Текст книги "Фиаско"

Автор книги: Грег Диналло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Лански? Не тот ли, что был в числе заправил рэкета на Кубе?

– Тот самый и единственный заправила. Рабинович уже готовился стать главарем рэкетиров, но Кастро, так сказать, не допустил его до престола. Он и болтался на Кубе как мелкая сошка, пока Лански не загремел. Тогда он воспрянул, сменил фамилию на Рабиноу и открыл собственное дело. Провернул все лучшим образом: теперь владеет сетью гостиниц в Лас-Вегасе, Атлантик-Сити, Рено, на озере Тахо…

– Что-то подсказывает мне, что он мог бы обучать кое-чему и людей Баркина.

– А мне что-то подсказывает, что он их уже обучает.

– Почему вы так считаете?

Скотто рассмеялась и сделала изрядный глоток шампанского, затем наклонила пустой бокал в сторону большого стола:

– А потому, что сидит он вон за тем столом.

Чуть обернувшись, я увидел группу западных бизнесменов – опознать их было нетрудно по сильно накрахмаленным рубашкам и сшитым на заказ костюмам. Они подобострастно внимали элегантному, с орлиным профилем мужчине лет шестидесяти с небольшим, который больше слушал, чем говорил, а отвечал повелительным кивком головы – либо да, либо нет. Очки без оправы удачно сочетались у него с легкой сединой, аккуратным пробором, густой загар придавал ему вид удачливого банкира, занимающегося инвестициями.

– Это тот тип, с вашим цветом лица и с моим орлиным носом?

– Он самый.

– У меня такое чувство, будто я уже видел его здесь раньше. – И я обвел рукой местное тропическое великолепие Карибского бассейна.

– Наверное, тут он вспоминает давно минувшие денечки.

– Или снова воссоздает их, – заметила она с некоторым подозрением в голосе.

– Так вы и за ним наблюдаете?

– Да, конечно, – подтвердила агент Скотто. Затем посмотрела прямо мне в глаза, довольно улыбнулась и добавила: – Агенты СБФинП наблюдают одновременно за многими людьми.

16

Когда мы вышли из клуба «Парадиз», уже стемнело, а температура опустилась намного ниже нуля. В такой вечер было бы неплохо, чтобы она затрахала меня вусмерть, согревая гладким чувственным телом мои озябшие телеса. Но с ее стороны никаких намеков не наблюдалось, а я поползновений не выказывал.

Наоборот, пожелав на прощание всяческих удач и, с саркастической улыбкой, пригласив навестить ее в Нью-Йорке, если соберусь приехать к брату в Лонг-Бич, она остановила такси и покатила – со своим выигрышем и едким юмором – к себе, в посольство США.

Я затопал к ближайшей станции метро, задаваясь вопросом, а не следит ли СБФинП и за мной, а потом переключился на другое: что может ждать меня дома? Вчера я был зол, подавлен и пьян в стельку, не говоря уже о том, что меня застукали с голой бабой. Наемный убийца сам убит, торгаши наградами быстро узнают, что он отправился на тот свет. Но теперь-то я, по крайней мере, знаю, что они не заказывали убийство, черт бы их всех побрал. Однако успокаиваться нельзя: тот, кто его заказывал, вряд ли остановится перед тем, чтобы прикончить меня. Нет и еще раз нет. Домой возвращаться никак нельзя. Там далеко небезопасно, да еще эта Людмила! Я же совсем забыл про нее.

Разыскав телефон-автомат, я набрал свой номер – трубку никто не снимает. А может, ей надоело похмеляться и она ушла к себе? Уверен, так и было. Где она живет, я понятия не имел, и теперь не узнаешь, а не ждет ли меня в квартире другой убийца? К тому же у нее можно было бы пожить некоторое время. Теперь любое место безопаснее, чем моя квартира. Даже у Веры и то лучше. Я понимал, на что нарываюсь, но все равно позвонил ей на работу.

– Алло. Это я.

– Я занята, Николай, – сухо ответила она.

– У меня неприятности. Нужно где-то отсидеться.

– Послушай-ка, я уже испила свою чашу до дна. А ты даже спасибо не сказал. Проси помощи у своих баб.

– Да не мои они бабы. Подожди, дай мне объяснить все. Я…

– Я уже сказала, Николай. Между нами все кончено.

В трубке что-то щелкнуло и затихло.

– Вера! Вера, слышишь меня? – закричал я в трубку и, прислонившись к стенке, почувствовал жалость к самому себе. Затем осторожно повесил ее, сжал кулаки в карманах куртки и поплелся в темноту.

Бесцельно брел я по улицам огромного города, замерзший, усталый, голодный, мечтая хоть о номере в гостинице. За временем я не следил, очнулся вдруг перед домом, где живет Юрий. Света в его окнах не было. Видно, он еще не пришел с работы. Поднимаясь на третий этаж, я все сильнее ощущал запах вареной капусты, от чего внутри меня все выворачивалось. Присев на подоконник, я стал поджидать его. Несколько часов прошло, когда наконец-то послышались на лестнице его тяжелые шаркающие шаги.

– Зачем же ты припер ее сюда, а не забросил в свою контору? – поддел я Юрия, как только в пролете показалась его голова.

– Уверяю тебя, я подумал об этом. – В руках Юрий держал увесистую авоську, набитую консервами. – Слинял сегодня с работы пораньше. Мама всегда составляет список продуктов, которые нужно купить к субботе.

– Что она теперь поделывает?

Юрий помотал затекшей рукой:

– Да старенькая она у меня, прожила долгую жизнь. – И, пожав плечами – дескать, сам понимаешь, – направился в комнату. – Кстати, извини меня, но нет никакой возможности достать их. – Это он оправдывался, имея в виду документы Воронцова.

– Да хрен с ними. Право слово. Я…

– Я уж так старался, поверь мне, – нудел Юрий, торопливо снимая перчатки и пальто. – Ничуть не удивлюсь, если их уже уничтожили.

– Ну и удивляйся себе на здоровье. Спасибо, что старался. – Я пристроился поближе к радиатору, которым можно было обогреть и Кремль.

Вся его квартира была чуть побольше моего спального алькова, но в своем отчаянном положении я, не задумываясь, поменялся бы с ним жильем.

– Вообще-то я заскочил к тебе не за документами, а потому, что хотел бы заночевать.

– Да? Почему же? Что случилось?

– Да ничего особенного. Для первого раза простительно: надрался в стельку и завалился в постель с другой бабой.

Юрий испуганно вздрогнул, кончики его усов поднялись чуть не до уголков глаз.

– Вера, как и следовало ожидать, засекла меня.

– Это естественно.

– Но, к моему несчастью, дело этим не ограничилось. Не успела она завестись как следует, а тут еще одна красотка заявляется. Высокая такая, живая, как ртуть. Глазищи – во, так и полыхают.

– Что и следовало ожидать, – опять прокаркал Юрий, снимая ботинки и пиджак.

– Вера лишь взглянула на нее, сразу психанула, швырнула в меня газету и выскочила как ошпаренная. И я стою, омерзительный алкаш с похмелья, растерялся, не знаю, что и делать: одна баба в постели, другая в дверях, третья в бегах. Конечно, погнался за Верой, уже пробежал полкоридора, и тут только до меня дошло, что лечу ей вслед абсолютно голый…

Юрий так зашелся смехом, что не мог вымолвить ни слова.

– Прости меня, старик, – наконец выдавил он. – А где и как ты умудрился подцепить эту, как ее…

Он не договорил, оставляя за мной право назвать имя.

– Людмилу-то? Я познакомился с ней на собрании начинающих лечение от алкоголя. Высидеть до конца там не смог, да и она тоже. Мы двинулись, не сговариваясь, в двенадцатый винный магазин на Вековой улице. А поход наш закончился у меня дома, где мы надрались как последние сволочи.

– А все остальное принадлежит истории, – заключил он, не переставая ржать.

Я, как баран, глупо качнул головой и заржал вслед за ним.

– Ну вот, – сказал Юрий, сразу став серьезным, – теперь мне понятно, почему ты не можешь попадаться Вере на глаза. Но почему не можешь пойти спать к себе?

– Кто-то пытается убить меня.

– Что и следовало ожидать, – меланхолично повторил Юрий, понимающе кивнув.

У него был вид терпеливого родителя, который всю жизнь посвятил воспитанию непослушного дитяти, но тот то и дело попадает в беду.

– Кто это, я и понятия не имею.

Юрий снова кивнул, вышел из комнаты и принес картонную коробочку ванильного мороженого и две чашки. Выложил в них по большой порции этого сладкого деликатеса и заполнил все персиковым бренди.

– Может, это пойло проймет твои жилы и охранит их от других неприятностей, – провозгласил он тост.

Остаток вечера мы провели, обсуждая мою встречу с агентом Скотто и подливая бренди в мороженое.

Утро встретило нас таким морозцем, что даже лобовое стекло у «жигуленка» Юрия было покрыто изморозью. Однако двигатель завелся без труда. Юрий подбросил меня к Крымскому мосту, а сам поехал к себе на службу.

При виде старинного здания на набережной меня охватила ностальгия, я даже забыл о наемном убийце. В этом четырехэтажном доме с серыми стенами, не видном из-за массивных опор автомобильной эстакады, был не так давно престижный Институт международных отношений, а ранее его занимал лицей в память цесаревича Николая, основанный в 1868 году моим прадедом М.И.Катковым. Мои родители гордились тем, что он учил лицеистов согласно демократическим принципам, а однажды даже совершил путешествие в Америку. Маленьким у себя дома я часами просиживал у окна и смотрел на проплывающие речные трамвайчики. В это время года их не увидишь. Лед на Москве-реке запер их в зимних затонах и будет держать там в плену до поздней весны.

Холодный ветер пробирал меня до самых костей, когда я ступил на подвесной Крымский мост. Так скорее можно добраться пешком до дома на набережной. Вот и он сам. Я торопливо прошел по вестибюлю со знакомыми шумами и запахами и вошел в лифт.

Дверь квартиры Taни Чуркиной открыла семилетняя девчушка с куклой Барби в руках. Она впустила меня и провела в кабинет Воронцова, где Таня, забравшись на стремянку, передавала вниз разные предметы бледнолицему мальчику, стоявшему среди стопок книг, бумаг, фотографий и бесчисленных коробочек. Он был немного старше сестры и посмотрел на меня с явным подозрением…

– Простите меня, ради Бога. Я не думал, что попаду в такое неурочное время, – сказал я Чуркиной, когда она спустилась вниз, чтобы поздороваться со мной. – Не знал, что вы переезжаете.

– Да нет же, не переезжаем. – По ее тону я понял, что у нее и мысли не было о переезде. – Просто нет сил заходить сюда. А дети вдвоем в маленькой комнатке. Теперь у каждого будет своя комната. Мой муж, я хотела сказать, бывший муж, должен был заняться этим. Но… – Она сердито насупилась и смолкла.

– Понимаю ваши трудности.

– У вас есть что мне сказать?

Я печально кивнул.

– Он умер. Мне нужно было сразу везти его в больницу.

– Пожалуйста, не надо, – запротестовала она. – У меня и без того достаточно горя. Меня интересуют папины награды. И ничего больше.

– На рынке их не продавали.

Она замолчала, держа книги в руках и глядя на меня с надеждой и в то же время с неверием в глазах.

– Значит ли это, что вы нашли ордена и медали?

– Нет. Это значит, что я уже тогда был прав. На черном рынке они не выплывали. И никогда не появятся.

– Почему не появятся? Для чего же тогда надо было их воровать?

– Чтобы представить убийство вашего отца как простой грабеж.

– Это что, новые домыслы? – возмутилась она и в сердцах бросила книги на пол. – Или у вас появились доказательства, что он был замешан в этом… как его… скандале, о котором вы упомянули?

– Нет, доказательств у меня пока нет. Но я готов спорить на что угодно, что он был замешан. Другое дело, на чьей стороне он находился.

– А что вы сами думаете, товарищ Катков?

– Что ваш отец либо урывал куски у государства, либо собирался разоблачить того, кто крал.

– Уверяю вас, скорее всего, второе.

– Это пусть милиция решает.

– Тогда, стало быть, больше и говорить нам не о чем, – заключила она и принялась разбирать и складывать книги и бумаги.

– И по-моему, не о чем, – ответил я, хитро подморгнув детям, которые не поняли, о чем разговаривает мама с незнакомцем, и на всякий случай стояли подальше в сторонке.

Уже уходя, я заметил на полу около письменного стола портфель. Точь-в-точь такой же, какой взял тогда Шевченко, чтобы унести к себе на службу документы Воронцова. У меня даже сердце забилось – а вдруг в нем что-то есть?

– Это что, милиция вернула портфель вашего отца?

– Да, когда я забирала его вещи.

– А вы открывали его?

Она лишь мотнула головой – нет, мол.

– Не возражаете, если я взгляну?

Таня внимательно посмотрела на меня, решая, как быть, а потом пожала плечами – делай, дескать, что хочешь.

Поставив портфель на стол и открыв его, я увидел толстый конверт из желтой плотной бумаги, в которых милиция обычно хранит вещдоки. В конверте лежали часы, бумажник, обручальное кольцо, деньги, монеты, чековая книжка, ключи, карандаши и авторучки, пачка сигарет, книжка в мягкой обложке и какие-то деловые письма – все, кроме нужных мне документов.

Затем я стал внимательно осматривать сам портфель. Отделения и карманчики оказались пустыми, ничего не было и в кожаных ячейках для авторучек. Но вместе с тем одна из них на ощупь была вроде твердой, словно в ней остался колпачок от шариковой ручки. Я запустил палец до самого дна и попытался вытащить колпачок. Сперва он не поддавался, но вот я подковырнул его и он вылетел из ячейки, словно маленький снаряд. Вылетел и покатился по лаковому паркету.

Детишки весело защебетали, засмеялись и бросились к нему. Мальчуган оттолкнул сестренку локтем, схватил предмет и подал мне.

Это не был колпачок от шариковой ручки – это была зажигалка, газовая зажигалка с эмблемой клуба «Парадиз».

17

Шевченко сидел за столом, обхватив ладонями чашку с чаем, и внимательно смотрел на зажигалку. Из кастрюльки на электрической плитке под окном поднимался пар. Было так холодно, что капельки воды, сгущаясь на стекле, замерзали, не достигнув подоконника.

– Она действительно была в его портфеле? – задумчиво спросил он. – Я же приказал своему сотруднику тщательно осмотреть портфель.

– Зажигалку нелегко было заметить, не придирайтесь к нему.

– Нечего оправдывать его промахи, – отрезал Шевченко, – как по-вашему, о чем может рассказать эта зажигалка?

– О том, что в тот вечер, когда его убили, Воронцов не встречался со старыми друзьями. Он сидел…

– Да, не был, – перебил меня Шевченко и самоуверенно поджал губы. – Несколько закадычных приятелей подтвердили, что он не встречался с ними уже несколько месяцев.

– Они говорят правду. Не знаю почему, но мне вдруг подумалось, что вместо этих встреч он ходил в клуб «Парадиз».

Шевченко насупился и взял со стола зажигалку.

– Значит, так думаете? Этот клуб известен, как место встречи ярых сторонников свободного рынка. Аппаратчики шастают туда на переговоры с западными бизнесменами, которые еще поят и кормят их за свой счет.

– А клубом заправляет мафия.

– Да, не только этим – и всеми другими клубами тоже. Но я не вижу, что это меняет в расследовании.

– Стало быть, Воронцов не говорил своей дочери, где он проводил время. Но почему?

– Потому что не хотел доводить до ее сведения, что он пьет дорогое шампанское и любуется на голых танцовщиц. Не исключено, что он, может, даже трахал какую-нибудь из них.

– Сомневаюсь, чтобы она знала о его махинациях со строительством нефтепровода, с отмыванием грязных денег.

Шевченко откинулся на спинку стула и искоса посматривал на меня.

– Не сомневаюсь, что эту малозначащую подробность вы раздобыли из личных сомнительных источников.

– Не малозначащую, а многозначащую, да будет вам известно, – парировал я, заранее зная, что за сим последует.

– Что и говорить, агент Скотто – женщина броская, – заметил он с легкой ухмылкой. – Вчера днем она заходила ко мне и кое-что рассказала о жульничествах с нефтепроводом. Она также упомянула, что сотрудники ее ведомства перехватили ваш очерк, когда его передавало информационное агентство.

– А чем вы ей ответили в порядке обмена информацией?

Отвинтив пробку с фляжки, он подлил в чашку с чаем немного водки.

– Почему вы вдруг решили, будто я ей что-то рассказывал?

– А помните, вы говорили, что вам надо еще над чем-то поработать?

– Я говорил, что нового ничего нет.

– Да ладно вам. Она бы не пришла сюда просто так.

– Верно, – нехотя процедил он после некоторого раздумья. – Возможно, нет ничего особенного. Но один из торговцев наградами, когда его раскололи, навел нас на одну обувную фабрику в Зюзино, которая после приватизации стала довольно-таки прибыльной. – Он помолчал немного, а потом добавил с сарказмом: – Уверен, вам, как адвокату свободного рынка, известно, как проворачиваются подобные дела.

– Разумеется, известно, и я буду рад разъяснить вам, – отрезал я, подделываясь под его тон. – Дирекция предприятия, чтобы выставить его на торги, доводит производство, что называется, до ручки и отказывается от приватизации. Тогда государство выставляет предприятие на торги. Усекли? Прекрасно. А как туда смог примазаться торгаш с черного рынка наград?

– А у него сестра работала на фабрике бухгалтером. Она спала с директором, пока не узнала, что тот женат. Он заставлял ее подделывать бухгалтерские документы, а рабочим запудрил мозги, представив фабрику убыточной.

– Стало быть, фабрика была объявлена банкротом, рабочие отказались ее приватизировать, а на торгах ее приобрели чужаки, подкупившие директора?

– Так все и произошло.

– Воронцов, видимо, унюхал, откуда ветер дует, и стал шантажировать директора, а тот, не будь дураком, укокошил обличителя.

– Да нет, все не так, – покачал головой Шевченко. – Нет. Все обстряпал ваш друг-приятель Рафик.

От удивления я даже рот открыл.

– И тут меня обскакал, так, что ли? Выходит, это Рафик угрохал Воронцова?

Шевченко еще раз кивнул, с таким видом, будто хотел сказать: а кто же еще?

– И как же вы доперли до этого?

– Сейчас покажу.

Он хватил глоток своего чая, встал, подошел к сейфу и стал крутить зашифрованный диск запора.

Я не знал, что и думать. Что же получалось? Директор обувной фабрики нанял Рафика? А может, его наняли пришлые, те, кто купил фабрику? У них теперь такая власть, что они запросто могут купить целую обувную фабрику. Чем больше ломал я голову, тем бессмысленнее становились мои рассуждения. Цельной картины не получалось. Лучше не буду сейчас думать, чтобы не свернуть голову. Я уже взялся за куртку, чтобы уйти, но тут в коридоре послышались чьи-то шаги. Затем мелькнуло вроде бы знакомое лицо. Через полуоткрытую дверь я увидел двух мужчин, они быстро шли по коридору и оживленно беседовали. Это же Древний, тот самый поганец из редакции «Правда», и его приятель из милиции.

В этот момент со стуком и лязгом Шевченко захлопнул тяжелую дверцу сейфа.

– Мы произвели обыск в комнате Рафика, – сказал он. – Правда, ничего особенного не нашли, не ясно, на кого он работал, но наткнулись вот на эти штучки.

И с этими словами из пакета для хранения улик вытряхнул на регистрационный журнал его содержимое. И вот передо мной, поблескивая во всей своей красе, лежат ордена и медали Владимира Ильича Воронцова. Увидев их, я прямо-таки обалдел и забыл о своем желании поинтересоваться, к кому здесь приходит Древний. Я уставился на них как баран из новые ворота, но все еще не верил себе.

– А вы уверены, они принадлежат Воронцову?

Шевченко перевернул один из орденов и сунул его мне под нос.

– Читайте его фамилию на оборотной стороне.

– Стало быть, Рафик знал, что я разыскиваю ордена, и знал этих людей на черном рынке? Может, он сам приобрел их и затеял игру, чтобы поднять на них цену? Конечно же, он явный мошенник, а также…

– Мошенник? – Шевченко иронически хмыкнул. Затем взял из папки компьютерную распечатку и положил ее передо мной. Между фотографией Рафика и отпечатками его пальцев были незаполненные графы. – По нашим данным, Рафик Оболенский – между прочим, это одна из его вымышленных фамилий – профессиональный наемный убийца, много лет выполнявший «мокрые дела» по заданию КГБ. А когда эту контору разогнали, стал «работать», как говорится, на вольных хлебах, по заказам.

Меня как обухом по голове хватило, я залопотал, заикаясь:

– Но… но он ведь говорил… что сидел в лагерях… ГУЛАГа… Он… это…

– Да, где-то сидел. Думаю, и там его использовали как стукача и подсадную утку. – Не справившись с искушением поддеть меня, Шевченко добавил: – Вы можете подтвердить, что он был большим мастером втираться в доверие.

– Об этом его умении нужно целую книгу писать.

– Точно. Факты – упрямая вещь. Мы прихватили в пивном баре его пистолет. Это, кстати, 9-миллиметровый «стечкин», что навело нас на мысль произвести контрольные выстрелы из его оружия и сравнить пули с теми, которые попали в Воронцова. – Он вынул из досье фотографии и протянул их мне. Две рядом стоящие сильно увеличенные пули, из них одна немного деформирована. Стрелки и пояснения отмечают наиболее схожие места на пулях. – Как видно, характерные особенности совпадают между собой.

Я лишь молча кивал, чувствуя себя болван болваном.

– Они держали вас на коротком поводке, Катков. Вместо медалей вам достались бы эти пульки. Рафик был неплохим пастухом, он отменно пас вас.

– Они? Вы сказали они? Кто они такие?

– Пока понятия не имею. Вероятно, решив убить журналиста, который писал, что скандал может вызвать обратный эффект, они хотели придать большую достоверность его утверждениям. А когда вы не попали в расставленные сети, у них не осталось иного выбора.

– Но зачем убивать нас обоих? Почему бы Рафику одному не чпокнуть меня?

– А потому что он знал того, кто заказывал убийство. Они решили избавиться от него, разорвать цепочку – и концы в воду. Наибольшую опасность для заказчиков всегда представляет цепочка связей исполнителя. Кто знает, что там у них было? Может, они обозлились, что он присвоил ордена? А может, перепугались, узнав, что он собрался продать их Чуркиной? Может, даже не предполагали, что гангстера, убивающего Рафика, самого убьют? Я почему-то думаю, что не мы, а он должен был отыскать медали и ордена.

– Просто не верится, – пробормотал я. И тут меня озарило: – Аркадий Баркин. Я был пешкой в его руках, он вертел мною как хотел.

– Может быть, и так, но я сомневаюсь, что все это дело его рук.

По тону Шевченко можно было понять, что он чего-то не договаривает. Он взял сигарету и принялся в раздумье постукивать ею по столу, уминая табак в гильзе.

– Почему же не может? Давайте дальше, черт возьми. Не надо играть со мной.

– Ну ладно. Тогда почему ваш очерк стал для него опасным? – спросил он самого себя. – Я имею в виду то, с чем Баркин связывал его? С тем, что у Воронцова было несколько встреч в его клубе? Этого маловато, к тому же у Баркина под рукой целая банда головорезов. – Остановившись, он прикурил сигарету от газовой зажигалки Воронцова, с наслаждением выпустил через ноздри табачный дым, как-то самодовольно ухмыльнулся и сказал: – И у него не было необходимости выписывать наемного убийцу из Израиля.

– Стало быть, тот малый в узком пальто – израильтянин?

Шевченко многозначительно кивнул.

– Он остановился в гостинице «Националь» под фамилией Голдман, но нам стало известно, что при регистрации в гостинице он предъявил поддельный паспорт – в паспортном контроле в аэропорту человек с такой фамилией не числится.

– Тогда вероятно, что фальшивый и тот паспорт, который он предъявил при въезде к нам, значит, он мог приехать из любой страны.

– Вполне разумный вывод. Я думал об этом, пока не получил заключение от судебно-медицинского эксперта – ее у нас Ольгой зовут Она заметила, что покойник совсем недавно подвергся обрезанию. Мои информаторы из московской еврейской общины сообщили, что этот ритуал у взрослого не совершался здесь целую вечность, но…

– Не совершался с того дня, когда ваши кремлевские вожди запретили религиозные конфессии.

– …но обрезание стало в некотором роде желательным для лиц мужского пола, эмигрирующих в Израиль. Эта варварская церемония служит своеобразным пропуском, если вам так угодно. – Лицо его исказилось от притворной сочувственной боли. – Ничуть не удивительно, что вы предпочли остаться здесь, а не присоединяться к эмигрантам.

– Да ладно вам. Тут без меня вы бы просто пропали. Шевченко улыбнулся, радуясь, что уколол меня.

– Давайте вернемся к этому незадачливому стрелку, – предложил я. – Вполне возможно, что он уже давно работал на Баркина и его привезли сюда специально чтобы было все шито-крыто. Разве не так?

– Возможно все, что угодно. Как только установят его личность, так мы сразу узнаем, не из тех ли он списанных спортсменов, которых вы так обожаете?

– Из спортсменов он или нет, это не столь важно. Но его, должно быть, нанимали те же самые люди, на которых работал и Рафик.

Шевченко лишь вздохнул, иронически хмыкнув:

– Блестяще. Таким образом, мы сузили круг подозреваемых до тех немногих, которым стал известен ваш очерк, переданный ТАСС.

– Это верно, – заметил я, начиная раздражаться. – Таким образом, нужно исключить из этого круга всех замешанных в махинациях с обувной фабрикой. О ней в моем очерке нет ни слова, как ничего нет и в документах Воронцова – вы сами это говорили.

– Вот видите. Потому-то я и говорил, что нет ничего нового.

Шевченко натянуто улыбнулся, поежился от холода и пошел включать термообогреватель. Он вертел на нем ручки и так и сяк, пыхтел, стараясь выжать побольше тепла. Из-под клапана на радиаторе выбилось слабенькое, усталое шипение, потом там что-то неясно забулькало и заклокотало.

– Так на чем мы остановились? – спросил он.

– На том, как сузить круг подозреваемых. Агент Скотто упоминала фамилию Рабиноу?

– Собственно говоря, называла, но никак не связывала с Воронцовым. Сказала только, что он околачивается в «Парадизе», когда бывает в Москве. А вам что-нибудь известно о нем? Раньше я никогда не слышал этой фамилии.

– Я тоже, но следователь-то вы. А в документах Воронцова он упоминается?

Он лишь мотнул головой – дескать, нет, и пояснил:

– Я просматривал их несколько раз и не припомню, чтобы где-либо мелькнула фамилия Рабиноу или Рабинович.

– А вы сказали об этом Скотто?

– Сказал, но она все равно попросила показать бумаги.

– Скотто и меня о них спрашивала.

– Я сказал, что документы отправлены назад, в Министерство внутренних дел.

– Неужели? Когда же? Вчера вечером их там еще не было.

– Вот расписка об их передаче. – Он полистал бумажки в папке и вынул зеленый бланк с многочисленными графами и подписями. – Еще раз говорю, что вы беседовали не с теми людьми. Источники ваши ненадежны.

– Он только один, но голову дает на отсечение, что документы уничтожены. Я тоже так думаю.

– А если они все же там?

– Если они все же там? – задумчиво повторил я. – Можно подумать, что тогда у вас было бы поменьше забот.

– Тогда бы они были не в моих руках.

– Да будет вам. Происходит нечто более важное, чем просто грабеж, хоть и с убийством, и вы это прекрасно знаете. А что получается? О чем говорят результаты баллистической экспертизы пулевых отверстий? О том, что налицо попытки представить все как обычный грабеж. А вы на это даже внимания не обращаете.

– Ну уж извините, товарищ Катков. Этим занимается не отдел по борьбе с преступлениями, а подразделение по расследованию убийств. Прежде чем меня подключили бы к расследованию, вас бы уже двадцать раз убили. – Он сдавленно хмыкнул, радуясь собственной шутке. – Но поскольку очерк пошел гулять по свету, поводов убивать, чтобы заткнуть вам рот, не так уж и много, правда?

– Однако сами вы не очень-то верите тому, что в нем написано.

Шевченко только сверкнул глазами.

– Все ли я спросил? Да, а как ваше продвижение по службе? Что там произошло… – Я не стал договаривать, видя, что его не интересует эта тема. – Наверно, Годунов все же получил повышение, а?

Шевченко как-то безвольно кивнул.

– Извините меня, – пробормотал я в смущении, но тут вспомнил, как в машину к нему подсаживалась Вера.

– Не волнуйтесь, я буду по-прежнему придерживаться нашей договоренности, – сказал он, ошибочно истолковав мое огорчение. – Ну а теперь, с вашего позволения… – Шевченко не докончил мысль и начал укладывать награды в пакет. – У меня назначена встреча.

– Одна такая у вас уже состоялась, когда я был здесь в прошлый раз. Вы оба, должно быть, договорились заранее.

Он замер и посмотрел на меня.

– Что вы имеете в виду?

– А ничего, – ответил я, не желая раскрываться первым.

– Не знаю, Катков, вашей проблемы. Если есть что сказать, говорите прямо.

– Ну эта, Вера Федоренко…

Он непонимающе глянул на меня:

– А что Вера Федоренко?

– В ту ночь, когда я привез Рафика в морг, вы вместе уехали в своей машине. Помните?

Он сделал возмущенное лицо.

– Мы уехали по сугубо служебным делам.

– Да-да, разумеется, по служебным, я так и думал.

– Ай, Катков, Катков! Не пристало зрелому мужчине ревновать, как зеленому юнцу. Вы, может, вспомните, что я наложил на нее дисциплинарное взыскание, а тут…

– Необоснованные действия. Никому не нужные суровые меры…

– Вера Федоренко тоже так считала. Она была здесь, когда вы заявились в морг с трупом Рафика.

– Ну а… что потом? Вы, стало быть, решили увезти ее, чтобы договориться с ней, как все это представить?

– Да нет же. Чтобы не мерзнуть. Мы оба продрогли до костей. Я все время ищу какую-нибудь причину, чтобы только выбраться из этого морозильника. Вы же знаете, все эти дни мне приходилось ужинать в одиночку, так что…

Он замолк и как-то вяло пожал плечами. Я смерил его пристальным взглядом.

– Хотите – верьте, не хотите – не верьте, Катков, – сказал Шевченко, укладывая в пакет последнюю медаль. Глянул на наручные часы и, насупившись, подвинул мне бумажный бланк: – Вот здесь распишитесь.

– Зачем? Что это за форма такая?

– А вот зачем. – Он передал мне пакет. – Рафик убит. Трупы мы под суд не отдаем. Да и как свидетели они не годятся. Я намеревался вначале отдать награды Тане Чуркиной, а потом заехать за дочерьми. А по вашей милости я опаздываю. Так что передайте их Татьяне сами.

Вначале я даже растерялся, но только потом до меня дошла вся искренность его намерений.

– Да никакой вы, оказывается, не подлец. На него вы явно не тянете.

– Простите, не понял? – спросил Шевченко.

– Да кое-кто говорил, что вам никогда не бывать начальником. Так оно и есть.

– Что-то я не усматриваю здесь никакой связи.

– Вы могли бы вернуть ей медали завтра и сами, разве не так?

– Полагаю, что мог бы.

– И за чем же дело?

– Вы хотите, чтобы я сказал, почему не делаю этого?

Я кивнул, с трудом сохраняя серьезность.

– Ладно, скажу, – проворчал он и пошел надевать пальто. – Я подумал, что, пожалуй, вам самому хочется проделать эту процедуру.

Пошарив по карманам куртки, я извлек октябрятский значок с Лениным, подаренный одним из торговцев наградами.

– Шевченко! – позвал я, а когда он повернулся, кинул ему значок. – Спасибо!

Он на лету ловко поймал значок и открыл кулак. Увидев портрет маленького Ленина в центре красной звездочки – кудрявые светлые волосенки и пухлые щечки совсем не вязались с зажигательным образом пролетарского вождя, – Шевченко улыбнулся и сказал: