Текст книги "Тварь у порога (Сборник рассказов ужасов)"

Автор книги: Говард Лавкрафт

Соавторы: Август Дерлет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Ближе к четырем часам утра песчаная буря улеглась, причем столь же неожиданно, как и разразилась, после чего окружающие холмы приняли совершенно новые, незнакомые очертания.

Сразу после пяти, когда распухшая, грибовидная луна стала смещаться к западу, я наконец доковылял до лагеря – без шляпы, оборванный, до крови исцарапанный, и вдобавок без фонаря. Большинство членов экспедиции уже вернулись в свои палатки, хотя профессор Даер все еще покуривал трубку, сидя рядом со входом в свое временное жилище. Увидев мой крайне потрепанный вид и близкое к помешательству состояние, он позвал доктора Бойла и они оба проводили меня в палатку, где настояли на том чтобы я прилег и немного успокоился. Вскоре к ним присоединился и мой сын, и они уже втроем стали пытаться заставить меня хоть немного вздремнуть.

Но о сне не могло быть и речи. Я пребывал в поистине небывалом психическом возбуждении, совершенно непохожем на все то, что мне доводилось испытывать прежде. Вскоре я принялся рассказывать – нервно и максимально тщательно описывая свое приключение.

Я сказал им, что во время прогулки внезапно ощутил усталость и прилег на песок, чтобы немного отдохнуть. При этом мне виделись еще более пугающие, даже страшные сны, чем когда-либо ранее, а когда от резкого порыва ветра поднялись тучи песка, мои издерганные нервы не выдержали. Меня захлестнула паника, заставив без конца спотыкаться о полуприсыпанные песком камни, отчего я и приобрел этот крайне потрепанный и грязный вид. Проспал я, наверное, довольно долго – об этом можно было судить по времени моего отсутствия в лагере.

Я ни словом не обмолвился им о чем-либо странном, что видел или пережил, хотя это и стоило мне немалых усилий и самоконтроля, но, говоря о целях всей экспедиции, неожиданно для всех стал настаивать на том, чтобы всякие раскопки в северо-восточном направлении были прекращены.

Аргументация моя при этом была довольно слабой – я ссылался на то, что там почти нет каменных блоков, что, дескать, не стоит оскорблять религиозные предрассудки местных горняков, что подходят к концу отпущенные колледжем средства, в общем, говорил о чем-то таком, что было либо неправдой, либо в сущности не имело никакого значения. Естественно, никто не принял всерьез все эти мои возражения и доводы, в том числе и мой сын, которого уже явно стало беспокоить состояние моего здоровья.

Весь следующий день я бродил вокруг нашего лагеря, но никакого участия в раскопках не принимал. Желая поберечь нервы, я решил как можно скорее вернуться домой, и сын пообещал доставить меня на аэроплане в Перт – за тысячу миль на юго-запад, – но прежде ему хотелось завершить изучение с воздуха того самого района, от которого я пытался отвлечь их внимание.

Я рассчитывал, что если посетившее меня видение повторится, то мне удастся по крайней мере попытаться как-то предостеречь своих коллег, даже рискуя при этом показаться в их глазах нелепым и смешным. При этом я смутно надеялся на то, что некоторые члены экспедиции из числа местных жителей, знавшие местные мифы и обычаи, могут меня поддержать. Мой сын в тот же день совершил облет упомянутого мною района, но по горькой иронии судьбы ничего из того, о чем я говорил ранее, так и не смог обнаружить.

Все поиски по-прежнему вертелись вокруг того приметного базальтового блока, контуры которого оказались сейчас полностью сокрытыми перемещающимися песками. На какое-то мгновение я даже пожалел, что в приступе безумного страха потерял свою мрачную находку, однако позднее стал понимать, что забывчивость эта обернулась для меня подлинным благом. Я до сих пор сохраняю способность верить в то, что все это было лишь иллюзией, сном наяву, особенно если – на это я надеюсь особо – ту дьявольскую пещеру так никогда и не отыщут.

20 июля Уингейт отвез меня в Перт, хотя сам решил остаться с экспедицией и продолжить раскопки. Он пробыл со мной до двадцать пятого числа, когда отплывал пароход на Ливерпуль. И вот сейчас, сидя в каюте «Эмпресо», я подолгу размышляю над всем этим делом, и постепенно прихожу к выводу о том, что по крайней мере мой сын должен узнать обо всем, а уж после этого принять решение, следует ли придавать этой истории более широкую огласку.

На случай возможных непредвиденных обстоятельств я изложил здесь подоплеку описываемых событий – частично и разрозненно уже знакомую некоторым читателям, – а сейчас в максимально лаконичной форме постараюсь описать то, что на самом деле произошло в ту зловещую ночь, когда я покинул наш лагерь.

Чувствуя дикое напряжение, подгоняемый каким-то извращенным, почти патологическим рвением, во что переросла вся мучившая меня жуткая смесь необъяснимых воспоминаний, я брел по пустыне, освещаемый зловещим сиянием луны. То там, то здесь я вновь различал наполовину сокрытые песком древние циклопические блоки, оставшиеся с безымянных, давно забытых эпох.

Их невероятный возраст и постоянно бродивший во мне ужас перед лицом этих чудовищных развалин начал с невиданной доселе силой угнетать меня; я был не в состоянии избавиться от мыслей о моих безумных сновидениях, от лежавших в их основе пугающих легенд, и от того страха, который испытывали уже нынешние поколения местных жителей перед этой пустыней и ее камнями.

И все же я продолжал брести дальше, словно меня влекло к месту какого-то жуткого свидания, а мозг мой буквально атаковали всевозможные видения, представления и псевдовоспоминания. Я думал о тех намеках на возможные контуры камней, которые видел с воздуха мой сын, и беспомощно гадал, почему они казались мне столь зловещими и одновременно странно знакомыми. Что-то то едва слышно бормотало, то оглушительно грохотало у самого порога моей памяти, тогда как другая неведомая мне сила пыталась сохранить ее врата на вечном и надежном запоре.

Ночь выдалась на удивление безветренная, и бледные изгибы песка то вздымались, то опускались передо мной подобно застывшим морским волнам. Я шел, не имея перед собой никакой конкретной цели, но продолжал продвигаться вперед, словно влекомый одержимостью обреченного. Былые видения словно материализовывались в окружавшем меня реальном мире, отчего каждая укутанная в толщу песка каменная глыба становилась похожей на часть какого-то бесконечного коридора или комнаты доисторического строения, покрытой причудливой резьбой или иероглифами, столь хорошо знакомыми мне по годам жизни в качестве плененного Великой Расой разума.

В отдельные моменты мне казалось, что я вижу эти всеведущие конические существа, которые двигаются вокруг меня и занимаются своими повседневными делами, и тогда я не решался опустить взгляд, поскольку боялся увидеть свою, в точности похожую на них телесную оболочку. И все же я продолжал видеть эти покрытые песком блоки, равно как и сложенные из них комнаты и коридоры; различал злобную полыхающую луну и одновременно лампы из светящихся кристаллов; созерцал бесконечную пустыню и раскачивающиеся за округлым окном верхушки гигантских папоротниковидных деревьев. Я бодрствовал и одновременно с этим грезил.

Не знаю, как долго, далеко и даже в каком направлении я так прошел, когда обнаружил прямо перед собой присыпанную песком груду каменных блоков. До этого мне не доводилось встречать столь большое их скопление в одном месте, и зрелище это произвело на меня настолько сильное впечатление, что видение далеких эпох внезапно исчезло.

Вновь передо мной была голая пустыня, над головой мерцал диск луны, а вокруг маячили осколки неведомого прошлого. Я подошел к каменным надолбам чуть ближе, остановился и направил на них луч фонаря. Холм словно распался, оставив на месте себя невысокую округлую массу неправильной формы, состоявшую из громадных глыб и более мелких фрагментов – в общей сложности она была метров двенадцать в поперечнике и от полуметра до двух с половиной метров в высоту.

Уже с первого взгляда я понял, что было в этих камнях нечто такое, что в корне отличалось от всего виденного мною прежде. И дело было даже не в их небывалом доселе количестве – просто на их изъеденной песком поверхности я хотя и не без труда, но все же разглядел в лучах света луны и фонаря следы весьма своеобразного резного узора.

Нельзя сказать, чтобы он в корне отличался от всего того, что попадалось нам прежде – нет, речь шла о чем-то более тонком, почти неуловимом, причем впечатление это возникало лишь тогда, когда я разглядывал не какой-то один камень, а пытался окинуть взором всю группу блоков.

Наконец до меня стал доходить истинный смысл увиденного. Извилистый узор на многих блоках был явно однотипным и определенно некогда представлял собой единое целое. Впервые за все это время я наткнулся на древнюю каменную кладку, которая почти сохранилась в своем первозданном положении – не вполне точном и отчасти фрагментарном, но все же определенно сохранившемся.

Я начал взбираться на вершину каменного холма, временами счищая ладонями слои песка и постоянно пытаясь оценить разнообразие размеров, очертаний и стиля нанесенного узора.

Спустя некоторое время я стал смутно догадываться о природе древней конструкции и характере рисунка, некогда покрывавшего ее поверхность. Абсолютная идентичность увиденного наяву и того, что сохранилось в отдельных моих сновидениях, потрясла и донельзя возбудила меня.

Когда-то это было чем-то вроде циклопических размеров коридора метров десяти в ширину и столько же в высоту, вымощенным восьмиугольными плитами и обрамленным сверху массивным сводчатым потолком. По правую руку от него должны были располагаться комнаты, а в дальнем конце его странно наклоненной поверхности начинался переход к более низким уровням.

Я и сам словно окаменел под воздействием нахлынувших мыслей, поскольку было во всем этом нечто большее, нежели просто груда каменных развалин. Откуда мне было известно, что этот уровень уходил глубоко под землю? С чего я взял, что ведущая наверх плоскость располагается прямо позади меня? Почему я был так уверен в том, что длинный подземный проход, ведущий к Площади с колоннадой, должен находиться слева и на один уровень выше меня?

Как я узнал, что комната с машинами и ведущий к центральному архиву туннель расположены на два уровня ниже меня? Кто подсказал мне, что на самом дне всей этой конструкции находится один из тех зловещих, опечатанных широкими металлическими полосами люков? Окончательно сбитый с толку этим неожиданным вторжением сновидений в реальную действительность, я стоял, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом.

Под конец всего этого чудовищного нагромождения неведомых чувств я ощутил слабое, едва уловимое движение прохладного воздуха, легкими толчками вырывавшегося наружу из небольшой впадины, которая располагалась почти по центру громадного каменного кургана. И снова, столь же внезапно как и в первый раз, все мои видения исчезли и я увидел лишь недоброе сияние лунного света, затаившуюся вокруг меня пустыню, да нагромождение древних каменных блоков. Нечто реальное и осязаемое, и одновременно наполненное загадочным, непостижимым смыслом, возникло словно из ничего, зависнув передо мной. Явное движение холодного воздуха могло говорить о чем угодно, однако одно обстоятельство оставалось неоспоримым – в толще хаотично наваленных блоков находилось пока сокрытое от меня отверстие.

Первой моей мыслью было воспоминание о легендах местных туземцев, утверждавших, что глубоко в толще земли находятся огромные каменные хижины, в которых происходят всякие кошмарные вещи и где зарождаются мощные ветры. Потом снова вернулись былые видения, и я почувствовал как мозг мой попал в цепкие: объятия прежних псевдовоспоминаний. Что же за пространство простиралось подо мной? Какие первобытные, непостижимые для разума источники подпитывали столь долго мучившие меня многовековые мифы и легенды? Вдруг я сейчас нахожусь у самого порога познания этой тайны?

Колебания мои продолжались недолго, ибо наряду с любопытством и рвением ученого меня подстегивал и более мощный импульс, заставлявший карабкаться все выше и выше, превозмогая неослабевающий страх.

Движения мои были почти автоматическими, словно подчиненными непреодолимой воле рока. Убрав фонарь в карман, я принялся рьяно – откуда только взялись силы? – отодвигать обломки камней, пока в их массе не образовалось довольно широкое отверстие, откуда вырвался поток густого влажного воздуха, что особенно явно ощущалось на фоне сухой атмосферы окружавшей меня пустыни. Подо мной стали проступать контуры удлиненного отверстия, которое расширялось с каждым извлеченным из него куском камня, пока я не разглядел в лучах света неровную щель, вполне, однако, широкую, чтобы в нее можно было протиснуться.

Я снова вынул фонарь и осветил им вход в неведомое. Подо мной виднелись нагромождения остатков каменной кладки, уходившие в северном направлении под углом примерно в сорок пять градусов, и определенно застывшие в таком положении под воздействием какого-то мощного давления сверху.

Пространство между теми камнями, на которых я стоял, и предполагаемым основанием строения, было заполнено непроглядной теменью, хотя у самой верхней ее границы можно было различить признаки гигантского, принявшего на себя всю силу чудовищного давления свода. В этом месте, как мне показалось, пески пустыни устилали собой непосредственно пол некоей титанической структуры, по возрасту ненамного уступавшей совсем юной тогда планете. Как ей удалось сохраниться на протяжении эпох геологических потрясений и земных катаклизмов, я не понимал ни тогда, ни сейчас, поскольку постичь подобное человеческий разум попросту неспособен.

Сейчас, мысленно оглядываясь назад, я считаю, что сама по себе идея ночью и в одиночку спуститься в эту бездонную пропасть, местонахождение и даже само существование которой оставалось полнейшей загадкой для всех живых существ, была чистейшим и высшим проявлением безумия. Скорее всего, так оно и было, хотя в тот момент я без малейших колебаний начал спуск, даже не понимая, что двигали мною в те минуты исключительно соблазн неведомой тайны и решимость обреченного.

Желая поберечь батарейки, я включал фонарь лишь урывками, и в лучах его света, медленно сползая по зловещему циклопическому уклону, иногда лицом вперед – когда находились удобные упоры для рук и ног, – а чаще повернувшись спиной к бездне и осторожно нащупывая шероховатости в поверхности базальтовых блоков.

Посветив фонарем, я увидел непосредственно подступавшие ко мне стены громадной пещеры, хотя отдаленная перспектива утопала в непроглядном мраке.

Спускаясь в провал, я совершенно не следил за временем, и был настолько поглощен созерцанием загадочных теней и смутных рельефов, что для всего остального в моем сознании попросту не оставалось места. Физические ощущения словно онемели, и даже страх отодвинулся на задний план, приобретя неясные, призрачные очертания неподвижной горгульи, злобно, но неопасно поглядывавшей на меня с высоты.

Наконец я достиг относительно ровной поверхности, забросанной свалившимися сверху блоками, бесформенными кусками камня, песком и прочим природным мусором. По обеим сторонам от меня на расстоянии примерно десяти метров друг от друга высились массивные стены, которые переходили наверху в громадный крестообразный сводчатый потолок. Я достаточно отчетливо различал покрывавшие их резные узоры, происхождение которых, однако, оставалось для меня полнейшей загадкой.

Особенно меня поразило сводчатое перекрытие помещения. Луч фонаря не мог достичь потолка, хотя нижняя часть чудовищных арок была достаточно различима, а их сходство с образами, бесконечное число раз всплывавшими в моих сновидениях, оказалось настолько явным, что меня в буквальном смысле затрясло от переживаемого возбуждения.

Позади меня и где-то высоко над головой просматривалось слабое, отдаленное лунное свечение, робко напоминавшее об оставшемся снаружи мире. Остатки осторожности предупреждали меня о том, чтобы я не терял из виду этот маяк, остававшийся, в сущности, единственным ориентиром для возвращения на поверхность.

Я стал неторопливо продвигаться вперед вдоль левой от меня стены, поскольку покрывавшая ее резьба показалась мне наиболее отчетливой. Пол был настолько захламлен, что ступать по нему оказалось не легче, чем спускаться в провал, однако я настойчиво, хотя и очень медленно, пробирался вперед.

В одном месте я наклонился, сдвинул в сторону несколько крупных кусков камня и разгреб мусор, чтобы получше разглядеть покрытие пола – и тут же вздрогнул, пораженный видом знакомых восьмиугольных плит, которые все еще достаточно плотно прилегали друг к другу.

Отойдя на некоторое расстояние от стены, я принялся при свете фонаря внимательно рассматривать покрывавшие ее истертые и замысловатые резные узоры. Казалось, что стекавшие с высоты миллионы лет назад ручейки воды прорезали в поверхности песчаника тоненькие русла, покрыв ее странными, непонятными мне завитками и иероглифами.

В некоторых местах кладка едва держалась, так что мне оставалось лишь гадать, сколько тысячелетий эта первобытная, сокрытая от всех конструкция сохраняла свои причудливые украшения, противостоя бесчисленным природным потрясениям.

Но больше всего меня взволновала именно эта резьба по камню. Несмотря на свое крайне обветшалое состояние, она просматривалась довольно отчетливо, и вновь меня поразило то обстоятельство, что я узнавал в ней давно и хорошо знакомые образы, хотя это никак не вмещалось в рамки возможного. Загадочным способом повлияв на создателей некоторых мифов, они легли в русло таинственных знаний, которые, в свою очередь, неведомым образом дошли до меня во время моего забытья, и вызвали в мозгу живые подсознательные образы.

Но как можно было объяснить то, что эти узоры в мельчайших деталях завитков и линий повторяли картины моих сновидений, которые я наблюдал на протяжении ряда лет? Какая загадочная, забытая иконография смогла настолько точно воспроизвести мельчайшие оттенки и нюансы этих рисунков, что они с неизменной настойчивостью и последовательностью преследовали меня во время моих ночных блужданий в безвременье?

Нет, это не было ни случайностью, ни отдаленным сходством. Не вызывал никакого сомнения тот факт, что древний, доисторический, веками находившийся в толще земли коридор, в котором я сейчас находился, был прообразом того помещения, которое я изучил во сне с такой же тщательностью и основательностью, словно это была моя собственная квартира на Крейн-стрит. Правда, в своих сновидениях я любовался этими хоромами, когда они переживали период наивысшего расцвета и совершенства, а не такого вот упадка и запущения, и все же сходство не вызывало никаких сомнений. Таким образом, получалось, что все те годы моим разумом руководила какая-то жуткая и всемогущая сила.

Та комната, в которой я сейчас пребывал, была мне хорошо знакома, но столь же прекрасно я знал ее расположение в кошмарном здании моих снов, и то обстоятельство, что я совершенно спокойно мог посещать ее в любой из этих двух структур – реальной и воображаемой, причем в последнем случае она не претерпевала пагубных изменений под гнетом бесчисленных тысячелетий, – внезапно дошло до меня со всей своей зловещей и непреложной ясностью. Но что, о Боже, могло все это означать? Каким образом я обрел все эти знания? И какая жуткая реальность могла скрываться за этими античными сказаниями о неведомых существах, обитавших в доисторических каменных казематах?

Слова лишь отчасти могут передать весь тот сумбур, всю ту мешанину страха и замешательства, которые теснились в моем мозгу. Мне определенно было знакомо это место. Я знал, что именно располагалось подо мной, и что находилось выше, пока мириады возвышающихся этажей не рухнули, превратившись в обломки, пыль и пустыню. К чему теперь, подумал я с содроганием, постоянно держать в поле зрения едва различимый белесый диск луны, когда я и без него прекрасно ориентируюсь во всем этом хаосе?

Меня раздирали противоречивые желания: с одной стороны – стремление поскорее покинуть это место, а с другой – лихорадочная, обжигающая жажда исследователя. Что же случилось с этим гигантским мегаполисом через миллионы лет после того, как он предстал передо мной в моих снах? Какая судьба постигла подземные лабиринты, пролегавшие под городом и связывавшие титанические башни между собой? Как долго они простояли, сопротивляясь безудержным корчам земной коры?

Или же я прибыл на пепелище, оставшееся от мира нечестивого архаизма? Смогу ли я отыскать дом Учителя и ту башню, на стенах которой высекал свои узоры С’гг’ха – плененный разум звездноголового, плотоядного растения, некогда обитавшего в Антарктиде? Проходим ли в настоящее время тот коридор, который спускался со второго уровня в обитель чужеземных разумов? В том зале обитал разум представителя совершенно невероятной расы существ – полупластмассовых жителей, которые через восемнадцать миллионов лет заселят один из спутников Плутона, – сохранившего изготовленную им из глины загадочную модель.

Я смежил веки и сжал ладонями голову в тщетном, жалком усилии пытаясь вытеснить из своего сознания эти безумные, отрывочные воспоминания. Именно тогда я впервые остро ощутил движение окружавшего меня прохладного, влажного воздуха. Вздрогнув, я осознал, что надо и подо мной продолжает существовать зияющая бездна давным-давно погибших миров.

Я постепенно извлекал из своей памяти пугающие очертания странных помещений, коридоров, подъемов и спусков. Открыт ли до сих пор доступ к главным архивам? И вновь в моем мозгу с одержимой обреченностью всплыли очертания громоздких фолиантов, запечатанных в футляры из нержавеющего металла и стоящих в прямоугольных нишах.

В них, как гласили сны и легенды, была отражена вся история – прошлое и будущее в масштабах космического летоисчисления, – написанная плененными разумами из всех миров и времен солнечной и иных звездных систем. Безумие, конечно же, но не столкнулся ли я сейчас с миром, который, подобно мне, впал в черное как ночь безрассудство?

Я думал о запертых металлических стеллажах и о хитроумных рукоятках, которые надо было долго поворачивать, чтобы проникнуть к заветным книгам. В мозгу всплыли отчетливые воспоминания об отведенных лично мне полках – как часто я совершал все эти замысловатые процедуры, в которых чередовались бесчисленные нажимы и повороты, чтобы добраться до секции, относящейся к низшим типам разумных существ – позвоночным! Каждая деталь сейчас ясно и четко стояла перед моим мысленным взором.

Если там действительно имеется такой стеллаж, то я без труда смогу открыть его. Именно в тот момент, когда я подумал об этом, безумие окончательно захлестнуло мой разум: не прошло и секунды как я, спотыкаясь и натыкаясь на что-то, стал продираться через усеянный каменными обломками коридор в сторону так хорошо знакомого спуска, ведущего к нижним уровням.

VII

С этого момента и далее едва ли можно целиком полагаться на мои впечатления, поскольку я и в самом деле продолжаю питать отчаянную надежду на то, что все они явились плодом какого-то демонического сна или иллюзии бредового состояния. Мой мозг охватила самая настоящая лихорадка, и все ощущения достигали его, словно продираясь сквозь какую-то пелену, причем нередко с интервалами во времени.

Луч моего фонаря едва рассекал слои окружавшего меня мрака, выхватывая из него призрачные всплески пугающе знакомых стен и пещер, нещадно постаревших за тысячелетия своего существования. В одном месте огромная масса сводчатого перекрытия рухнула на пол, так что мне пришлось карабкаться по громадным плоскостям каменных монолитов, иногда взбираясь по ним чуть ли не к неровной, поросшей гротескными сталактитами крыше.

Это был поистине апофеоз кошмара, казавшийся еще более тяжким под воздействием чудовищных всплесков моих псевдовоспоминаний. Лишь одно казалось мне странным и совершенно незнакомым – размеры моего тела в сравнении с масштабами окружавших меня гигантских сооружений. Меня угнетало ощущение собственной малозначительности, как если бы лицезрение всех этих вздымающихся стен с высоты обычного человеческого роста являлось чем-то совершенно новым и ненормальным. Снова и снова я окидывал нервным взглядом сверху вниз свою фигуру, испытывая смутное беспокойство по поводу принадлежавшего мне человеческого обличья.

Я стремительно летел, прорываясь сквозь черную бездну, нередко спотыкаясь и даже падая, больно царапая руки и ноги, а однажды даже чуть было не разбил свой фонарь. Мне был знаком каждый камень, любой угол в этой демонической пучине мрака, и я часто останавливался, чтобы направить луч света в сторону осыпавшихся, разрушенных, но все так же хорошо знакомых арочных сводов.

Некоторые комнаты превратились в сплошные руины; другие были совершенно пустынными, либо засыпанными мусором. В некоторых я заметил скопления какого-то металла – когда целого, а когда смятого и исковерканного, – в котором не без труда распознал колоссальные пьедесталы или столы из моих сновидений.

Наконец я добрался до пологого спуска и направился по нему вниз. Вскоре дорогу мне преградил зияющий разлом с неровными краями, в самом узком месте достигавший примерно полутора метров – здесь каменная кладка пробила пол, обнажив начало бездонной, черной как ночь пропасти.

Я вспомнил, что в этом титаническом сооружении существовало еще два подвальных уровня, и невольно вздрогнул, подумав о запечатанных и запаянных люках на самом нижнем из них. Сейчас там, разумеется, не было никакой охраны, поскольку те жуткие подземные существа, которые она была призвана стеречь, давным-давно должны были погибнуть. К тому времени, когда на место людей придет раса жуков, они окончательно исчезнут, и все же, памятуя о древних легендах, я невольно поежился, едва лишь мысль о них посетила мое сознание.

Мне стоило громадных усилий заставить себя перепрыгнуть через эту зияющую бездну, тем более, что захламленный пол не позволял как следует разбежаться. Однако безумие продолжало преследовать меня, а потому я приметил место у левой стены, где пролом казался поуже, а точка приземления была относительно свободна от коварных обломков, и, собрав всю свою волю в кулак, благополучно достиг противоположного края провала.

Наконец спустившись на следующий уровень, я остановился у входа в машинный зал, который был заполнен кучами исковерканного металла, наполовину сокрытого под обломками рухнувшего свода. Все находилось именно там, где ему и надлежало быть, а потому я уверенно карабкался по нагромождению камней, закрывавших доступ к просторному поперечному коридору. Я знал, что таким образом смогу пробраться в главный подземный архив.

Мне казалось, что прошли века, пока я прыгал, полз, спотыкался и карабкался по этому замусоренному коридору. То там, то здесь мне попадались следы резьбы по камню вековых стен – некоторые из них были мне знакомы, другие же определенно появились уже после того как я увидел это помещение в своих снах. Поскольку данный подземный проход соединял различные здания между собой, в нем не было арочных сводов, за исключением тех мест, где он пролегал через нижние уровни строений. В местах подобных пересечений я нередко отклонялся от своего основного маршрута, чтобы заглянуть в столь хорошо сохранившиеся в памяти комнаты. Лишь дважды я обнаружил в них достаточно серьезные изменения по сравнению с тем, что запомнил в своих снах.

Поспешно и с явной неохотой пересекая пространство склепа одной из тех самых разрушенных глухих башен, чья чужеродная базальтовая кладка отождествлялась в моем сознании с загадочными и ужасными существами, я испытывал непонятно откуда появившуюся дрожь и странную слабость во всем теле, словно кто-то намеренно замедлял мое продвижение вперед. Этот доисторический склеп имел округлую форму, в поперечнике достигал примерно шестидесяти метров, а его темные стены были начисто лишены каких-либо резных узоров. Пол был относительно чистым, если не считать многовековой пыли и песка, и в ряде мест виднелись дверные проемы, которые открывали доступ в длинные, извилистые коридоры. И нище не было ни малейшего намека на какой-то уклон или ступени – как и в моих сновидениях, я чувствовал, что эти старинные башни никогда не посещались представителями Великой Расы. Те, кто построил их, не нуждались ни в лестницах, ни в уклонах.

В моих снах я видел, что ведущие вниз двери наглухо опечатаны и постоянно тщательно охраняются; сейчас же они были распахнуты настежь – черные и зияющие, – и оттуда струились потоки прохладного влажного воздуха, но что таилось в глубине этих бездонных вытянутых пещер, я не только не знал, но и не решался об этом даже подумать.

Позже, пробираясь через особенно трудный участок заваленного обломками прохода, я выбрался на место, где крыша целиком обрушилась на пол. Руины вздымались как горы, и я карабкался через них, пробираясь сквозь громадное пустое пространство, где луч моего фонарика не мог дотянуться ни до стен, ни до краев сводов. Я смекнул, что это, должно быть, подвал какого-то здания, располагавшегося неподалеку от главного архива. Что здесь произошло, так и осталось для меня полнейшей загадкой.

По другую сторону грандиозного завала я вновь отыскал свой коридор, но уже через несколько десятков метров путь мне преградило новое препятствие – казалось, здесь обрушилось абсолютно все, отчего вершины развалин в ряде мест едва не достигали опасно провисшего потолка. Как мне удалось разгрести и отвалить несколько блоков, чтобы образовался более или менее пригодный лаз, и как я вообще осмелился потревожить плотно слежавшиеся глыбы камня, тогда как малейшее нарушение равновесия могло вызвать обвал сотен тонн камня, способного раздавить меня как муху, я и до сих пор не имею ни малейшего представления.

Повторяю, я шел, побуждаемый и направляемый чистейшим безумием – если не сказать, что сама затея спуститься под землю также была лишена даже рудиментов здравого смысла, – но все же пробрался, как червяк проник сквозь громаду завала. Зажав во рту зажженный фонарь, я полз по шершавым камням и чувствовал, как спину обдирают зазубренные края свисавших с потолка гигантских сталактитов.

Наконец я почти вплотную приблизился к подземному архиву, который и был главной целью моей авантюры. Спустившись – все так же ползком – по противоположной стороне преграды, изредка включая для ориентировки фонарь, я все же достиг низкого круглого склепа с арками, прекрасно сохранившегося и имевшего выходы в разные направления.