Текст книги "По стопам Господа"

Автор книги: Грег Айлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3

Гели Бауэр сидела в темном чреве здания «Тринити» – в подвальном комплексе, освещенном только многочисленными дисплеями и экранами видеослежения. Отсюда с помощью электроники велся контроль за всеми служебными помещениями и за людьми, задействованными в проекте, – где бы они ни находились. Достаточно было нескольких ударов по клавишам – и Гели соединялась с суперкомпьютерами Агентства национальной безопасности в форте Джордж-Мид и могла, если нужно, подслушивать беседы или руководить событиями даже на другой стороне земного шара. Хотя она к своим тридцати двум годам успела насладиться многими видами власти, никогда прежде она не испытывала такого упоения собственным могуществом: весь мир был повязан электроникой, и она легкими прикосновениями к клавиатуре вертела им как хотела.

Официально Гели работала в компании "Годин суперкомпьютинг", штаб-квартира которой находилась в Маунтин-Вью, штат Калифорния. Но поскольку компания имела статус почти правительственной организации и АНБ, по сути, было у нее на побегушках, это автоматически возносило Гели на самую вершину власти. Сочти Гели какую-то ситуацию критической, она была вольна останавливать поезда, закрывать международные аэропорты, перенацеливать спутники наблюдения, поднимать в небо Америки вооруженные вертолеты и давать им приказ открыть огонь на поражение. Кто из ее современниц имел такую же власть? По могуществу она могла в определенной степени конкурировать даже с собственным отцом – и Гели эту власть из рук выпускать не собиралась.

На мониторе перед ней находилась распечатка телефонной беседы между Дэвидом Теннантом и неизвестным сотрудником Белого дома. Теннант звонил сегодня в первой половине дня из ресторана «Шоуниз». Но Гели на экран больше не смотрела. По телефону-наушнику она общалась с парнем из своей службы безопасности, который вел наблюдение за домом Теннанта.

– Я слышала только обрывок беседы в кухне, а весь разговор между Дэвидом и профессором Вайс был явно длиннее и происходил в другом месте.

– Возможно, они вычислили, что их подслушивают?

– Не похоже. Но эта Вайс – та еще штучка. Опасная тихоня.

– Что прикажете сделать?

– Зайдите в дом и проверьте исправность микрофонов.

Гели нажала клавишу и соединилась с молоденьким связистом по имени Томас Корелли, который прослушивал дом Эндрю Филдинга.

– Что у вас, Томас?

– Обычный фоновый шум. Телевизор.

– Вы слышали, что говорила миссис Филдинг Дэвиду Теннанту?

– Да, но ее китайщину трудно понять.

– Вы там не светитесь?

– Я припаркован на подъездной дорожке к дому соседей. А самих соседей нет.

– Теннант появится минут через пять. С ним будет женщина, профессор Рейчел Вайс. Будьте начеку и держите меня в курсе.

Отключив связь с Корелли, Гели четко и громко произнесла:

– Фотография. Вайс, Рейчел.

Фото Рейчел Вайс тут же появилось на мониторе. Лицо снято крупно телеобъективом, когда она выходила из университетской больницы. Хоть Рейчел Вайс и была старше ее на три года, типаж был Гели знаком – по одноклассницам из дорогой швейцарской частной школы-интерната. Истовые отличницы. В основном еврейки. Даже не зная фамилии и не заглядывая в файл с ее персональными данными, Гели догадалась бы, что Рейчел еврейка. По одному выражению лица на фотографии. Несмотря на модно распушенные волосы, создавалось впечатление, что Рейчел Вайс несет на своих плечах всю тяжесть мира. Темные глазищи великомученицы, преждевременные складки у рта. Среди психоаналитиков школы Юнга[4]4
  Карл Густав Юнг (1875 – 1961) – швейцарский психолог, основоположник одного из направлений глубинной психологии – аналитической психологии.


[Закрыть] профессор Вайс – фигура мирового масштаба. А таких высот достигают лишь те, кто по-настоящему одержим работой.

Гели была категорически против контактов Рейчел Вайс и Дэвида Теннанта. Однако Скоу проявил мягкотелость – разрешил. Скоу полагал, что нельзя уж слишком натягивать поводок, иначе жди неприятностей. Но случись что – не он, а Гели поплатится головой: куда, мол, смотрела? Чтобы оградить себя от возможных неожиданностей, Гели после каждого психотерапевтического сеанса получала по своим каналам распечатки бесед профессора Вайс с Теннантом. Вдобавок все телефонные разговоры пациента и врача прослушивались. Плюс раз в неделю один из оперативников проникал в офис Вайс и делал фотокопию истории болезни Теннанта – для пущей гарантии, чтоб уж ничего не упустить.

Со штатскими всегда одна морока. То же самое было когда-то в Лос-Аламосе с "Манхэттенским проектом". В обоих случаях правительство пыталось управлять группой высокоодаренных цивильных ученых, которые сами представляли наибольшую угрозу для своей работы: несведущие в делах секретности упрямцы со всяким идеологическим мусором в голове! Если вы берете на работу самых мозговитых людей планеты, вы получаете команду неуправляемых чудил.

Теннант – типичный чудила. Как и Филдинг. Как и великий невролог Рави Нара, тоже лауреат Нобелевской премии. Все шестеро ведущих ученых проекта «Тринити» подписали неслыханно строгий документ о неразглашении – и при этом вели себя, как дети, которые воображают, что им все позволено. Для них весь мир – что-то вроде Диснейленда. А среди ученой братии врачи – самые безалаберные. Чего уж там, даже армейские доктора воображают, что устав не про них писан. Однако сегодня вечером Теннант, похоже, так далеко высунется, что она ему голову наконец-то отрубит!

В наушниках запищало – сигнал сотрудника, наблюдавшего за домом Теннанта.

– Ну что? – спросила она, связавшись с ним.

– Я в доме. Вы не поверите: все дырочки, за которыми стоят наши микрофоны, аккуратно залеплены замазкой!

У Гели нехорошо кольнуло сердце.

– Как Теннант мог обнаружить в стенах эти дырочки, они ведь не толще человеческого волоса?

– Без сканера не найти.

– А если просто с лупой?

– Да, если ты уверен, что «жучки» есть и у тебя хватит терпения осмотреть каждый дюйм в доме. Но даже сутки пролазав с лупой, можно что-то пропустить.

У терапевта – и вдруг сканер! Впрочем, понятно. Штучки Филдинга.

– Теннант получил письмо через "Федерал экспресс". Есть где-нибудь конверт?

– Нет.

– Значит, с собой прихватил… Что еще видите? Что-нибудь необычное?

– Видеокамера на треноге.

– Проклятие! А пленка в ней?

– Сейчас проверю… Нет.

– Еще что?

– Пылесос валяется под забором на заднем дворе. Раньше его там не было.

– Что за чертовщина? Пылесос? Выньте мешок и принесите сюда. Отправим содержимое вертолетом в форт Джордж-Мид – пусть разберутся в лаборатории. Что еще?

– Больше ничего особенного.

– Еще раз внимательно осмотритесь и уходите.

Гели отключила связь и сказала:

– Скоу, домашний телефон.

Компьютер соединил ее с особняком в Роли, где жил генеральный директор проекта "Тринити".

– А, Гели! – не слишком приветливо сказал Скоу. – Что у вас там?

Слыша аристократический выговор Джона Скоу, Гели Бауэр всегда невольно вспоминала манеру говорить Джона Фицджералда Кеннеди. Но Скоу, даром что из бостонской надменной элиты, мозгами обделен не был. В этих кругах принято изучать гуманитарные науки или юриспруденцию, однако Скоу имел ученые степени астронома и математика и в течение восьми лет работал заместителем директора по спецпроектам в Агентстве национальной безопасности. И отвечал прежде всего за успешную работу сверхсекретного Центра по разработке суперкомпьютеров. Формально Скоу был начальником Гели, но в их отношениях всегда присутствовало нездоровое напряжение. Без его разрешения Гели не имела права только убивать, в остальном руки у нее были развязаны: безопасностью проекта «Тринити» она занималась совершенно независимо. Такой свободой она была обязана лично Питеру Годину. Тыча всем бесчисленными утечками информации из правительственных лабораторий, он добился права формировать службу безопасности проекта по своему усмотрению и из своих людей, которые отчитывались только перед ним.

Старик вышел на Гели Бауэр в момент, когда она увольнялась из вооруженных сил. Преданная армии и ее традициям душой и телом, Гели оказалась не в силах выносить чванливых бюрократов в мундирах и того, что вербовать на службу, по ее мнению, стали всякий сброд. Тут и подвернись Годин – о такой работе она мечтала всю жизнь, да только прежде не верила, что подобная возможность где-либо существует.

Ей было предложено возглавить службу безопасности спецпроектов компании "Годин суперкомпьютинг". Оклад – 700 тысяч долларов в год. Сказочное предложение, бешеные деньги. Впрочем, Годин миллиардер, может себе позволить. Условия найма уникальные. Выполнять любые приказы Година, не задавая вопросов и при необходимости переступая через все законы. Абсолютный запрет разглашать, на кого она работает, в какой компании и чем занимается. Нарушение карается смертью. Гели получила право нанимать кого угодно в свою службу безопасности – но на тех же условиях: абсолютная секретность и то же наказание за болтливость. Ее особенно поразило то, что такой публичный деятель, как Годин, осмелился столь недвусмысленно сформулировать свои требования. Позже она узнала, что Годин вышел на нее через ее отца, генерала Бауэра. Это разъяснило многое. Гели уже давно практически не общалась с отцом, но он, в силу своего положения, имел возможность знать о ней все. А по тому, как Годин иногда поглядывал на нее, она угадывала, что ему известно о ней больше, чем хотелось бы. Вероятно, кое-что просочилось из Ирака после операции «Буря в пустыне». Питер Годин нанял не просто суперэксперта по безопасности. Он хотел иметь в своем распоряжении профессионального убийцу. Что ж, Гели была и тем, и другим.

А Джон Скоу не был ни тем и ни другим. В отличие от Година, который когда-то служил матросом и воевал в Корее, Скоу был ветераном лишь академических боев. Будучи заметной фигурой в Агентстве национальной безопасности, он никогда не видел крови на собственных руках и рядом с Гели порой выглядел человеком, которому сунули поводок с питбультерьером.

– Гели, – повторил Скоу, – вы меня слышите?

– Профессор Вайс явилась к Теннанту домой, – сказала она в головной телефон.

– С какой стати?

– Не знаю. Нам не удалось подслушать их беседу. Сейчас они вдвоем едут к дому Филдинга. Лу Ли Филдинг звонила Теннанту. Очень расстроенная.

Скоу секунду-другую молчал.

– Отчего бы им и не утешить вдову? Что здесь такого?

– Уверена, именно так будет звучать их версия происходящего.

Детали она пока придерживала – пусть Скоу сначала отреагирует на ситуацию в целом.

– Позволим им зайти в дом?

– Разумеется. Вы же будете слышать их разговор, да?

– Возможно, нет. Уже была проблема с микрофонами в доме Теннанта.

– Что за проблема?

– Теннант залепил микрофоны замазкой. И что-то делал с видеокамерой – она стояла на треноге напротив пустого стула. Мой человек проверял – пленки там нет. – Гели сделала паузу, чтобы Скоу проняло как следует. – Теннант нейтрализовал микрофоны; следовательно, хотел что-то записать на видеопленку или поговорить с профессором Вайс без посторонних ушей. В любом случае это выглядит паршиво.

Она помолчала, слушая сопение Скоу в трубке.

– Все в порядке, – наконец сказал он. – Не волнуйтесь, ситуация рассосется.

– Похоже, вам известно что-то, чего я не знаю, сэр, – отчеканила Гели.

Скоу только хихикнул в ответ на заряд презрения, вложенный в последнее слово «сэр». Тертый калач из Агентства национальной безопасности был по-своему довольно крут. Умел явить отрешенную холодность математического ума.

– Знать больше – привилегия босса, Гели. Кстати, сегодня утром вы проявили себя молодцом. Я приятно поражен.

Гели вспомнился труп Филдинга на полу кабинета. Ликвидация прошла довольно гладко, хотя задумана была по-глупому. Уж если убивать, тогда и Теннанта заодно. Чего проще организовать совместную поездку Филдинга и Теннанта, мало ли куда… Банальная автомобильная катастрофа. И концы в воду.

– Теннант уже переговорил с президентом, сэр?

– К сожалению, понятия не имею. Именно поэтому держитесь на расстоянии. Контролируйте ситуацию, но ничего не предпринимайте.

– "Федерал экспресс" днем доставил Теннанту какое-то письмо. Мы до него добраться не смогли – прихватил с собой в машину. Однако мы обязаны знать содержание этого письма.

– Сумеете кинуть взгляд – прекрасно. В противном случае хотя бы выясните в "Федерал экспресс", кто отправитель.

– Этим уже занимаются.

– Хорошо. Только не…

На том конце провода далекий голос жены Скоу позвал: "Джон!"

– Ладно, держите меня в курсе, – поспешно закончил Скоу и повесил трубку.

Гели закрыла глаза и сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Она настаивала на ликвидации Теннанта вместе с Филдингом, однако Годин уперся как баран. Да, соглашался он, Теннант нарушал инструкции и встречался с Филдингом вне служебных помещений. Да, Теннант поддержал попытку Филдинга приостановить выполнение проекта «Тринити». И проект временно заморозили как раз благодаря личному знакомству Теннанта с президентом. Но не было никаких доказательств, что Теннант помогал англичанину сорвать проект или что Филдинг делился с ним опасной информацией, которой он обладал. Так как Гели не имела ни малейшего представления, что стояло за словами «опасная информация», ей было крайне трудно решать, оставить Теннанта в живых или нет. Она могла лишь напомнить Годину поговорку «Береженого Бог бережет», но тот не уступил. Ничего, уступит. И очень скоро.

Гели произнесла: "Фотография. Филдинг, Лу Ли".

На мониторе появилось изображение темноволосой китаянки. Лу Ли Филдинг, в девичестве Ченг. Родилась в Кантоне, КНДР. Сорок лет. Специалист по прикладной физике. Профессор.

– Еще одна ошибка, – проворчала Гели. Лу Ли Ченг нечего делать в Соединенных Штатах, а уж тем более рядом с научной верхушкой самого засекреченного экспериментального проекта в стране!

Гели связалась с Томасом Корелли в автомобиле наблюдения рядом с домом Филдинга.

– Видите что-нибудь необычное?

– Нет.

– Могли бы вы обыскать машину Теннанта, когда он приедет?

– Смотря где припаркуется.

– Найдете в машине конверт "Федерал экспресс" – откройте, прочитайте и аккуратно положите на место. И снимите на пленку момент их приезда.

– Без проблем. А что мы, собственно, ищем?

– Сама пока не знаю. Выполняйте.

Гели взяла со стола пачку «Голуаз», вынула сигарету и оторвала у нее фильтр. При вспышке спички она увидела свое отражение на мониторе. Золотые волосы, высокие скулы, синевато-стальные глаза, зловещий шрам после ожога… Она так привыкла к уродливому бугристому наросту на левой щеке, что считала его неотъемлемой частью своего лица – как глаза или рот. Один пластический хирург как-то предложил ей даром удалить отметину, но она решительно отказалась. Шрамы имеют свой смысл: напоминают о полученных ранах. Этот шрам оставила рана, которую Гели поклялась никогда не забыть.

Она тронула клавишу – и подключила к своим наушникам микрофоны в доме Филдинга. Затем сделала глубокую затяжку, откинулась в кресле и пустила струйку едкого дыма в потолок. Много чего Гели Бауэр ненавидела, но больше всего она ненавидела ждать.

Глава 4

Мы ехали в полном молчании. «Акура» мчалась в сумерках без задержек: от моего пригорода до дома Эндрю Филдинга, неподалеку от университета штата Северная Каролина в Чапел-Хилле, в этот час вечера дорога почти пуста. Рейчел, как я и ожидал, была возмущена запретом разговаривать, принимая его за очередную блажь моего воспаленного воображения.

Когда я только начал работать в проекте «Тринити», меня поразили изуверские методы обеспечения безопасности, которые попирали все права человека. Другим ученым это было не в диковинку, в том числе и Филдингу. Все они прежде участвовали в сверхсекретных проектах и воспринимали навязчивые меры безопасности как необходимое зло. Впрочем, в «Тринити» даже привычные ко всему ветераны стонали: мол, тут что-то совершенно беспрецедентное!

Наблюдение было всеохватывающим и повсеместным: за нами и вне лабораторного комплекса постоянно приглядывали! Любые протесты гасили строгим лаконичным напоминанием: американские ученые, создававшие атомную бомбу, жили многие месяцы за колючей проволокой – вот как тогда боялись утечки информации! А вам после рабочего дня позволено гулять на свободе, вот и приходится платить кое-какими неудобствами.

Филдингу с некоторых пор это перестало казаться убедительным аргументом. Почти еженедельно кого-нибудь из ученых – якобы по методу случайного тыка – усаживали за детектор лжи. От нас не скрывали, что и у себя дома мы не совсем наедине с собой. Сегодня днем, прежде чем начать записывать видеопослание, я был вынужден залепить замазкой крошечные отверстия в стенах, за которыми скрывались сверхминиатюрные микрофоны. Филдинг когда-то нашел их с помощью специального сканера, который он смастерил у себя дома, и пометил булавками. Теперь пригодилось.

Ускользать от наблюдения службы безопасности проекта «Тринити» стало для Филдинга чем-то вроде увлекательного спорта. Он предупредил меня, что конфиденциальный разговор в автомобилях совершенно исключен. Начинить машину «жучками» проще простого. Но даже «чистый» автомобиль довольно несложно прослушивать при помощи современных чудо-микрофонов. То, как англичанин играет в кошки-мышки со всемогущим Агентством национальной безопасности, в свое время забавляло меня. Но теперь не осталось сомнений в том, кто смеялся последним.

Я покосился на Рейчел. Странно находиться вместе с ней в тесном пространстве машины. За пять лет после гибели жены у меня были две связи с женщинами – обе до моего назначения в «Тринити» два года назад. Общение с Рейчел не походило на романтическую связь. На протяжении последних трех месяцев мы с ней по два часа в неделю сидели в ее больничном кабинете и обсуждали наиболее тревожащую часть моей теперешней жизни – сны. Лежать на кушетке по всем правилам психоанализа я отказался. Благодаря многочисленным вопросам Рейчел и тому, как она интерпретировала мои ответы, я узнал о ней, похоже, больше, чем она узнала обо мне. И все же очень многое в ней осталось скрыто от меня.

Прежде она работала в нью-йоркской больнице, а в Дарем перебралась, чтобы преподавать горстке врачей-ординаторов принципы психоанализа по Юнгу – искусство, умирающее в современном мире фармакологической психиатрии. Наряду с приемом частных пациентов она занималась и кое-какой исследовательской работой.

После двух лет воздержания и одиночества, когда все силы и помыслы были отданы проекту «Тринити», для меня был бы волнующим длительный близкий контакт с любой более или менее интеллигентной и обаятельной женщиной. Но Рейчел могла предложить куда больше, чем просто развитой ум. Восседая в кожаном кресле, безупречно одетая, с темными волосами, стянутыми во французскую косу, она наблюдала за мной во время беседы с такой неослабевающей сосредоточенностью, словно проникала взглядом в самые глубины моего сознания – туда, куда даже я сам не имел доступа. Иногда лицо ее – и особенно глаза – становилось пространством моего обитания. Тут я жил, тут я исповедовался, тут находил судью, которому доверял. Но эти внимательные глаза не торопились с приговором – по крайней мере в начале нашего общения. Рейчел подробно расспрашивала меня о некоторых образах в моих нарколептических видениях, затем критически разбирала данные мной ответы. Время от времени она предлагала собственные интерпретации моих снов, но в отличие от аэнбэшных психиатров, с которыми я беседовал до того, она не становилась в позу непогрешимого авторитета. Казалось, мы оба ведем поиск и она лишь подталкивает меня к наиболее верной самостоятельной интерпретации.

– Дэвид, совсем не обязательно катать меня на машине весь вечер, – сказала Рейчел. – Я не буду держать на вас зла, если наше приключение на этом и закончится.

"Правильно, – подумал я, – мания кругом видеть секретные заговоры правительства – добротный классический психоз. А на психов не обижаются".

– Проявите немного терпения. Мы почти приехали.

Рейчел не спускала с меня скептических глаз.

– Кстати, а Нобелевская премия – это сколько по деньгам? – спросила она вдруг.

– Приблизительно миллион долларов. Филдинг, впрочем, получил немного меньше, чем Рави Нара, потому что…

Тут я осекся – вдруг сообразил, что она не премией и не Филдингом интересуется, а просто начинает прощупывать границы моих «фантазий», чтобы лучше их разоблачить как досужие домыслы.

Я сосредоточился на дороге – нечего спорить, все равно через несколько минут она лично убедится, что моя паранойя хотя бы частично основана на фактах. Любопытно, какое впечатление это произведет на нее? Может, она наконец перестанет упрямиться и более серьезно отнесется к моей собственной интерпретации снов, даром что мое толкование кажется абсурдным.

Начиная с нашего первого сеанса, Рейчел стояла на том, что она не в силах правильно расшифровать мои «галлюцинации» без подробного знания всего моего прошлого и того, над чем я работаю. Однако моей откровенности были поставлены очень тесные рамки. Филдинг предупредил меня, что АНБ рассматривает любого постороннего, кто знает хоть что-то о проекте «Тринити», как угрозу национальной безопасности – со всеми вытекающими последствиями. Кроме этого естественного беспокойства за судьбу Рейчел Вайс, меня удерживала от откровений глубокая уверенность в том, что нарколептические видения не имеют ни малейшего отношения к моему прошлому и к моей личности вообще. У меня было стойкое впечатление, что образы рождались не в моем мозгу, а приходили извне.

Нет-нет, никаких чужих голосов в голове, характерных для шизофрении. Скорее видения в исконном, религиозном смысле слова. Но человека, который перестал верить в Бога еще мальчишкой, подобные вещи только раздражают и пугают.

Мои первые нарколептические припадки, кстати, снами не сопровождались. Попросту внезапные пробелы в существовании. Вернее, черные дыры в моей жизни. Промежутки времени, потерянного для памяти навсегда. Обычно было так: сижу в своем кабинете перед компьютером – и вдруг какая-то странная вибрация во всем теле, как будто ты дрожащий камертон, только настроенный на сумасшедше высокую ноту. Затем это общее диковинное ощущение очень быстро локализуется – в зубах. Как я позже узнал, это классический признак начала нарколептического припадка. Потом ощущаешь сонливость… и вдруг резко вскидываешься и просыпаешься. Смотришь на часы – прошло двадцать, а иногда и сорок минут. Куда они делись? Это очень похоже на действие общего наркоза. Полный провал в памяти.

Сны начались после недели регулярных внезапных «вырубаний». Первый сон повторялся снова и снова и пугал меня куда больше, чем уже привычные получасовые отключки.

Помню, как сильно была заинтригована Рейчел, когда я впервые рассказал ей об этом сне.

Обычно она весьма осторожна в своих интерпретациях, однако в правильности понимания того первого сна она нехарактерным образом уверена совершенно.

Утопая в глубоком кресле напротив ее стола и закрыв глаза, я описывал Рейчел то, что видел так часто.

Я сижу в абсолютно темной комнате. Света нет, ни единого фотона. И мертвая, мертвейшая тишина. Будь у меня пальцы, я мог бы ими потрогать свои глаза и уши… будь у меня глаза и уши. Но я ничего не вижу, и ничего не слышу, и ничего не чувствую. Более того, я ничего не помню. У меня нет прошлого. А поскольку я ничего не вижу и ничего не слышу, то у меня и настоящего нет. Я просто существую. Вся реальность сводится к тому, что я существую. Очевидно, именно так чувствует себя жертва паралича: тело и большая часть мозга больше не функционируют. Я в моем сне могу думать, но это какое-то псевдомышление, без образов. Скорее произвожу вопросы, чем мыслю. И вот какие вопросы я беспрестанно произвожу и повторяю: "Кто я?", "Откуда я?", "Почему я один?", "Был ли я здесь всегда?", "Буду ли я здесь всегда?"

Эти «мысли» мое сознание не заполняют. Эти вопросы – суть мое сознание, оно ими исчерпывается!

Времени в нашем понимании не существует, есть только последовательная смена вышеназванных вопросов. В конечном итоге вопросы сводятся к единственному заклинанию: "Откуда я? Откуда я?" Я – нечто непонятное с непоправимо искалеченным мозгом, которое сидит в кромешной тьме и полном беззвучии и задает тьме и беззвучию один и тот же вопрос: "Откуда я? Откуда я?"

– Ну, разве вам не очевидно? – сказала Рейчел. – Вы до сих пор не преодолели потрясение в связи с гибелью жены и дочери. Их потеря отрезала вас от мира – и от себя самого. Вы повреждены. Вы ранены. Ваша оболочка в реальном мире симулирует активную жизнь, а настоящий Дэвид Теннант сидит в темной комнате, ничего не думая и ничего не чувствуя. Так и должно быть: большое горе и большая боль неощутимы, это просто абсолютное отупение.

– Да ни при чем тут моя потеря! – раздраженно возразил я. – Преодолел я свое горе, преодолел! Не живу я больше им!

Рейчел только вздохнула и покачала головой.

– Нет хуже пациентов, чем врачи, – сказала она без улыбки.

Неделю спустя я доложил ей, что в моем регулярном сне кое-что изменилась.

– Теперь в темной комнате я не один. Там есть что-то.

– Что именно?

– Не знаю. Не вижу. Там ведь темно.

– Но вы каким-то образом угадываете, что оно – там?

– Да.

– Это нечто – человек?

– Нет. Оно очень маленькое. Висящая в воздухе сфера. Я бы сказал, черный мячик для игры в гольф, плавающий во тьме.

– Как вы различаете его в полной темноте?

– Он темнее темноты. И тянет меня к себе.

– Тянет в каком смысле?

– Затрудняюсь сказать. Ну, как сила земного притяжения действует на предметы… Однако тут как бы сила эмоционального притяжения… В моем сне мне почему-то известно, что Оно знает ответ на все мои вопросы. Оно знает, кто я такой и почему застрял в непроглядной тьме.

Этот сон, с крошечными вариациями, повторялся снова и снова. Но и в нем в конце концов возникли перемены. Да еще какие! Однажды вечером, за книгой, я отключился уже привычным образом. И опять оказался в знакомом бессветном пространстве – с тупым упрямством задавая черному шару все тот же вопрос. И вдруг ни с того ни с сего шар взорвался – внезапное, опаляющее сетчатку извержение света! После густейшей и бесконечной тьмы даже зажженная спичка показалась бы взрывом света, но тут-то не спичка вспыхнула! Тут было столько света во все стороны, как при взрыве водородной бомбы. Только этот взрыв не схлопнулся и не превратился в атомный гриб; он продолжал расширяться в пространстве – с безудержной мощью и неописуемой скоростью, и возникло жуткое ощущение, что этот взрыв света пожирает меня… Но я оставался невредимым! После того как свет начал поглощать темноту, бывшую когда-то мной, у меня отчего-то появилась уверенность, что этот процесс может длиться хоть миллиарды лет – и все равно я не буду уничтожен окончательно никогда. Однако страх от этого не уменьшался.

Как толковать сон, Рейчел решительно не знала. В следующие три недели она только слушала, а я, закрыв глаза, взахлеб рассказывал о происходящем в моих снах – о рождении звезд и галактик, об их жизни и гибели: черные дыры; сверхновые звезды; сверкающие туманности, похожие на присыпанные пудрой алмазы на черном бархате тьмы; планеты – новорожденные или умирающие. Казалось, я мог видеть разом всю Вселенную – от края до края – и наблюдать, как она расширяется во тьму – в меня – со скоростью света.

– Вы видели подобные картины прежде? – спросила Рейчел. – Наяву?

– Как и где я мог видеть подобное?

– Вам знакомы фотографии, сделанные космическим телескопом "Хаббл"?

– Конечно.

– Очень похоже на то, что вы описываете.

Это замечание привело меня в отчаяние.

– Ничего вы не понимаете! Я ведь не просто вижу все то, о чем рассказываю. Я это всеми чувствами ощущаю. Так, как если бы я наблюдал за играющими детьми, или за кровавой битвой, или за любовниками в постели. Это не рассматривание картинок; это полная гамма эмоций, реальное переживание реальных событий.

– Продолжайте.

– Вот я наблюдаю планету. Парю над ней. Она скрыта за облаками. Но это не привычные нам облака, а ядовито-зеленые тучи, истерзанные ураганами. Я пронизываю облака, как спускающийся спутник. Там, внизу, океан. Но не синий, а красный, кипящий. Я погружаюсь в него глубоко-глубоко. Я что-то ищу… и не нахожу. Океан пуст.

– Ваш рассказ наводит на множество мыслей, – сказала Рейчел. – Начнем с цветовой гаммы. Красный цвет может быть исполнен глубокого смысла. А пустота океана – символ бесплодия, отражение вашей скорби. – Она на мгновение-другое задумалась, потом спросила: – А что вы искали в том океане?

– Понятия не имею.

– А если напрячься? Уверена, вы знаете, что вы там искали.

– Не Карен и Зуи!

– Дэвид! – с упреком в голосе воскликнула Рейчел. – Если вы полагаете, что образы в ваших снах не имеют символического значения, то чего ради вы вообще обратились ко мне?

Я резко открыл глаза. На лице Рейчел ни единой эмоции. Как ловко прячется ее эмпатия за занавесом профессионализма! Однако правду не скроешь: Рейчел проектирует на меня собственную горечь от потери семьи, приписывает мне собственные сиюминутные чувства.

– Я здесь, потому что не могу найти разгадку моим снам самостоятельно. Успел перечитать гору книг по теме, но они не помогли.

Рейчел мрачно кивнула: понимаю.

– Каким образом вы столь подробно запоминаете свои галлюцинации? – спросила она. – Проснувшись, вы их записываете?

– Нет. Они совершенно не похожи на обычные сны, которые чем больше пытаешься вспомнить, тем скорее забываешь. Это, кстати, что – характерная особенность нарколептических видений?

– Да, – вкрадчиво подтвердила Рейчел. – Ладно, продолжим. Карен и Зуи погибли в воде. Утонули. Руки Карен были наверняка изрезаны. Из головы, после удара о руль, тоже текла кровь. Вот вам и красный океан. – Откинувшись на спинку кресла, Рейчел смотрела в потолок и говорила как по писаному. – В ваших галлюцинациях отсутствуют люди, тем не менее вы испытываете сильнейшие эмоции. Вот вы упомянули кровавую битву. А сами вы когда-либо бывали в настоящем бою?

– Нет.

– Но вы знаете, что Карен билась за жизнь Зуи. Она сражалась за то, чтобы выжить. Вы же мне все это сами рассказывали!

Я закрыл глаза. Я избегал представлять в деталях, как именно погибла моя семья, однако время от времени сознание само рисовало жуткие подробности. После сальто в воздухе автомобиль упал в пруд крышей вниз, затонул и увяз в иле – там было примерно полметра вязкой грязи. Из-за короткого замыкания не действовал мотор, опускающий окна, а двери не открывались. Сломанные кости рук и ног Карен говорят о ярости, с которой она пыталась разбить стекла. Она была женщина маленькая, субтильная, но боролась до конца. Как рассказал мне санитар, бывший на месте несчастного случая, когда автомобиль наконец вытащили из ила и стали открывать дверцы, Карен была на заднем сиденье: одной рукой она прижимала к себе Зуи, другая рука свободно плавала – изрезанная, с разбитыми костяшками пальцев.