Текст книги "Фиаско"

Автор книги: Грег Диналло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

– Все остальное готовится для передачи вашему обожаемому Борису Ельцину и станет поценнее, чем эти ордена и медали.

18

Высокопоставленный государственный служащий – мертв.

Бывший наемный убийца КГБ – мертв.

Наемный убийца, прибывший из Израиля, – мертв.

Российский журналист – едва не убит.

Пахан московской мафии.

Неизвестный, сотрудничающий с мафией.

Агент министерства финансов США.

Подборка документов исчезла.

Шикарный ночной клуб.

Скандальная история с приватизацией.

Нефтепровод строится на отмытые грязные деньги – подробности пока не известны; эти махинации, связанные со строительством, станут сенсацией; Сергей получит возможность использовать свой кричащий заголовок «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ» вместе с внушительным снимком орденов и медалей – Чуркина пока может и подождать. Сейчас я пойду к Юрию и засяду за репортаж. Если его опубликуют, бояться мне нечего. С Шевченко согласовывать ничего не буду. О репортаже будут судить по тому, как он написан, то есть по мастерству автора, а не по срокам, в которые он уложился. Отпускаю себе на работу целых два дня.

Юрий, так и не сумевший раздобыть документы, прихватил из МВД кое-что нужное – пачку новехонькой копирки. В субботу на рассвете, как всегда, он уезжал в колхоз к матери. Я проработал почти всю ночь – оставалось еще раз пройтись по всему тексту и несколько подсократить его.

– Не возражаешь, если я прокачусь вместе с тобой? Может, свежий воздух проветрит мне башку. К тому же твою мать я не видел уже целую вечность.

– А она все время спрашивает о тебе, – ответил Юрий, пока я облачался в куртку и шел к двери. – Но учти: я могу остаться у нее на всю субботу и воскресенье.

Это уже остановило мой порыв. С виноватым видом я покосился на пишущую машинку.

– Стало быть, на целый уик-энд?

– Да. Я обещал маме вычистить хлев. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Спасибочки. Похоже, мне лучше не ехать.

– Я так это и знал, – заметил Юрий и, прихватив поклажу, пошел к двери. Но я его остановил: был еще вариант.

– Юрий! Юра, подожди.

Положив черновики и чистовой материал в кейс и подхватив под мышку его пишущую машинку, я поспешил вслед за ним – совсем не плохо мне смыться из города на несколько дней.

Старенький «жигуленок» покатил по Ярославскому шоссе. Весь путь я оглядывался назад – не увязался ли кто следом. Юрий сосредоточенно помалкивал за рулем, но долго не выдержал:

– Что-нибудь не так?

– Да нет, все в порядке. От старых привычек так скоро не избавишься, особенно когда тебя пытаются убить.

– А я уже забыл.

– Мне нельзя этого делать.

Проплутав немного по запутанным улочкам небольшого городка, мы повернули на запад. Проехав еще километров десять, Юрий свернул на грязную проселочную дорогу, с двух сторон обсаженную деревьями, гнувшимися сейчас под напором ветра. У покрытых изморозью сосенок дорога разветвлялась. Одна, извиваясь по пригорку, вела к вместительному скотному двору и надворным постройкам, другая – к старенькой бревенчатой крестьянской избе. Видавший виды почтовый ящик около калитки был без фамилий жильцов. Мать Юрия обитала здесь с рождения целых восемьдесят шесть лет, и все почтальоны знали, чей это дом.

– Коленька! – Она обняла меня, словно родного сына. Маленькая, вся в морщинах, подслеповатая, отчего все время косила глазом, она была для меня олицетворением всей России-матушки.

Субботу и воскресенье топилась печка с чугунной плитой, наполняя избу неповторимыми ароматами. Юрий, как и обещал, вычистил скотный двор, вернее, конюшню. Зачем он это делал? Ведь поля не распахивались десятилетиями, и вряд ли можно было рассчитывать, что в предстоящую весну что-нибудь изменится: их распашут и будет куда вывозить навоз. Все эти дни я любовался тем, как на просторе падает снег – совсем не так, как в городе, – и писал новый очерк. Я уже вносил в готовый текст кое-какие поправки, когда Юрий вернулся из сельпо, где продавались бакалейные товары: одежда, скобяные изделия, водка и дешевые вина.

– Вот и готово! – С победным видом я поставил последнюю точку, вытащил листы из каретки машинки и повернулся к Юрию. – Не хочешь ли прочесть?

– Да я уж читал, – как-то загадочно ответил он с растерянным видом.

– О чем ты говоришь?

Он протянул мне газету. Это был вчерашний номер «Правды». В центре первой полосы красовался броский заголовок: «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ». И автор – М.И. Древний.

Я почувствовал себя так, будто меня всего выпотрошили. Потом меня охватил гнев. В очерке было все, что я говорил Шевченко и что говорил он мне, и даже более того: упоминалась информация анонимного источника, поставившего под сомнение честность Воронцова; выдвигались обвинения против аппаратчиков МВД, которые на партийные деньги приобрели для себя доходные предприятия. Автор очерка утверждал: убили Воронцова из-за того, что он раскрыл махинации аппаратчиков и принялся их шантажировать.

Ясно было, как дважды два – четыре, что безымянного источника, допустившего утечку служебной информации, звали не Шевченко, а Годунов, и был он из управления по борьбе с экономическими преступлениями, и прочили его теперь в начальники следственного управления.

– Очень жаль, – сказал Юрий ломающимся от волнения голосом, – но я чего-то недопонимаю.

У меня хватило сил лишь на то, чтобы пожать плечами. Судя по всему, Шевченко придерживался нашей договоренности, а вот Сергей, черт бы его побрал, явно не держал обещаний. Да как он позволил этому сопливому наглецу украсть мой материал и опубликовать очерк? Почему тиснул этот заголовок? Да, Сергей говорил о себе, что он безжалостен и беспощаден, но и я никогда не обольщался…

Задохнувшись от гнева, отбросив газету в сторону, я схватил телефон и набрал номер редакции «Правды».

– Мне Сергея Мурашова, – буркнул я в трубку, но секретарша ответила, что его нет на месте и она не знает, когда он придет.

– Что-что? Ну так передайте, когда он придет, что звонил Николай Катков и сказал, что он порядочная сволочь.

Разозлившись вконец и уже ничего не соображая, я со стуком швырнул трубку. Юрий вопросительно глянул на меня.

– Сергея сняли с работы.

У Юрия даже усы зашевелились.

– И догадайся, кто сел на его место?

– Наверное, тот сопляк паршивый?

Я мрачно кивнул.

– И что теперь ты намерен делать?

Этого я не знал. Удар был слишком неожиданным и болезненным. После того как я отмотал срок в лагерях ГУЛАГа, так глубоко и чувствительно меня еще не обижали.

– Клянусь, я задушил бы его голыми руками.

– Да будет тебе. – Юрий замолк, дожидаясь, когда я поостыну и буду способен прислушиваться к его словам. – Как знать, может, тот, кто охотится на тебя, теперь переключится на другую личность и тебя минует беда.

В словах Юрия что-то есть. Теперь под очерком фамилия того сопляка, а не моя. И если мои убийцы захотят отомстить… Я даже улыбнулся при этой мысли.

В воскресенье, ближе к вечеру, мы пустились в обратный путь. Всю дорогу молчали. Дома Юрий сразу плюхнулся в кресло перед телевизором с фирменным стаканчиком любимого мороженого. Меня же одолевала тоска, усилившаяся после вечерних «Новостей». Передача шла на фоне огромного, во весь экран, портрета Бориса Ельцина. Я слушал ведущего:

«При выходе из зала, где проходила очередная бурная сессия парламента, президент Ельцин, окруженный толпой журналистов, не стал комментировать слухи о том, что правительства стран «Большой семерки» собираются отказаться от предоставления нам помощи на миллиард долларов. Он сказал также, что не читал в «Правде» очерк о скандале в Госкомимуществе, но подчеркнул необходимость пресечения отлива капитала за рубеж и значительного увеличения частных капиталовложений в экономику страны с целью ее стабилизации и дальнейшего роста».

При этом во весь экран зажглись красные буквы «СКАНДАЛ», а портрет Ельцина постепенно померк.

«Тем не менее начальник следственного управления Евгений Годунов провел сегодня пресс-конференцию, на которой подтвердил, что в Госкомимуществе ведется следствие. Он также воспользовался микрофоном, чтобы выразить свое недовольство действиями средств массовой информации».

Я так и впился глазами в лицо человека, появившееся на экране. На вопросы журналистов отвечал тот самый неопрятный, неприятный тип, которого я видел тогда в Главном управлении милиции вместе с Древним. Я ничего не понимал. Да, Сергей был прав. Сопляк был связан с Годуновым! Крематорий Годунов! Да я бы с превеликим удовольствием сам сжег его в синем пламени.

«Это серьезное, болезненное дело, а не материал для подкормки бредовых мыслей некоторых журналистов, – поучал Годунов хриплым, суровым голосом. Операторы показали его лицо крупным планом, среди реденьких зубов мелькнула золотая коронка. – К нему надо подходить осторожно и осмотрительно, как оно того и заслуживает».

– Милицейский инструктаж, как надо заметать следы, – с усмешкой заметил Юрий.

«К тому же еще, – заливался соловьем Годунов, рисуясь перед телевизионными камерами, – должен сообщить, что виновный в утечке конфиденциальной служебной информации будет выявлен и сурово наказан».

– Как же, накажут, – пробормотал Юрий.

– Вот подонок, сам и организовал эту утечку, – с горечью прошептал я. Многое стало мне ясно. Докладную записку составил Шевченко, Годунов снял с нее копию, переделал, как ему требовалось, и научил того дурачка из «Правды», как и что писать.

Я тупо уставился на телевизионный экран. Фигуры и лица расплывались, словно в тумане. До меня доносились отдельные несвязные слова. Мне жуть как захотелось умыть руки, не обращать внимания на всю эту дьявольскую кутерьму. Неплохо бы для начала вернуть Чуркиной ордена и медали.

Я звонил ей несколько раз, но трубку никто не брал. Должно быть, она куда-то уехала, скорей всего, на загородную дачу. Я не был дома уже почти неделю. Там, поди, холодно, тоскливо, да и поговорить не с кем, но мне вдруг остро захотелось оказаться у себя. Я, как раненый зверь, мечтал о своей норе, чтобы зализать раны и подлечиться. Юрий захотел подвезти меня, но по дороге прошла снегоочистка и завалила «жигуленка» снегом по самые ручки дверей. Битых полчаса мы откапывали машину, а откопав, не могли завести движок – зима всегда припасает свои коварные подлости напоследок, когда москвичи уже устали от снега и холода.

Кончилось все тем, что я остался у Юрия ночевать, а утром взял такси. Стекла у машины были серенькие, грязноватые, как и небо над Москвой, как улицы, по которым мы проезжали, как, собственно, весь город в эту пору года. Серенькие, в унисон моему настроению. Даже в Люблино настроение у меня не улучшилось.

Возле дома я заметил крытый грузовик. Со ступенек лестницы спускались двое мужиков, на плечах у них был свернутый в рулон ковер.

Я попросил таксиста не отъезжать от дома на тот случай, если меня начнут убивать. Но кто? Древний из «Правды» убивать меня не собирался, того израильтянина в узком пальто на свете уже нет. Старых спортсменов в кожаных куртках поблизости не видно. Нет и «Вольво» с мордоворотами в темных очках «Рей-Бан». За домом никто не следит.

Таксист повернул за угол, чтобы развернуться, а в это время двое грузчиков тащили с лестницы тяжеленный гардероб. Развернувшись, таксист остановился сзади грузовика. Я сунул ему кучку скомканных сторублевок и поспешил в дом, мимо грузчиков. В глаза мне бросилось, что вроде гардероб-то знакомый.

– Эй, ребята! Куда это вы его тащите?

– Как куда? В машину, – проворчал здоровенный малый. – А что такого?

– А то, что гардероб-то мой, а я не помню, чтобы собирался переезжать. Тут, по-видимому, какая-то ошибка.

– Да нет тут никакой ошибки, товарищ, – прорычал он. – Мне дали команду вынести отсюда все и отвезти на склад.

– А вы часом не ошиблись адресом?

Он опустил свой край гардероба, который с тяжелым стуком плюхнулся на обледенелую ступеньку, затем устало потащился к машине и рванул дверь.

– Вот смотри, – размахивал он сколотой пачкой заказ-нарядов. – Вот эта улица, дом одиннадцать, второй этаж, прямо. Фамилия Катков, верно?

– Да, Катков я и есть, – подтвердил я, совершенно сбитый с толку. Впервые за многие годы меня выселяют из квартиры. Но так ведь делать нельзя, и плачу я аккуратно.

– Мне наплевать, что у вас там написано. Тащите гардероб туда, где взяли. Тащите все назад, – потребовал я, заметив, что они успели погрузить уже большую часть моих вещей.

– Хорошо, отнесем, если заплатите за погрузку-разгрузку.

– За погрузку-разгрузку? Не буду ни за что платить. Тащите вещи назад, пли вызову милицию.

– Будем даже рады. У вас впереди девяносто дней, а если не заплатите за хранение, все вещи пойдут с молотка. Если же вырученных денег не хватит, мы вызываем милицию. Не обессудьте, таков закон.

– Послушайте, я знать не знаю, что здесь происходит, но…

– Николай! Николаша! – В вестибюле стояла старушка Парфенова и звала меня, помахивая свернутой газетой.

– Одну минутку, бабушка, – крикнул я, не желая расставаться со своими вещами.

– Николай! Николаша, дело срочное и важное!

– Не уезжайте, пока не вернусь, – бросил я грузчикам и заспешил к дому по обледенелому тротуару.

– Тут тебя искали, приезжали, – сразу сказала бабушка.

– А кто, не знаете?

– Да несколько дней назад, я и не помню. Где ты болтался? Я же не видела тебя цельную неделю.

– Ну извините, извините… Уезжал я из Москвы. А на кого они хоть похожи-то? Приезжали на шикарной машине? В кожаных куртках? В кроссовках?

Старушка лишь пожала плечами, в глазах у нее промелькнула настороженность.

– Да, вспомнила. Двое их было. А может, трое.

– Какие они? Высокие или низкие, толстые или худые? – Грузчики в этот момент пошли за другими вещами. – А случаем, не милиционеры?

Парфенова опять пожала плечами.

– Темные очки. Темные очки и бритая голова, – только и смогла припомнить она и зашаркала в свою квартиру.

Темные очки? Бритая голова? Я двинулся вслед за ней, ломая голову: уже не тот ли мордоворот в очках «Рей-Бан» приходил по мою душу? В комнате у нее ничего не было, стоял лишь колченогий столик да лежали три упакованные корзины.

– Что у нас, черт бы все побрал, происходит?

Она вытащила из-под руки свернутую в трубочку газету и тяжело опустилась на корзинку.

– Вот я и говорю: в черных очках и голова бритая.

– Да нет, я спрашиваю, почему хозяйничают здесь грузчики? – В этот момент они несли через вестибюль мой письменный стол, отчего я опять заволновался: – Да они же выносят все мои вещи!

– Ах, вы про это, – как-то буднично заметила бабушка, словно я поинтересовался погодой. – Да нас всех должны выселить не позднее нынешнего дня. Грузчиков, должно быть, нанял новый владелец…

– Как это, новый владелец? – остолбенел я от неожиданности.

– Ну, ведь особняк-то наш продали.

– Как продали?

– Да знаете вы как. Сами же мне говорили, что по закону теперь он частная собственность, – качнула она головой, качнула неодобрительно.

– Я-то знаю, но вместе с тем…

– Купил его один из тех, о ком вы все время говорите, как это называется? Свободное… чего свободное-то?

– Свободное предпринимательство?

– Во-во, он из маклеров, – презрительно шепнула она, употребив это немецкое слово вместо английского «брокер». – Такие молодые симпатичные люди, как-то они приходили сюда и сказали, что купили наш дом у государства.

– У государства?

Она лишь кивнула в подтверждение.

– Но ведь до того, как коммунисты конфисковали это здание, оно принадлежало вашим родителям, так ведь?

– Его построил еще мой дед, – тоскливо вздохнула бабушка.

– В таком случае в первую очередь только вы имеете право владеть домом. А у них такого права нет.

Она опять вздохнула, на сей раз безропотно – дескать, что поделаешь.

– Они, Николай, делают все, что захотят. Теперь уже поздно переигрывать. Должно, кого-то они подкупили, чтобы переделать документы на право владения. Как будто вы не знаете наших подонков из ЖЭКа, – запричитала она, проклиная на чем свет стоит мелких служащих домоуправления. – Почему же вы не предупредили меня раньше?

– Я вообще об этом впервые слышу, – резко ответил я, с трудом удерживаясь, чтобы не психануть.

– Ну как же, я же, помнится, говорила.

– Нет, нет и нет, бабушка. Может, и говорили кому, но не мне. Вы что-то хотели сказать, даже несколько раз, да так и не вспомнили.

– Да ты всегда так занят, Николай, поди, и забыл, а я тебе говорила. Кажется, они хотят сломать дом, построить тут кафе и продавать пирожки с начинкой из сыра и помидоров рабочим с нефтеперегонного завода.

И она протянула мне рекламный листок, где говорилось, что здесь открывается новая пиццерия для москвичей.

Я собрался с духом и поднялся наверх в свою комнату. Там было так пусто и жутко, будто я никогда и не жил здесь. Если бы я не знал, что произошло, то мог бы подумать, что сотрудники КГБ провели очередной пресловутый обыск. Обычно он начинался с того, что среди ночи раздавался стук, иногда дверь просто взламывали или срывали с петель. Орда кагэбэшников, расталкивая перепуганных жильцов, начинала переворачивать кверху дном весь дом, а затем выносить и увозить все, что попадалось на глаза. Предметы, которые агенты считали вещдоками – к примеру, запрещенные книги, – педантично регистрировались в специальных журналах.

Несколько минут я бессильно стоял посреди этого разгрома, потом медленно спустился в вестибюль. Старушка Парфенова зашаркала вслед за мной, кутаясь в теплый платок.

Грузчики, закончив свою роботу, уже закрывали задний борт грузовика. Я упросил их обождать немного, пока не разыщу свои пишущую машинку и чемодан, который второпях набил кое-какой одеждой из гардероба.

Мы с Парфеновой долго смотрели ему вслед – колеса грузовика ушли глубоко в снег под тяжестью нашего груза. Она поплотнее запахнула платок и внимательно посмотрела на меня.

– Знаешь, Николаша, когда еще я была маленькой, мама сказала мне замечательные слова. В то время я не понимала, какие они замечательные. Знаешь, что она говорила, когда мне не удавалось поступать по-своему?

– Откуда мне знать, понятия не имею.

Она сморщила лоб, нахмурилась, а потом назидательно покачала пальцем:

– Осторожно загадывай желания, кто знает, а вдруг они сбудутся наяву.

Я печально кивнул – вот бы мне проницательность ее матери.

– А у вас есть место, где жить-то?

– У меня сестра в Ленинграде. – По ее тону было видно, что она так и не привыкнет называть этот город Санкт-Петербургом.

– Вот и прекрасно, – сказал я после неловкого минутного молчания. – Спасибо вам, бабушка, за все хорошее. Берегите себя.

В ответ она обхватила меня костлявыми руками и крепко прижала к себе, чего я никак не ожидал.

С пишущей машинкой в одной руке, с чемоданом в другой я поплелся к станции метро. Кейс укатил вместе с другими вещами на грузовике. А мне куда деваться?

Ветер крутил снег во все стороны, словно олицетворяя мое противоестественное состояние. Бездомный. Неудачник. В кармане ни рубля. Неужели придется пополнить ряды тем пропавших душ, которые распродают на перекрестках последние шмотки, чтобы купить еды подешевле? Профессия меня не кормит. Я чувствовал себя одиноким, потерянным, поставленным перед необходимостью начинать жизнь сначала.

Может, позвонить Вере? Но она наверняка отошьет меня. Общество начинающих лечение алкоголиков? Это идея. Может, Людмила случайно там? А если ничего не получится, попрошусь переночевать у Юрия.

Прикидывая варианты, я вдруг услышал голос бабушки Парфеновой:

– Николай! Николаша! Совсем забыла сказать, – торопилась она, доставая из-под платка свернутую в трубочку газету. – Нашла у гардероба, когда грузчики его отодвинули.

– Там, говорите?

Она кивнула.

– Ну, это старая газета, бабушка, недельной давности. – Я вспомнил, как Вера в сердцах швырнула ее. – На кой черт она мне сдалась?

– А я-то подумала, ты нарочно спрятал ее, чтобы сохранить или для чего другого.

– От кого прятать-то?

– А разве не от тех, которые приходили и искали тебя? Знаешь, я еще подумала, что ты боялся, как бы они не начали обыскивать твою комнату.

– Так они что, обыскивали?

– Да вроде нет, а если бы начали, то уж наверняка нашли бы вот это. – Она сняла резинку с газетного свертка и развернула его – внутри был конверт.

Я поставил на землю пишущую машинку и чемодан, взял конверт, открыл его и вынул листы. Глаза у меня от удивления просто на лоб полезли.

– Что там? Что-то важное?

Я лишь выразительно кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– Мое желание сбылось наяву, – только и смог я выговорить, когда ко мне вернулось дыхание.

В руках у меня были документы Воронцова.