Текст книги "На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти"

Автор книги: Грегор Самаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Принимаю ваше условие! – ответил Раху. – Благодеяние, оказываемое мне вашей милостью, заслуживает не только полной преданности, но и жертвы всеми силами, помыслами и волей… Я буду мечом, которым вы управляете, где и когда бы то ни было, стрелой, которой вы выстрелите из лука куда вам вздумается, покорным орудием, которое останется в бездействии до тех пор, пока его не направит рука господина.

И, чтобы доказать, что он умеет владеть собой и своими чувствами, тотчас же заменил мрачное, угрожающее выражение своего лица спокойным и веселым, вполне подходившим к мундиру и роли, которую ему приходилось здесь играть.

– Я вижу, что вы меня понимаете, – сказал Гастингс, ласково улыбаясь.

Он ударил в небольшой тамтам и приказал вошедшему камердинеру:

– Капитан Гарри Синдгэм с сегодняшнего дня поступает на службу ко мне лично… Пусть ему приготовят помещение в моем доме. Отдохните, мистер Синдгэм. Мне нужно отправиться на заседание. После я представлю вас баронессе Имгоф, моей будущей супруге, и сэру Вильяму Бервику, вашему товарищу, который до сих пор один исправлял при мне должность ординарца.

Раху поклонился, почтительно и спокойно улыбаясь, с таким достоинством, на какое способен только английский джентльмен и офицер, действительно прибывший из Лондона. Затем он последовал за камердинером.

Уоррен Гастингс остался один.

«Этот лицемер Нункомар опаснее, нежели я полагал, – подумал он. – Не только против меня лично замышляет он заговор, но и против всего могущества Англии. Но теперь он в моих руках, я постараюсь его обезвредить». Он вошел в приемную, где чиновники и слуги ждали его приказаний.

– Пусть приведут в зал заседания визиря Риза-хана и Шитаб-Роя, – приказал он, – а затем немедленно отправьте вестового к магарадже Нункомару, и чтобы он немедленно явился ко мне.

Слуги бросились исполнять приказания, а губернатор прошел через целый ряд покоев в зал заседаний, где его ожидал совет в полном составе. Уоррен Гастингс поклонился членам суда приветливо, но сдержанно. Только мистеру Барвелю он протянул руку и, заняв место председателя на золоченом кресле, усадил его около себя справа. Спокойно, как будто не произошло ничего особенного, Уоррен Гастингс просмотрел несколько лежавших перед ним документов, пока остальные, разговаривая шепотом, с сильнейшим напряжением ожидали начала этого необычайного заседания.

Некоторое время спустя из коридора раздалось бряцанье оружия. Створчатые двери широко распахнулись, вошел полковник Чампион в полной парадной форме, с саблей наголо, а за ним оба магометанских сановника. Риза-хан был бледен, но спокоен и держал себя с достоинством. Лицо Шитаб-Роя было красно, глаза сверкали гневом.

Уоррен Гастингс поднялся и приветствовал узников низким поклоном. Все члены суда последовали его примеру. Риза-хан ответил на поклон членов суда. Шитаб-Рой проворчал что-то и отвернулся. Полковник Чампион провел обоих к приготовленным креслам, а затем занял свое место за столом судей.

Уоррен Гастингс заговорил:

– С величайшим прискорбием я был вынужден исполнить приказание господ директоров компании и лишить свободы вас, благородный визирь, а также и вас, храбрый генерал, но от души желаю и надеюсь, что ненадолго.

– И за что? – спросил Риза-хан, в то время как Шитаб-Рой нервно вертел в руках шпагу.

– На вас сделан донос. На вас, Магомет Риза-хан, за то, что вы делали распоряжения по управлению, служившие в ущерб компании, а на вас, Шитаб-Рой, что вы терпели эти распоряжения и поощряли их, когда должны были им воспротивиться.

– Такое недостойное обвинение я с негодованием отвергаю! – возразил визирь.

– Никакими делами правления я не занимался, – сердито воскликнул Шитаб-Рой, – и никаких распоряжений не касался… Считать я не мастер, умею только воевать как честный и преданный друг компании и Англии.

– Как высоко я ставлю ваши заслуги и вашу дружбу, вы можете заключить из того уважения, которым я окружил вас во время ареста. Но раз донос сделан, то его следует разобрать и обсудить, – сказал Гастингс. – Я надеюсь, что вы опровергнете его.

– А кто доносчик? – спросил Риза-хан.

– Он сейчас предстанет перед вами, и вы будете иметь полную свободу защищаться.

В полуотворенных дверях показался слуга и сделал губернатору знак. Гастингс кивнул. Затем дверь широко открылась, и вошел Нункомар. Лицо его выражало неприятное удивление. Он, вероятно, надеялся быть принятым одним губернатором, и вдруг его привели на заседание суда. Но уже в следующий момент он вполне овладел собою и вошел, приветливо улыбаясь и почтительно кланяясь во все стороны. При его появлении Гастингс даже не встал, а только слегка кивнул головой. Принесли простое кресло и поставили для Нункомара возле присутственного стола, и магараджа занял его, смертельно побледнев, но продолжая улыбаться.

– Так вот кто! – воскликнул Шитаб-Рой. – Но это меня не удивляет. Где брызжет яд, там и змея недалеко.

Риза-хан лишь смерил магараджу взглядом, полным безграничного презрения, затем спокойно откинулся на спинку своего кресла.

– Вы сделали донос, магараджа Нункомар, – начал Гастингс, – о злоупотреблениях в управлении визиря Риза-хана и храброго Шитаб-Роя. Следствие началось. Высший совет собрался для расследования дела… Желаете вы теперь повторить ваше обвинение и представить доказательства в виде свидетелей и документов, чтобы дать возможность обвиняемым защищаться?

– Змея, конечно, будет шипеть, разбрызгивая яд свой, – воскликнул Шитаб-Рой, с угрозой подняв сжатый кулак, – но против доноса подобной личности я даже защищаться не стану.

Нункомар на минуту съежился и действительно стал похож на змею, готовящуюся броситься на врага. На него неприятно действовала публичность обстановки, он никак не ожидал попасть на очную ставку со своими врагами. Однако быстро овладев собой, он начал говорить мягким вкрадчивым голосом:

– Не ожидал, что меня вызовут присутствовать на заседании, и не захватил с собой документов, но все, что я узнал о самоуправстве и недобросовестности визиря, и в чем удостоверился, могу подтвердить, представив свидетелей, так как считаю своим священным долгом тщательно следить за всем, что может служить в ущерб английскому правительству, благодетелю моего отечества.

Гастингс назначил несколько лиц из числа членов суда для составления протокола, и Нункомар стал излагать длинный ряд обвинений, которые сводились к тому, что оба сановника, не имея на то права, взимали чересчур большие налоги с купцов, земледельцев и других лиц и употребляли их в свою пользу, чем не только причиняли крупный ущерб компании, но и подрывали авторитет набоба и Англии. Он назвал имена некоторых свидетелей и объявил, что доставит документы, состоявшие большей частью в квитанциях, выданных Риза-ханом и Шитаб-Роем самим пострадавшим.

Риза-хан спокойно выслушал пространное обвинение до конца, затем холодно и спокойно сказал:

– Я заявляю, что все это ложь! И если даже найдутся подтверждающие это обвинение свидетели, то они будут лгать, а если представят квитанции, то непременно подложные.

– Понятно, раз мы находимся на очной ставке с главным мастером по части лжи и подделок! – закричал Шитаб-Рой. – И если ему поверят губернатор и члены совета, то я готов проклясть каждую каплю крови, которую пролил в борьбе за Англию, и прибавлю, что компания недостойна, чтобы честные люди были ее друзьями.

– Свидетели будут выслушаны, а документы подвергнуты исследованию, – сказал Гастингс. – Обвинение тотчас же будет передано вам, благородный визирь, чтобы вы могли рассмотреть каждый пункт его в отдельности и защищаться. Но одна возможность подобных обвинений, подтверждаемых свидетелями и документами, против первых слуг набоба, показывает, что организация до сих пор существовавшего в Бенгалии правления неправильна и подлежит реформе. Поэтому я, – продолжал он, возвысив голос, – в силу своего положения и данных мне полномочий объявляю пост визиря при набобе упраздненным. Отныне компания берет на себя непосредственное управление внутренними делами Бенгалии, и управление это будет помещаться в правительственном дворце здесь, в Калькутте.

Члены совета переглянулись в крайнем изумлении, они едва верили ушам своим. Такой смелый, решительный шаг против местной власти, который только что позволил себе Гастингс и о котором заявил в простых, коротких словах, как о деле совсем уже решенном, никто не считал возможным. Риза-хан мрачно вперил глаза в пространство. У Нункомара задрожали руки, лицо его побледнело больше прежнего, ресницы опустились на глаза еще ниже, но губы все еще продолжали улыбаться.

– Это измена! – воскликнул Шитаб-Рой. – Это противоречит всем соглашениям, которые нами честно соблюдались.

– Вам бы следовало благодарить меня, храбрый Шитаб-Рой, – сказал Гастингс. – Если бы организация правления была пересмотрена ранее, то обвинения вроде тех, которые нам приходится здесь подвергать расследованию, наверное, не поступали бы ко мне.

Затем Гастингс также спокойно и также холодно, как прежде, продолжал:

– Ввиду того что от набоба отнимают тяготы правления, он более не будет нуждаться в ежегодной субсидии в триста двадцать тысяч фунтов, которую ему прежде выдавали… Я уменьшаю эту сумму на половину. Для нужд его придворного штата будет назначен казначей, а до совершеннолетия я передаю опеку над княжеским младенцем в руки его матери бегум Мунни.

Шитаб-Рой язвительно засмеялся, Нункомар же так низко опустил голову, что выражение его лица совершенно укрылось от наблюдений. Советники начали шептаться, а мистер Барвель, как бы желая остановить Гастингса, дотронулся рукою до его плеча. Но прежде, нежели Барвель успел вымолвить слово, тот уже продолжал:

– Мы ежегодно платили Великому Моголу триста тысяч фунтов за передачу нам права на сбор податей в Бенгалии, но провинции Кору и Аллахабад мы отдали для его личного управления и обложения налогами. Отныне соглашение это недействительно. Так как мы теперь сами несем все тяготы по правлению за набоба, то решили совсем уничтожить ежегодную уплату в триста тысяч фунтов, а в то же время кампания берет обратно провинции Кору и Аллахабад для личного управления. Письмо, извещающее Великого Могола об этой перемене, уже находится на пути в Дели.

Мистер Барвель с испугом схватил Гастингса за руку. Некоторые члены совета даже задрожали при сообщении о таком поразительном повороте дела, показавшемся им опасным, так как уничтожался даже самый вид зависимости от Великого Могола, верховного властителя всей Индии. Оба магометанина сидели мрачные и безмолвные. Нункомар встал и, не поднимая глаз, спокойно, почти любезно, сказал:

– Я позволил бы себе заметить его милости господину губернатору, что такие резкие перемены в настоящее время и при настоящем положении дел легко могут вызвать разлад со двором в Дели, о котором должны пожалеть все истинные друзья Англии и компании.

– Не думаю, – возразил Гастингс коротко и холодно. – Дело решено, а двор в Дели смирится, в этом я убежден, так как Могол слишком умен, – прибавил он с заметной иронией, – чтобы не понять: его верховная власть над Бенгалией уже не основана на его действительном могуществе. Теперь мне остается только, – прибавил он, чтобы сразу прекратить все споры, – назначить казначея для придворного штата набоба, и я избираю Гурдаса, сына магараджи Нункомара. Сегодня он получит предписание тотчас же отправиться, чтобы вступить в должность.

Лицо Нункомара приняло землистый оттенок, в глазах сверкал яростный гнев, руки судорожно сжались в кулаки, с дрожащих губ вырвалось шипение.

– Змея обманулась в добыче, – воскликнул Шитаб-Рой с едкой насмешкой, – яд вылился на нее.

Волнение Нункомара сразу исчезло, как по волшебству. Он снова улыбнулся, грозно сверкавшие глаза скрылись за густыми ресницами. Он встал и, низко поклонившись губернатору, сказал:

– Благодарю вашу милость за высокое почетное отличие, которого вы удостоили дом мой. Я вижу в этом признательность за преданность мою Англии, в которой воспитал и сына своего, и уверен, что он окажется достойным этой признательности.

– Что за нежный, любящий родитель, и как он уверен в своем сыне! – закричал Шитаб-Рой, язвительно смеясь.

Нункомар в изнеможении опустился в кресло. Ему необходимо было собраться с духом и мыслями. Он готов был задохнуться от ярости, увидав себя обманутым во всех надеждах и расчетах. Конечно, он сверг врагов своих – Риза-хана и Шитаб-Роя, но оказался игрушкой в сильных и ловких руках Уоррена Гастингса, которого хотел сделать своим орудием. Жестокая, бешеная ненависть терзала и рвала на части его душу, между тем как он вынужден был сохранять на лице приветливую улыбку. Его притворство подверглось еще большему испытанию, потому что в зал вошел Гурдас, также получивший приглашение губернатора немедленно явиться к нему. Ему торжественно передали о назначении на новую должность, и Нункомар отечески нежно обнял его и начал наставлять, как он должен вести себя, чтобы заслужить и оправдать то высокое доверие, которого его удостоили господа директора компании и его милость господин губернатор.

Но Гурдас не ответил на объятия отца, а во время наставлений магараджи на губах его все время играла горькая насмешливая улыбка. На этом заседание было окончено. Визирь и Шитаб-Рой снова были отведены полковником Чампионом в свои помещения, причем Гастингс и члены совета почтительно им поклонились.

Нункомар же снова сел в свой паланкин и возвратился во дворец. Среди членов суда начались робкие возражения относительно объявленных Гастингсом нововведений. Но он сразу прекратил их, объявив, что один отвечает за все сделанные распоряжения.

– Я прекрасно знаю двор в Дели, – сказал он. – Там никогда не посмеют сопротивляться, они отлично понимают, что все ветхое здание царского великолепия может рухнуть при первом же толчке.

– Но обе провинции, Кора и Аллахабад, которые так далеко от нас? Немало они причинят нам хлопот, даже если Великий Могол согласится вернуть их добровольно, – заметил мистер Барвель.

– Совершенно верно, – согласился Гастингс, холодно улыбаясь. – Но мы обойдемся и без этих хлопот. Мы просто продадим эти провинции.

– Продадим?.. Но кому же? – спросил пораженный Барвель.

– Приглашаю всех вас, господа присутствующие, выехать завтра со мною за город для торжественной встречи короля Суджи Даулы, который едет сюда. Я желаю видеть его окруженным всеми княжескими почестями как августейшего гостя компании.

– Суджа Даула? – воскликнул Барвель. – Король Аудэ… Он!

По его лицу как молния скользнула догадка. Маленькие глаза сверкнули так радостно, будто он записывал получившийся в приходной книге компании громадный остаток.

– Клянусь Богом, – воскликнул он, крепко пожимая руку Гастингса, – это великая идея! Я… я просто удивляюсь вашей милости!

Гастингс приветливо кивнул ему головой и вышел из зала заседаний.

За обедом губернатор представил баронессе Имгоф и сэру Вильяму Бервику своего адъютанта – капитана Гарри Синдгэма.

VI

Нункомар решил даже дома делать вид, что безмерно рад всему случившемуся. Он приказал слугам раздавать щедрые милостыни и послал в храм жертвоприношения, чтобы выразить благодарность богам.

Все дворы его дворца были украшены цветами и флагами, а сам он явился на торжественный обед, которым хотел чествовать сына перед отъездом в Муршидабад, в роскошном платье, блистая драгоценными камнями.

Прислужницы играли лучшие мелодии и пели самые веселые песни. Все кушанья и напитки, убранные со стола почти нетронутыми, были отправлены нищим. Гурдас по обыкновению сидел за столом мрачный. На замечания отца отвечал коротко и холодно и тщательно избегал смотреть на него.

Дамаянти сидела за обедом задумчивая и рассеянная. Влажные глаза ее были устремлены в пространство, а губы иногда бессознательно улыбались, будто она вновь переживала какое-то счастливое мгновение. Говорил один Нункомар, говорил весело и оживленно, и, только хорошо зная его, можно было бы утверждать, что он находится в сильном лихорадочном возбуждении.

После обеда магараджа, приказав слугам оставаться в столовой, повел супругу в гостиную, выходившую на террасу, которая утопала в зеленоватом полумраке теней гигантских деревьев и была наполнена чудным ароматом только что распустившихся гарциний. Дамаянти робко и неуверенно опустилась на мягкую кушетку, Нункомар остановился перед ней и почти торжественно сказал:

– Я сделал тебя женой своей не столько потому, что прельстился замечательной красотой, сколько потому, что заметил в тебе недюжинный ум, честолюбие и способность быть не только украшением моего дома, но и моей верной союзницей, а главное – орудием для исполнения моих намерений и планов.

Дамаянти посмотрела на мужа с изумлением. Она как будто даже не понимала, к чему ведет такое торжественное вступление.

– Наступило время, – продолжал Нункомар, – когда ты можешь оправдать те надежды, которые я возлагал на тебя. Ты должна оказать мне услугу.

– Говори, господин мой! Ты знаешь, я всегда готова тебе повиноваться.

– Губернатор – враг мой…

– Твой враг? – спросила Дамаянти с удивлением и испугом. – Но ведь он был к нам так внимателен… прислал мне подарки… Он даже разрешил, чтобы…

Она замялась и, слегка покраснев, опустила голову.

– Он смертельно оскорбил меня, уничтожил все мои планы и еще много раз будет унижать меня, если мне не удастся восторжествовать над ним.

– Как это ужасно! – воскликнула Дамаянти. – Как опасна вражда с таким могущественным, таким сильным человеком, а ведь все могло бы быть прекрасно, мы были бы так счастливы и…

Она снова замялась и замолчала.

– Так вот в чем дело, – продолжал Нункомар, не обратив внимания на ее смущение, – мне предстоит выдержать тяжелую борьбу, и, чтобы выйти из нее победителем, мне необходимо знать все планы, все помыслы, все намерения врага моего. Понятно, у меня есть шпионы в числе слуг губернатора, но для них Уоррен Гастингс недосягаем. Их взгляды недостаточно остры, чтобы проникнуть в его тайны. Ты должна держать в руках своих ключ к мыслям губернатора.

Дамаянти смотрела на него, широко открыв глаза.

– Я? – спросила она. – Но каким же это образом?

– Приятельница губернатора и его будущая жена отнеслась к тебе приветливо. Она ясно выразила тебе расположение, и от тебя зависит поддерживать ее дружбу и вызвать на откровенность.

Дамаянти покачала головой.

– Не знаю, право, – сказал она, – посвящает ли губернатор свою жену в дела правления.

– Во всяком случае это возможно, и я почти уверен, чем скрытнее, надменнее и строже он выказывает себя перед светом, тем откровеннее будет говорить с женой, которую любит.

– А если бы и так, – возразила Дамаянти, – не думаю, что английская бегум станет выдавать тайны своего будущего супруга, предавать его.

– Для этого не требуется никакой измены. Она не станет стесняться тебя как женщина, а твое дело слушать и запоминать. Но это еще не все. Есть еще другой способ, и он гораздо вернее.

– А какой же именно?

– Молодой англичанин сэр Вильям Бервик пользуется полным доверием губернатора, – сказал Нункомар, – и он влюблен в тебя.

– Влюблен в меня? Неправда! Этого не может, не должно быть!

– Европейцы на этот счет придерживаются другого взгляда. Они вовсе не стесняются любить жену другого. Впрочем, молодой человек вовсе не опасен. Любовь его не что иное, как поклонение богине, богине, для него недосягаемой.

Дамаянти со вздохом опустила голову.

– И вот именно поэтому-то он и может служить орудием в руках твоих, если ты сумеешь обойтись с ним как нужно. Если Уоррен Гастингс и не доверяет ему своих тайн, то сэр Вильям тем не менее все-таки знает, должен знать направление мыслей губернатора и, конечно, расскажет тебе все, о чем ты станешь его расспрашивать, пока он будет находиться под обаянием твоих глаз. А если ты подашь ему хоть смутную надежду, он будет готов пожертвовать всем на свете.

– Подать ему надежду? – спросила Дамаянти, задрожав. – Да разве я могу, разве я посмею сделать это и разве это не будет опасной игрой?

Глаза Нункомара сверкнули грозно и надменно. На губах появилась холодная, жестокая улыбка.

– Если бы я считал эту игру опасной, – сказал он, – то не давал бы тебе подобного поручения и англичанин никогда бы не переступил порог моего дома, но опасности не предвидится, потому что ты знаешь меня и строгие законы страны нашей. Ты знаешь и будешь помнить, что я никогда не прощу оскорбления своей чести и что сам губернатор не посмел бы защитить тебя от кары. Но вернейшим ручательством служишь ты сама, так как ты любить не можешь…

– Я?.. Я не могу любить? Разве я не люблю тебя, моего супруга и господина? Разве я не доказала тебе любви своей?

– Да, доказала, – возразил Нункомар, – и именно поэтому я знаю, что твое сердце недоступно для той детски-наивной любви, какую питает к тебе мечтательный англичанин. Разве не точно так же любил тебя молодой человек в храме в Хугли, и разве ты не отказалась от этой любви, отказалась добровольно, чтобы следовать за мною, так как знала, что я могу тебя возвысить и окружить почестями и роскошью? Раз ты могла в первую пору любви отказаться от того юноши ради моего богатства, то, конечно, из-за вздыхающего, томного англичанина не станешь портить своего положения супруги магараджи.

Дамаянти так низко опустила голову, что выражение ее лица совершенно скрылось от Нункомара.

– Ты знаешь меня, господин мой, – прошептала она, – и ничто не укроется от тебя.

– Следовательно, – продолжал Нункомар, – ты будешь принимать молодого англичанина, станешь завлекать его со всем искусством, в котором женская хитрость не знает себе соперниц, заставишь его говорить обо всем, что он знает и что может быть ему известно о планах губернатора. Сама же ты не должна забывать границ, до которых можешь доходить.

– И все-таки, – возразила Дамаянти горячо, – разве это не обман, не лицемерие и не предательство в отношении к другу, которому мы открыли дом наш, другу, который доверчиво пользуется нашим гостеприимством?

Нункомар гордо выпрямился. В глазах его блестела зловещая, непримиримая ненависть.

– Лицемерие и обман? – спросил он. – Разве англичанин может претендовать на гостеприимство в доме брамина? Разве разбойники, явившиеся к нам из-за моря, чтобы грабить страну нашу и разорять наши храмы, поносить наших богов и надругаться над ними, разве они друзья наши? Нет, это самые жестокие, самые непримиримые враги, и нашей единственной целью, единственным стремлением должна быть забота о том, чтобы уничтожить и выгнать их обратно из священной земли, орошаемой водами Ганга. Они напали на нас врасплох и покорили силой своего оружия, как некогда монголы и татары. Нам не дано судьбою побороть их оружием и восторжествовать над ними, но у нас остается разум и хитрость, а известно, что такая пила работает вернее, нежели удар палицей. Пусть они помогут нам низвергнуть магометан, а уж тогда мы сами выгоним их из страны с помощью других, равных им по военному искусству и силе.

Дамаянти насторожилась. Нункомар резко оборвал свою речь.

– Обмануть англичанина посредством тонкой хитрости и изворотливости ума, осилить его грубое властолюбие – это заслуга, угодная богам, за которую Брама наградит высшим благословением. Итак, исполни, что я от тебя требую, и будь уверена, что совершаешь доброе, угодное богам дело. Я знаю, – продолжал он, подойдя ближе и взяв ее руки, – что при твоей ловкости дело, которое я поручаю тебе, вовсе не будет трудно. Я впервые предоставляю тебе случай оправдать мое доверие и сделаться участницей моих трудов и стремлений, тогда как до сих пор ты была только украшением моего дома и развлечением моим в часы досуга.

Он привлек ее к себе. Дамаянти содрогнулась от его прикосновения, но, улыбаясь, подняла глаза, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. В эту минуту со стороны города донесся громкий бой барабанов. Нункомар вздрогнул.

– Что это значит? – воскликнул он. – Неужели каждый день будет приносить с собой новое беспокойство и новые загадки? Не доверяю я этому Уоррену Гастингсу. Он побледнел, со страхом прислушиваясь к постепенно усиливающемуся барабанному бою. Затем громко ударил в ладоши. Явившийся на зов слуга, не дожидаясь вопроса, сказал:

– Это выступает батальон сипаев, и губернатор следует за ним с блестящей свитой, чтобы встретить Суджи Даулу.

– Суджи Даула, – воскликнул Нункомар, побледнев, – король Аудэ?!

– Именно так, повелитель. Король известил губернатора о своем визите.

– Новый губернатор – настоящее олицетворение хитрости и коварства, самый опасный из всех до сих пор бывших у нас врагов, его необходимо сломить, и на это существуют верные средства. Если он вследствие данной ему неограниченной власти задумал поработить здесь всех и подчинить своей воле, то в Лондоне золото еще не потеряло значения и сломить его железную волю не представит трудности. Он скрыл от меня посещение коварного Суджи Даулы. Это доказывает только всю важность и опасность дел, которые он затевает. Я хочу, я должен видеть их вместе. Ведь на лицах можно прочесть то, что скрыто за словами. Мне никто не запретил ехать туда же. Я тотчас отправлюсь в храм в Хугли и окажусь там именно в то время, когда произойдет их встреча.

На этот раз Нункомар приказал подать себе не паланкин, а лучшего арабского коня, а для конвоя приготовиться большому отряду конницы.

– Теперь тебе известна моя воля, – сказал он Дамаянти, когда удалился слуга, чтобы исполнить его приказание. – Можешь принимать сэра Вильяма, как и где тебе угодно, мой дом для него открыт. Можешь даже высылать всех своих прислужниц, исключая Хитралекхи, которая должна всегда оставаться при тебе.

– Хитралекхи!.. Хитралекхи! – воскликнула Дамаянти, и глаза ее гневно сверкнули.

– Она преданнейшая и вернейшая из всех, – возразил Нункомар. – Ты можешь ей довериться, как доверяю ей я.

Дамаянти скрестила на груди руки и склонила голову.

– Хитралекхи должна шпионить за мной! – произнесла она, когда Нункомар вышел. – Она, которую он готов сравнять со мною и допустил бы занять мое место, если бы посмел это сделать! Хитрость женщины способна на все, как сказал он. Хорошо же, я употреблю эту хитрость в свою пользу! Я устала быть рабой, я хочу быть свободной, счастливой!

Она встала и простерла руки, как будто хотела обнять витающий перед ее влажными глазами образ. На ее полуоткрытых устах одновременно мелькало язвительное торжество и страстное желание любви.

По дороге в Хугли маршировал батальон сипаев под предводительством офицеров в парадной форме. Оружие их так и блистало на солнце. На некотором расстоянии следовал Уоррен Гастингс на великолепном вороном коне в роскошной сбруе, но сам он был одет в простое платье темного цвета. Рядом с ним ехали мистер Барвель, сэр Вильям Бервик и капитан Гарри Синдгэм, следом – члены совета. Шествие замыкал конвой, состоявший из европейских и индийских слуг.

Они уже успели проехать улицу, ведущую в Хугли вдоль устья притока Ганга, и обширные предместья Калькутты, когда вдруг позади них раздались удары копыт и фырканье лошадей. Гастингс обернулся и увидел в отдалении приближавшегося с большим конвоем магараджу Нункомара, который, увидев губернатора, погнал своего коня и промчался сквозь окружавшие ряды слуг. Остановившись около Гастингса, он наклонил голову до гривы коня и с выражением искреннейшей, натуральной радости, воскликнул:

– Какое неожиданное великое счастье послала мне судьба сегодня, дав возможность приветствовать вашу милость! Я собрался в храм, чтобы принести богам благодарность, а они, вероятно, благоволя ко мне, увеличивают мою радость, доставляя мне неожиданное счастье встретить великого мужа, которым я постоянно восхищаюсь.

Уоррен Гастингс слегка наклонил голову, и лицо его омрачилось, но он тотчас же овладел собой и сделал Нункомару знак ехать по левую руку от него. Нункомар приветствовал сэра Вильяма, но вдруг, увидев второго ординарца, вздрогнул и смертельно побледнел.

– Позвольте представить вам капитана Гарри Синдгэма, – сказал Гастингс равнодушным тоном. – Он только вчера приехал и тотчас же занял место моего второго ординарца.

Капитан поклонился магарадже со спокойной и холодной вежливостью, какой принято придерживаться при первой встрече с незнакомыми лицами. Нункомар ответил ему так же сдержанно и вежливо, но рука, державшая уздечку коня, заметно дрожала. Обоим не было времени обменяться хоть словом, так как губернатор продолжал путь и заговорил с магараджей о самых незначительных предметах. Нункомар хорошо владел собой. Он ни словом, ни взглядом не выдал своего удивления или любопытства, вызванного необычайным путешествием губернатора. Он только пытливо смотрел на мелькавшие впереди него кончики штыков войска и боялся, чтобы шествие не достигло бы храма в Хугли слишком рано, чтобы ему действительно не пришлось отправиться в большой храм Брамы.

Сквозь густые вершины деревьев уже начали мелькать блестевшие на солнце золоченые купола храма, когда ехавшее впереди войско остановилось. В то же время у поворота взвился густой столб пыли, в котором замелькало блестящее оружие и пестрые одежды всадников. Гастингс остановил коня. Полковник Чампион, ехавший позади губернатора, подался вперед. По его команде войско разделилось на две части и стало шпалерами, взяв на караул. Поднявшийся ветер отнес тучу пыли в сторону, и из-за нее показалось замечательно блестящее шествие конвоя телохранителей в мундирах, со сверкающим на солнце оружием, массы слуг, ведущих под уздцы чистокровных лошадей и мулов, и наконец вереница громадных слонов в роскошных, шитых золотом попонах.

Впереди скакал всадник, который, как только войско разделилось на шпалеры, пустил своего чудного чистокровного арабского коня золотистой масти в быстрый галоп. На нем были кафтан и накидка из тяжелого шелка, зеленый тюрбан с высоким пышным султаном, кушак и сабля, осыпанные бриллиантами и изумрудами. Такими же драгоценными камнями были унизаны сбруя и попона его коня. Черты смуглого лица были красивы и благородны. Черная холеная бородка оставляя открытыми только сочные чувственные губы. Это был во всех отношениях красивый мужчина, только из темных глаз его под почти сросшимися у переносья густыми бровями сверкал жестокий, не знающий пощады, бешеный взгляд, способный внушить страх и даже ужас.

Это был сам Суджи Даула, властитель Аудэ, которому компания и английское правительство предоставили титул короля, но он от него отказался потому, что все еще продолжал поддерживать фиктивную зависимость от Великого Могола и от Дели.