Текст книги "Хозяйка сердца"

Автор книги: Глория Даймонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

5

Первая серия снимков, которую Эрскин делал, принимаясь за новую работу, обычно была не более чем прикидкой, по результатам которой он и делал вывод, что и как фотографировать в дальнейшем. После чего пробная подборка кадров заканчивала свой путь в мусорной корзине.

Именно поэтому Одри с трудом поверила своей удаче: три кадра из тех, которые она отсняла за эти два дня, оказались просто отменными. Конечно, они не дотягивали до шедевров Эрскина, но в самом деле были хороши.

Первый представлял собой общий вид гостиницы, снятый широкоугольником. Ярко светило солнце, заливая серебряным светом водные просторы за отелем. Даже упрямая ветка рододендрона, которая мешала ей при подготовке к съемке, органично вписалась в кадр, придав изображению глубину и объемность.

На двух других был Джон. В президентском номере «Буревестника» он стоял у окна, и его задумчивое лицо было освещено золотым солнечным лучом. Сине-голубое покрывало кровати на заднем плане манило прохладой, придавая сюжету чувственность.

Но лучше всего получился снимок, на котором Джон запечатлен рядом с мраморной скульптурой. Одри закусила губу, сдерживая неприличную, прямо-таки детскую радость. В этом кадре ей удалось все: и композиция, и цветопередача, и настроение. Хоть сейчас можно отправлять на фотоконкурс, без премии не останешься!

Если бы Эрскин не оставил записку, что он спит и просит его не беспокоить, Одри схватила бы еще сырые снимки и помчалась бы к шефу. Все два дня, что она работала самостоятельно, старик находился вне пределов досягаемости. Завершив съемки, Одри вдруг забеспокоилась об Эрскине. Конечно, он человек пожилой и болезненный, но не в его характере пустить работу на самотек и даже не поинтересоваться, как идут дела. Для этого должна быть серьезная причина, но какая – девушка представить не могла.

Сейчас уже второй час ночи, и, конечно, звонить шефу неудобно. Ладно, займусь этим завтра, решила Одри и принялась внимательно разглядывать фотографии. Эти виды пляжа никуда не годятся… Наверное, стоило подальше зайти в воду. Изображение зала приемов засвечено, а бар, наоборот, напоминает подземелье из фильмов ужасов. Придется переснимать заново.

Неожиданно в дверь постучали. У Одри перехватило дыхание. Кто это может быть в столь поздний час? Вдруг что-то случилось с Эрскином?

Встав из-за стола, она пошла открывать, начисто забыв, что на ней только короткие шортики и маечка, надетая прямо на голое тело.

На пороге стоял Джон. Одри растерялась, но тут же спохватилась, что стоит перед посторонним человеком совершенно неодетая. Она юркнула за створку двери и спряталась за ней, как за ширмой.

– Что-то случилось? – Она машинально поправила волосы, которые в беспорядке падали на плечи.

Зеленые глаза неторопливо осмотрели ту часть ее фигурки, которая чуть выглядывала из-за двери. Одри скрестила руки на груди, поеживаясь от прохладного воздуха, проникающего из-за двери в номер.

– Что-то случилось? – повторила она. – Сейчас очень поздно, Джон.

– Но вы не спите. Я увидел у вас свет. – Он улыбнулся. – Вы сегодня вечером выглядывали в окно?

– В окно? – Она нахмурилась – странный вопрос. – А зачем мне выглядывать?

– Затем, что сегодня полнолуние. Луна светлая и невообразимо прекрасная.

Одри подумала, не выпил ли Джон. Присмотрелась: вроде нет.

– Значит, луна не дает вам спать?

– Но она же само совершенство. – Он посмотрел на часы. – Или будет таковым примерно через двадцать минут. Так что поторопитесь. Накиньте на себя что-нибудь – и пошли.

Нет, должно быть, он все же под мухой, решила Одри. Или спятил?

– Сейчас глубокая ночь, – запротестовала она. – И куда же вы в такую пору меня тащите?

– Оставьте причитания на потом, доверьтесь мне, – теряя терпение, отрывисто бросил Джон. – Быстрее. И прихватите камеру.

– Камеру? Может, вы все-таки скажете мне, что все это значит?

Он недовольно поморщился.

– Ради Бога, Одри, неужели вы не можете просто взять и пойти? В чем проблема? Я же прошу вас одеться, а не снять одежду. И прошу вас выйти, а не пригласить меня к себе. Как видите, мои помыслы ангельски невинны. – Он положил руки ей на плечи. – Да, два часа ночи. Ну и что? Осталось только одеться. – Он усмехнулся и потеребил бретельки ее маечки. – Впрочем, не одевайтесь. Идите как есть. Только захватите камеру.

– Конечно же, я оденусь. – Она сделала шаг назад.

– Как хотите. – Джон пожал плечами и по-хозяйски вошел в номер, прикрыв за собой дверь. – Но только побыстрее, можете не прихорашиваться, никто вас не увидит.

Через несколько минут, в джинсах и свитере, наскоро причесавшись, Одри в сопровождении Джона шла мимо залитых лунным светом кустов жасмина к небольшому коттеджу, стоящему невдалеке от гостиницы. Ночной воздух дышал приятной прохладой, и тишину нарушал лишь мерный глухой рокот прибоя. На плече у девушки висела фотокамера.

– Ну хотя бы теперь вы скажете, куда мы идем? – Голос у нее был тихим, но в нем чувствовалось недовольство.

Джон галантно придержал ее за локоть, чтобы она не споткнулась на неровной дорожке.

– Конечно, скажу. Мы идем ко мне.

Одри почувствовала слабость в ногах, но решила не обнаруживать своего страха.

– Зачем? – Вопрос она задала спокойным тоном, во всяком случае, надеялась, что он был таковым. – Что там у вас такое?

– Наилучший вид на отель «Буревестник», – с гордостью сказал Джон, когда они остановились у веранды двухэтажного коттеджа. Он открыл двери и отступил на шаг, приглашая гостью войти первой. – Я подумал, что вы сделаете чудесные снимки.

Джон не предложил осмотреть дом, поэтому Одри было неудобно разглядывать обстановку. Вскользь она отметила аскетизм убранства и сделала вывод, что хозяин живет один. Они миновали кухню, на которой Джон прихватил два стакана, бутылку вина, французский батон и кусок сыра. Подошли к лестнице.

– Наверх? – обреченно спросила Одри, с силой сжимая камеру обеими руками.

– Наверх, – подтвердил Джон, легонько подталкивая ее сзади. Холодное горлышко бутылки уперлось в спину между лопаток. – Наверху поверните направо – и в первую дверь налево. Там моя комната.

Господи, какую же непоправимую оплошность я допустила! Взбираясь по лестнице и с трудом переставляя ставшие ватными ноги, Одри выругала себя на чем свет стоит. Мне отведена роль участницы избитого и банальнейшего сценария дешевых любовных историй. «Зайдем ко мне. Выпьем по бокалу вина. Из окна моей спальни прекрасный вид…»

– Вот мы и на месте. – Он показал в дальний угол комнаты. – Видите вон то окно?

Сначала Одри вообще не заметила никаких окон, поскольку в глаза ей бросилась двуспальная кровать, светлое покрывало которой казалось бледно-фиолетовым в лунном свете. Его кровать… Она смущенно отвела глаза и осторожно ответила:

– Да, конечно, вижу окно.

– Отлично. Полезайте в него.

Одри не шелохнулась. Лезть в окно?! Джон поставил бутылку и закуску на столик, тихо звякнули стаканы.

– Давайте я помогу. – Он подвел ее к окну и взял за талию. – Вперед. Я держу вас.

Она перелезла через подоконник, нащупала ногами опору и молча застыла на плоской крыше обиталища Джона Олтмана, глядя на…

На картину, которая, казалось, принадлежала другой планете. На мир, в котором живут феи и таинственные существа и плавает синевато-белый туман. Одри слышала, как Джон поставил на крышу стаканы и вылез следом, но даже не обернулась, так захватил ее волшебный вид.

Они успели как раз вовремя.

Огромная луна ярким шаром висела над четко очерченным контуром крыши гостиницы. На лужайках перед зданием стелился туман, создавая впечатление, что «Буревестник» парит в воздухе.

– Стоило мне увидеть все это, как я сказал себе; любому уважающему себя фотографу необходимо этой ночью оказаться на моей крыше. – Джон стоял за ее спиной, и Одри чувствовала на шее его дыхание. – Великолепно, не правда ли? Никто не вправе утверждать, что знает отель «Буревестник», пока не увидел нашу птичку летящей над бездной.

Она кивнула, боясь нарушить очарование ночи. Джон прав, абсолютно прав. Два дня я фотографировала пустоту и лишь теперь увидела «Буревестник» во всей красе.

– За дело, – поторопил Джон. – Фиксируйте эту красоту на пленку.

Да, такие кадры – настоящая удача. Они достойны самого Натана Эрскина.

– Эх, не догадалась прихватить штатив, – посетовала Одри. – Придется выдержать экспозицию в пять… нет, в десять секунд.

– У меня есть штатив от допотопной камеры. – Джон уже был в проеме окна. – Я на всякий случай притащил его сюда.

Он протянул ей треножник, который Одри нетерпеливо выхватила. Понимал ли Джон то, что делает? Ведь он не только принес ей необходимую вещь, но за два последних дня продемонстрировал свое уважение к профессии фотохудожника и пробудил в ней, Одри, творческий азарт. Потом, когда выдастся свободная минутка, она попытается понять, каким образом Джону это удалось.

– Джон, – коснулась она его руки. – Спасибо, что притащили меня сюда, дали возможность все это увидеть.

– Я всего лишь исправно исполняю обязанности гида и помощника. – Он понимающе улыбнулся: – Ведь, как ни крути, я на подхвате у профессионального фотографа. А теперь забудьте обо мне. Принимайтесь за работу.

Он сел на плоскую поверхность крыши, прислонившись спиной к слуховому окну; одну ногу вытянул перед собой, а другую – для устойчивости – подтянул к груди и принялся откупоривать бутылку.

И Одри полностью забыла о его присутствии, увлеченная лишь камерой и кадрами, которые, у нее не было сомнений, принесут ей признание ценителей и мастеров художественной фотографии. Сделав несколько снимков со штатива, она в поисках лучшего ракурса легла ничком на краю крыши, не задумываясь об опасности падения. Нужно как-то закрепить камеру, на каком-нибудь кронштейне, чтобы сделать снимки с большой экспозицией. И где лучшая точка съемки?.. То ли здесь, у карниза… то ли там, на коньке крыши?

Наконец все было сделано. Она открыла шторку затвора и осторожно отползла назад. Теперь лунному свету оставалось произвести свое волшебное воздействие на эмульсию.

– Вот, выпейте вина. – Джон протянул ей стакан, когда Одри добралась до слухового окна. – Заслужили.

Устало улыбнувшись, она взяла запотевший холодный стакан и уселась поудобнее.

– За нашего ночного «Буревестника», – предложил Джон тост.

– И за моего великолепного помощника, – добавила Одри с искренней благодарностью.

Джон признательно улыбнулся. Они чокнулись, и легкий хрустальный звон нарушил тишину лунной ночи.

Несколько минут прошло в молчании. Одри пребывала в состоянии эйфории. Фотографии должны получиться изумительные. Она верила в успех, не сомневаясь, что волшебство этой ночи убережет ее от неудачи. Спасибо Джону, что привел ее сюда.

Одри улыбнулась, вспомнив, с какой подозрительностью встретила его на пороге, как испугалась предложения подняться наверх. И вообще вела себя, словно жеманная старшеклассница, которая, придя на футбольный матч, уверена, что все игроки только и думают, как бы забраться ей под юбку. Она рассмеялась. Господи, нельзя же быть ханжой и видеть во всем подвох.

Джон лениво повернул голову.

– Что вас так рассмешило?

Она прищурилась, рассматривая рубиновую жидкость в стакане.

– Я почему-то вообразила, что вы тащите меня сюда с намерением обольстить.

– Да? – усмехнулся он в ответ. – Что ж, это никогда не поздно. Кровать рядом, за окном. Какую вы ставите в фотокамере выдержку?

– Пять-десять секунд, – фыркнула она. – А вы хотите, чтобы я поставила на полчаса?

Он коснулся ее коленей своими.

– На полчаса и еще минутку. Чтобы раздеть вас.

– Ну ладно, хватит, – вздохнула она, желая положить конец скользкому разговору.

Они опять погрузились в блаженное молчание. Наверное, оба слушали дыхание друг друга. Оно перемежалось с тихими вздохами прибоя, накаты которого подчинялись каким– то неведомым лунным ритмам.

– Я любил забираться сюда, еще когда был мальчишкой, – заговорил наконец Джон. – Когда я буквально сходил с ума от сложностей жизни, стоило залезть на крышу – и приходило успокоение.

Одри удивленно посмотрела на него.

– То есть вы еще ребенком жили в этом коттедже? – А ей-то казалось, что он всегда жил в гостинице, вместе с остальными Олтманами.

– Да, с детства, – тихо отозвался он. – Мой отец умер, когда мне не исполнилось и семи. Скончался, полностью разорившись. Мать решила, что близкие родственники отца должны позаботиться о нас. Она сказала, что я – Олтман и должен расти в Сент-Вудбайне.

– И они приняли вас?

– Конечно. – Он постукивал по колену пустым стаканом. – Дядя Марк был очень благородным человеком, добрым и отзывчивым.

Одри попыталась припомнить старого мистера Олтмана, но не смогла. В поле зрения двенадцатилетней девочки люди его возраста не попадали.

Отпив глоток вина, она рассеянно спросила:

– И что же было дальше?

– На восемнадцатилетие дядя подарил мне двадцать пять тысяч долларов. Он считал, что дети не должны страдать из-за промахов своих отцов. Дядя Марк выразил надежду, что я сумею достойно распорядиться деньгами, скажем, потратив их на оплату учебы в колледже.

– Что вы и сделали?

– Ни в коем случае, – засмеялся Джон. Он налил себе вина и отпил пару глотков. – Я вложил их в фармацевтическую компанию, о которой прочитал в каком-то солидном журнале. У меня хватило ума понять, что она будет развиваться, и я не обманулся. Через пару лет я разбогател настолько, что смог купить матери дом в Вирджинии. Когда мне минуло двадцать, я наконец нашел время, чтобы посещать колледж. В двадцать три вернулся в Сент-Вудбайн и стал партнером кузенов. И с тех пор я здесь что-то из себя представляю.

– Управляете отелем?

Он кивнул и неторопливо продолжил:

– У Фреда и Юджина были определенные денежные затруднения и они искали партнера, который помог бы им быстро расплатиться по обязательствам. К счастью, я отвечал этим требованиям.

Одри невольно улыбнулась, представив, как Фредерик с распростертыми объятиями и с кислой миной принимает в партнеры бывшего «бедного родственника».

– И сколько же процентов акций приходится на вашу долю?

В уголках губ у Джона мелькнула улыбка.

– Давайте прикинем. У Юджина двадцать три процента, у Фреда двадцать шесть. Остальное мое.

Она быстро подсчитала:

– Значит, у вас… пятьдесят один процент?

Джон насмешливо взглянул на нее.

– Я же говорил вам, что предпочитаю контролировать свои финансы. И своих врагов.

– Кто же входит в их число? – тихо спросила она.

Он с нескрываемым облегчением вытянул ноги и немного помедлил с ответом, словно прикидывая, не нанесет ли он ущерб бизнесу.

– Думаю, что оба моих кузена, но в разной степени.

– Зачем же вам жить с ними? Вы же можете получать свое и не оставаясь здесь. Что же вас держит? – Поставив стакан на подоконник, Одри повернулась к собеседнику, отчетливо видя выражение его лица. Неужели годы борьбы за благополучие и независимость оставили в душе Джона такой след, что он продолжает холить жажду мести, каждодневно подпитывая ее? – Фредерику вполне по плечу руководство гостиницей. Почему бы вам не уехать отсюда?

Джон долго не отвечал, рассматривая Одри потемневшими глазами, словно надеялся найти ответ в ее глазах.

– Наверное, потому, что «Буревестник» стал частью меня, – медленно произнес он, не отводя взгляда. Протянув руку, он взял девушку за подбородок. – Ибо, полюбив эту гордую птицу, плывущую в лунном свете, уже трудно расстаться с ней.

Одри оцепенела, испуганная тем, как запылало лицо от жара его пальцев. Еще немного – и она потеряет контроль над собой. Ее захлестывала неудержимая, как половодье, страсть.

Благоговение, с которым Джон относился к старому отелю, к красоте здешней природы, к легендам, связанным с «Буревестником», – все это каким-то образом слилось воедино с растущим в Одри чувством.

Но между мною и этим человеком нет ничего похожего на физическое влечение. Нас связывает некое эмоциональное начало двух творческих натур. Да, Джон любит и понимает краски и цвет, изящество форм, не равнодушен к редким и неожиданным проявлениям красоты в природе. Схожесть интересов не имеет ничего общего с сексом. Так почему же… почему так сладко забилось сердце, когда Джон прикоснулся ко мне?

Словно в тумане девушка увидела склонившееся над ней лицо Джона. Внезапно небольшое пространство плоского участка крыши, которое они делили друг с другом, показалось Одри опасно тесным. Она вжалась в стену, не в силах даже вздохнуть. Прикосновения Джона были мягкими и нежными. С одной стороны, Одри было приятно, с другой– она чувствовала какую-то смутную тревогу.

Когда Джон провел большим пальцем по щеке Одри, кожа запылала, а когда очертил рисунок губ, девушка с трудом подавила желание облизнуть их, такими сухими они вдруг стали. Потом он коснулся шеи…

– Джон, не надо, – мягко попросила она, боясь нарушить очарование ночи. – Я не могу… мы не должны…

Будто не слыша, он привлек ее к себе, загородив от лунного света. Ноги Одри скользнули по гладкой крыше, и ступни оказались за карнизом.

Она испуганно вцепилась в плечи Джона.

– Не бойся, – с веселой хрипотцой шепнул он. – Расслабься. Я не собираюсь сбрасывать тебя с крыши.

Но Одри уже как бы падала в непроглядную бездну, что разверзлась под ногами. Сердце бешено колотилось.

– Я боюсь, как бы не упала камера, – сдавленно сказала она, презирая себя за малодушие, ведь боялась-то она совсем другого. – Надо бы снять еще несколько кадров.

Джон приник к ней и уверенно овладел ее ртом. Его губы… Какие они удивительно теплые и нежные. Исходящий от них аромат вина смешивался с жарким дыханием, и от этой пьянящей смеси у Одри внезапно приятно закружилась голова.

– О нет, не надо… – не узнавая собственного голоса, пролепетала она, но Джон и не думал выпускать ее. Ответив глубоким громким вздохом, он прижал ее к себе, как самую дорогую вещь на свете.

– Я хочу тебя. – Он чуть приподнял голову и глаза его блестели в лунном свете. – И ты не можешь не чувствовать этого.

– Нет, – прошептала она, упираясь ладонями ему в грудь. – Нет.

– Да. – Он приподнял ее, и Одри оказалась в его руках, словно в колыбели. Или же как в темнице? Не стоило даже и пробовать освободиться.

Она утонула в полном страсти взгляде Джона. Лунный свет бросал загадочные тени на его лицо с правильными чертами, возбуждающе отливал синевой в волосах, делая этого человека похожим на обаятельного, но опасного ангела ночи. Он положил ладонь ей на грудь. Видимо, биение сердца выдало Одри, потому что она услышала:

– Ну вот, ты тоже хочешь меня…

Как объяснить ему, что ее сердце колотится не от желания, а от страха?

Она закрыла глаза, стараясь справиться с сердцебиением, которое набирало темп с каждым движением руки Джона. Он был безжалостен, разжигая очаги огня по всему ее телу, – у нее пылали лицо, шея, грудь. Содрогнувшись, она выгнула спину, подавшись навстречу, когда рука Джона проникла под свитер.

Он нетерпеливо стянул его и, коснувшись губами сосков, опалил их нежным и жгучим пламенем. Одри вскрикнула. Это было выше ее сил. Незнакомое ощущение пронзило ее до мозга костей, вызывая желание отдаться воле чувств.

Но этого нельзя допустить. Она попыталась высвободиться, прежде чем окончательно потеряет контроль над собой. Неловко барахтаясь, она задела стоящую рядом полупустую бутылку, которая упала и покатилась к карнизу.

– Ой! – громко вскрикнула Одри.

Оба замерли, а через секунду до них донесся звонкий в тихой ночи шлепок разбившегося стекла. Одри растерянно уставилась на Джона, чувствуя, как глаза заплывают слезами.

– Это всего лишь стекло, – сказал он с досадой. – И не пытайся увидеть в разбитой бутылке дурную примету.

Но ведь это в самом деле недобрый знак, подумала Одри, не в силах сдержать слезы. В этих местах все приобретает какой-то особый, чаще зловещий, смысл.

Джон с силой сжал ее плечи.

– Не плачь, черт с ней, с этой проклятой стекляшкой. Ты слышишь меня? Она ровно ничего не значит.

– А вот и значит, – буркнула Одри, высвобождаясь из объятий и натягивая свитер. – Это значит, что мне угрожает опасность. – Встав на колени и дрожа всем телом, она взглянула Джону в лицо. – И опасность эта исходит от тебя.

– Опасность! – У него заходили желваки, и Джон удивленно развел руками. – Господи! Да неужели ты хоть на секунду вообразила, что я могу обидеть тебя?

– Я не вообразила, я знаю.

Он уставился на Одри долгим немигающим взглядом, но не стал возражать. У нее сжалось сердце. Она понимала, что его молчание – косвенное признание ее правоты. И ясно, что ответить ему нечего.

– Тогда иди, – ровным невыразительным голосом сказал Джон. – Уходи, пока я и в самом деле чего-нибудь не натворил.

Джон шел по набережной к участку, на котором находился центр Пейтона, и размышлял, какого черта ему там надо. Он все еще не мог окончательно решить, стоит ли приобретать этот захудалый торговый центр. Пусть все здесь дышит очарованием старой Джорджии, но от инвестиций в этот кусок заболоченной земли пахнет такой гнилью, что чувствуется за десять миль. Когда-то здесь были пеликаньи гнездовья.

Хватило бы и самых несущественных предлогов, чтобы отказаться от этой сделки. Парковка расположена хуже некуда, вокруг кишат крысы, четверть площади, предлагавшейся на продажу, занимают никуда не годные постройки, а половина оставшейся замусорена так, что не уступит городской свалке.

Но существовали и более серьезные проблемы. Участок расположен слишком близко к воде, что опасно в районах, на которые порой налетал ураган. Извилистый дощатый настил набережной еще выстоит под ударом урагана средней силы, но стоит тут пройтись стихии в пять баллов, и весь этот район превратится в гигантскую свалку дров для растопки. Впрочем, это-то как раз может пойти только на пользу.

Нагнувшись, Джон подобрал пивную бутылку и бросил ее в один из контейнеров для мусора, которые стояли здесь, скорее, для украшения. Черт побери! Ни в коем случае нельзя позволять фирме Олтманов влезать в эту авантюру. Хватит и того, что он сдуру поперся сюда. Все же в этой прогулке был какой-то смысл. Ибо после прошлой ночи стало совершенно ясно, что он вел себя, как самый большой идиот на всем юго-восточном побережье от мыса Хаттерас до флоридского Ки-Уэста.

По крайней мере, надо быть честным с самим собой. Он оказался в центре Пейтона, потому что не хочет торчать в «Буревестнике». Он не может доверять себе, находясь рядом с Одри Клиффорд. Проклятие, куда спокойнее было бы, живи они на разных планетах.

Он так яростно впился в сандвич с тунцом, словно тот был его личным врагом. Вот еще один минус этого места. Здесь торгуют отвратительными сандвичами.

И вообще надо смотреть правде в глаза. О чем он думал прошлой ночью? Какой дьявол вселился в него и подтолкнул целовать эту Клиффорд? В последние лет десять или около того его интимная жизнь подчинялась одному простому правилу – не бегать за женщинами. Никогда. Он не соблазнял, не обольщал и вообще никоим образом не скрывал своих намерений, если таковые появлялись.

Джон давно уяснил, что будет спать крепко и спокойно, если не станет иметь дела с девственницами с вытаращенными от ужаса глазами. Оказалось, есть более чем достаточно женщин, готовых бегать за ним. И все они откровенно удовлетворялись тем, что получали.

Тем не менее в последние три дня он ухитрился нарушить и дух, и букву этого непреложного закона. Он не мог осуждать Натана Эрскина – старик и предположить не мог, что его протеже окажется воплощением провинциального донжуана. В той же мере не мог Джон осуждать и Одри – та с самого начала ясно дала понять, что предпочитает держаться от него в стороне.

Едва появившись в Сент-Вудбайне, она окружила себя неприступной крепостной стеной, на которой повсюду висели знаки «Держись подальше!». Он видел их и мог, обязан был пройти мимо как ни в чем не бывало. Так нет же, ему взбрело в голову идти на штурм.

Прекрасно сработано, Олтман, ругнулся он в свой адрес. Но, слава Богу, вовремя взялся за ум. Когда он увидел слезы, катящиеся по щекам Одри, которые, казалось, появились ниоткуда, чистые и прозрачные, как глицерин, поблескивающие в лунном свете, что-то в нем буквально перевернулось. Джон ненавидел себя за то, что стал их причиной.

Трудно даже понять, почему они подействовали на него столь удручающе. Обычно он спокойно воспринимал женские слезы – черт возьми, они неизменно появлялись в финале его отношений со слабым полом. Он видел моря гневных и океаны искусственных слез, которые в равной мере выражали уязвленную гордость и несбывшиеся планы.

Но он сомневался, что когда-либо раньше ему доводилось видеть слезы искренней скорби, и был уверен, что никогда не захочет увидеть их. А впредь будет держаться настороже, чтобы не подвергнуться новому риску. И никаких проблем. Джон швырнул остаток сандвича чайкам, которые кружились над головой, и, позвякивая в кармане джинсов ключами, направился к своей машине.

Пусть Эрскин и занимается своей подопечной. Ей с ним будет безопаснее. Старику минуло семьдесят, он Одри вроде отца. Этот не соблазнит и не заставит плакать…