущенных ресниц, но не сказал ни слова. Когда бедная женщина, все еще дрожа, отважилась еще раз взглянуть на офицера, то решила, что это не более как игра воображения, ведь капитан Синдгэм стоял перед ней совершенно спокойный и невозмутимый.
Баронесса с материнской гордостью попросила позволения показать гостям несколько образцов искусства дочери, усвоенных ею под руководством капитана Синдгэма, и повела Дамаянти в свою ложу, куда слуга успел поставить для бегум и магараджи роскошные кресла и небольшой столик с конфетами, фруктами и прохладительными напитками.
Увидев, как грациозно и легко ребенок проделывает труднейшие упражнения, Дамаянти от восторга захлопала в ладоши, а сама все поглядывала в сторону капитана Синдгэма, стоявшего посреди арены. И каждый раз она содрогалась, будто перед ней вставало привидение. Затем, убедив себя в ошибке, с облегчением вздыхала и переводила взгляд на Маргариту. Нункомар также не терял капитана из вида и, услыхав, как тот вполголоса сказал какое-то слово, заметил:
– Капитан так хорошо знает индусские выражения для дрессировки лошадей, да и особые прищелкивания языком; все это можем знать только мы, туземцы, я никогда не предположил бы, что англичанин может так подражать.
– Капитан – сын офицера, служившего в Индии, – возразила баронесса как бы вскользь. – Он родился в Мадрасе, вырос там и поэтому в совершенстве знаком как с языком, так и с местными обычаями.
Нункомар опустил голову, Дамаянти же вздохнула с облегчением и как будто совсем перестала обращать внимание на капитана, тем более что в лице сэра Вильяма она нашла гораздо более привлекательный предмет для своих сверкающих взглядов.
Баронесса предложила гостям пройтись по тенистому саду, а затем повела их в свои покои, к устройству которых Дамаянти выразила особенное любопытство. Она тщательно рассматривала каждую вещицу, спрашивая о ее назначении, хотя все увиденное не могло сравниться с роскошью ее собственной обстановки. Сэр Вильям оставался при гостях, а капитан Синдгэм коротко, но вежливо откланялся под предлогом, что его ждет дело.
Гастингс явился гораздо позже и как будто случайно. Он был вежливее обыкновенного, в особенности по отношению к Дамаянти, выказывая рыцарскую предупредительность, тем не менее давая понять, что случайно зашел к баронессе, а вовсе не для того, чтобы приветствовать Нункомара. Тот в свою очередь не выражал и тени досады или раздражения.
Магараджа возвращался домой молча и не обращал никакого внимания на оживленную болтовню Дамаянти. Когда они остались наедине, он мрачно насупил брови и спросил:
– А ты ничего особенного не заметила в доме англичанина?
Дамаянти посмотрела на него с удивлением и, слегка задрожав, сказала:
– Ты намекаешь на… на сходство лица…
– Ну да, на сходство лица! – резко прервал ее Нункомар. – Такое лицо разве только чудом каким-нибудь может появиться на свете у двух людей разом. Это мне очень, очень не нравится.
– Невозможно, положительно невозможно, – сказала Дамаянти, – чтобы этот английский офицер… Нет, нет!.. Этого быть не может!..
– Отчего не может? – спросил Нункомар. – Если презренный пария сумел найти дорогу, чтобы пробраться в храм и под самым носом у жрецов пользовался правами браминов, так отчего же ему не влезть в мундир английского офицера?
– Но этот офицер совсем другой, – продолжала Дамаянти, – он такой холодный, спокойный, как все англичане.
Нункомар мрачно покачал головой.
– Загадки существуют для того, чтобы их разгадывали, – сказал он. – Неразгаданная загадка – это пропасть, на краю которой стоишь и ежеминутно ждешь, что она поглотит тебя. А я в особенности боюсь загадок, которые задает этот Гастингс. Вот почему ее обязательно требуется решить. Я хочу, даже требую, чтобы ее решила ты. Сэру Вильяму Бервику может быть известно, кто такой этот капитан Синдгэм. Ведь должен же он знать офицера, исполняющего одинаковые, с ним обязанности, а если не знает, то может найти пути и средства узнать. Твое дело заставить сэра Вильяма сделать это, так как он совершенно очарован тобою.
Дамаянти, дрожа, уронила голову на грудь и покраснела.
– Я спрошу у него, – сказала она.
– Ты сделаешь даже больше, – приказал Нункомар. – Ты постараешься вселить в него недоверие к капитану, даже ревность, если на то пошло, это заставит его самого дознаться, кто он таков.
Дамаянти молча в знак согласия и покорности наклонила голову и, оставшись одна, погрузилась в мрачные размышления.
Конечно, к приказанию Нункомара присоединялся и ее собственный страх, возбужденный в ней личностью капитана; конечно, она готова была отдать все что угодно, чтобы узнать, откуда появился англичанин с лицом, возбудившим в ней такие мрачные воспоминания. Но, с другой стороны, она не менее страшилась и самого разрешения тайны, тогда ей грозила бы еще более страшная опасность. Поэтому Дамаянти решилась, несмотря на свой страх, покориться приказаниям Нункомара и идти навстречу ужасной тайне, разъяснение которой, может быть, принесет уничтожение всего ее счастья. Но неразгаданная, она может скрывать еще большую опасность.
На другой же день к ней зашел сэр Вильям. Со свойственным женщинам искусством притворяться Дамаянти вскоре навела разговор на капитана Синдгэма, строго сдержанное и холодное обращение которого бросилось ей в глаза. Она самым натуральным тоном спросила, давно ли сэр Вильям знает капитана и встречался ли он с ним в Англии. Тот, конечно, рассказал ей всю биографию товарища в том виде, в каком слышал от него самого и Гастингса.
Дамаянти на минуту задумалась.
– У нас в Индии веруют, – сказала она наконец, – что боги наделяют людей, к которым благоволят, силой и способностью предугадывать то, что приносит друзьям их счастье или несчастье, а вы – друг мой.
Сэр Вильям горячо прижал ее прелестную ручку к губам. Дамаянти не отнимала ее, сказав:
– Так вот, я верю, что боги даровали мне способность быть охранительницей судьбы моих друзей и близких, поэтому знаю наверное, чувствую это физически и вижу духовным оком, проникающим через оболочку души, что этот капитан Синдгэм принесет вам несчастье. Он имеет на вас пагубное влияние, как злые звезды на тех, кто находится под их лучами.
– Капитан? – спросил Вильям, недоверчиво улыбаясь. – Нет, нет, он – друг мой, от него мне не следует ждать ничего дурного.
– Я и не говорю, что от него! – возразила Дамаянти. – Я не говорю, что он враг ваш и намеренно мог бы причинить вам зло, но через него вам угрожает несчастье. Влияние, могущее действовать на вас пагубно, исходит от него против воли, так же, как и приносящие гибель звезды не считаются врагами людей, родившихся под их роковыми лучами или совершающих дело в час, находящийся под их влиянием. Я это почувствовала в ту минуту, когда впервые увидела его, поэтому должна предостеречь вас.
Сэр Вильям был поражен. Уверенность и пророчески торжественный тон, которым говорила красавица, произвели на него впечатление.
– Предостеречь меня? – спросил он. – Даже если бы он был враг мой, чему я не верю, разве это было бы возможно, раз мы живем под одной кровлей и служба заставляет нас ежедневно сталкиваться?
