Текст книги "Фактор внешности"

Автор книги: Гленн О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Не думаю.

– Если будешь продолжать работать с нами, сам в этом убедишься. Он просто довольно своеобразный. Знаешь, эдакий староевропейский Дон Жуан. Постоянно играет свою роль. Послушай, я знакома с Данте еще с юности. Они со Сьюзан были женаты. И потом, ты склонен слишком уж преувеличивать его опасность. Он безвреден.

– Хорошо, хорошо. Пусть так.

Казанова – старый похотливый козел, я это знал наверняка, но, возможно, не будь он таким скользким и лживым, я бы еще мог его простить.

Обычно когда привозили цветы в офис, я знал, что они для Ротти, и относил их ей. И если она оказывалась на месте, то обязательно устраивала допрос.

– Кто прислал?

– Патрик Маккарти.

– Очень милые.

Если человек, приславший цветы, оказывался для нее незначительной персоной, она отвечала: «Ужасные». Или периодически велела мне отнести букет от ненужного ей дарителя какому-нибудь служащему в офисе пониже рангом. И уж если действительно букет был безвкусен, то она восклицала: «Хлам!»

Увидев вазу с розами у себя на столе, я, по обыкновению, отнес их ей.

– Красные розы? Они наверняка для тебя!

Я посмотрел на открытку, и оказалось, что Ротти права.

– От кого? – спросила она усмехаясь.

– Сьюзан!

– И что это значит?

– Что?

– Ты спишь со Сьюзан?

– Я? О нет!

Она посмотрела на меня поверх очков:

– А почему нет?

У меня на лице появилось настолько растерянное выражение, что она начала смеяться.

– Почему вы решили, что я с ней сплю? Разве она не может спать с кем-то другим?

– Не ревнуй.

Я решил оставить цветы на своем столе.

Ротти бросила мне вслед:

– Это так мило. Что за прелестная девушка! И я не представляю, кто бы ей мог подойти так же, как ты.

Я закрыл за собой дверь и ушел. Но Ротти позвонила мне через пару минут.

– Сьюзан хочет тебя.

– Пожалуй. Но я думаю, меня хотят многие девушки, как бы это ни было смешно.

– Я тоже так думаю, Чарли, но Сьюзан хочет тебя прямо сейчас, на каком-нибудь пляже. Она работает с Бруно Танцем. Ей там скучно, и она мечтает, чтобы ты был с ней. Ты должен поехать. У нее такая тяжелая работа.

– В чем проблема?

– Не знаю, она не говорит. Там нет Кенни Блума, уже хорошо. Но все равно поезжай и узнай, что с ней.

Я вернулся в ее кабинет, и она встретила меня с усмешкой.

– Послушай, я знаю, тебе она нравится. Так что не надо притворяться, будто тебе плевать. Может быть, проблему она просто выдумала. Что ж, воображаемые проблемы тоже проблемы. Вдруг она скучает по тебе? Лучше ты, чем Бруно.

– А что Бруно? Он спит с ней?

– Разумеется.

– Но он женат. У него красивая жена, да еще и дети.

– Господи, ну кто на это смотрит, Чарли! – Ротти усмехнулась и покачала головой: – Все фотографы спят с девушками, кроме тех, кто предпочитает мальчиков. Как думаешь, зачем они становятся фотографами? Потому что хотят быть рядом с красивыми девушками всегда.

– Я не верю, что она спит с ним.

– Сядь.

Я сел, и она налила водку в два стакана.

– Выпей.

– Еще слишком рано, – возразил я.

– Наоборот, поздно. – Ротти сунула мне стакан в руку. – Ты знаешь, что такое созависимость? – спросила она.

– Да. Это самооправдание, не так ли?

Она посмотрела на меня, помолчав с минуту, а затем заговорила в характерном для нее поучительном тоне:

– Созависимость – это опыт, который позволяет нам повысить уровень нашего самоуважения. Это осознание смирения с налагающими тяжелые обязательства связями, это взросление, между взрослым «нужно» и детским «хочу»…

– Из какой книги цитата?

Роттвейлер помнила наизусть цитаты из книг на все случаи жизни.

– Забыла. Одна из тех книг, что оставляют неизгладимый след в сознании умного человека. Но это не имеет значения. Важно, что Сьюзан нуждается в созависимости.

– У нее низкий уровень самоуважения? Она же звезда, черт побери! – Я раньше не позволял себе так злиться в присутствии Мисс.

– Чарли, все девушки нуждаются в том, чтобы повысить уровень самоуважения и самооценки. Особенно красивые. Ведь они прекрасно понимают, что большинство мужчин, которые за ними охотятся, ни во что их не ставят.

– Не все девушки… Кара не такая…

– Кара прошла долгий путь, прежде чем стала самостоятельной.

Я посмотрел на Роттвейлер, сидящую между двумя лампами с сигарой в руке. На сей раз она гипнотизировала меня не взглядом, а риторикой.

– Видишь ли, эти красивые девушки привыкли к тому, что их используют. Постепенно они и сами начинают считать себя вещью, годной только на то, чтобы приносить пользу, но нуждаются они совершенно в другом.

– Послушайте, – возразил я, – но вы сами их используете!

В глазах Роттвейлер вспыхнуло недовольство.

– Я не использую. Я помогаю. Если они уходят от меня, я не могу им помочь. Но пока они со мной, забочусь о них. Возможно, Танц не слишком подходит Сьюзан. А ты подходишь. Но если ты не хочешь помочь…

– Кто сказал, что не хочу…

– Чего ты ждешь от меня? – буркнула она с раздражением. – Чтобы я стала вмешиваться в их жизнь? Я не могу сказать девушке: «Не спи с ним, он для тебя недостаточно хорош». Вернее, могу, но при крайней необходимости, а не каждый раз, когда она заводит роман. Поэтому я помогаю им по-другому. Мир, в котором мы работаем, Чарли, полон монстров. Мы не можем уничтожить всех монстров. Мы должны обезвредить некоторых из них. Обязаны перехитрить их. А с другими справимся и на расстоянии. Но избавиться от них мы не можем, это наша работа.

Она снова победила меня. Я встал с кресла и поехал домой собирать сумки.

В тот же вечер я остановился в отеле на юге Калифорнии, разобрал сумку и лег смотреть телевизор, размышляя о созависимости. Я не очень понимал, каким образом мое присутствие поможет Сьюзан повысить уровень ее самоуважения и сделает ее более сознательной, взрослой и ответственной, если все, что она желала, – это переспать со мной. С другой стороны, все, чего хотел я, – тоже всего лишь переспать с ней. Что такого повышающего самоуважение могло быть в этом обоюдном желании?

Фотосессия проходила на острове в получасе езды на лодке от побережья. Уже стемнело, когда Сьюзан, Танц и его ассистенты вернулись в отель.

Я ужасно злился на Танца, хотя совершенно не знал его. По признанию Ротти, он работал со Сьюзан несколько лет. Его жена, экс-модель, вероятно, не догадывалась об их связи. У нее было такое же положение, как у всех жен фотографов, – их мужья проводили целые недели с красивыми женщинами, объясняя происходящее исключительно нуждами своей профессии.

– Видишь ли, их жены не хотят верить в то, что им изменяют, – говорила мне Мисс, – бедняжки убеждены, что они единственные, ради кого мужчины могут изменять. Но рано или поздно наступает прозрение… потому что среди этих жеребцов нет приверженцев моногамии…

Тем не менее Танц имел репутацию приличного парня. Он был симпатичен, но не слишком молод, да еще женат на красивой женщине, которая родила ему красивых детей. Чего ему не хватало? Что толкало к любовным авантюрам – азарт, неумение сопротивляться хроническому искушению или постоянная потребность ощущать вседозволенность?

Я ждал в фойе, изрядно замерзнув, когда там появились Бруно и Сьюзан. Увидев меня, Сьюзан бросилась ко мне и поцеловала в губы. Поцелуй казался серьезным, но в такой странной обстановке наводил на мысль о притворстве. Я допускал, что таким образом она дразнила Бруно, поскольку ни на минуту не мог быть уверен в искренности Сьюзан.

Как бы враждебно я ни был настроен, я не смог заставить себя невзлюбить Бруно. Мы познакомились за ужином. Он сидел во главе длинного стола, занятого ассистентами, редактором, стилистами, парикмахерами и визажистами. Бруно заказывал калифорнийские вина и постоянно рассказывал о съемке, точно в ней сосредоточен весь интерес его жизни. Он не спускал с меня глаз, прежде всего, вероятно, из-за любопытства и желания понять, какие отношения связывают меня с Сьюзан. И это нахождение под прицелом меня немного нервировало.

Бруно хотел знать, зачем я вообще приехал Я сообщил, что Сьюзан необходимо подписать кое-какие бумаги для агентства. Туманная и недостоверная информация, он это отлично понимал. За столом задавал мне множество вопросов о баскетболе, в котором плохо разбирался. Я старался отвечать доходчиво, объясняя специфику игры, но вряд ли он понимал меня.

Я, в свою очередь, расспрашивал его о детях. Спрашивать о жене не решился, поскольку это все же область интимных отношений, но дети – тема нейтральная, любой человек с удовольствием говорит о детях и гордится ими.

– Я бы хотел, чтобы они были здесь, со мной, – сказал Бруно. – Они могли бы играть в футбол с нами.

В эту минуту подали вино. А потом в Танце заговорил нереализованный талант шоумена. Он узнал, что в отеле есть караоке, и тут же потащил всех на сцену. Мне тоже досталось, как я ни сопротивлялся. Песня, которую я выбрал, была настолько малоизвестной, что никто не смог мне подпевать. Громче всех смеялась, глядя на меня, Сьюзан.

Парикмахер спел «Билли Джин», пританцовывая в стиле Майкла Джексона, стилист развеселил всех, исполнив «Американскую женщину», Сьюзан удивила тем, как удачно принимала позы фигур с египетских фресок.

Но победителем оказался Танц. Он вовсе не использовал караоке, а взял акустическую гитару и спел несколько песен Джонни Кэша, которые прозвучали благодаря его немецкому акценту как чтение приговора на Нюрнбергском процессе.

– Бог, помоги проснуться во мне зверю, – пел он, когда я обменялся со Сьюзан многозначительным взглядом.

Я уже начал ощущать последствия опьянения и стал подумывать о том, как бы убраться к себе.

– День был очень тяжелый…

– Зато нескучный! – отозвался Танц, поднимая свой бокал.

Похоже, на меня спиртное подействовало быстрее, чем на всех собравшихся, бодро продолжавших напиваться.

– До встречи завтра, – улыбнулась мне Сьюзан и осталась с Бруно.

Но вскоре она постучалась в мою дверь. Как была, в шортах и майке, прыгнула в мою постель, и хотя я думал об этом мгновении весь день, я не был готов к такому повороту событий. Сьюзан уютно устроилась со мной рядом.

– Что это ты читаешь?

– Так, ничего особенного.

– Пол Ньюман?

– Нет, Джон О'Хара.

Сьюзан поцеловала меня, и я поцеловал ее в ответ. Мы стали целоваться уже всерьез. И наконец, я начал стаскивать с нее шорты.

– Пожалуйста, не делай этого, – пробормотала она.

– Я не понимаю…

– Я тоже. Мы что, не можем просто полежать рядом?

– Я, вероятно, ошибся. Думал, ты хочешь меня. Ты пригласила меня сюда только для того, чтобы пополнить круг участников конкурса караоке?

– О, Чарли… нет…

– Это всего лишь обычный постельный роман…

– Нет! Совсем не так. Не так, поверь.

Она обняла меня, прильнула к моей груди, она явно была взволнована.

– Чарли, я не понимаю, что со мной происходит. Но я знаю, ты для меня тот человек, которого я мечтала встретить всю жизнь.

И все-таки мне показалось, что ее слова – заготовка, продуманная заранее. Мечтала встретить? Что она имеет в виду? Сколько репетировала, чтобы произнести эту фразу? Или повторяет ее каждый раз, оказываясь в постели с мужчиной?

– Ты хочешь сказать, что не можешь трахнуться со мной только потому, что чувствуешь ко мне нечто более серьезное?

Она пошевелилась и проговорила совсем тихо:

– Да… правда… но не все так просто.

– А твои отношения с Бруно? С ним ты можешь спать, не мучаясь совестью… или ты спишь только с теми, кого ненавидишь? Я должен сделать вывод, что если ты отказываешь мне, значит…

– Я люблю тебя.

Сьюзан произнесла признание без всякого жеманства, и это поставило меня в тупик. Я повернулся на спину и уставился в потолок. Я не мог принять никакого решения. Мне хотелось сказать, что тоже люблю ее, влюбился давно, в тот день, когда впервые увидел в аэропорту… но что– то подсказывало – стоит открыть правду, и все будет кончено.

Я уклончиво ответил, мол, понимаю, что она имеет в виду, и если не передумала заняться со мной любовью, надо подождать немного, пока моя эрекция достигнет предела. Но я напрасно рассчитывал на что-то в ту ночь, поскольку обнаружил, что Сьюзан заснула в моих объятиях.

СТУДИЯ

Я проснулся от грохота автострады, сразу вспомнив, что такое непрестанный городской шум. От него нигде, казалось, нет избавления. Солнце поднялось над горизонтом, но мне все равно не хотелось выбираться из постели. Поднявшись, я подошел к окну и, распахнув его, выглянул на улицу.

Множество рекламных щитов, расположенных на расстоянии десяти шагов друг от друга, убегали вдаль. Половина из них были пусты.

Бруклин я ненавидел. Мне приходилось работать в офисе и возвращаться в свою мансарду. Так было изо дня в день. Буржуазное однообразие жизни начинало так сильно угнетать меня, что я уже не мог писать картины в своей маленькой студии.

Повсюду там валялись пустые холсты и начатые наброски. Как давно все это было? Я оставил студию тогда, казалось, без сожаления. Но теперь вдруг начал тосковать по ней. Глядя на пустые рекламные щиты, мне хотелось взяться за рисование. Я мог бы изобразить эту улицу, и часть реки, видимую из окна, и солнечный свет, заливающий стены моей комнаты. Для меня в них был бесконечный источник наслаждения и творческих импульсов. Некогда я мечтал о том, чтобы постичь смысл поп-арта, и вот сам теперь сделался его частью. Но величайший лозунг «Живи с удовольствием» так и не стал моим.

Я часто размышлял над этим принципом. Жить ради удовольствия. Что имел в виду его автор? А потребители? О чем думали редакторы изданий, пропагандирующих его? Истолковать его просто – он всего лишь означает легкий порнографический налет, призванный усилить привлекательность любого рекламируемого продукта. Его не нужно воспринимать умом – только чувствами. Чувственность превыше всего. А что я мог сказать о себе? Жил ли я с удовольствием? В моем возрасте это было вполне доступно. Но все складывалось иначе. Я имел несметные возможности получать удовольствие, и… все они оказывались неиспользованными. Я растрачивал их впустую.

Я смотрел прямо на пустой щит. Как провокационно, как заманчиво он выглядит! Намек на бесконечность возможностей. Да все, что угодно, могло появиться на нем. Вполне вероятно, вскоре там могла бы появиться Кара, снимающаяся в рекламе «Ревлон». Или Сьюзан в новой джинсовой коллекции. А возможно, и Зули с рекламой парфюма. Или Боб Небраска с пачкой «Мальборо».

Но странно, что все это меня не привлекало. Мне хотелось заполнить пустое пространство настоящими красками, способными запечатлеть мгновенное настроение. Я словно оплакивал все, что мною не сделано в моей маленькой студии… В ней не осталось ни пастелей, ни законченных рисунков углем, ничего, кроме разбитых воспоминаний… Мне казалось, что с тех пор, как я покинул ее, прошла вечность…

Этот пустой щит внушал страх. Мне было противно думать о том, что появится на нем в ближайшее время. Душа требовала иного – настоящего искусства, возможности рисовать, заниматься живописью, запечатлевать красоту такой, какой ее воспринимали мои глаза и мое сердце… Что-то сломалось у меня внутри, словно фэшн-бизнес проехался тяжелым катком по хрупкому стеклянному лесу моего воображения. И не осталось ничего, кроме осколков.

Моя студия находилась по соседству с Думбо, что чуть ниже Манхэттен-бридж. Я делил студию с моим старым приятелем Стивеном. Стивен это место называл «Тролль-холл», поскольку оно находилось под аркой моста и напоминало горную пещеру. Мы арендовали помещение, чтобы полностью посвятить себя живописи. Стивен тоже художник, и в нашем классе его больше всего ценили за умение организовать театр одного актера. Я же обычно заслуживал похвалы за наблюдательность. Я смог усилить эту способность к тому времени, когда вернулся в свою студию спустя несколько месяцев, проведенных среди моделей и дизайнеров, в суматохе показов и фотосессий.

Железная дорога тянулась под мостом по направлению к Манхэттену. Мне вспомнились поезда, что я видел еще ребенком, с вагонами, расписанными яркими граффити и именами типа Блэйд и Крэш. Эти рисунки на стенах и заборах – самая ранняя проявляющаяся потребность человека в живописи. Именно они, а не Пикассо, и не Поллок, и не Уорхол.

Где-то в темной глубине по рельсам сквозь тоннель души каждого художника мчится такой разрисованный поезд. Он не вписывается ни в одну историю искусств, его игнорируют элитные салоны и суровые критики, но он никуда не исчезает, вечно остается перед глазами… потому что индивидуальные имена на нем становятся частью ландшафта, а в нашу эпоху это недопустимо – ландшафт предназначен только для корпоративной рекламы, узурпировавшей право на самовыражение.

Теперь поезда тоже стали частью рекламного пространства, но цвета были слишком банальны и скучны. И это узаконенное граффити выглядело как подлинный вандализм, еще одна дополнительная веха в создании усредненного и бессмысленного вида эстетики потребления. С тех пор как это случилось, имена художников перестали быть частью окружающего мира, они превратились в коллективные логотипы.

Я попытался найти ключ от двери моей студии, но она оказалась незапертой. Я толкнул ее и вошел внутрь, окликнув Стивена. Никто не ответил. Я прошел по темному помещению. Незаконченные полотна стояли вдоль стены, некоторые были закреплены на мольбертах, какие-то поставлены на пол. Я рассматривал их, пытаясь найти отклик в моем сердце. Но ничего не происходило, они были так же пусты, как незанятые рекламные щиты на улицах. Я не способен воскресить в памяти ни идеи, ни чувства, некогда подвигнувшие меня начать эти работы… Слишком многое изменилось с тех пор.

Студия была погружена во мрак. Стивен всегда пытался изобрести освещение как можно менее естественное. Он любил, чтобы помещение было освещено рекламными огнями и электрическим огнем небоскребов, проникающими сквозь окна, я же предпочитал свежий и легкий свет утренних и закатных солнечных лучей. Я рассчитывал увидеть Стивена в одном из углов студии, озаренном вспышкой прожектора или яркой лампы, но его не было. Куда бы я ни обратил взгляд, всюду мне виделась только пустота.

Тот, кого я принял за Стивена, оказался мною, точнее, моим отражением в большом зеркале. А его автопортреты стояли вокруг, незаконченные и забытые, как мои картины. Это было необычное мистическое ощущение, словно я столкнулся со своим «я» из прошлого, с кем– то, вышедшим в темноте из зазеркалья.

В следующей комнате находилась спальня Стивена и моя тоже. Две абсолютно одинаковые кровати стояли по обе стены – справа и слева. Я проспал на своей целый год, периодически не желая подниматься по утрам из-за остывавшего за ночь помещения или из-за тоскливого шума дождя за окном. Теперь матрасы валялись на полу, и сверху на них было навалено постельное белье – Стивен не особенно стремился поддерживать порядок. Посреди комнаты стояли холодильник, микроволновка, обогреватель и музыкальный центр. По телевизору показывали какой-то сериал, но звук был выключен. На столе красовалась пустая бутылка из-под пива и пепельница, доверху набитая окурками. Но где же хозяин?

– Стив! – крикнул я еще раз.

Повернувшись, посмотрел на большое круглое окно, у которого он любил сидеть в хорошую погоду и смотреть вниз на шумный город. Все было мертво и безмолвно.

Я зашел в ванную, и там обнаружил нарисованный красками на стене и пеной для бритья на зеркале автопортрет Стивена. Я рассмеялся, и стены студии отозвались в ответ громким эхом.

Странно признаваться, но я чувствовал себя хорошо в своих потертых джинсах и старой футболке. В то время я просто работал в свое удовольствие, и если мне нравилась картина, вешал ее на стену, а если нет – выбрасывал.

Рисуя снова и снова какой-нибудь букет цветов на столе, я получал истинное наслаждение, ведь каждый раз грани живописи открывались мне по-новому. Цвета были то нежными и блеклыми, то яркими и насыщенными, колорит тоже менялся в зависимости от настроения и восприятия, и все это действительно схватывало и запечатлевало некий поток жизни, отличный от застывших выхолощенных и мертвых изображений на рекламных щитах.

Мне опять вспомнился слоган «Живи с удовольствием», такой простой и в то же время недосягаемый принцип. Я сел в кресло и, запрокинув голову, закрыл глаза, представляя яркие цветные пятна и улицу за окном и думая, как бы я перенес все это на холст. Видимо, я заснул, потому меня разбудил стук двери.

Но Стивен так и не появился. Дверь стукнула из– за сквозняка. Ветер ворвался в окно и перевернул лист бумаги, лежащий на столе, – я не заметил его, когда вошел в комнату.

«Чарли, позвони мне перед тем, как соберешься в гости. Я с удовольствием дождусь тебя. Но поскольку я работаю, лучше договориться на то время, когда я смогу вернуться».

Оказывается, Стивен должен был идти в тот день на работу и оставил открытой студию, полную холстов, зная, что я могу нагрянуть. Я вздохнул и понял, что пора возвращаться. Приехало такси, и я попросил отвезти меня в офис на Манхэттен. Там я переоделся в более подходящий дорогой костюм, но ощущение, что моя карьера художника окончена, еще долго не покидало меня.