Текст книги "Фактор внешности"
Автор книги: Гленн О'Брайен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Тем не менее она была успешной моделью. Но не супермоделью. Себя все же, не смущаясь, представляла как супермодель и в интервью на телевидении, и в рекламных статьях, но объективно финансовый уровень ее контрактов свидетельствовал о том, что она не дотягивает до этого звания. Иногда из-за ее невинного тщеславия случались недоразумения. Однажды в ночном ток-шоу известный своей язвительностью ведущий и писатель Клемент Эгберт спросил ее: «Правда? Вы супермодель? У нас с вами, видимо, разные точки отсчета «супер»».
Но, к сожалению, это немного негалантное заявление отражало истинное положение дел – Кларисса находилась на пике успеха, но, по меркам супермоделей, он был слишком уж скромен. Она мечтала сняться в кино, но роли ей предлагали второго плана и в самых дешевых и низкобюджетных сериалах.
К сожалению, и большинство ее контрактов составляло не высокооплачиваемое рекламирование белья и парфюма, а реклама средств для чистки ковров, удаления жирных пятен с мебели и стекол и прочей малопочитаемой мишуры. Она страдала от того, что приходилось произносить заученные фразы, которые казались ей нелепыми или содержащими стилистические погрешности. Бойфренд Денни Спинке, в конце концов, оставил ее, но Кларисса не могла примириться с таким провалом и всем и всюду говорила, что они разорвали свои отношения, потому что устали и не хотели мешать профессиональному успеху друг друга. Но где-то в глубине души она все равно чувствовала себя несчастной.
Роттвейлер собственноручно подыскала Клариссе партию и фактически выдала ее замуж. Мисс очень гордилась этим, она вообще всячески поощряла личную жизнь своих девушек. Помогала своим моделям не только в замужестве, но и в карьере. Несколько ее протеже смогли добиться успеха, снимаясь в кино, благодаря посредничеству Ротти нескольким девушкам удалось выйти замуж за весьма высокопоставленных лиц. Но бывали и неудачные примеры сотрудничества, заканчивающиеся трагедиями. Впрочем, Ротти всегда стремилась избавиться от неподходящих девиц раньше, чем случалось что-нибудь плохое.
Но Кларисса была хорошей девушкой, без тяги к саморазрушению, и если бы не попала в модельный бизнес, то, скорее всего, стала бы вести самый обыденный образ жизни.
Ее брак был вполне закономерен. Я полностью разделял мнение Роттвейлер насчет Клариссы – она могла стать идеальной женой богатого человека и никогда не сожалеть о том, что не достигла вершин славы, – именно поэтому Кларисса и не сделала карьеру супермодели, ведь в глубине ее души скрывалась самая обычная лишенная амбиций домохозяйка.
Я подъехал к студии Веблена на старом «крайслере» в компании Тельмы, Инее, Мин и Клариссы. Студия была освещена со всех сторон. Девушки привыкли к такому ослепительному сиянию, но я поначалу ощущал себя не в своей тарелке. Не знал, куда идти и к кому обратиться, пока одна из моих спутниц не стала нашим проводником, а я взял Клариссу под руку, инстинктивно пытаясь найти у нее моральную поддержку.
Я относился к ней как к другу. Мы могли часами беседовать об искусстве, книгах, семейном прошлом, которое нас сильно сближало. Я не раз давал ей советы, как лучше вести себя с Ротти, предостерегал ее от ошибок. Возможно, я проявлял излишнюю заботливость, казавшуюся ей назойливостью…
Заметив впоследствии, что Кларисса одиноко сидит под огромным полотном Веблена – примитивным изображением пирамиды, увенчанной открытым глазом, с надписью «Зигмунд» [28]28
Психоаналитическая отсылка к Зигмунду Фрейду, поскольку Веблен – сюрреалист.
[Закрыть], – я подошел к ней с парой бокалов шампанского и предложил выпить. Но она сделала отрицательный жест рукой.
– Как ты можешь?!
– Хм… – Я не понимал, о чем она.
Кларисса покраснела. Уверен, что ее возмутило то, что я предложил ей шампанское.
– Извини, ты что, собираешься выступать здесь?
– Ты знаешь, о чем я…
Но я даже не догадывался.
– Взял меня под руку, когда мы входили в студию, чтобы все думали, будто ты мой бойфренд. Это низко, Чарли, как ты использовал меня.
Воистину мне такое и в голову не пришло бы. Я изумился, что она могла додуматься до столь странного обвинения. Никогда еще я не делал столь необычных выводов.
– Послушай, я абсолютно ни о чем не думал, схватился за твою руку просто в спонтанном порыве.
– Да, конечно! Теперь ты извиняешься, черт тебя побери! – воскликнула она гневно.
Я был изумлен и расстроен и, не говоря больше ни слова, повернулся и пошел прочь, отдав бокал шампанского первому встреченному официанту.
Веблен считался легендой. Он добился известности не только картинами, но и экстравагантными выходками. Плавал на плоту в Китай и путешествовал по заброшенным городам майя и ацтеков, любил распускать слухи о том, что над некоторыми полотнами работал двадцать лет. Безусловный талант к самопиару! Возможно, кто-то мог рисовать лучше, чем он, но никто не рисовал картины таких размеров. И уж точно никому не удавалось так эффектно разыгрывать рыцаря от искусства.
Он носил, берет и блузку, но не в качестве маскарада, а всерьез. Его студия поражала огромными размерами. Большинство художников предпочитают работать в одиночестве, но у Веблена в студии всегда толпились помощники, ученики, натурщики, рабочие, химики, смешивающие краски, и просто непонятно откуда берущиеся гости, внимающие его бесконечным разглагольствованиям. Он любил принимать посетителей в студии даже в период активной работы, причем не отказывал ни друзьям, ни газетным репортерам, ни просто любопытствующим, искренне полагая, что гению нечего скрывать. Фотографироваться тоже обожал, и если в студии появлялись фотографы, специально стремился встать таким образом, чтобы вместе с ним в кадр попали развешанные на стенах фотографии Пикассо, Поллока и других мастеров современного искусства. Беседуя с очередным гостем, он обычно торжественно окунал гигантскую кисть в краски и смешивал их на палитре с таким видом, что ему мог бы позавидовать Господь в то время, когда создавал своих динозавров и птеродактилей, настолько все позы и выражение лица Веблена дышали гордостью и творческим пафосом.
Создавая свои мегаполотна, он мало что принимал в расчет из теории ремесла, которому обучают в художественных колледжах. Если приходило в голову зарисовать что-либо с натуры, его по-прежнему заботили не достоверность деталей и не перспектива, а размеры. Всегда только размеры – главное, чтобы изображение не получилось маленьким! Веблен ощущал себя титаном в мире искусства, и размеры его полотен были всегда больше, чем самое большое знамя международных соревнований по реслингу. Он фактически и стал чем-то вроде представителя реслинга в живописи. Массивный и грузный, Веблен носил волосы до плеч, а сигары предпочитал курить размером с пенис. В его манере одеваться была даже не театральность, а вызывающая вычурность. Кроме беретов и блузок он надевал периодически одежду из шелка, расписанного им самим, несколько раз даже появлялся на публике в килте.
Но при всем этом воспринимать Веблена как великого художника было нереально. Именно так обычно и бывает с человеком, который не подвергает сомнению собственную гениальность. Он мог изумлять, смешить, шокировать, но никто не верил в него так же свято, как он сам верил в себя. Обаяние Веблена заключалось в его легенде, в том, что он единственный живой носитель и наследник духа Пикассо и сюрреалистов. И что примечательно, ему еще и сорока не исполнилось, когда он взялся за мемуары. Он сумел уговорить друзей из Голливуда найти продюсера и снять фильм о его героическом плавании на плоту в Китай, после чего он также нашел продюсеров для записи альбома своих песен и своих джаз-импровизаций. И то и другое было подделкой под стиль великих исполнителей и саксофонистов, но Веблена это не беспокоило. Картины, которые могли бы разместиться на стенах в домах и помещениях средних размеров, Веблен почти не писал, зато для его гигантомании не было помех с тех пор, как он выстроил себе новую студию и музей, занявшие всю земельную площадь бывшего картофельного поля. Пожалуй, сама потребность писать была у него не творческим порывом, а результатом веры в то, что все музеи мира жаждут заполучить его шедевры.
И если вы склонны высоко ценить Веблена как художника, вам следовало еще больше ценить его как дизайнера интерьеров. И здесь я уже говорю без всякой иронии – он сумел сделать огромную комнату уютной, как будуар, завалив ее множеством гобеленов, ковров, драпировок и заставив кушетками. Веблен разбирался в мебели, мог удачно комбинировать предметы различных стилей и эпох. Индийскую бронзу он смешивал с масками Океании, комодами Людовика XVI. Позолота, медь, бархат, нефрит – все это дополнялось его собственной росписью на стенах. В итоге создавалось странное подобие гармонии, которую можно в двух словах окрестить как «Али-Баба в Версале».
Хоть Веблен и был очень высокого мнения о себе и мастерски занимался саморекламой, назвать его снобом язык не поворачивался.
После инцидента с Клариссой я некоторое время держался в стороне от гостей, рассматривая одно из полотен Веблена, полыхающее немыслимо яркими красками – фуксия, пурпур, мраморно-белые, лимонно-желтые мазки. Нечто вроде абстрактного анархизма, в котором смелость граничила с нелепостью, выходящей за пределы моего понимания. По сути, это был портрет, и над всем этим буйством цвета на вишневом фоне выделялась надпись белой краской, явно выдавленной прямо из тюбика: «Месье Даннинг забрался на крышу и отказывается спускаться».
Я как раз размышлял над смыслом этой фразы, когда почувствовал тяжелую руку на плече.
– Фаркар Веблен. Добро пожаловать.
Я повернулся и увидел автора картины собственной персоной, улыбающегося мне из-под своей бороды. Он был одет в арабский кафтан и выглядел как Стивен Сигал в роли Иисуса.
Я представился и протянул ему руку, но Веблен не пожал ее, а сунул мне бокал с кусочками льдами и каким-то коктейлем.
– Абсентовый коктейль. Меня научили его готовить друзья. Как-то раз один русский князь в Париже рассказал мне рецепт. Я держу его в секрете.
– Благодарю. – Я улыбнулся в ответ и попробовал напиток. Он был странный, словно в бокал добавили пару яиц.
– Нравится? – спросил Веблен.
– Дело в том, что я не пробовал абсент и не могу знать, настоящий он или нет.
– Разумеется, настоящий. Я сам все делаю. Я имею в виду картину.
Я рассмеялся его шутке.
– О, я как раз размышлял над содержанием… – Я так и не успел закончить.
– Это из «Фиесты».
– Ах, вот оно что! – Я кивнул так, словно его ответ разъяснял все мои недоумения.
Но на самом деле я не знал, что сказать о его картине, не имел понятия, что писал Хемингуэй в «Фиесте», – последнюю я даже не открывал никогда. Несколько мгновений длилось тягостное молчание, но Веблен вдруг улыбнулся:
– Посвящается потерянному поколению Парижа.
– Картина?
Веблен прищелкнул языком, и я усомнился в правильности своего вопроса.
– Или книга? – Я снова засмеялся, чтобы скрыть неловкость.
– Нет, коктейль, – ответил Веблен, похлопав меня по спине, и разразился хохотом.
На вечеринке Веблена, как и в его картинах, было намешано все, что можно. Гости были приглашены из самых разных сфер и сообществ, но все находили общий язык друг с другом. Особняком держались только художники старшего поколения. Я бы даже сказал, что они выражали всем своим поведением бойкот. Веблен не пытался примирить их с остальными, он вообще не стремился насильственными мерами восстановить взаимопонимание, его все устраивало. Зато персоны из Голливуда чувствовали себя весьма раскованно – папарацци, какие-то полуженственные второстепенные актеры, звезды-однодневки, были и два директора студий. Веблен охотился за директорами, поскольку планировал снять фильм по своему сценарию, с которым носился уже несколько лет.
Конечно же, к нему пришли коллекционеры, множество журналистов, представители модных изданий, критики искусства. Судя по тому, как много было гостей из «Вог» и «Взнити фэйр» и как мало из «Арт ньюс» и «Арт форум», становилось понятно, кто больше интересовался Вебленом – фэшн-индустрия или высокое искусство. Были и скандальные личности, представители прессы, занимающиеся громкими расследованиями типа убийства Кеннеди или смерти Мэрилин Монро. Была там и Рут Берковитц, известная своей скаредностью и саркастическими замечаниями неприятного вида дама в затасканном костюме с яркими потрескавшимися губами. Она ни с кем особо не разговаривала, но за всеми наблюдала. Поговаривали, один раз в год она выпускала книжку и обещала Веблену, что сделает его героем своего будущего романа под названием «Объективное основание».
Илона Воргис из журнала «Вопрос – ответ», старая приятельница Веблена еще со времен, когда она работала редактором «Арт Агора», воспевающая его в своих статьях как лидера экспалсионизма, тоже пришла. Любимым словом Воргис было «гений», и она беззастенчиво называла им Веблена. Вместе они являлись довольно странной парой. Веблен строил из себя мачо, а Воргис – убежденную феминистку. Непонятно, как им удавалось находить точки соприкосновения. Тем не менее я находил этому простейшее объяснение: и он, и она отъявленные социопаты. Мисс Роттвейлер считала Воргис настоящей змеей, и змеей ядовитой. Когда она встречала ее при входе на какую-нибудь презентацию, то здоровалась со своей обычной любезной улыбкой, но, по сути, журнал Воргис и журналы мод абсолютно несовместимы.
Глядя на ее весьма невинное лицо, трудно было поверить, что она так уж опасна и зла, но прежде чем принять точку зрения Мисс, я изучил все прецеденты, которые случались с ее участием, и понял, почему Ротти ее не любила. Что же касается социопатии, то чем дольше я вращался в мире моды, тем больше начинал подозревать, что этим недугом там страдали очень многие.
Осмотревшись, в углу комнаты я заметил Клариссу, беседующую с Вебленом и Воргис. Веблен, как всегда, улыбался, а Воргис смотрела на Клариссу пристально и с обожанием. Легко догадаться, почему Ротти избегала Воргис, – эта женщина обладала не меньшей гипнотической силой, чем моя хозяйка. Но Роттвейлер все же чаще использовала свои сверхъестественные способности в добрых целях, а Воргис употребляла их во зло.
Странно, но при всем своем уме Кларисса была на редкость слепа – ей не приходило в голову обвинить этих двоих: Веблена – гениального художника и Воргис – блистательного редактора в сексуальных домогательствах, когда они держали ее за руку. А между тем в их жестах наблюдалась та самая двусмысленность, какой не было в моем опрометчивом стремлении просто найти в руке Клариссы минутную опору в незнакомой ситуации.
Пока я глазел на толпу гостей, чья-то рука скользнула в карман моих брюк. Я инстинктивно схватил ее за запястье, как сделал бы, чтобы остановить карманника. Это оказалась Мин. Ее жест был в высшей степени сексуальным, но я успел оттолкнуть ее руку, прежде чем ее прикосновение к интимной части моего тела вызвало эрекцию.
– Что ты делаешь?
– Мне нужна зажигалка.
– Я не курю.
– Вот как, жаль. – Она захихикала и обняла меня за талию. – А почему бы тебе не поискать для меня зажигалку?
Прежде чем я успел ответить, Гарри протянул свой золотой «Данхилл» к ее сигарете.
– Привет, я Гарри, – сообщил он, не обращая на меня внимания.
– О, вы опасны! – Она тихонько хихикнула.
– Нет, я Гарри, но я не опасен, – парировал он.
– Значит, это только здесь обитает особый вид неопасных Гарри, – продолжала Мин, пожимая мою руку. Только тогда Гарри посмотрел на меня.
– Я слышал, вы художник, – заметил он.
– Пожалуй, – кивнул я, – но вообще-то у меня другая работа.
– Может, мне стоит взглянуть на ваши картины? – добавил он, снова глядя на Мин.
– Это было бы замечательно.
– Простите, Гарри, но можно нам на секунду уединиться? – прервала его Мин. – Мы с Чарли как раз говорили об одном деле…
– О да. – Он улыбнулся уголками губ.
У него был странно блуждающий взгляд, отвлеченный, но замечающий все до мельчайших подробностей. Он тут же отошел в сторону.
– Что случилось? – спросил я девушку.
– Он просто ужасен!
– Да тут половина гостей таких.
– Нет, он абсолютно ужасен! Может, убил кого-нибудь?
– Не думаю. Он торгует предметами искусства и только.
Она рассмеялась:
– Ты такой забавный, Чарли. Ты когда-нибудь встречался с такой же высокой девушкой, как я?
– Ну, может, с такой же высокой и встречался, – ответил я, – но с такой шикарной – нет.
Она сунула руку в мой карман.
– Ну а теперь что там ищешь?
– Доказательство, что ты не врешь.
Вечеринка у Веблена становилась все более шумной и многолюдной. Прибыл оперный певец, исполнивший странную арию, потрясшую стены студии до основания. Затем приехал Игорь Ренуик, немного сумасшедший поэт в бурнусе и одеянии из лоскутков кожи. Взобравшись на стол, он начал свою поэтическую импровизацию, воспевающую его покровителя Веблена.
Веблен смотрел на него с гордостью – вероятно, грезил о восхищенном обращении Гертруды Стайн к Пикассо.
– О, Дрелла, ты бы дала какой-нибудь Мэрилин сосать мой член, но я бы не допустил этого. Поверит ли этому история? Доказательству моего безумия или моей скромности? Нищета может ли удовлетворить полноту моего пениса? Я просил Джеки, но ты не позволила…
Все собравшиеся слушали этот шедевр затаив дыхание.
– Я есть тот, кто есть, мадам, осколок песни, безумное око, следящее за вами. Я целое небо и просто жалкий клочок. Возьмите меня и играйте мной или выбросите в мусорную корзину…
Пока он самозабвенно вещал, простирая руки к слушателям, я наблюдал за окружающими. Илона Воргис взирала на него с восхищением, как на истинного пророка, Веблен был весь поглощен сознанием своей гордости за столь грандиозный талант, выпестованный им лично, Кларисса тоже внимала открыв рот. Я даже заметил, что она беззвучно повторяет за ним его фразы…
Тельма и Инее попали под чары Ренуика, который, казалось, направлял поток своих откровений именно в их сторону. Только пробирающийся сквозь толпу прямо к ним Гарри Баллкиан не был сражен стрелой поэзии. Я говорил девушкам перед поездкой на вечеринку, с кем им предстоит познакомиться, но они тогда не слушали меня вовсе. Вообще-то меня охватил неожиданный порыв защитить их от Гарри. Я оставил Мин и тоже стал пробираться сквозь сбившийся в плотное кольцо вокруг ораторского пьедестала народ. Я пытался угадать, какая именно из двух девушек привлекла внимание Гарри.
Гарри находился уже в нескольких шагах от своей цели, когда модели, видимо, устав от выступления Ренуика, отошли в другой конец зала и уселись там на диван, придвинутый к стене, увешанной африканскими масками. Когда они достали зеркальца, я понял, что удалились девушки ради того, чтобы подправить макияж. По пути к ним Гарри предусмотрительно прихватил бокалы с вином.
– Выпьем, барышни? – предложил он, наконец-то подобравшись к ним.
– Нет, спасибо, – ответила Тельма.
– Еще чего! – добавила Инее, жуя жвачку.
Гарри смутился от такого отпора.
– Меня зовут Гарри.
– Угу, – отозвалась Тельма.
– И что? – продолжила Инее.
– Вообще-то я не официант. Я хозяин вечеринки. Гарри Баллкиан.
– Очень приятно, – заявила Тельма.
– Понятно, – констатировала Инее.
Я остановился поодаль и молча следил за происходящим. Гарри поставил бокалы на столик, оставив себе один.
– Вы здесь уже бывали?
– Нет, – бросила Инее.
– Где? – уточнила Тельма.
– В студии Веблена, – пояснил Гарри.
– А кто этот Февлен? – с трудом выговорила неизвестное ей имя Инее.
– Фаркар Веблен, художник…
Гарри выглядел растерянным.
Тельма захихикала.
– Это смешно? – удивился Гарри.
– Мне послышалось: фарт кар [29]29
Fart саг – пукающий автомобиль (англ.).
[Закрыть], – ответила она.
Инее тоже расхохоталась. Гарри был окончательно сбит с толку.
Я подошел к ним и взял один из отставленных Баллкианом бокалов вина.
– Привет, – обратился я к девушкам, – выпить не хотите?
– Спасибо, Чарли, – ответила Тельма, на сей раз взяв бокал.
Они обе взяли по бокалу без особых возражений.
– Тельма, Инее, вы уже знакомы… с Гарри?
– Да, уже знакомы, – отозвалась Инее.
– Подправишь мне контур помады? – спросила Тельма подругу.
– Ага, давай.
Инее принялась обводить губы Тельмы карандашом, Гарри повернулся и пошел прочь. Тогда я последовал за ним и схватил за рукав пиджака.
– Они еще слишком молоденькие, – пояснил я.
– Да, и очень глупые. Даже не знают, кто я.
– О нет. Они знают. Они были бы рады познакомиться. Выглядят как взрослые, а на самом деле девчонки. Просто дети с внешностью взрослых женщин. Они меня спрашивали, не играете ли вы в компьютерные игры…
– Что, правда? – Он повернулся и, улыбнувшись, пристально посмотрел на меня.
– Да. А вы ожидали другого? Они судят о вас по тем парням, с которыми встречались, а все молодые люди играют в компьютерные игры. Но и девушки тоже, бывает… Знаете, они очень стойкие, если смогли выжить в этом бизнесе и подняться на такую ступень…
Гарри Баллкиан рассматривал меня все с большим любопытством.
– Я играю в компьютерные игры.
– Думаю, вам лучше поговорить с Клариссой Кокс, супермоделью, – посоветовал я. – Она потрясающая женщина, писательница, актриса…
– Правда? Это интересно. Помню, где-то ее видел. Действительно потрясающая… Но это было лет десять назад!
– Да, она тогда была еще подростком. Но Кларисса и сейчас очень хороша.
– Красавица, – согласился Гарри, – но тогда она мне больше нравилась. У нее были выщипанные брови.
– Да, мне тоже нравится, когда они выщипаны, но, к сожалению, волоски быстро отрастают. Вы могли бы с ней поговорить…
Я ощутил внезапный прилив сил и принялся убеждать его подойти к Клариссе. Хотел ли я действительно свести их? Не знаю.
Когда мы вернулись в студию, Веблен достал аккордеон и принялся с огромным воодушевлением наигрывать народную мелодию. Он сменил Ренуика, и круг его восхищенных поклонников стал еще теснее, чем был при выступлении не слишком закомплексованного поэта.
Наконец он остановился на минуту и гаркнул:
– Танцуют все!
Несколько человек принялись комически вертеть бедрами, но в целом никто не мог понять, как следует танцевать под эту музыку. Большинство продолжали стоять как вкопанные.
Я заметил, что Кларисса Кокс беседует с поэтом, Ренуиком, который, похоже, продолжал так же настойчиво декламировать свои сочинения, как и раньше, но только теперь адресовал свое выступление ей одной. Она явно была очарована, но не столько его витиеватой манерой декламации, сколько одержимой погруженностью в себя. Несчастный поэт страдал крайней формой нарциссизма, но – что парадоксально – он действительно страдал, а не наслаждался, чем и подкупал всех, кто был склонен излишне сочувствовать и сопереживать.
Через несколько минут Ренуик достал распечатку своих стихов и, развернув ее, стал читать с листа. Ужас в том, что свою невообразимую галиматью он даже сам не мог выучить наизусть, и Кларисса это прекрасно понимала. Такое позорное поведение не простили бы ни одной актрисе, даже самой молодой и неопытной. Но поэзия – иная форма самовыражения, вероятно, окруженная в глазах Клариссы ореолом романтики. Мне вспомнилось, что она рассказывала мне о любви ее матери к молодому афроамериканскому поэту Никки Джованни, некогда потрясшему Америку своим талантом. Должно быть, она поддалась наследственному стереотипу и увидела в Ренуике еще одного, но непризнанного гения.
Впрочем, вмешаться в их разговор было нетрудно. Как только поэт увидел Гарри, его внимание тут же переключилось на торговца.
– О, Гарри, это фантастика!
Он обменялся с Баллкианом демонстративным поцелуем, на который Гарри отреагировал с ироничной улыбкой. Кларисса же рассмеялась и приветливо поздоровалась с Гарри после того, как я представил их друг другу, следуя правилам формальной вежливости:
– Кларисса Кокс, разрешите вам представить Гарри Баллкиана, хозяина нынешнего вечера. Хотя эта студия принадлежит мистеру Веблену, настоящим организатором торжества является Гарри. Это он подарил нам море незабываемых впечатлений.
Игорь засмеялся, вероятно, догадываясь, к чему клонится это столь прилично начинающееся знакомство. Моментально осознав, что ему самому уже не на что рассчитывать при появлении Гарри, он отошел от нас и завел разговор с дамой, стоящей рядом с большим апельсиновым деревом.
– Кларисса приехала со мной и с другими нашими девушками, Гарри, – пояснил я ему на всякий случай. – Но напрасно некоторые решили, будто мы… будто между нами что-то есть… Простите, но мне надо отыскать Мин. Вот с ней у меня и правда кое-что может быть…
Кларисса бросила на меня негодующий взгляд. Она прекрасно понимала, что знакомство с Гарри – большая удача, но мои слова о наших отношениях показались ей слишком уж вызывающими. Но с другой стороны, для меня это был единственный способ дать ей убедиться, что в моем стремлении взять ее под руку не было злого умысла. Они довольно легко нашли общий язык с Гарри. Кларисса, хорошо осведомленная о том, кто является одним из наиболее влиятельных лиц в области торговли предметами искусства, оценила свои грядущие перспективы и повела себя более чем разумно, принимая ухаживания Баллкиана.
Зная, что дело устроено, я мог спокойно удалиться, оставив их в обществе друг друга. Кларисса – успешная модель и, кроме того, умная и расчетливая женщина, именно такая и могла бы удовлетворить капризный вкус Гарри. В ней было нечто ангельское. Но за прелестной внешностью скрывался трезвый ум и твердый характер.
Осмотревшись вокруг, я почувствовал, что пространство и его содержимое в моих глазах распадаются на многоцветные, хаотично перемешанные фрагменты, точно как на картинах кубистов. Как ни прискорбно признавать, но я, президент «Мейджор моделз», был непоправимо пьян.
Я попал, наконец, в самый центр, в самое сердце мира искусства, в место, о котором мог только грезить в недалеком прошлом, но я не был художником среди художников. Я был здесь всего лишь высокопоставленной марионеткой. И я переживал разочарование и злость одновременно, сожалея, что слишком злоупотребил водкой, и размышляя о том, что следовало бы пойти на улицу проветриться.
Никто не заметил моего отсутствия, и это хорошо. Стояла прекрасная тихая летняя погода, и звезды на ночном синем небе светили особенно ярко. Я подумал тогда, что, должно быть, это и есть мой истинный звездный час.
