Текст книги "Теранезия (ЛП)"

6

Прабир работал допоздна, чтобы закончить проект, чтобы мысли о нем не жужжали мухами в голове все выходные. Проект не был чем-то экстраординарным, но оставался ряд небольших проблем, которые требовали всего его внимания. Он погрузился в детали и время летело незаметно. Но когда он закончил, то вместо того, чтобы с чистой совестью броситься к лифтам, радостно предав банк забвению, просидел еще минут пятнадцать в своего рода ступоре, таращась на ряды опустевших офисных секций.

Он повернулся к своей рабочей станции и еще раз перезапустил тест модуля для кредитных карт. Это была стандартная часть антропоморфного программного обеспечения, «консультант по инвестициям» с голосом и внешним видом, которые учитывали психологические и культурологические особенности клиента, указанные в карте и предлагавшего варианты распределения денежных средств между различными финансовыми инструментами. Это был чисто рекламный трюк. Люди, которые занимались игрой на рынках серьезно, должны были пользоваться значительно более продвинутыми программами, а тем, кто не хотел тратить время и становиться экспертом, лучше было держаться подальше, полагаясь на стандартные банковские схемы с низким риском. И большинство так и поступало. Но банк определил возрастную группу потенциальных клиентов, которых могло привлечь подобное новшество: иллюзия того, что программа трудится неустанно от их имени, но якобы только предоставляет им нужную информацию, а решение они принимают совершенно самостоятельно.

Все надо делать хорошо. Даже это. Но когда Прабир наблюдал массив из шестнадцати образцов модулей-советчиков, безошибочно реагирующих на поток тестовых данных, то чувствовал себя уставшим и смешным, как если бы он остался, чтобы ровно развесить все картины в коридоре. Так не произвести впечатления даже на свое непосредственное начальство, чтобы укрепить свое положение. Единственный способ сделать это – проводить вечера, проникая в тайны финансового вуду в колледже для специалистов по количественному анализу – перспектива, которую он находил невыразимо удручающей. Но он, вероятно, будет свободен полпонедельника, пока консультанты по продажам и маркетологи не придумают какой-нибудь новый трюк.

Как только он вышел из своей секции, экран и освещение стола, замигав, погасли, а бегущий световой указатель на потолке указывал путь к лифтам через темные помещения. Потеря нескольких часов вечера пятницы не была большой трагедией, но он чувствовал такое же разочарование каждый раз, когда пытался получить удовлетворение от работы. Надо быть глупцом или маниакально одержимым, чтобы продолжать вести себя так, будто это вообще возможно.

Было только полдесятого, но когда он вышел на Бэй-стрит, он внезапно почувствовал, как от голода закружилась голова, будто он не ел целый день. Он купил упаковку какой-то клейкой еды в торговом автомате и съел ее, ожидая автобуса. Стояла морозная зимняя ночь; небо казалось ясным, но при этом было серым и беззвездным из-за городских огней.

Когда он пришел домой, дверь Мадхузре была закрыта, так что он решил ее не беспокоить. Как только он опустился на диван, включился телевизор, но без звука и картинкой в пол-экрана. Смотреть на картинку в три метра шириной хорошо, если вы собираетесь в нее погрузиться, но вся эта суета в периферическом поле зрения совершенно контрпродуктивна, если вы намерены задремать как можно скорее. Прабир продолжал думать о работе – даже закончив модуль советчика, ему нужно было повозиться еще с полудюжиной вещей – но у банка была жесткая политика, запрещающая пользование удаленным доступом для разработки программ.

Кто-то позвонил в дверь внизу, у входа с улицы и в углу экрана появилось окошко, в котором был Феликс, переминающийся от холода с ноги на ногу. Прабир почувствовал себя виноватым – он всю неделю собирался ему позвонить. Феликс развел руки и посмотрел прямо в камеру комично корча умоляющее выражение лица. «Входи», сказал Прабир.

Феликс вошел в квартиру, улыбаясь и оглядываясь вокруг.

– Ну, и чем ты тут занимаешься?

– Ступор-терапия, – Прабир показал на телевизор.

– Не хочешь куда-нибудь сходить?

– Не знаю. Я только пришел домой; я очень устал.

Феликс сочувственно кивнул головой.

– Я тоже. – Усталым он не выглядел. – Я пришел прямо сюда. У меня там партия монет в восстановительной ванне, я не мог их оставить.

– Ты ел? – Прабир сделал несколько шагов в сторону кухни. – У нас полно еды, если ты не против подогретой.

– Не надо. Все в порядке. Я перехватил кое-что на работе. – Феликс снял куртку и они уселись на диван.

– Что за монеты? – спросил Прабир.

– Английские. Восемнадцатый век. Ничего особо интересного. – Феликс работал специалистом по охране памятников старины в Королевском музее Онтарио; его работа была смесью всего, что можно – от истории искусств до зоологии. Он часто жаловался, что большая часть того, чем она занимался, было рутинной работой в лаборатории, но по-видимому его понимание слова «рутина» весьма отличалось от понимания работников розничных банковских услуг.

Он наклонился вперед и поцеловал Прабира, затем, подвинувшись ближе, обнял его. Прабир изо всех сил старался проявить ответный энтузиазм, целуя Феликса и стараясь расслабить мышцы в плечах. Он ничего так не хотел, как чувствовать себя естественно и столь же непринужденно, как Феликс, но его сердце по-прежнему замирало от дикой паники при первом же прикосновении.

Даже когда сестра впервые переехала к нему девять лет назад, Амита не стала оспаривать права на опекунство – она смирилась с решением Мадхузре. Но Прабир никогда не был уверен, что откуда-нибудь не возникнут правовые проблемы, а восемнадцатилетний опекун, который спит с мужчинами под той же крышей, где живет его десятилетняя сестра, с большим трудом мог представить, что его положение надежно. Он слышал, что признанные, респектабельные гей-пары выигрывали споры об опекунстве, но его ситуация была кардинально иной, и перспективы того, что его первые неуклюжие попытки найти партнера приведут не только к потере Мадхузре, но и послужат доказательствами в суде, было достаточно, чтобы заставить его опустить руки.

Ситуация стала казаться значительно менее драматичной, когда Мадхузре стала несколькими годами старше, но Прабир все еще не готов был рисковать. К тому времени, когда ей исполнилось восемнадцать, и угроза потерять ее испарилась, Прабир уже настолько привык к воздержанию, что даже не представлял, как с ним покончить. Он выпал из общественной жизни на восемь лет – помимо того, что вначале он не хотел оставлять Мадхузре с няней, еще и отношение его бывших одноклассников и коллег не оставляло ему выбора – нужно было или прикидываться гетеросексуалом или искушать судьбу. Но в тот момент, когда уже ничего не сдерживало его, он почувствовал себя чужаком в незнакомой стране. Он знал, что может легко найти в Торонто бары и клубы для геев – они были перечислены в любом туристическом справочнике – но он не был уверен, что ему будет комфортно именно там, а не где-нибудь еще.

Феликс начал расстегивать рубашку Прабира. Прабир пришел в себя и отстранился.

– Ты что делаешь? Она же в соседней комнате! – прошептал он.

– Да? – Феликс засмеялся. – Я как-то не думаю, что у твоей сестры с нами проблемы.

Именно Мадхузре их и познакомила.

– А я и не думал срывать с тебя одежду, пока мы не окажемся в спальне.

– Я серьезно. Она пытается заниматься.

– Я могу вести себя так тихо, как ты захочешь.

– Тихо только выдаст нас.

Феликс покачал головой, скорее весело, чем раздраженно.

– Только не говори мне, – возразил Прабир, – что это не отвлекает, когда кто-то занимается любовью в десяти метрах от тебя. У нее в понедельник тест по кладистике.

– Вот почему Дарвин изобрел воскресную сиесту. Слушай, я все время учебы прожил в комнате с еще шестью студентами. Это был квадрофонический секс двадцать четыре часа в сутки. Мадхузре еще повезло. – Феликс вытянул ноги и уселся обратно на диван.

– Да, мне жаль, что тебе пришлось застрять в богемном кошмаре, но не мне мешать становлению ее личности, она имеет право на тишину в ее собственной квартире, когда ей это нужно.

Феликс ничего не сказал, только уставился в телевизор.

– Если ты позвонишь мне на работу, – сказал Прабир, – то мы сможем встретиться у тебя.

Феликс молчал, отказываясь продолжать дискуссию. Он провел рукой по предплечью Прабира, примирительно и в то же время эротично, но Прабир не захотел свернуть разговор.

– Просто согласись, что все, что я сказал, было разумным.

Из своей комнаты появилась Мадхузре.

– Привет, Феликс! – Она нагнулась и поцеловала того в щеку, затем сказала Прабиру. – Я ухожу. Не жди меня.

– И куда ты направляешься?

– Никуда конкретно. Просто встречусь с друзьями.

– Звучит неплохо. – Он попытался понять что-то по ее одежде, но не очень знал современные дресс-коды. Она могла направляться как на дипломатический прием в пятизвездочном отеле, так и на дикую молодежную вечеринку.

– Желаю повеселиться! – сказал он.

Она улыбнулась ему, ты тоже, и подняла руку, прощаясь с Феликсом.

Когда она ушла, Феликс сделал вид, что заинтересовался телепередачей. Канал «Дух времени» – его фильтр отбирал и транслировал то, что смотрело большее количество людей в том же городе – показывал рядовую офисную комедию.

– Я тебе никогда не рассказывал, что один из моих приемных родителей написал научную статью тысяч в десять знаков под названием «Обоюдное межситкомное самосоотнесение второго уровня, как означающее сакрального»?

Феликс скрючился от хохота.

– И кто же напечатал такое? «Соушиал техст»?

– Откуда ты знаешь?

В спальне Феликс спросил:

– А как насчет массажа визуальной коры?

Прабир опустился над ним на колени и бережно снял пластину электрода с его спины. Кожа под ней была более бледной, но не восковой, как под гипсом или повязкой – полимер пропускал достаточно кислорода. Феликс утверждал, что стирает устройство за двадцать тысяч долларов вместе с рубашками в стиральной машине, но Прабир ни разу не был свидетелем этому.

В 2006, когда Феликс родился с недоразвитой сетчаткой, искусственные заменители только появились. Так что другого варианта, кроме как подключить массив фотосенсоров напрямую к его мозгу, не было. Вместо этого цепи на пластине получали сигналы от его глаз, а электрод стимулировал нервы в спине. Он с детства научился интерпретировать ощущения как образы.

Прабир начал осторожно массировать спину.

– Можешь погрубее, – сказал Феликс, – там нет гиперчувствительности. Это просто кожа.

– Но… ты чувствуешь мои руки, или ты что-то видишь?

– И то и другое.

– Да? И что же ты видишь?

– Абстрактные узоры. Ряды точек, расходящиеся из центра лучи. Но все довольно нечетко и неубедительно. Смысл в том, чтобы ощущение было настолько сильным, чтобы оно воспринималось как прикосновение, а не как образ, и таким образом сохранить исходную функцию нервов.

Прабир нашел в сети программу, которая позволяла преобразовать изображение с камеры в нечто, отдаленно похожее на сигналы, проходящие через пластину. Импрессионистская, монохромная версия его собственного лица, которое ему выдала программа, вообще была мало похожа на человеческое лицо, но Феликс мог распознавать человека метров с пятидесяти. Все дело было в опыте. Операция по подсоединению искусственной сетчатки напрямую к мозгу была возможна уже лет пять, но ему казалось, что привыкнуть к новому способу смотрения так же сложно, как Прабиру было бы сложно привыкнуть к пластине.

Руки Прабира потихоньку начали смещаться в сторону. Вскоре Феликс перевернулся на спину и притянул его на себя сверху. Когда они целовались, Прабир чувствовал, будто жидкий огонь разливается по его венам, а в груди растет стеснение, будто что-то удивительное похитило его дыхание. Именно этого ему хотелось, больше, чем собственно секса. У него не было слов, чтобы описать это: оно было слишком телесным, чтобы быть просто нежностью, и слишком нежным, чтобы быть просто желанием.

– Ты знаешь, что мне больше всего нравиться, когда я с тобой?

– Нет.

– Воровать это вместе. – Прабир заколебался, испугавшись, что его слова прозвучат глупо. Но когда же говорить, если не сейчас? – Секс похож на алмаз, выращенный на скотобойне. Три миллиарда лет бессознательного воспроизводства. Еще полмиллиарда лет проб и ошибок на пути к животным, которые не только были вынуждены спариваться, но и были счастливы делать это – и наконец-то знали, что они счастливы. Миллионы лет это чувство оттачивалось, становясь самой совершенной в мире вещью. И все потому, что это работает. Все потому, что производит все больше самого себя.

Он протянул руку и скользнул ладонью по пенису Феликса.

– Каждый может взять алмаз, вот он – стоит только попросить. Но это не приманка для нас. Не взятка. Мы украли этот приз, мы вырвали ему свободу. Он наш, чтобы делать с ним все, что захотим.

Феликс какое-то время молчал, улыбаясь ему.

– Ты знаешь, что такое старичное озеро?

– Нет.

– Иногда, в местах, где река сильно извивается, ее изгиб оказывается отрезанным от основного потока. Река сбрасывает с себя старичное озеро. Так я это всегда себе представляю: мы старичное озеро, мы не часть потока. Но река продолжает рождать такие озера. Есть что-то неизменное, что, поколение за поколением, заставляет это случаться вновь и вновь.

– Может это так говорить об этом будет честнее, – признал Прабир. – У нас нет выбора: волею случая мы застряли здесь.

Он пожал плечами.

– Но я счастлив, что я отрезан, я счастлив, что я застрял.

Феликс задумался, затем произнес загадочно:

– Возможно это все-таки не так. Может это просто так выглядит.

– Ты думаешь, что я подрабатываю донором спермы? – засмеялся Прабир.

– Нет. Но ты должен спросить себя: зачем в реке эти гены, которые продолжают рождать озера? Что получает вид в долгосрочной перспективе, сохраняя эту особенность? Смена пола объекта влечения может быть наименее рискованным способом сделать кого-то бесплодным; это значительно менее опасно, чем возня с анатомией или эндокринной системой – и несколько сотен тысяч лет назад за это даже могло не доставаться по первое число.

У Прабира были на этот счет свои сомнения, но он был готов принять это допущение ради продолжения дискуссии.

– И все-таки, что же хорошего в том, чтобы быть бесплодным?

– При надлежащих условиях, – сказал Феликс, – бесплодные взрослые особи могут в большей степени способствовать выживанию вида, направляя свои ресурсы на близких родственников, а не на собственных детей. Вырастить человеческого ребенка занимает так много времени, что, возможно, стоит иметь бесплодных потомков, как своего рода страховой полис – чтобы они позаботились об остальных, если с родителями что-то случится.

Прабир высвободился и сел на край кровати. Его сердце бешено колотилось, и перед глазами стояли красные полосы, но он рефлекторно сдержался. Он все еще слишком легко выходил из себя, но за восемь долгих лет с Китом и Амитой приучился сдерживаться, а не сразу лезть на рожон.

– Прабир? Вот дерьмо. Я не имел в виду… – Феликс перекатился, взмахнув ногами и сел рядом.

Прабир подождал, когда сможет говорить спокойно.

– Я и вправду только для этого и гожусь.

– Да ладно, ты знаешь, я не это имел в виду.

– Правда?

– Конечно! – Феликс умудрился произнести это одновременно с раскаянием и возмущением. – Даже если эта теория верна… она лишь описывает статистические преимущества сохранения такой особенности. Она ничего не говорит о действиях отдельных личностей.

Последовало неловкое молчание, затем он признал:

– Но было довольно грубо с моей стороны, преподнести ее в такой форме. Прости меня.

– Забудь. – Прабир уставился на потертый линолеум у его ног, чувствуя, как гнев отпускает его.

– А знаешь, в школе я пытался завести отношения с девушками, которые, как я думал, могли бы быть примером для Мадхузре. – Он засмеялся, хотя от этих воспоминаний, его все еще передергивало от отвращения. – Чего было достаточно, чтобы свести на нет все усилия, даже если бы я был традиционной ориентации. И когда я окончательно перестал воображать, что есть хоть какой-то шанс сделать это… Я почувствовал себя так, будто опять облажался. Я даже не смог привести в дом невестку, чье отношение исправило бы глупость, которую я совершил, привезя ее к Амите.

– Ты должен больше доверять ей, – сказал Феликс. – Ты должен знать, что ей это не нужно.

Прабир насмешливо фыркнул.

– Это сейчас легко говорить! Как можно доверить ребенку, преодолеть последствия того, что она была воспитана идиотами? Мог ли я предполагать, что она от рождения настолько наделена природным здравым смыслом, что кто бы что не делал, это никак не повлияет на нее?

– Гм-м. – Видимо Феликс и вправду не знал, что сказать на это, хотя может просто пытался вести себя учтиво.

– Но ты прав, – признал Прабир. – Мадхузре не нуждается в образцах для подражания. Я понял это, когда мы покинули Амиту. И совершенно перестал переживать по поводу всей той мировоззренческой чуши, которой Амита попыталась бы нагрузить меня, узнай она, что я гей. Я начал думать о том, что это значит для меня, а не что это значит для других.

Он резко остановился, его запал иссяк. Он и так уже наговорил достаточно, чтобы выставить себя в дурацком свете.

Но Феликс сжал его плечо и сказал:

– Я тебя слушаю. Продолжай.

Прабир продолжал смотреть в пол.

– Я подумал: возможно, я должен быть счастлив. Эволюция бесчувственна: огромная тупая машина, выдавливающая из себя микроскопические улучшения с одной стороны, и отхаркивающая миллиарды трупов с другой. И если мне удастся извлечь из этого хоть что-то хорошее – если я сумею стать счастливым, обманув машину – это была бы своего рода победа. Как спасти Мадхузре от ужасов войны.

Он поднял глаза и с надеждой спросил:

– Для тебя в этом есть хоть какой-то смысл?

– В этом есть глубокий смысл.

– Но ты не веришь, что это правда, не так ли? Ты не веришь, что я обманул машину?

Феликс помедлил, затем раздраженно хмыкнул, словно попал в ловушку, оказавшись перед выбором: поспорить с ним или, покривив душой, согласиться.

– Я думаю, это неважно, – сказал он.

Внезапно Прабир почувствовал, что устал от разговоров. Он раскрыл свою душу, но от этого они не стали ближе. Он взял Феликса за плечи и повлек его вниз на кровать.

– О, вот это мне по душе: меньше теории, больше практики. – Феликс крепко поцеловал его, потом провел рукой вниз по его телу. – Тебе многое надо наверстать.

– Я быстрее добегу до другого края озера, – пообещал Прабир.

* * *

– Я хочу попросить тебя кое о чем.

Мадхузре мыла посуду после ужина, а Прабир вытирал. Феликс ушел, но они договорились встретиться вечером. Лучи зимнего солнца заполняли кухню, обнажая каждую пылинку, каждый потертость комнатного покрытия. Прабир чувствовал себя совершенно удовлетворенным. У него не было проблем, кроме сложностей, которые он сам и выдумал. Они в безопасности и счастливы? Чего ж ему еще?

– Вперед, – сказал он.

– Мне нужны деньги.

– Конечно. Сколько?

Мадзуре поморщилась, собираясь.

– Пять тысяч долларов.

– Пять тысяч? – Прабир засмеялся. – Что ты собираешься делать? Начать свое дело?

Мадхузре сконфуженно покачала головой.

– Я знаю, что прошу слишком много. – Затем невозмутимо добавила, – поэтому я так рада, что Феликс появился прошлым вечером. Я ждала всю неделю, чтобы застать тебя в хорошем настроении.

Прабир легонько шлепнул ее по руке кухонным полотенцем.

– Не дерзи. Это не играет роли. Я всегда в хорошем настроении.

– Ха.

– Так для чего деньги?

– Я наверняка смогу их тебе вернуть за несколько лет. Когда я окончу…

Прабир застонал.

– Тебе не надо ничего мне возвращать. Просто скажи, зачем они тебе понадобились.

Он пристально изучал ее лицо, а она так же внимательно смотрела на него с преувеличенным выражением безразличия, но безуспешно. Она явно нервничала.

Он тоже забеспокоился.

– Если у тебя какие-то проблемы, просто скажи мне. Я не буду сердиться.

– Меня пригласили на полевые исследования, – сказала Мадхузре. – Совместная экспедиция от нескольких университетов. Там двадцать один человек, в основном доктора наук, но они готовы взять еще двух студентов. Но на самом деле для нас финансирование не предусмотрено, так что мы должны платить сами.

– Но… это же невероятно! – Беспокойство Прабира сменилось облегчением, а затем гордостью. – Всего два места для студентов и тебе предложили одно из них?

Он отложил тарелку, которую вытирал и крепко обнял ее, подняв над полом.

– Конечно же ты получишь эти деньги, глупышка! Чего ты еще ожидала?

Когда он отошел от нее, Мадхузре покраснела. Прабир тихо выругался про себя – он не вовсе не хотел переборщить и смутить ее.

– И куда же отправляется экспедиция, – спросил он. – Надеюсь, не на Амазонку? Кажется, их там уже тошнит от натуралистов, так что они готовы стрелять при виде их.

– Нет, не на Амазонку. На Южные Молуккские острова.

– Это не смешно, – сказал Прабир.

Конечно же, в Бразилии никого не отстреливали, и он чувствовал себя так, будто в ответ на игривый шлепок получил удар в голову.

– Так не должно быть.

Их взгляды встретились – она нервничала больше, чем когда-либо, но она не врала и не дразнила его.

– Но именно туда мы отправляемся.

– Но почему? – Прабир неловко сложил руки; он внезапно почувствовал себя неуклюжим – его тело замерло в странной позе. – Почему именно туда?

– Не расстраивайся.

– Я не расстраиваюсь. Я просто хочу знать.

Мадхузре отвела его в себе в комнату и взяла свой планшет.

– Этот экран слишком маленький. Я покажу тебе не телевизоре.

Они сели на диван, и она открыла подборку из информационных сообщений и научных работ.

Первым открытием, привлекшим внимание биологов со всего мира, стал пестрый голубь[11]11
  Пёстрые голуби, или фруктовые горлицы (лат. Ptilinopus) – род птиц семейства голубиных.


[Закрыть] странной окраски, похожей на камуфляж из зеленых и коричневых пятен. МРТ и анализ ДНК показали еще более радикальные отличия. Прабир, словно во сне, слушал, как Мадхузре описывает структурные аномалии внутренних органов птиц и перечень благоприятных мутаций в ключевых белках крови. Зоологи Явы, которые обнаружили этот экземпляр полгода назад, смогли проследить его путь только до торговца птицами из Амбона, но как только пошли слухи, что за что-то необычное можно получить хорошие деньги, два других подлинных случая растворились в потоке подделок и малозначительных отклонений. Это была мертвая древесная лягушка с младенцем, который, несомненно, развился во взрослую особь, не покидая заполненного жидкостью мешочка. А еще была летучая мышь с костями в крыльях, реорганизованными в эффективную, хотя и не очень эффектную, форму – и это благодаря полностью рабочему гену протеина, контролирующего эмбриональное развитие, которого не было больше ни у одного существа на планете. Оба были обнаружены на острове Серам, в более чем трехстах километрах севернее Теранезии.

Мадхузре изо всех сил сдерживала свой энтузиазм.

– Это удивительные открытия – так же, как бабочки, но кто знает, сколько особей уже вовлечено? Этому нет никакого объяснения. И совершенно непонятно, что с этим делать. Какой бы не оказалась причина, она встряхнет биологию, как ничто со времен Уоллеса.

Мадхузре не признавала Дарвина; возможно Альфред Уоллес и был слишком скромным, чтобы принять причитающуюся ему славу, но это не помешало ей расставить все по своим местам.

Прабир оцепенел.

– Ты никому не говорила? Про бабочек?

Нигде в сообщениях не упоминались какие-либо более ранние находки; вероятно ни коллеги родителей из Калькутты, ни спонсоры из Силк Рэйнбоу не были склонны представлять бессистемные факты их неопубликованной работы.

– Я, вероятно, должна была, – сказала Мадхузре. – Но я боялась, что они решат, будто я все выдумала, ради того, чтобы попасть в экспедицию. Я в команде только благодаря своим заслугам, – она с гордостью улыбнулась. – Я даже отметила «нет» в опроснике, где они спрашивали про «опыт нахождения в джунглях».

Она задумалась.

– Наверное, для меня будет лучше всего держать рот на замке, и позволить экспедиции самой докопаться до фактов. Я имею в виду, что хижины все еще должны быть там и большую часть оборудования можно идентифицировать. Возможно, даже какая-то часть записей осталась нетронутой.

Прабир смотрел на нее с каменным лицом. Она взяла его руку в свою, и сказала:

– Тебе не кажется, что они были бы рады, если бы кто-то из нас вернулся? Теперь-то это не опасно?

Прабир почувствовал, как по спине разбежались ледяные мурашки: то ли сознательно, то ли в силу привычки, ее голос стал приглушенным, как всегда, когда они говорили про родителей в его комнате в доме Амиты.

– Это не безопасно, – сказал он. – С чего ты решила, что это не опасно?

Мадхузре изучающе посмотрела на его лицо.

– Потому что война закончилась почти восемнадцать лет назад.

Прабир раздраженно выдернул свою руку.

– Ага, и безумцы в правительстве Западного Папуа…

– Я не еду в Западное Папуа…

– … которые хотят объявить половину островов…

– Это даже близко не рядом с тем местом, куда мы едем!

У Прабира начало стучать в голове. Если это не сон, значит это какой-то вариант проверки. Он привел ее в безопасное место, и вот, она стоит на самом краю обрыва и лопочет какие-то детские глупости о том, чтобы нырнуть назад в воду.

– На острове все еще есть мины, – сказал он. – Не думаешь ли ты, что кто-то пробрался туда и все разминировал?

Мадхузре порылась в файлах, затем вывела данные с планшета на телевизор.

– Это устройство крепится на ремень. Оно сообщит, если в радиусе двадцати метров есть какая-либо химическая взрывчатка.

Штуковина была размером со спичечный коробок.

– Я не верю тебе, – сказал Прабир. – И взрывчатку в земле? Но как? Ты знаешь, что у индонезийцев есть мины, распознающие датчики ЯКР[12]12
  Ядерный квадрупольный резонанс.


[Закрыть]? Как только посылаешь радиоимпульс, мина определяет твою позицию, и ты получаешь полный заряд шрапнели.

– Оно не использует ядерный квадрупольный резонанс, оно полностью пассивно. У взрывчатки есть радиационная сигнатура: составляющие ее атомы излучают вторичные частицы благодаря фоновой радиации и космическому излучению.

– И что… эта штука настолько чувствительна, чтобы определить химический состав по вторичной радиации?

Мадхузре убежденно кивнула.

Прабир уставился на экран, чувствуя себя столетним старцем, который моргнув, пропустил десятилетие.

– Я слишком долго просидел в банке.

– Это разве не тавтология?

Прабир рассмеялся и почувствовал, как что-то разорвалось у него внутри. Он мог сдаться – это было бы просто. Он мог кричать «Вперед! Вперед!» и танцевать с ней по комнате, изображая гордого старшего брата, всемерно поддерживающего ее. Затем она улетит, чтобы спасти репутацию родителей и закончить их труд, как сказочная принцесса, вернувшаяся из изгнания, чтобы исправить всю кривду и отомстить за всю несправедливость.

– Я не могу себе этого позволить, – сказал он.

– Прости?

Он повернулся к ней.

– Пять тысяч долларов? Я не знаю, о чем я думал. У меня на счету даже близко нет такой суммы. А еще сопутствующие расходы… – он сконфуженно поднял руки.

Мадхузре закусила губу и посмотрела на него откровенно недоверчиво, но он был почти уверен, что она не распознала его блеф. Она могла весь уик-энд спорить об опасностях, с которыми может столкнуться экспедиция, но она не стала бы устраивать сцен из-за денег.

– Хорошо, – сказала она. – Я понимаю, что это большая сумма. Мне надо подумать, как собрать ее каким-нибудь другим способом.

– Другим способом? Сколько времени у тебя осталось?

– Два месяца.

Прабир сочувственно нахмурился.

– Ну и что ты думаешь делать?

Мадхузре пожала плечами и небрежно сказала:

– У меня есть кое-какие идеи. Не беспокойся об этом.

Она внезапно встала и вышла из комнаты.

Прабир закрыл лицо руками. Он ненавидел лгать ей, но сейчас он был уверен, что принял правильное решение. Даже если на острове действительно ожидали какие-то революционные открытия – и не просто какой-то очень неприятный мутаген, который оставляет огромное количество гниющих в джунглях мертворожденных жертв на каждую эффектную выжившую особь – она может прочитать об этом, как и все.

Это разозлит ее. Но не убьет.

* * *

– Это ничего, что я здесь? Ты уверен?

Рабочий кабинет Феликса выглядел как биологическая лаборатория, в которой вор со склонностью к эклектике припрятал украденные ценности стоимостью в пару миллионов. Прабир не знал ни одну из картин, висящих на перекладине в ожидании оценки, как постеры в магазине, но богатство красок и мастерство исполнения уже сами по себе заставляли его нервничать из-за близости к ним.

– Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были неприятности.

– Не глупи.

Феликс прилип к микроскопу, вручную удаляя с наконечника стрелы хлопья коррозии, оставшиеся после электрохимической обработки.

– У нас тут постоянно какие-нибудь посетители. Ты все равно ничего не сможешь украсть – здание слишком умно для этого. Попробуй проглотить одну из монеток, и посмотрим, как далеко тебе удастся уйти.

– Ну, уж нет. Тут есть коллекция лягушек – она меня больше привлекает.

Феликс простонал.

– Я знаю, что заказано на девять. Я скоро.

Прабир смотрел, как он работает, с завистью и восхищением. Феликсу приходилось непросто с визуализацией мелких деталей, но в случае неподвижных объектов он мог создавать в голове картинку, разрешение которой было выше, чем обеспечивал массив электродов в каждый момент времени, накапливая дополнительную информацию, когда его глаза бегали взад и вперед, изучая окрестности. Наверное, этот процесс уже стал отчасти инстинктивным, но, все же, требовалось недюжинное упорство и постоянное напряжение ума, чтобы удерживать картинку в голове.