Текст книги "Теранезия (ЛП)"

8

Придя на обед, Прабир постарался избежать общества Коула с компанией, и оказался за одним столиком с Полом Саттоном, журналистом-научником, который приехал, чтобы написать книгу о мутантах Молукк. Саттон настаивал, что есть доказательства «космического императива для биоразнообразия, встроенного в законы физики», который компенсировал убыль видов, вызванную деятельностью человека. Явно неслучайный характер мутаций свидетельствовал о том, что «науку девятнадцатого века – науку энтропии», в конце концов, сменит «наука двадцать первого века – наука экотропии».

– Я все никак не могу выбрать название, – беспокоился он. – Название, которое будет продавать книгу. Как ты думаешь, что звучит лучше: «Ген развития», «Восьмой день творения» или «Седьмое чудо»?

Прабир задумался.

– Как насчет «Третье яичко Бога»?

Это название вкратце объединяло все три темы книги: религиозность, избыточность и полная чушь.

Казалось, Саттон почти повелся, но затем он сожалением покачал головой.

– Я хочу вызвать отдельный акт творения, но это как-то… слишком уж генитально.

Нахмурившись, он сосредоточенно смотрел вдаль. Внезапно глаза его загорелись.

– «Бастарды Гайи»! Вот оно! Совершенство! Экология и катастрофа. Природа нарушает все законы, выходит из себя, чтобы сохранить равновесие на Земле. С таким названием книга не сможет не стать бестселлером!

* * *

Утром Прабир встретился с Грант и они стали спускаться к пристани, где стоял корабль. Это было двадцатиметровое судно с магнитогидродинамическим двигателем и единственным, но большим салоном, частично утопленным в палубе. Большую часть салона занимало оборудование; Грант показала ему его койку, расположенную в узком закоулке за рядом запирающихся шкафчиков.

– Боюсь, у тебя будет не слишком много личного пространства. Теперь ты понимаешь, почему мне я не хотела нанимать шесть матросов и повара в придачу.

– Ага. Я вообще ожидал, что придется путешествовать в более стесненных условиях. Это роскошнее, чем я мог надеяться в самых смелых своих мечтах.

Он повернулся спиной к своей «квартирке» и увидел стойку, заполненную спектрографами и хроматографами – тут была целая аналитическая химлаборатория, оснащенная по высшему разряду.

– Не представляю, чем занимаются биологи-фрилансеры, но оплачивается это неплохо.

Грант поперхнулась от смеха.

– Это все не мое – взято в аренду моим спонсором.

– Могу я спросить, кто он?

– Фармацевтическая компания.

– И что они с этого получат?

– Будет видно. Но в молекулярной биологии не бывает бесполезных открытий. В самом крайнем случае они устроят передачу патентов, и кто-то другой останется с ними на руках, если станет очевидно, что они не имеют вообще никакой коммерческой ценности.

Некоторое время они сидели на палубе и разговаривали, глядя на гавань. Было влажно, но все еще довольно прохладно; все рыбацкие лодки давно ушли, и пристань была почти пуста. Когда Грант спросила о его детстве, Прабир рассказал о редких поездках с семьей в Амбон, стараясь, не прибегая к явной лжи, создать впечатление, что они путешествовали по всему региону. Но, когда она прямо спросила, чем именно занимались его родители, он сказал, что они были заняты в экспорте морепродуктов.

– Так они разбогатели и перебрались в Торонто?

– Нет. Они оба умерли здесь.

– Прости, – она тут же сменила тему. – А ты хочешь меня о чем-то спросить? Прежде чем поверишь, что я не посажу нас на ближайший риф?

Прабир некоторое время колебался, опасаясь обидеть ее.

– Вы много пьете?

Она обиделась.

– Не в море!

Прабир улыбнулся.

– Нет, конечно, нет. Как я мог забыть о давней морской традиции – трезвости?

– Есть такое, вообще-то. Восходит к закону об охране труда тысяча девятьсот… какого-то там года. – Она восприняла все как шутку, но, кажется, ее это слегка задело. – Я вчера была сильно пьяна?

– Вы вели себя более рассудительно, чем все остальные в баре, – дипломатично ответил Прабир.

Грант резко встала и потянулась.

– Ну, мы договорились, если не передумал. А если возьмешься готовить, то можешь забыть о плате за продукты.

– Это справедливо, – он поднялся на ноги рядом с ней.

– Когда ты будешь готов?

– Когда скажете. Мне только надо забрать вещи и выписаться из отеля.

– Если вернешься через час, то сможем отправиться сегодня утром.

– Через час? – Прабир опешил, но ему было нечего возразить. – Ладно. Тогда я пошел.

Он поднял на прощание руку и направился к пирсу.

– До скорого, – бросила Грант ему вслед.

Прабир прокручивал в голове их разговор, пока шел вдоль пристани, и, внезапно почувствовал приступ паники. Если бы он отправился на какой-то переполненной рыбацкой лодке, то смог бы тихонько сесть в уголке и затеряться среди всеобщей суеты, отгородившись плохим знанием индонезийского. В компании же с Грант, он, возможно, застрянет на недели и не сможет просто так отмалчиваться.

Но это был лучшая возможность добраться до Мадхузре. А у Грант наверняка найдутся занятия поважнее, чем изучать его историю каждую свободную минуту. Хотя они, вероятно, поладят, но он сможет держать ее на расстоянии. Были же у него на протяжении десяти нормальные отношения с коллегами в банке, пусть он и не сказал им ни слова о войне, о родителях или об острове. Ему действительно нечего бояться.

* * *

Перед тем, как выписаться из отеля, Прабир сел на кровать и позвонил Феликсу. В Торонто было восемь вечера, он решил оставить сообщение, а не просто поговорить. Он обещал Феликсу держать его в курсе, но перспектива поболтать о том, о сем совершенно не привлекала его. Их разделяло двадцать тысяч километров, он был сам по себе и не хотел ни на секунду забывать об этом.

На пристань Прабир вернулся в приподнятом настроении, желая немедленно отправиться в путь, после столь долгой задержки. Он бросил рюкзак под свою койку и стал из-за плеча наблюдать, как она задает программу для судового компьютера.

В Амбон Харбор все было автоматизировано, как и в аэропортах. Грант подала заявку на южный маршрут в море Банда, а программа начальника порта передала необходимые данные автопилоту. Двигатели заработали со звуком, напоминающим звук воды в водопроводе, и они сразу же начали выходить из дока кормой вперед. Далее вдоль причала было пришвартованы несколько крупных грузовых судов, но в поле зрения не наблюдалось особого движения, кроме крошечного морского такси и нескольких прогулочных судов.

До входа в гавань было километров десять, а ограничение скорости сделало это путешествие довольно продолжительным. Грант показывала раньше надводные части судна, но по просьбе Прабира вывела на экран схему и всех остальных, а затем дала команду компьютеру показать их в действии.

Топливные элементы корабля одновременно служили батареями и могли заряжаться как от фотоэлементов, установленных на палубе и крыше салона, так и путем заливки метанола, который разделялся на воду и углекислый газ. Один сложный полимер, содержащий и каталитические участки «поджигающие» метанол и внедренные ионы ванадия, которые запасали и высвобождали энергию, переключаясь между степенями окисления. Все задействованные химические вещества были сильно связаны вместе, так что высвобождающуюся воду можно было спокойно пить.

Двигатели тоже были изготовлены из полимера, устойчивых к коррозии электродов и сверхпроводящих катушек, которые с ускорением прогоняли морскую воду по одному из шести каналов, собранных в обтекаемый узел на нижней части корпуса. При отсутствии движущихся частей, единственной постоянной проблемой для таких двигателей были водоросли, которые забивали решетчатые фильтры, защищающие каналы; но даже она обычно решалась автоматически с помощью нескольких импульсов обратной тяги.

– Элегантно, – сказал Прабир. – Именно таким и должно быть судно.

Грант никак не отреагировала на его слова.

– Тебе, я вижу, не очень по душе морская романтика?

– Ха. А вам очень по душе сражаться с канатами и парусами в разгар шторма в Северном море?

Грант улыбнулась.

– Нет, но… – она показала на безоблачное голубое небо. – Мальчишкой ты, наверное, все время проводил на prahus?

Он покачал головой.

– Все работало на дизеле. Мы никогда не жили где-то вроде маленькой деревеньки, где жители строят свои собственные традиционные лодки.

Тут ему даже не пришлось лгать, но каждый раз, когда он начинал говорить о прошлом, он чувствовал, как напрягаются мышцы на лице, будто он что-то скрывает.

– Ну, МГД конечно превосходит дизель, – признала Грант. – Хотя я лично не стала бы употреблять слово «элегантно». В этом смысле обыкновенный угорь оставляет такое судно далеко позади.

Она откинулась на скамейку рядом с консолью; Прабир понимал, что она дразнила его, но не смог устоять перед искушением.

– Это в вас говорит профессиональная предвзятость, – сказал он. – Угорь не оптимизирован для плавания, хотя бы потому, что никак не изменился за последние несколько миллионов лет. Половина его энергии расходуется впустую, только, чтобы поддержать жизнедеятельность: каждую клетку его тела надо кормить, вне зависимости от того, работает она или нет. Как экипаж, который вы не захотели нанять. Множество вещей эволюция делает безупречно: кожа акулы минимизирует турбулентность, панцири ракообразных являются чрезвычайно прочными для своего веса. Но мы всегда можем сделать лучше, копируя ее приемы и целенаправленно усовершенствуя их. Для живого существа все это лишь средство достижения цели. Покажите мне угря без половых желез и я признаю, что природа создает совершенную машину для плавания.

Грант засмеялась, но признала неохотно:

– Ты прав, в том смысле, что на постройку нового судна тратится огромная энергия, но все еще не принято учитывать ее в расходе топлива. Я не хотела бы путешествовать на беременном корабле, особенно когда он станет выбирать себе будущего партнера тараня его. И даже морские инженеры могут обойтись без детей, им нужны всего лишь хорошие проекты, которые будут распространяться меметически. Но все это на самом деле неотделимо от биологии, не так ли? Кто-то, где-то должен выжить и оставить наследство, или кого-то, кто наследует проекты и улучшит их и построит новое судно?

– Очевидно. Я только хотел сказать, что технология потенциально способна сделать лучше, чем природа, только благодаря тому, что это не будет вопросом жизни или смерти. Если организм прекрасно доработан, чтобы добиться максимального репродуктивного успеха, то это не то же самое, что реализовывать идеальное решение для каждой отдельной возникающей проблемы. Эволюция кажется нам изобретательной лишь потому, что нее была масса времени, чтобы перепробовать множество возможностей, но она не может позволить себе действительно рискнуть, не говоря уже о том, чтобы сделать что-то и вправду необычное. Мы можем смеяться над нашими собственными прекрасными ошибками. Все что может сделать эволюция – это убить их.

Грант с любопытством взглянула на него, словно пытаясь понять, почему его это так задело.

– Я не думаю, что мы и вправду расходимся во взглядах, – сказала она. – Я полагаю, я готова принять красоту, в каком бы виде она мне не встретилась. Заляпанный чернилами блокнот поэта-сифилитика восемнадцатого века выглядит просто образцом порядка в сравнении с рядовым геномом млекопитающих: все эти слои переработанных, дублирующих и избыточных генов, появившихся в результате дивергенции. Но, когда я вижу, как, несмотря на это, они функционируют – скрученные в спираль регуляторные сегменты плавно переходят один в другой – до сих пор заставляет шевелиться волосы на голове.

– Но, если сегменты не стыковались друг с другом, – возразил Прабир, – то у вас не было бы предмета для изучения, ведь так? А вы так же восхищаетесь небрежными ляпами в тридцати процентах человеческих эмбрионов, которые имеют такое количество хромосомных повреждений, что не годятся даже для имплантации в стенку матки? Каждый выживший имеет настолько сложную историю, что кажется чудом. Мое представление о красоте не имеет никакого отношения к выживанию: из всего созданного эволюцией, я больше всего ценю те, которые она может вытолкнуть из реальности, просто, когда следующий раз перевернется во сне. Когда я вижу, что-то в природе, что меня восхищает, мне хочется схватить это и бежать: скопировать, улучшить, присвоить себе. Потому что я единственный, кто сделает это для себя. Эволюции же на это плевать.

– Эволюции требуется немало времени, чтобы повернуться во сне, – резонно заметила Грант. – Я значительно больше беспокоюсь, что вещи, которые меня восхищают, могут быть выдавлены из реальности людьми, которым плевать.

– Ага.

С этим не поспоришь. Прабир почувствовал себя глупо из-за того, что позволил себе разглагольствовать.

– Я мог бы приготовить обед, если вы голодны, как, впрочем, и я. Что скажете?

* * *

Вид открытого моря подействовал на Прабира странным образом успокаивающе. И не потому, что вызывал в памяти меньше или менее болезненные воспоминания, чем Амбон или Дарвин – совсем наоборот. Но было нечто весьма обнадеживающее в том, чтобы наконец-то буквально очутиться в положении, в котором он так долго себя представлял. Он так и не достиг обещанной Мадхузре цели: острова, где их будут ждать родители. Восемнадцать лет спустя, он все еще был в пути.

Когда Грант присоединилась к нему на палубе, она вся сияла. Она, должно быть, заметила след смущения у него на лице.

– Я знаю, но ничего не могу с этим поделать, – сказала она. – Такое небо, как это заставляет мое сердце петь. Из-за недостатка солнца в детстве, я думаю – когда я получаю достаточную его дозу, мой мозг просто пытается выработать у меня условный рефлекс, чтобы все время возвращалась за добавкой.

– Не стоит извиняться за то, что счастливы, – сказал Прабир и, поколебавшись, добавил: – На всех, кого я встречал в Амбоне и кто приехал из умеренных широт, солнце оказывало, мне кажется, значительно менее благотворное воздействие.

– Не могу представить, кого ты имеешь в виду, – на лице Грант отобразилось притворное недоумение. – Имей в виду, у некоторых людей действительно может возникнуть легкий психоз, когда они впервые попадают в тропики. Но, ты же наверняка, сталкивался с этим и раньше?

– Британское владычество закончилось немного раньше моего рождения.

Грант засмеялась и подняла лицо к небу. Прабир оглянулся назад, на Амбон, но серое пятно уже исчезло с горизонта. Он бы с радостью молча постоял несколько часов, но вряд ли стоило на это рассчитывать; что действительно нужно было сделать, так это придумать тему для разговора, которая не станет и дальше подводить к его предположительно прекрасному знакомству со всем, что находилось в поле их зрения. Грант вряд ли вышвырнет его за борт, если поймает на незначительных несоответствиях, но если полуправда раскроется во всей своей неприглядности и ему придется признаться лишь в том, насколько ограниченными и устаревшими на самом деле являются его знания местного языка, обычаев и географии, то он не поставил бы на то, что она не бросит его на ближайшем необитаемом острове.

– Как вы думаете, что здесь происходит? – спросил Прабир. – С животными?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Свежо, – засмеялся Прабир.

– У меня есть кой-какие смутные догадки, – призналась Грант, открывая глаза. – Но ничего, что я бы рассказала, если меня не станут пытать.

– Ой, да ладно! Вы же тут не с другими биологами разговариваете. Я слишком плохо в этом разбираюсь, чтобы распознать ересь, а мое мнение в любом случае никак не повлияет на вашу репутацию. Что вам терять?

Грант улыбнулась и оперлась на поручни.

– Ты можешь разболтать своей сестре; и в каком положении я тогда окажусь?

– Мадхузре умеет хранить тайны, – оскорбился Прабир.

– Ха! Она, но не ты! Теперь видно, насколько я могу тебе доверять.

– Что, если какой-то токсин, – сказал Прабир, – своего рода мутагенный яд, был выброшен на один из здешних необитаемых островов несколько десятков лет назад? Пара-тройка десятков бочек с промышленными отходами, химически похожими на те, с помощью которых вызывают мутации у плодовых мушек?

То, что кто-то взял на себя такой труд, вместо того, чтобы просто сбросить их в море, могло показаться притянутым за уши, но не было невозможным. Вовсе не обязательно, что он наткнулся бы на это место – он обследовал далеко не каждую щель на острове. А то, что токсин стал воздействовать не только на бабочек, а и на другие виды, можно объяснить резким изменением концентрации: возможно, бочки раскололись после нескольких лет воздействия погодных условий или в результате шторма произошел оползень того участка земли, где их сбросили. Или яд просто распространился вверх по пищевой цепочке.

– Особи с благоприятными мутациями процветали и размножались и самые здоровые смогли перебраться на соседние острова. Единственная причина, почему мы не видим особей с неблагоприятными мутациями, это то, что они умирают на месте.

Грант смотрела не него с нескрываемым раздражением – она, казалось, искренне не хотела углубляться в тему. Но и согласиться с его сценарием тоже была не готова.

– Может быть огромное число генетических изменений и можно объяснить воздействием достаточно сильного химического мутагена, но эта модель все равно не имеет смысла. Учитывая все остальное, что мы видели, у некоторой части животных, которым удалось покинуть твой гипотетический остров, должны были наблюдаться хоть какие-то нейтральные отклонения: такие изменения в их анатомии или биохимии, которые не убили бы их и не нанесли бы им значительного вреда, но и не принесли бы вообще никакой пользы. Но до сих пор никто ничего подобного не видел.

– Да, но даже «незначительный» недостаток может стать тяжким бременем, если нужно преодолеть сотни километров, только чтобы тебя заметили. Может быть, мы наблюдали мутантов только с абсолютно положительными изменениями. Я в том смысле, что нужно быть в исключительно хорошей форме, чтобы пролететь весь путь до Амбона с любого из южных островов.

Грант как-то странно посмотрела на него.

– Мутировавшую древесную лягушку нашли в Сераме. Она никак не могла прибыть так далеко с юга, если конечно, не вылупилась на месте, что тоже вполне возможно.

Серам был большим островом всего в десяти километрах от Амбона. Его прибрежная зона была плотно заселена, а в некоторых внутренних районах были вырублены леса и открыты рудники, но значительная часть тропических лесов осталась нетронутой. Если Грант взбредет в голову повернуть на север и отправиться в джунгли, он никогда и близко не окажется с экспедицией Мадхузре.

– Между крупными островами ходят паромы, – напомнил он ей. – Существо вроде древесной лягушки могло спрятаться в ящике с фруктами и даже попасть на борт самолета. Человеческий транспорт может все до некоторой степени усложнить.

– Это правда. Но почему ты решил, что это животное вообще откуда-то прибыло?

Прабир тщательно подумал, прежде чем ответить. И если ему ничего не известно о Теранезии, будет ли разумным предположить, что где-то там находится эпицентр?

– Если она не само животное, – сказал Прабир, – то его родители или прародители уж точно откуда-то прибыли. Если вы проследите мутации к их источнику, то каждое животное должно иметь хоть одного предка, подвергшегося воздействию того же самого мутагена в некоторой точке. Я имею в виду, не будет ли натяжкой предполагать, что независимо от причины, одинаковые условия могут повториться в полудюжине разных мест?

Грант пожала плечами.

– Ты, наверное, прав.

Но прозвучало это так, будто она имела в виду что-то другое.

Прабир попытался понять, что именно, по ее лицу. Если животные не перемещались, что тогда? Любой разлив химикатов, достаточно серьезный, чтобы сохранить свое воздействие на тысячи квадратных километров, вряд ли остался незамеченным так долго. Замалчиваемая ядерная авария была еще менее правдоподобной.

– Вы думаете, это вирус? – сказал он. – Но если он распространился по всем Молуккам, то не будет ли в этом случае в тысячи раз сложнее объяснить, почему мы не наблюдаем нездоровых мутировавших особей? И не будет ли натяжкой считать, что он мог заразить так много различных видов?

Грант была невозмутима, как сфинкс. Прабир скрестил руки на груди и сердито посмотрел на нее: он ведь не просто время убивает, ему действительно интересно.

Он уводил разговор в сторону для отвлечения внимания, но, как и говорил Феликс, его история, придуманная для прикрытия, не была целиком ложной: это было трудом всей жизни Радхи и Радженды, и часть его действительно хотела знать, какое открытие может их ждать, если они смогут завершить его.

– Вместо двух тайн, – сказал он, – одна, но та же самая? То, что делает этих животных столь невообразимо успешными, делает успешным и вирус тоже?

– Мы сначала соберем хоть какие-то данные, – твердо сказала Грант, – а там посмотрим, обнаружится ли что-то. Конец дискуссии. Хорошо?

* * *

Надев наушники, подключенные к планшету, Прабир лежал на своей койке, освежая словарный запас индонезийского. Было уже за полночь, но Грант, похоже, еще не спала и чем-то занималась. Большая часть салона была скрыта рядом шкафчиков, стоящих вдоль койки и слабое свечение вокруг них не могло быть ничем иным, кроме фосфоресценции знака «Выход», но всякий раз, когда он отрывался от своих занятий, то слышал характерный металлический скрип «капитанского кресла». Он понятия не имел, чем она там занималась – при включенном радаре системы предупреждения столкновений и сонаре, не было необходимости в присутствии человека.

Он понял, что все чаще отвлекается от урока. Он нажал паузу и снял наушники. Влажность стала невыносимой; спальный мешок, который он использовал как матрас, был полностью мокрый, а воздух был таким тяжелым, что казалось, будто дышишь через соломинку. Возможно, лучше было бы лечь спать на палубе – они ушли уже достаточно далеко в море, чтобы не беспокоиться о насекомых. Генетическая особенность, которая сделала его в детстве ходячим убийцей насекомых, никак не влияла на современную вакцину – еще один триумф биотехнологий, но попадая на острова с неосушенными болотами, он бы не отказался снова потеть репеллентом.

Он свернул спальник и направился к выходу из салона. Грант сидела за пультом, изучая карту моря Банда, охватывавшую весь регион до самого Тимора. Прабир объяснил, куда он направляется.

– Вам это не помешает?

– Конечно, нет. Иди.

Она повернулась назад к карте. Прабир запоздало подумал, что нарушит ее уединение – на окнах салона не было жалюзи, и ничто не мешало им видеть друг друга, как тогда, когда он находился за шкафчиками. Но она была не против, а когда она выключит экран, ее станет почти не видно.

Раскладывая на палубе спальный мешок, он задумался, должен ли сообщить Грант, что он гей. С одной стороны было бы оскорбительным для них обоих предположить, что это имеет хоть какое-то значение – если только он не полностью ошибся, она была из тех, кто считал само собой разумеющимся, то, что он не попытается воспользоваться их ситуацией и, естественно, со своей стороны не выказывала никаких намерений сделать это. Но он знал, что его суждения в этом вопросе несколько искажены – он настолько привык бежать самой идеи секса, что забыл о том, что другие люди вовсе не обязательно будут рассматривать его через такой же фильтр. Спустя несколько лет после того, как он начал работать в банке, его поставили опекать двоих практикантов, которые попали в отдел, где она работал на месячную стажировку: мужчину и женщину примерно его возраста. Он сделал все возможное, чтобы не утруждать их, памятуя, как сам нервничал в первые недели работы и, был, как ему казалось, одинаково радушен с обоими. Но после того, как они закончили практику, до него дошли слухи, что женщина пожаловалась на его назойливость. Оказалось, он был слишком приветлив. Ему следовало более требовательным.

Над водой шевелился легкий ветерок, и первые пару минут Прабиру было почти прохладно, пока его кожа не вошла в некое липкое равновесие с окружающей средой. Лодка слегка покачивалась, пересекая волны, но здесь это беспокоило его еще меньше, чем в закрытом пространстве салона.

Планшет он прихватил с собой, но слишком устал, чтобы продолжить заниматься языком. Он посмотрел вверх на экваториальное небо, небо каким он его видел из кампунга по ночам: черное как обсидиан, со звездами, закрывающими звезды. Когда он пытался остановить взгляд на одной части неба и нарисовать в голове его карту, мозг переставал удерживать картинку раньше, чем он добирался до границ поля зрения.

Еще несколько часов назад он почти рад был вернуться в море Банда, но когда все детали воспоминаний стали отчетливее в звездном свете, он почувствовал свою связь с окружающим в тысячу раз сильнее. Он чувствовал, как годы тают под тяжестью наваливающихся впечатлений: музыкальных звуков полузнакомого языка, звучащего в ушах и попыток сбежать в сон от влажной тропической ночи. Вот как, оказывается, действует память: размещает похожие моменты один рядом с другим. Нет никакой непрерывной ленты у него в голове, никаких меток даты на каждом образе в памяти. И не имело значения, что случилось с тех пор. Ничто не могло помешать дням и ночам восемнадцатилетней давности стать вчерашним днем.

Он взял планшет и пролистал адресную книгу. Феликс, должно быть еще на работе, но несколько минут они все же смогут поговорить. Хотя он никогда не признался бы в этом, но наверняка обиделся на то, что Прабир лишь оставил сообщение, когда звонил из гостиницы. Он, вероятно, принял бы обычный разговор как компенсацию за пренебрежение. Прабир опустил планшет. Он был уверен, что это сработает, что это поможет – увидеть перед собой лицо своего возлюбленного в Торонто, нарисованное тончайшими световыми мазками. Это прогнало бы все ночные страхи. Но это все равно было бы неким подобием костыля, на который он не хотел опираться.

* * *

Прабир проснулся на рассвете в виду Гунунг Апи, черной вулканической горы, поднимающейся из зелени холмов, возвышающихся над островами моря Банда. Вокруг вершины кружился белый туман – по крайней мере, он надеялся, что это лишь туман. Вулкан был действующим, и хотя он не причинял серьезного ущерба последние пятьдесят лет, в последних отчетах говорилось об облаках горячего газа и пепла, которые извергались каждый месяц или около того.

Апи, Банданейра и Лотар, три основных острова архипелага, находились настолько близко друг к другу, насколько это возможно, чтобы не слиться в подобие сиамских близнецов Амбона. Расположенный на юге Лотар был самым крупным из них, и Прабир мог разглядеть лишь выступающие за него края двух остальных островов.

Он взглянул на салон. Грант, похоже, еще не проснулась, так что он помочился за борт, чтобы не беспокоить ее. Он задумался, остановится ли судно, если он решит нырнуть и поплавать, чтобы освежиться; автопилот, конечно, заметит это, но, как именно он на это отреагирует, зависело от настроек, выбранных Грант. Прабир решил не рисковать.

Он сидел на палубе и наблюдал за вулканом. Над водой разносилось пение птиц, слабая, искаженная версия того хора, который будил его, когда он был ребенком. Он устало рассмеялся. Он и раньше ходил по этому морю, он и раньше видел эти звезды и слышал пение этих птиц… ну и что? Множество людей жили в том же самом городе, где умерли его родители, некоторые даже в том же самом доме. Все казалось ему преисполненным смысла лишь оттого, что он оставил в прошлом целую страну. Это всего лишь место, как и все прочие – оно не может забрать его назад.