Текст книги "Тварь у порога (Сборник рассказов ужасов)"

Автор книги: Говард Лавкрафт

Соавторы: Август Дерлет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Вскоре Наума навестили ученые. Они явно не доверяли фольклорным сказкам и в своих выводах были очень консервативны. Да, симплокарпусы очень необычны, но это растение всегда имеет замысловатую форму и цвет. Наверное, из метеорита в почву попали какие-то минеральные вещества, ну, что же, они, как правило, быстро вымываются. А что касается следов на снегу и испуганных коней – так это просто крестьянские предрассудки, которые неминуемо должно было породить такое редкое явление, как метеорит. Эти крестьяне наговорят чего угодно и поверят в любые небылицы, но серьезным людям тут делать нечего. Поэтому все Странные дни ученые отсутствовали. Только через полтора года одни из них, исследуя по просьбе полиции два образца пыли, припомнил и цвет симплокарпусов, и странные лучи образца в спектроскопе, и блеск шарика, найденного внутри метеорита. У пыли был тот же оттенок, однако со временем он исчез.

Деревья в саду у Наума расцвели раньше времени, и по ночам они стали ужасно раскачиваться на ветру. Пятнадцатилетний Таддеуш, второй сын Наума, клялся, что они раскачиваются и в безветрие, но в этом сомневались даже самые легковерные. Однако в воздухе витало какое-то беспокойство. У всей семьи выработалась привычка украдкой прислушиваться, хотя они не могли вразумительно объяснить, к чему именно. Такое случалось все чаще и чаще, и вскоре вся округа говорила, что в «в семье Наума что-то не в порядке». Появившиеся на ферме камнеломки тоже были необычного цвета, не совсем такого, как симплокарпусы, но похожего на него и опять-таки никем не виданного. Наум отвез несколько цветков в Эркхам и показал их редактору «Газетт», но этот достойный человек не нашел ничего лучшего, как написать фельетон, высмеивающий предрассудки сельчан. Науму не стоило рассказывать насмешливому горожанину, как кружатся над этими камнеломками гигантские бабочки-траурницы.

В апреле у крестьян сформировалось новое суеверие: они перестали пользоваться дорогой, проходившей мимо фермы Наума. Дело было в растительности. Расцветшие садовые деревья сияли невероятными оттенками, на каменистом дворе и прилегающем выпасе пробивались причудливые травы, известные, наверное, только ботаникам и необычные для здешних мест. Нормальную зелень сохранили только листья и трава, все остальное приобрело неверные, лихорадочные оттенки того навязчивого, нездорового цвета, который не сравним ни с одной из известных земных красок. Бикукуллы стали пугающими, а цветки волчьей стопы, казалось, нарочно выставляли напоказ извращенные тона. Науму и Амми все эти переливы напоминали один цвет – цвет найденного в метеорите шарика. Наум вспахал и засеял только десятиакровый луг и участок на холме, но ничего не стал делать вокруг дома в низине. Он знал, что это не имело смысла, только надеялся, что нездоровая растительность вытянет ад из земли. Он уже ничему не удивлялся и привык к ощущению, что радом находится нечто, к чему следует прислушаться. Изоляция начала сказываться на нем, но еще больше на его жене. Мальчикам было легче, они каждый день ходили в школу, но и их настигали сплетни. Особенно страдал чувствительный Таддеуш.

В мае появились насекомые, и во дворе у Наума началось нечто невообразимое. Слетающиеся и сползающиеся к нему создания не были похожи на привычных местных жуков, бабочек и мух. Гарднеры теперь все время опасливо осматривались по сторонам, словно ожидая чего-то – они сами не знали чего. Именно тогда они признали, что Таддеуш был прав насчет деревьев. Вслед за ним Миссис Гарднер заметила, что набухшие ветви клена шевелились в безветренную лунную ночь. Наверное, двигались соки. Следующее открытие сделали уже на Гарднеры, привыкшие к чудесам, а тихий приказчик мельника из Бостона. Не зная местных поверий, он проезжал ночью мимо злополучной фермы, а через несколько дней все фермеры, включая и Наума, прочли в «Газетт» его рассказ. Ночь была темня, огни на его повозке погасли, но вокруг фермы Наума, о которой он раньше читал, темнота редела. Казалось, что листья, трава, цветы испускали слабое свечение, и еще одно яркое пятно виднелось на заднем дворе, возле конюшни.

Так как трава сохраняла нормальный вид, коровы паслись на обычном месте около дома, но к концу мая молоко у них стало портиться. Наум перегнал коров на пастбище на холме, и они поправились. А через некоторое время уже стали заметны перемены и в траве, и в листьях. Вся зелень становилась серой, необычайно сухой и ломкой. Амми оставался единственным из соседей, кто еще отваживался навещать Наума, но и он делал это все реже. Когда в школе начались каникулы, Гарднеры оказались совсем отрезанными от общества и даже свои дела в городе теперь поручали Амми. Все они заметно сдали, и морально, и физически, а когда стало известно о помешательстве миссис Гарднер, никто особо не удивился.

Это случилось в июне, примерно через год после падения метеорита. Бедная женщина кричала, что в воздухе висит нечто, пугающее ее. Она ни разу не назвала ничего определенного, только рассказывала, что «оно» делает. «Оно» двигалось, изменялось и колыхалось, а у нее в ушах отдавались какие-то сигналы, какие-то необычные звуки. Что-то уходило, из нее что-то вытягивали, что-то связывало ее, неужели никто ее от этого не защитит, ночью не было покоя – стены и окна двигались! Она целыми днями бродила по дому, становясь все агрессивнее, но Наум не хотел отправлять ее в лечебницу. И только когда дети стали ее пугаться, и Таддеуш чуть не упал в обморок от ее гримас, Наум запер ее на чердаке. К июлю она перестала говорить и опустилась на четвереньки, а еще через месяц Наум с ужасом заметил, что она стала светиться, как и растения.

Незадолго до этого ночью всполошились кони. Их что-то разбудило, и они дико ржали и лягались в стойлах. Наум ничем не мог их успокоить и решил выпустить их из конюшни. Едва он открыл дверь, они унеслись, как вспугнутые олени, и он целую неделю не мог их найти. Когда он, наконец, поймал всех четверых, они были совершенно безумными, и их пришлось пристрелить. Для сенокоса Наум одолжил лошадь у Амми, но она никак не хотела даже приближаться к скотному двору. Она упиралась, била копытами, ржала, и под конец Наум был вынужден выпрячь ее на переднем дворе и вместе с сыновьями тянуть тяжелые телеги к сеновалу. А растительность становилась все более серой и ломкой. Даже цветы, переливавшиеся необычайными красками, посерели, и фрукты уродились серые, мелкие и безвкусные. На астрах и золотарниках распустились серые, деформированные цветы, а цинии, розы и алтей имели такой богопротивный вид, что Наум велел старшему сыну Зенасу выкорчевать их. Насекомые к этому времени уже вымерли, странно раздувшись, даже пчелы, хотя они покинули ульи и улетели в лес.

К сентябрю вся растительность стала крошиться в серый порошок, и Наум боялся, что деревья погибнут раньше, чем яд вымоется из почвы. На его жену регулярно находили припадки истерии, и он с сыновьями жил в постоянном напряжении. Теперь они сами сторонились людей, и когда начались занятия, мальчики не пошли в школу. Амми, все еще изредка заходивший к ним, обнаружил, что вода в колодце испортилась. У нее был дурной привкус, нельзя точно сказать, сероводородный или соленый, и Амми посоветовал другу выкопать другой колодец на холме и пользоваться им, пока яд не выйдет из почвы. Наум, однако, не послушался, он уже смирился с неприятностями. И он, и мальчики продолжали пить гнилую воду, есть скудную и плохо приготовленную пищу, тянуть бесцельную, неблагодарную работу по хозяйству. У них выработалось что-то похожее на самоотречение, словно они ушли в иной мир, и невидимые стражи направляли их к неизбежному роковому концу.

Таддеуш сошел с ума в сентябре. Он отправился за водой к колодцу, прибежал обратно без ведра, крича и размахивая руками, потом начал бессмысленно хихикать и шептать что-то о «пляшущих там цветах». Двое сумасшедших в одной семье – это было уже слишком, но Наум стоически встретил удар. Неделю он еще позволял мальчику бегать по двору, пока тот не начал спотыкаться и падать, а потом запер его на другом конце чердака, напротив матери. Они кричали друг на друга через закрытые двери, пугая маленького Мервина, которому казалось, что мать и брат говорят между собой на каком-то ужасном неземном языке. Мервин становился слишком впечатлительным и беспокойным, особенно после изоляции старшего брата, к которому он был очень привязан.

Почти в то же время начался мор на скотном дворе. Птица стала серой и вскоре вымерла; мясо ее было сухим и зловонным. Бычки невероятно растолстели и вдруг все были поражены отвратительной болезнью, причины которой никто не мог объяснить. Их мясо было, конечно, несъедобным, и Наум был в отчаянии. Ни один из местных ветеринаров не соглашался ехать к Науму, а ветеринар, приглашенный из города, был просто обескуражен. Свиньи стали серыми, иссохлись и крошились заживо, их глаза и мышцы чудовищно раздулись. Это было необъяснимо, ведь их никогда не кормили пораженными растениями. Затем что-то случилось с коровами. Отдельные участки тела у них неестественно ссыхались, сморщивались, нарушалась координация движений, животные не держались на ногах. Потом появились серость и хрупкость, за которыми последовала неизбежная гибель. Отравление исключалось, так как дверь хлева запиралась и следов взлома не было видно. Не могло быть покусов дикими животными, хлев был прочным и без щелей. Это была болезнь, но какая, никто не знал. К уборке урожая на ферме не осталось ни одного животного: скотина и птица вымерли, а собаки разбежались, все три пропали в одну ночь, и больше их не видели. Пять кошек исчезли еще раньше, но это никого не беспокоило: мыши на ферме уже перевелись, и миссис Гарднер держала грациозных животных только для красоты.

19 октября Наум прибежал к Амми с ужасной новостью. На чердаке умер Таддеуш, умер страшной смертью. Ничто не могло проникнуть в комнату снаружи, так как запертая дверь и зарешеченное окно не были тронуты. Но его смерть была слишком похожа на то, что произошло с животными. Наум похоронил останки сына за фермой. Амми и его жена утешали убитого горем отца, но сами содрогались. Страх окружал Гарднеров и все, к чему они прикасались, само их присутствие в доме, казалось, притягивало неисчислимые и невероятные беды. Амми нехотя проводил Наума домой и, как мог, успокоил истерически рыдающего Мервина. Зенас не нуждался в утешениях. Последнее время он только бесцельно смотрел в пространство и машинально выполнял все, на что ему указывал отец: Амми считал, что судьба милосердна к нему. Иногда в ответ на рыдания Мервина с чердака раздавались вопли миссис Гарднер, и на вопросительный взгляд Амми Наум ответил, что его жена очень плоха. К ночи Амми удалось улизнуть, потому что даже дружба не могла заставить его провести ночь в таком месте, где растения светятся, а деревья качаются – или все-таки не качаются? – в безветрие. К счастью для Амми, он не обладал богатым воображением. Даже то немногое, что он увидел, пагубно повлияло на его рассудок, а если бы он еще дал волю фантазии, то стал бы настоящим маньяком. В сумерках он почти бежал домой, а в ушах у него не умолкали крик нервного ребенка и сумасшедшей женщины.

Через три дня Наум снова ворвался к Амми. Хозяина не было дома, и он кинулся к дрожащей от ужаса хозяйке. На этот раз речь шла о Мервине. Он пропал. Поздно вечером он, взяв ведро и фонарик, пошел к колодцу. В последнее время он был очень плох, не вполне понимал, что делает, вскрикивал по малейшему поводу. Вот и тогда со двора раздался громкий крик, но не успел Наум подбежать к двери, как мальчик исчез. Не было видно ни света фонарика, ни следов ребенка, хотя Наум обегал за ночь все окрестности. Он решил, что и ведро с фонарем пропали, но на рассвете обнаружил кое-что у колодца. Помятый и оплавленный кусок железа напоминал фонарик, а от ведра остались обожженные, скрученные металлические обручи и погнутая ручка. И все. Наум был близок к помешательству, миссис Пирс совсем оцепенела от страха, и пришедший Амми тоже не смог ничего посоветовать. Мервин пропал, бесполезно было обращаться к кому-то из соседей, все они теперь шарахались от Гарднеров; бесполезно было сообщать в Эркхам, горожане только посмеялись бы над деревенскими предрассудками. Сначала умер Таддеуш, потом пропал Мервин, что-то подбиралось, подкрадывалось, пока еще невидимое и неслышимое. Наум ждал своей очереди и просил Амми присмотреть за миссис Гарднер и Зенасом. Должно быть, это наказание, но он не мог понять, за что именно, всю жизнь он, насколько мог, старательно следовал всем божьим заповедям.

Две недели Амми не видел Наума и, когда беспокойство пересилило страх, поутру поехал к Гарднерам. Над трубой не видно было дыма, и Амми приготовился к худшему. Вообще, вид фермы был ужасен – серые, увядшие листья и травы, сухие вьюнки мелкими кусочками осыпались со старых стен и крыши, огромные деревья цеплялись голыми ветками за серое ноябрьское небо. Они, казалось, вытянулись выше обычного, и в этом Амми мерещилась скрытая угроза. Но Наум был жив. Он лежал на кушетке в низенькой кухне, очень слабый, но в полном сознании, даже покрикивал на Зенаса. Дом был нетоплен, и когда Наум заметил, что Амми поеживается, то велел Зенасу принести еще дров. Дрова действительно были необходимы, так как камин был пуст, не зажжен, только сквозной ветер из трубы раздувал горстку золы. Когда Наум спросил Амми, теплее ли ему от новой порции дров, все стало ясно. Крепчайший стержень сломался, и от новых напастей несчастного защищало безумие.

Амми стал осторожно расспрашивать, как Зенас, но ничего не добился. «В колодце, он живет в колодце», – твердил несчастный отец. Амми вспомнил о сумасшедшей жене Наума и перевел разговор на нее. «Набби? Да вот же она», – удивился тот, и Амми решил, что лучше будет поискать самому. Оставив заговаривающегося друга в кухне, он снял с гвоздя связку ключей и по скрипучей лестнице поднялся на чердак. Там было темно, душно и тихо. Только одна из четырех дверей была заперта, и он стал подбирать к ней ключ. Третий ключ подошел, и, повозившись с замком, Амми распахнул низенькую белую дверь.

Сначала он почти ничего не увидел, так как маленькое окошко, полускрытое грубой деревянной решеткой, совсем не пропускало свет. Но запах был невыносим, и Амми пришлось выйти, чтобы набрать в легкие чистого воздуха. Когда он снова вошел в комнату, то заметил что-то на полу в углу, а подойдя поближе, не удержал громкого крика. В тот же момент ему показалось, что небольшое облачко заслонило окно, а затем он словно ощутил рядом с собой чье-то влажное дыхание. Перед глазами у него плясали неописуемые яркие блики, и если бы он не был полностью парализован страхом, то сравнил бы их с цветом раздробленного шарика, скрывавшегося в метеорите, с нездоровой растительностью, пробившейся по весне. Но в тот момент он думал только об открывшихся чудовищных останках, напомнивших ему, во что превратились несчастный Таддеуш и скотина во дворе. Но самым ужасным было то, что жуткие останки еще пытались шевелиться, рассыпаясь при малейшем движении.

Дальнейших подробностей этой сцены Амми мне не описывал, но и о том, что останки шевелились, больше не упоминал. Есть вещи, о которых не принято говорить вслух; очень часто действия, продиктованные гуманизмом, строго караются законом. Я думаю, что Амми не оставил в комнате ничего живого, ибо оставить там живое существо означало бы обречь его на дальнейшие неисчислимые муки. Другой бы на мест Амми давно бы лишился рассудка, но выносливый крестьянин нашел в себе силы выйти из комнаты и запереть за собой дверь. Ему еще предстояло заняться Наумом: его надо было накормить, согреть и отправить куда-нибудь в больницу.

Спускаясь по темной лестнице, Амми услышал глухой удар за спиной. Ему даже померещился заглушенный крик. Он вспомнил о почудившемся ему дыхании в той страшной комнате. Что за чудовище разбудил он своим приходом? Объятый страхом, он начал прислушиваться, нет ли какой опасности внизу. Ему послышалось, словно кого-то поволокли, а потом раздалось жуткое вампирическое причмокивание. О, боже, в какую преисподнюю его занесло? Он застыл на темной, зажатой между двух стен лестнице, не смея двинуться ни вверх, ни вниз. Каждая секунда отпечатывалась в его воспаленном мозгу. Звуки, отчаянное ожидание, темнота, замкнутое пространство лестницы – о, милосердный боже, – свечение деревянного дома: ступеней, стен, стропил, обшивки.

Вдруг со двора раздалось безумное ржание коня Амми, стремительный стук копыт и грохот колес. Охваченный паникой конь унесся так быстро, что через минуту его уже не было слышно. Не успел Амми подумать, что могло его так напугать, как раздался новый звук – похожий на всплеск воды, – вероятно, в колодце. Конь оставался во дворе непривязанным, и, когда он убегал, колесо тележки, наверное, задело ограду колодца и сбило камень. Но это фосфоресцирующее свечение? Боже! Какой старый дом! Его же строили еще до 1670 года, даже крышу – не позже 1730-го.

Амми услышал, как внизу кто-то скребется по полу, поудобнее перехватил тяжелую палку, подобранную на всякий случай на чердаке. Взяв себя в руки, он спустился с лестницы и направился к кухне. Но не дошел. Тот, кого он искал, еще живой, встретил его у двери. Выбрался ли он сам, или его вытащили некие сверхъестественные силы, Амми не знал, но печать смерти уже лежала на нем. Прошло всего полчаса, но он превратился в серую развалину, сухие обломки отваливались от него на пол. Амми не решился дотронуться до него, только остолбенело смотрел на исковерканное подобие человека. «Что это, Наум, что это было?» – прошептал он. Сухие, изломанные губы вымолвили свои последние слова:

«Ничего… ничего… этот цвет… жжет… оно холодное, мокрое, но жжет… оно жило в колодце… я видел… как дым… как те цветы весной… колодец грел ночью… Таддеуш, и Мервин, и Зенас… все живое… из всего высасывает жизнь… в том камне… оно прилетело, наверное, в том камне… все отравило… что ему надо?… который нашли эти, из университета… они его разбили… это тот же самый цвет… как цветы и деревья… наверное, их было много… это семена… семена… они растут… я видел на этой неделе… схватило Зенаса… он был большой мальчик, крепкий… сначала у тебя делается что-то с головой, потом оно захватывает тебя… жжет тебя… в воде, в колодце… ты был прав… это вода… Зенас не вернулся из колодца… невозможно вырваться… затягивает… ты знаешь, что там что-то не то, но все равно не уходишь… я это видел, и потом еще… Амми, где Набби?… голова не работает… не помню, когда я ее кормил… оно утянет ее, если мы не позаботимся… этот цвет… у нее на лице уже есть этот цвет, ночью… жжет и высасывает… оно не наше, там все по другому… тот профессор говорил… он прав… берегись, Амми, оно что-нибудь сделает… высасывает жизнь…»

Это был конец. Больше он ничего не смог сказать, осел на пол и рассыпался. Амми прикрыл останки красной скатертью и через заднюю дверь кинулся в поле. Он поднялся по склону и через луг, лес, по окружной дороге добрался домой. Он, не мог заставить себя пройти через передний двор мимо колодца, откуда сбежал его конь. Но он видел колодец через окно – ограда была невредима. Значит, этот всплеск был не от камня, а от чего-то еще – что-то скрылось в колодец, покончив с бедным Наумом.

Вернувшись домой, Амми, как мог, успокоил жену, перепуганную тем, что конь вернулся домой с пустой повозкой, и немедленно отправился в Эркхэм. Он коротко сообщил властям, что умерли Наум и Набби (о смерти Таддеуша уже было известно) и что признаки болезни у них те же, что и у скота и птицы. Амми подробно допросили и заставили отвезти на ферму Гарднеров трех полицейских, следователя, медицинского эксперта и того ветеринара, который пытался лечить у Наума скот. Амми не хотел туда ехать, было уже за полдень, и он боялся оставаться там до ночи, но присутствие такого количества людей его приободрило.

Шестеро представителей власти поместились в крытую парную повозку, Амми на своей тележке поехал впереди, и к четырем часам они уже был на месте. Даже ко всему привычные полицейские были потрясены видом останков. Вся картина вымершей серой фермы была ужасна, но то, что нашли на чердаке и под скатертью в кухне, было слишком. Никто не мог долго смотреть на них, даже медицинский эксперт не стал их осматривать. Он только взял образцы для лабораторного исследования, – и потом эти два превратившиеся в пыль образца опять озадачили весь университет: в спектроскопе они испускали необычный спектр лучей, такой, как метеорит полтора года назад. Через месяц это свойство у пыли исчезло, и там остались обычные щелочные фосфаты и карбонаты.

Амми не стал бы рассказывать собравшимся о колодце, если бы он знал, что они тотчас примутся за него. Солнце уже садилось, и ему хотелось поскорей убраться оттуда. Но следователь заметил, как он нервно поглядывал на каменную ограду с журавлем, и ему пришлось признать, что Наум боялся чего-то в колодце, настолько боялся, что даже не пытался поискать там пропавших Мервина и Зенаса. Полицейские тут же принялись вычерпывать затхлую воду, а Амми, дрожа, ожидал, что произойдет. Полицейские только затыкали носы и отворачивались от зловонной жижи. Воды оказалось на удивление мало, и вскоре Мервин и Зенас, точнее – их скелеты, были найдены. В таком же невероятном состоянии были найдены останки оленя, собаки и нескольких мелких животных. Густая мутная грязь на дне колодца пузырилась от обилия испарений, а спустившийся на веревках полицейский длинным шестом не смог достать твердого дна.

Тем временем спустились сумерки, и работа продолжалась при фонарях. Потом, когда обследование колодца закончили, все вернулись в дом и поместились в старой гостиной, а серая пустошь за окном заиграла в лунных лучах необычными красками. Все были искренне обескуражены и никак не могли связать между собой плачевное состояние растительности, болезнь, поразившую и скот, и людей, необъяснимую смерть в колодце Мервина и Зенаса. Конечно, разные сплетни давно уже ходили по округе, но никто не мог поверить в чудеса, противоречащие законам природы. Понятно, что метеорит отравил землю. Но почему заболели животные и люди, ничего выросшего на этой земле не евшие? Отравленный колодец? Вполне возможно. Но что за безумие заставило двух мальчиков спрыгнуть в него? Останки свидетельствуют, что оба они страдали от той же болезни. Почему все становилось таким серы и ломким?

Следователь, сидевший около выходившего на передний двор окна, первым заметил сияние над колодцем. Уже спустилась ночь, и необычайно яркая луна освещала все вокруг, но этот свет исходил определенно из колодца, словно луч огромного фонаря поднимался к небу и переливался в лужах вычерпанной воды. Амми задрожал, так как необычный цвет этого луча был ему слишком хорошо знаком. Он видел его раньше и знал, на что он способен. Он видел его в злополучной начинке метеорита, он видел его в безумной растительности весной, он еще сегодня утром видел это облачко в зарешеченном окне чердака, где происходили такие ужасные вещи. Оно лишь промелькнуло, и потом он почувствовал холодное, влажное дыхание – а потом этот цвет убил Наума. Он сам сказал об этом в последний момент, вспомнил шарик и растения. Потом испугался конь во дворе, и что-то погрузилось в колодец – откуда теперь выпирало зловещее сияющее облако того же непередаваемого демонического цвета.

Кстати, то, что в этот напряженный момент Амми делал вполне научные заключения, свидетельствует, что в свое время он был отнюдь не безумцем. Он не мог не удивляться, что и дневное облачко на хорошо освещенном небе, и ночные испарения, затягивающие окрестности фосфоресцирующим туманом, производят на него одинаковое впечатление. В этом было что-то противоестественное, противоречащее законам природы – он вспомнил последние слова погибшего друга: «…оно не наше, там все по-другому… тот профессор говорил…»

Все три лошади, привязанные к высохшим кустам у дороги, начали ржать и бить копытами. Возчик направился было к двери, но Амми остановил его трясущейся рукой: – Не ходите, – прошептал он, – это все оно же, просто мы не знаем. Наум говорил – что-то живет в колодце и высасывает жизнь. Он говорил, что оно выросло из того шарика в метеорите, который упал прошлым летом. Он сказал – высасывает и жжет… просто как цветное облачко, такого же цвета, как там сейчас, его сразу узнаешь, и неизвестно, что это. Наум говорил, что оно питается всем живым и все время растет. Он говорил, что видел его на неделе. Это что-то оттуда, с неба, как ученые говорили про этот камень, метеорит. Он был не так устроен, не такой, как все у нас. Оно из другого мира.

Все остановились в нерешительности, а свечение во дворе продолжало нарастать, и кони бесновались все сильнее. Это были ужасные минуты: старый, казалось, пораженный проклятием дом, четыре обезображенных трупа, два из дома и два со двора, необъяснимое, зловещее свечение бездонного колодца. Амми остановил возницу чисто интуитивно, не подумав, что ему самому то облачко и дыхание неизвестного существа не повредили, но все-таки он был прав. Никто уже не узнает, что было ночью во дворе, и, хотя это проклятие еще не коснулось ни одного находящегося в здравом рассудке человека, неизвестно, на что оно было бы способно тогда, когда оно окрепло и открыто показывало своим устремления.

Один из полицейских, стоящий у окна, коротко вскрикнул. Все взглянули на него, потом проследили направление его взгляда и застыли. Никто не промолвил ни слова. То, о чем спорили сельские болтуны, больше не нуждалось в доказательствах. Потому-то сейчас в Эркхэме не любят говорить о Странных днях, что все, находившиеся тогда в доме, утверждали: ветра в тот час не было, даже сухие серые головки гулявника, даже бахрома на крыше повозки не шелохнулись, но голые верхние ветки всех деревьев во дворе двигались. Они спазматически дергались, конвульсивно тянулись вверх, стремясь зацепиться за освещенные луной облака, бессильно хватали ночной воздух, как будто неведомая зловещая сила дергала их из-под черных корней за невидимые нити.

Несколько секунд от волнения никто не дышал. Потом луну заслонило темное облако, и неестественное движение прекратилось, деревья мгновенно приняли свой обычный облик. А еще через мгновение у всех вырвался крик, хриплый крик суеверного ужаса: в наступившей темноте на верхушке одного из деревьев обозначились тысячи светящихся точек. Они держались на кончике каждой ветки, похожие на огни святого Эльма или сияние над головами апостолов в день Святой Троицы. Жуткое созвездие неведомых огоньков шевелилось, словно туча облепивших труп жирных блестящих мух кружилась в пляске смерти. Они были того же дьявольского цвета, которого Амми так боялся. В то же время фосфоресцирующий луч из колодца усиливался, наливался, вселяя во всех присутствующих чувство обреченности и ирреальности происходящего. Ничего подобного нормальный человек не мог бы себе представить: колодец уже не просто светился, он словно извергал поток неизвестной людям материи, целенаправленно уходившей в небо.

Дрожащий ветеринар подошел к двери, подпер ее крепкой балкой. Трясущийся Амми уже не мог говорить и только показывал на деревья, тоже начавшие светиться. Кони продолжали неистовствовать во дворе, но ни за какие земные блага никто сейчас не решился бы выйти из дома. Деревья сияли все ярче, их напряженные ветви вытянулись почти вертикально вверх. Вскоре заблестели ограда колодца и журавль. Один из полицейских молча показал на старые доски и ульи, лежавшие неподалеку – они тоже фосфоресцировали. Нормальный вид сохраняли пока только повозки и кони, беснующиеся во дворе на привязи. Амми даже затушил лампу, чтобы лучше вглядеться в полумрак. Но вот кони, впряженные в полицейскую повозку, рванулись, оборвали привязь, обломили куст и унеслись вместе с повозкой.

Внезапное бегство коней развязало языки, и со вех сторон послышался нервный шепот. «Оно поглощает все, что имеет органическую природу», – проговорил медицинский эксперт. Никто не возражал, полицейский, спускавшийся в колодец, предположил, что его длинный шест мог растревожить что-то неосязаемое, скрывавшееся в глубине. «Это было ужасно, – прибавил он. – Там совсем не было дна, только ил и пузырьки, но у меня было такое чувство, что под ними что-то прячется». Конь Амми все еще бился и ржал во дворе, почти заглушая голоса в доме. Амми бессознательно шептал: «Оно из того камня, но разрослось там, в колодце, сожрало все живое – оно питалось ими, мозгом и соками, Таддеуш, Мервин, Зенас, и Набби, Наум остался последним – они все пили воду оттуда. Теперь оно выросло – оно прилетело с неба, где у них все по-другому, теперь оно хочет улететь обратно».

В этот момент столб таинственного света начал извиваться, принимая формы, которые каждый потом описывал по-своему. Вдруг привязанный конь издал такой вопль, какого никто еще от коня не слышал. Все в страхе зажали уши и подались от окна. Словами этого не передать – когда Амми через некоторое время решился взглянуть во двор, несчастное животное неподвижно лежало на земле рядом с обломками тележки. На следующий день его закопали, но в тот момент людям было не до погибшего коня. Неизвестная опасность уже была рядом. Лампа была давно погашена, но в комнате становилось все светлее. Светились широкие доски пола, угол красного ковра, оконные рамы. Цветные отблески мерцали по углам, сияли полки и камин, двери, мебель. Свет усиливался с каждой минутой, и становилось ясно, что тем, кто хочет остаться в живых, лучше поскорее покинуть это место. Амми провел их через заднюю дверь, по полю и лугу. Они шли, спотыкаясь, как сомнамбулы, и, пока не поднялись по склону холма, никто не посмел обернуться. Эта тропинка была их спасением, никто не рискнул бы пройти через передний двор мимо колодца. Им было достаточно и того, что пришлось миновать фосфоресцирующие скотный двор и сад, где деревья превратились в живые, шевелящиеся фонари, но, слава богу, их зловещие ветви были подняты высоко вверх. Когда они проходили по мостику через луговой ручей, луна скрылась за плотными облаками, и стало совсем темно.

Но далеко внизу, на ферме Наума, они видели страшную картину. Вся ферма сияла неописуемыми оттенками – деревья, постройки, даже трава, там, где она еще не стала серой и сухой. Ветви деревьев, вытянутые к небу, несли на себе тысячи огоньков, и их холодное пламя уже перекидывалось на коньки крыш дома, сарая и хлева. Все было охвачено этим мертвенным заревом, дьявольская радуга играла над колодцем, губительная для всего живого – она растекалась, пузырилась, кипела, отравляя все вокруг зловещим космическим цветом.