Текст книги "Меченосец"

Автор книги: Глен Чарльз Кук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

7
Гудермут

Готфрида разбудило осторожное касание: чья-то ладонь прикрыла рот.

– Началось! – прошептал Рогала.

Уже стемнело. Столько проспал – наверное, устал и вправду здорово, и призрак не тревожил. Как только гном сумел почуять опасность заранее?

Оба выползли из растерзанного шатра и спрятались в груде дров неподалеку. В лагере было тихо, костры чуть тлели. Кричали ночные птицы, перекликались сверчки; быстрые облака то и дело закрывали луну.

Ожидая, Готфрид размышлял о себе – оценивал, судил. Он изменился: стал увереннее, сильнее и решительнее, поверил в то, что есть способ обуздать судьбу и управлять ею. С Неродой следует разобраться – за ним ого какой должок. Юноша вспомнил Анье – нельзя оставлять девушку. И все же как она могла скрыть свои магические способности от него, самого близкого человека?

Может, он вовсе и не знал сестру? Думал, что знает, обманывал себя. С другой стороны, она точно не смогла бы прятать силу – очень уж жадная и взбалмошная. А если не Анье, то кто же эта ведьма из Касалифа?

Перед внутренним взором всплыло детство, веселые безоглядные годы игр, наивных радостей и сильнейших мук совести из-за сестры. Ему постоянно приходилось решать: рассказывать ли про ее выходки. Однажды десятник донес отцу на Анье. Уже забылось, что именно произошло, как девочка напроказила, но вскоре стражник онемел. Никто не понял почему. А в другой раз…

– Идут! – шепнул Рогала.

Вынырнув из недр памяти, Готфрид глянул за поленницу: люди с оголенными мечами крались к шатру. Ладонь легла на рукоять Добендье.

– Не стоит. – Гном предостерегающе тронул юношу. – Выждем. Они глянут, что никого нет, и к хозяину побегут.

Не найдя добычи, убийцы отошли – организованно, тихо. Войско собиралось выходить на рассвете, лагерь зашевелился, и выследить наемников оказалось непросто. От шатра к шатру, от человека к человеку – один входит, другой выходит, чтоб донести дальше известие о неудаче, или просто спешит по делам?

– А они не дураки, – пробормотал Рогала. – Умеют с толку сбить.

Вдвоем все же управились и кое-что выяснили: след оборвался у жилища Гердеса Мулене.

– Мы с ним еще посчитаемся, – пообещал гном угрюмо. – Только выждем немного. А пока нам с войском двигаться надо.

– Я думал, здесь мы их и оставим.

– Ввязываться в драку не будем, но со стороны посмотрим.

Младшие офицеры заголосили раннюю побудку, и лагерь закопошился растревоженным муравейником.

Гудермут изменился. Дым наконец развеялся, суматошно воспевали что-то птицы. Немногие замеченные вентимильцы бежали к Катишу: миньяк собирал силы у стен.

– Прознал Алер, что объединенное войско двинулось, – подытожил Рогала.

Меченосец и его спутник шли с армией одним курсом, но в нескольких часах езды, уклоняясь от патрулей обеих сторон. Они подскакали только к группке беженцев и из расспросов выяснили, что миньяк поклялся захватить Катиш и разгромить союз за один день. Готфрид поделился с бедняками провиантом.

– Боком ему выйдет такая самоуверенность, – заметил гном, распрощавшись с гудермутцами. – Хвастаешься, так будь добр исполнить. Не выйдет разок-другой, и твое же офицерье тебя скинет.

– Миньяк силен и уверен в себе.

– Само собой, уверен. Но мудрец сперва делает, потом хвалится, чтоб идиотом себя не выставить. Почему Катиш до сих пор не взят? Был бы взят, глядишь, союз бы перепугался и остался сиднем сидеть.

Готфрид решился вернуться к спору об Анье, затеянному, когда он поделился своими подозрениями.

– Тайс, я хочу остановить сестру. Пусть это и будет невольной помощью коалиции, я должен.

Готфрид все время заговаривал то про Анье, то про выгоды, сулимые стезей Меченосца. Рогала отвечал парой слов или вовсе отмалчивался. Теперь он снова впал в угрюмое раздражение и пробурчал:

– Да поступай, как знаешь. Слушать ничего не хочешь, так и мне твоя болтовня надоела.

Готфрид улыбнулся: гномье ворчание так походило на родительское! Мать напомнил. Светлое воспоминание тут же обернулось горечью: мама была по-настоящему близким человеком.

Миньяк заплатит за все!

И союзные патрули, и отряды вентимильцев стали попадаться чаще. Иногда путники проезжали места стычек, а однажды наткнулись на поле небольшой, но яростной битвы, проигранной мальмбергской пехотой.

– Тоала работа, – заметил Готфрид, глядя на вереницу трупов, отмечавшую путь мертвого вождя. – Обычный меч не прорубит такую просеку.

Призрак, угнездившийся на краю рассудка, оживился, учуяв собрата.

Рогала пожал плечами.

– Что интересно, до сих пор ни следа колдовства.

– Может, пока оно и не требовалось? – предположил юноша. – Кажется, здесь мы уже были.

– Да. За тем хребтом лежит равнина. Думаю, там войска и схлестнутся. Лоб в лоб, бескомпромиссно и мощно. В море крови победа достанется упрямейшему. Не будет ни стратегии, ни маневра: во всем совете единственный полководец – граф Кунео, да и тому главенство дали только на словах. Небось связали его по рукам и ногам. Интриганы, тьфу! – Гном фыркнул и возмущенно тряхнул головой. – Если война слишком важное дело, чтоб доверять ее генералам, так неужто управление государствами можно доверить политикам? Ну а пока здесь ни тех ни других, я хочу за тот хребет заглянуть. До Катиша всего с десяток миль.

– Не так уж тут земли разорены.

– Думаю, с холма насмотришься на разруху.

– Рогала, скажи, тут многое изменилось? Я имею в виду, со времен империи?

Гном нахмурился, пожал плечами.

– Отчасти. Запустили все, я б сказал. В лучшие дни, когда правили Близнецы, внутренние провинции были словно парки – ухоженные, ровненькие. Тогда никого не заботили ни войны, ни политика, ни воровство из казны. Жизнь текла гладко, пока не объявился Грелльнер. После того достаточно было глянуть, и становилось ясно, к чему дело идет. Земля начала дичать – так человек себя забывает и коснеет, если не занимается собой.

Удивительно – гном разговорился! И как же его подстрекнуть, чтоб не останавливался? Глядишь, и выболтает что-нибудь важное. С другой стороны, как-то подозрительно: он же обычно и не вздохнет без задней мысли.

Вскарабкались на указанный Рогалой холм, пробравшись сквозь разбросанные тела и пирующее воронье.

– Вот тебе образ всякой войны в подлунном мире, – пробурчал гном. – На этом пригорке сидели вентимильцы, бильгорцы посчитали нужным высоту взять. И взяли. А потративши столько жизней, отправились восвояси.

Тайс порицает кровопролитие? Явно не в себе он сегодня. Ему других жестокостью попрекать, что вороне – галку за черное перо. Чем больше гнома узнаешь, тем он загадочнее. Иногда глянешь ему в глаза, и кажется, будто три, а то и четыре вовсе разных души внутри уживаются. А если одна, то настолько сложная, что смертному понять немыслимо.

У Готфрида аж дыхание перехватило, когда он осмотрелся: к западу разноцветными павлиньими перьями тянулись колонны союзников. Они перекрывали всю равнину, забирались на окрестные холмы. На востоке вентимильская орда казалась огромным черным ледником, неумолимо наползающим на Катиш.

– Сколько же их!

– Я больше видывал, – заметил Рогала отстранение. – Объединенная армия выглядит многочисленнее, зато у вентимильцев один командир.

Между войсками сновали конные патрули.

– Почему никто не начинает битву?

– Уже начали. Пока осторожничают, набираются сил, присматриваются, блефуют. Сеча завтра будет.

Разъезды обеих сторон хитрили, действовали друг другу на нервы, пытались отбить, окружить. Кроме этой возни, ничего существенного не происходило.

– Не лучшее место они выбрали, – оценил диспозицию гном. – Просто шли, пока не повезло упереться в противника, и никому в голову не пришло отойти, поискать лучшего поля. Думаю, колдовство тут решит дело, и преимущество, судя по всему, за миньяком.

Не удивительно ли, Тайс рассуждает так спокойно, будто сражение произошло в седой древности, а кости его участников давно истлели. Ему нет дела до того, что завтра тут прольется кровь, что тысячи умрут – не на словах, на деле.

– Мы должны вмешаться! – воскликнул Готфрид.

– Они от нас отказались, не забыл? Да и ты о сестре радел. Если так, нам надо поспешить. Может, ночь напролет придется идти, чтоб миньяка опередить и к Катишу приблизиться.

– Значит, время на всякую чепуху ты тратить не намерен?

– Какую чепуху?

– На еду, сон и прочее в этом роде.

– Ты погляди! Мы остроумными сделались! – Рогала ухмыльнулся, но тут же помрачнел и, пробормотав что-то про долг, который нужно поскорее выплатить, добавил: – В смутные времена никто не спит спокойно, с чистой совестью или без.

Достигнув на рассвете Катиша, путники устроились на холме близ города. Судя по стенам и окрестностям, испятнанным, израненным огнем и магией, штурм был нешуточный.

– Выстояли, – объявил Рогала. – Хотя, похоже, из последних сил.

Поодаль рядами стояли бесчисленные помосты с телами убитых, поднятые, согласно вентимильскому обычаю, над землей. Под каждым грудились трупы гудермутцев, чтоб обеспечить воина рабами на другом берегу смерти. Командирам побольше, солдатам поменьше. Готфрид отвернулся. Вид некрополя отбил всякую охоту драться.

– Жуткий обычай, – согласился оруженосец. – Но этот мир на своем долгом веку видывал и пострашнее. Напомни мне с подветренной стороны не подъезжать.

Юноша не слышал: все его мысли были заняты Анье. Если сестра и в самом деле ведьма-изменница, придется сражаться. Но где она? Среди вентимильцев, окруживших город, не заметно ничего необычного.

– Думаешь, Анье с миньяком?

– Нет. Вон она. – Гном указал на крепость.

Готфрид наконец разглядел среди леса осадных машин помост размером с висельный эшафот. Сооружение высилось напротив главных ворот Катиша на таком расстоянии, чтоб ни стрелы, ни камни с башни не долетали.

Рогала порассуждал немного о неразумности размещения убитых там, где враг их может сосчитать, и вдруг потребовал:

– Что задумал? Отвечай!

Юноша опешил. Коротышка редко задавал вопросы.

– Я могу рассчитывать на тебя? – нерешительно осведомился Готфрид.

– Да. У меня выбора нет. Это моя работа, судьба и проклятие. Только постарайся побыстрее управиться, чтоб успеть к началу главной битвы.

Тайс так спокоен, почти равнодушен. Что же делать? И как? Решить-то просто, а вот исполнить… Дома, в Касалифе, Анье всегда оставалась при своем. Коль уж вознамерилась сделать что-то, переубедить невозможно.

– Чего мне следует ожидать?

– Пока не начнешь действовать, не узнаешь. И поторопись, пока нас не заметили. – Гном указал на помост.

Вокруг площадки засуетились, завыли трубы, и у вентимильского лагеря показался портшез. Как раз в стиле Анье – почести, роскошь. Если ведьма она, то уж и того и другого потребует вволю.

– Я пошел! – объявил Готфрид.

Сердце колотится, руки трясутся. Пот со лба градом. Из боязни, что Рогала заметит и высмеет его слабость, юноша пришпорил коня. Мысли – будто стадо блох. Одного хочется – бежать подальше. Чтобы успокоиться, он схватился за эфес.

Трубы умолкли, над миром повисла тишь. Тысячи лиц повернулись в одну сторону. Портшез остановился, из него кто-то выглянул. Кто именно, на таком расстоянии не различить, но лицо бледное. Анье, самовлюбленная дурочка, всегда пряталась от солнца.

Вдруг безмолвие разорвали тысячи звуков. В Катише запели горны, загремели барабаны – дерзко, призывно. Ворота отворились и выпустили рыцаря в броне ослепительной синевы, верхом на огромном коне – самом могучем из всех, виденных Готфридом. Казалось, на острие его копья пляшет пламя. Вентимильцы же не обратили внимания на храбреца.

– Это Хонса Эльдрахер? – ворвался в мысли вопль настигшего Рогалы.

– Наверное. – Звук собственного голоса оглушил Готфрида.

– За луной следи! – проорал оруженосец. – Она ж лунная ведьма!

Группа вентимильцев двинулась наперерез. Готфрид глянул на запад – до захода ночного светила оставалось с полчаса. Комета серебряным мечом рассекла небо.

– Глянь, похоже, наша компания им не нравится, – рассмеялся Рогала.

Юноша удивился возбуждению гнома и вдруг понял, что, сам того не заметив, обнажил Добендье. Он содрогнулся в отвращении. Теперь ясно, чему обрадовался коротышка: крови для своей госпожи. Меч заставил вынуть себя – помимо его воли.

Готфрид разозлился, но тут же взял себя в руки: сейчас желание Зухры совпадает с его собственным. Да и что теперь поделаешь? Не насытившись, клинок в ножны не вернется.

И снова он будто вырос, а мир вокруг умалился. Жалкие смертные копошатся у ног, смеют мешать. Меченосец спешился, шагнул вперед, и по вентимильскому лагерю пронесся шепот ужаса.

Воин расхохотался, завертел Добендье над головой, приближаясь к ведьме.

Тишина легла на землю, пятьдесят тысяч глоток замерли на полувдохе, У самого горизонта месяц запылал ярче солнца, и вокруг ведьмы заплясали серебряные нити. Она воздела руки, причудливо повела пальцами. Ее текучий вязкий голос заполнил пространство, полетел отовсюду – колдунья пела, призывая силу. Волоски сплетались в плотную сеть, пока женщина не превратилась в голосящую паучиху среди искрящихся тенет. А над нею в зыбком тумане рисовался исполинский лик.

Из памятей, украденных клинком, Готфрид узнал: паучиха – верное слово, точный образ. Лишь наделенный великой силой избегнет гибели, коснувшись ее серебристой западни. Лунные путы вытягивают душу, подобно Добендье.

Нить метнулась к юноше, ткнулась слепой змеей, хлестнула. Великий меч взвился, и отсеченный ошметок, опалив землю, потемнел, рассеялся дымкой.

Еще десяток сверкающих отростков, и Добендье засвистел, замелькал. Готфрид шаг за шагом приближался к помосту, оставляя позади красно-черный выжженный след. Сквозь сгустившуюся сеть уже не различить было женской фигуры, а зачарованное лезвие секло все стремительнее – быстрее, чем противница успевала плести.

Временами нить прорывалась, обдавая цепенящим холодом. Меч защищал и питал юношу энергией, но каждое касание отнимало силы. Вот он какой – ледяной поцелуй Добендье. Заболела нога, снова опустилось тронутое параличом веко.

Но неожиданно боль протрезвила, освободила разум, пока тело оставалось в плену клинка. Готфрид вдруг понял, как вернуть свое «я», избавиться от власти Добендье. Но не сейчас: мешать тому в бою – самоубийство. Пока их желания совпадают.

Нужно спасти Анье от безумия. Сомнений нет: среди паутины она. Во всем этом чародействе – ее стиль, ее рука, ее душа.

Ведьма уяснила, что сражается с серьезным противником. Паутина стянулась, соткалась коконом вокруг нее, снаружи остались лишь атакующие волоски, и они все множились. Интересно, понимает ли она, с кем бьется? А для чего колдовство? Для Катиша? Можно представить: серебряная сеть зависает над городом, нити крадутся в дома, в казармы. Братья Синего ордена и Хонса Эльдрахер защитят себя, но обычные люди, лишенные магической силы, погибнут. Ведьма только прибавит в мощи, а вентимильцы невозбранно войдут в крепость, добивая сталью тех, кто как-то выжил в схватке с лунным чародейством.

Добендье слабел – почти незаметно, постепенно. Хотя и напился вволю после пробуждения, но более сдерживать мерцающий вихрь не мог. Готфрид чувствовал: клинок испугался, растерял уверенность.

Но и сила ведьмы иссякала. Сплетения замедлились, их становилось меньше. Теперь колдунья лишь поддерживала кокон, а Меченосец был уже в двадцати футах. Он заметил, что ослепительная луна опускается за почернелые холмы.

Противница это знала и теперь лишь оборонялась.

Клинок победно запел и пополнил силы, выпив жизни пяти застывших от страха вентимильцев. Лезвие отчаянно взвилось и, отбивая внезапную атаку, встретило серебристый сноп лучей.

Добендье впитывал свет, сменив ликование на жуткий стон. Тысячи солдат повалились наземь, схватившись за уши.

Луна опускалась все ниже. Правая рука Готфрида отяжелела. Чувство необоримости, превосходства над смертными истончалось, блекло. Огнем пылала увечная нога. Клинок вытягивал из Меченосца последние силы.

Юноша краем глаза заметил, что Рогала кинулся к нему. Наверное, чтоб завладеть оружием, если он погибнет, и передать кому-нибудь другому.

Верхний уголок месяца скрылся за холмами, и энергия ведьмы иссякла. Светящийся сноп потускнел. Готфрид, стиснув зубы, заковылял вперед. Нога болела сильней, чем во время хвори. Рука с мечом опустилась, увлекая вниз слабо мерцающие нити; окровавленное острие Добендье зачертило по выжженной земле.

Воин подошел к основанию платформы и поднял глаза. Это Анье, несомненно. И она узнала брата. Но в ответном взгляде отразилось скорее не удивление, а страх.

Поражение отпечаталось на ее лице – истощило его, украло красоту. Золотистые когда-то волосы струились теперь лунным серебром. Она выглядела старше матери в день гибели Касалифа, а тогда сафайрина очень постарела.

Готфрид не радовался победе, он ощущал лишь усталость, разочарование и глубокую горечь. Ведь до последнего надеялся, что сражается не с сестрой, что не ей придется смотреть в глаза.

Они общались едва уловимыми жестами. Юноша глянул вопросительно – Анье в ответ чуть пожала плечами. Само собой, сестра тоже не понимала, за что ей все это. Она – избранная, как и ее более удачливый братец. Девушка нахмурилась: что теперь? Он кивнул: спускайся.

Потихоньку сила, почерпнутая из последних глубинных запасов, возвращалась и к Готфриду, и к мечу. Усталость отступила, нога перестала болеть. Ожило веко.

– Нам лучше бы ехать, – заметил подоспевший верхом Рогала.

Гном указал кинжалом на солдат вокруг – те уже засуетились.

Вентимильцы начали приходить в себя. А Хонса Эльдрахер, затеявший вылазку, похоже, побеждал. Близ города разгорался бой на заклятиях.

– Ты прав, – согласился Готфрид. – Где мой конь? И добудь-ка еще одного для моей сестры, возьмем ее с собой. Пусть лучше служит союзу, чем миньяку.

Тайс пожал плечами, и вдруг юноше показалось, что на губах оруженосца мелькнула гнусненькая ухмылка.

Анье ступила наземь, застыла в нерешительности.

И тут Добендье ударил – внезапно, застигнув Готфрида врасплох. Клинок метнулся и глубоко впился в тело девушки.

Крики брата и сестры слились в один вопль, который, казалось, продолжался вечно. Меч все пил, пил и пил и не мог остановиться. Боль и гнев Анье стали частью Готфрида, перетекли в его душу. Ее ненависть слилась с его яростью, сделалась почти сверхъестественной, почти сравнялась с мощью меча. Даже сам Добендье признал родившуюся в юноше силу – тот ощутил одобрение клинка.

Тело Анье умерло, испустив тихий вздох, и Готфрид взревел, раздираемый ужасом и ликованием. Он ненавидел себя.

В следующее мгновение юноша пересилил клинок и, развернувшись, бросился на Рогалу.

Гном соскочил с лошади проворнее кошки, и Добендье рассек лишь воздух над седлом. Тайс глянул на Меченосца, страшно выпучив глаза, оскалившись, и тут же с нечеловеческой ловкостью увернулся от копыт.

Готфрид зарубил коня и бросился за коротышкой. Вставший на пути вентимилец полетел наземь. За ним еще один, затем еще: осаждающие удирали от Хонсы Эльдрахера. Обезумев от ярости, юноша резал и кромсал в отмщение за потерю.

Он пытался догнать гнома, но тот оказался слишком проворным и вскоре скрылся из виду.

8
Вентимилья

Хонса Эльдрахер разгромил вражеское войско подчистую, едва ли спасся хоть один вентимилец. Слух об успехе разнесся по западным королевствам, вселяя надежду. Однако мудрецам известие о пробуждении Великого меча радости не принесло. Добендье всегда предрекал скверные времена.

Но радость победы при Катише омрачилась исходом битвы у границ Бильгора. Там Невенка Нерода и тоалы склонили чашу весов в свою сторону. Чародейство миньяка и его генерал-магов уткнулось в колдовство Братства, и исход схватки решили мечи, копья и упорство воинов. Сражение превратилось в нелепую мясорубку, соревнование на выносливость. Йедон Хильдрет, граф Кунео, мог бы переломить ход боя, но правители союза отказались подчиниться единственному настоящему полководцу во всей армии.

Невенка и мертвые вожди ударили в стыки между соединениями королевств. К закату монаршей спеси изрядно убыло, даже твердолобые поняли, что к утру союз будет разгромлен. Вот тогда политики и побежали к Хильдрету за спасением. Тот поступил, как при Авеневоли. Он разбил лагерь, развел костры, а после заставил усталое войско отступить в Бильгор и засесть на торуньском тракте – там, где лесистые северные склоны Беклаваца упирались в зловонные непроходимые Копровицкие топи. Дорогу стерегли, угнездившись на базальтовых утесах, древние обветренные замки. Крутые горы Беклаваца густо поросли кустарником. Силы куда меньшие, чем недобитое войско графа Кунео, держали эти теснины против орд куда многочисленнее вентимильских.

Алер действовал нерешительно. Он пошел за отступающими, но не решился оставить Эльдрахера без присмотра. Хвастовство оказалось напрасным, а вместе с крушением надежд пошатнулась и уверенность.

Миньяк проиграл и там, и здесь. Быстрый, решительный удар позволил бы прорваться к Торуни и покончить с единством коалиции. Вместо этого он стал лагерем у подножия хребта и, пытаясь выманить Хильдрета из укрытия, послал за подкреплением. Западные короли тоже снарядили гонцов.

Готфрид же ушел далеко от полей сражений. Он бродил в одиночестве и злобе, проклиная себя за неумение совладать с мечом. Скитался, избегая и союзников, и вентимильцев. Юноша украл лошадь и стал окольными путями пробираться на запад. Сперва он вез тело Анье с собой в фамильную усыпальницу, но вскоре труп начал разлагаться. Готфрид похоронил сестру близ Хербига и поплелся дальше, сам не представляя, куда направляется и зачем. Да и неважно было. Главное, двигаться – подальше от отчаяния, от места, где предал и пролил родную кровь. От боли не убежишь, но ее можно приглушить, оцепенить усталостью.

Готфрид не заметил, как пересек границу Гревнинга. Под властью Вентимильи все земли стали одинаковыми, хотя дальше к востоку местность казалась ухоженнее, здоровее.

Теперь юноша все чаще и дольше размышлял о Туреке Аранте, лучше его понимал. Тот тоже погубил близкого человека: в самом начале пути Меченосца он заколол мать.

Если б лучше знать историю Добендье! Все, что теперь о нем известно, пришло от имперских школяров, скрупулезно отобравших нужное и спрятавших неприглядное, прикрывших древнюю кровавую быль романтическим флером.

Может, убийство родни – посвящение, ритуал, призванный оторвать Меченосца от земных привязанностей? Знал ли Рогала заранее, что произойдет? Подозрение едкой отравой вцепилось в рассудок, принялось его грызть. Нельзя верить ни гному, ни Зухре, ни, прежде всего, самому себе.

В конце концов решимость оформилась и окрепла. Гнев сосредоточился, обозначилась цель. Нужно избавить мир от зла, подобного Добендье. И Нероде. И тоалам.

Громадный воздушный замок, сверхзадача. Вдруг подумалось, что дорога-то к ней выстлана непролазными терниями, и ведь уже ступил на нее, убив Анье. Чужие души бормотали, мямлили, подсказывали: а вдруг Турек рассуждал сходным образом? Он же всегда выступал на стороне слабых.

Каждая мысль, каждое решение подталкивали к одному вопросу: так ли поступал Арант? Может, все предопределено, расставлено и предписано таинственной Зухрой?

И откуда начинать движение к избранной цели? Сильнейшие мира сего собрались на западе, так пусть спокойно уничтожают друг друга. Следует выждать, а после приняться за триумфатора. Сомнений нет, в конце концов победит миньяк. Раскопки принесли ему непомерное преимущество в чародействе и силе. Бой с Алером неизбежен, но нужно улучить момент его слабости.

Мрачная тень, некогда населявшая тело вождя, оставалась рядом. Готфрид чувствовал ее, внимательную и терпеливую, где-то за левым плечом. Больше она не пыталась завладеть его душой. Уцепилась за край рассудка, перепуганная и отчаявшаяся, неспособная занять чью-либо плоть без помощи своего господина. Готфрида страшила ее покорность. Бессмертное способно ждать вечно. Но когда призрак вдруг оживлялся, юноша чувствовал: тот тоже караулит его в надежде на слабость. Когда-нибудь Готфрид забудется, потеряет бдительность. И все же чем именно дух тоала испуган? Он притих после боя с Анье. Неужели впечатлился мощью Меченосца?

Проходили дни и недели. Путник уже забрался в земли, освоенные вентимильскими крестьянами – народом упорным и суровым, куда настойчивее и честолюбивее гудермутского люда.

Крепло подозрение, что от Рогалы отделаться так и не удалось. Не раз Готфрид различал вдалеке едва заметный силуэт всадника. Он устроил засаду, но напрасно. И неудивительно: гном всегда чуял беду заранее.

Юноша решил просто не обращать на него внимания. Должно быть, Тайсу, неразрывно связанному с мечом, приходится помимо воли идти следом. Присутствие оруженосца подтолкнуло наконец к осмысленным действиям, и Готфрид развернулся на восток, будто стрелка компаса. Из Гревнинга он отправился в Родегаст, затем в Сильяву и Горзух, мелкие королевства наподобие Гудермута. По пути лишь изредка встречались вентимильские колонисты. В Горзухе освоение территории уже шло полным ходом, на месте разрушенных городов вовсю росли новые.

Путь преградили горы Ниргенау. За их снежными пиками и суровыми перевалами лежала Вентимилья.

Перебраться оказалось непросто. По всем пригодным дорогам непрерывной чередой тянулись пополнения – толпы радостных юнцов, жадных до славы и добычи. Многие были моложе Готфрида, они напомнили ему братьев, а заодно и прежнего нелепого паренька, мечтавшего о войнах и подвигах.

Боль стиснула сердце. Все, детство кончилось. Теперь впереди – одиночество. Никого и ничего, только кровь последней из собственного рода на руках.

Долгими неделями скитаний Меченосец не только раскаивался да угрызался, но и учился вызывать, читать, усваивать памяти жизней, выпитых Добендье. Так он разведал об окольных путях, редко навещаемых миньяковой солдатней. Позаброшенным тропам пробрался к Камеро Мараско, скалистому пику, отмечавшему крайнюю восточную точку древнего Андерле и крайнюю западную – нынешней Вентимильи. С исхлестанных ветрами снежных склонов можно было увидеть старинную многоярусную твердыню Ковинго о трех башнях розового камня, запиравшую перевал Карато. Там Турек Арант убил слепого Кашона, когда Война Братьев лишь разгоралась. У крепости древнее свирепое колдовство выщербило перевальный гранит. И тысяч лет оказалось мало, чтобы изгнать из этих мест жуткую память о роке, обрушившемся на калеку.

Предшественники Алера отстроили замок, не уступавший Ковинго в древности. Готфрид коснулся меча и понял: клинок помнит. Тогда кровь лилась рекой, Добендье напился вволю.

Зарубив Кашона, Арант на год ушел на восток. Грелльнер тем временем раздул вражду, науськивая, сводя на нет все попытки примирения Близнецов. Турек вернулся на Карато другим человеком. Чем он занимался все это время, осталось тайной, но он больше не был молодым героем. Он стал Меченосцем, одиноким убийцей без дома и друзей – не человеком, но стихийной силой.

С неумолимой яростью он преследовал и умерщвлял колдунов и одной, и другой стороны, едва ли прикидываясь чьим-то союзником. Легенда о Туреке родилась после его возвращения на Запад меньше чем за год. С высоты столетий она кажется историей многих лет, ибо невозможно успеть столь многое за столь короткий срок.

Арант не дожил до двадцати, и его гибель приписали гному.

Готфрид посмотрел на розовый гранит башен и вздрогнул, но не от холода. Снова судьба ведет его по следам Турека, выжженным, врубленным в мир. И куда – не к подобной ли участи?

За левым плечом послышался тихий смешок. Готфрид мгновенно развернулся, схватившись за эфес – ничего. Должно быть, тоалов дух. Он совсем забыл про назойливого мертвеца. А ведь тот мог и воспользоваться его растерянностью, влезть внутрь, захватить. Юношу передернуло, и невидимый спутник снова хохотнул.

Меченосец сплюнул в сердцах, потер замерзшие ладони. Ощущал ли Арант себя так же? Чувствовал ли, как давит мир, как остается лишь прямая дорога между стенами реальности, сходящимися не в перспективе, а по-настоящему? Есть ли выбор? Рогала, Алер, Нерода с тоалами, томительное выживание изо дня в день – вот и все, о чем остается думать и тревожиться. Впереди – тупик, и из него не выбраться. Злись не злись, деваться некуда. Может, оттого Турек и стал столь замкнутым и диким, а история, будто в насмешку, превратила его неистовую ярость в героизм?

Пока Готфрид не достиг и не свершил ничего, если не считать подвигом убийство сестры. Но наверняка силы, играющие им, припасли что-нибудь грандиозное.

За плечом снова хихикнул тоал.

Пробраться по Вентимилье незамеченным было непросто: она оказалась плотно заселенной, возделанной, изобилующей селами и усадьбами страной. Ни клочка свободной земли, все расчерчено, поделено и обжито. Прятаться негде. Дворянство и маги, из которых миньяк набирал офицеров, обитали в низких угрюмых замках, окруженных крестьянскими хибарами, будто наседка – цыплятами. Крепости стояли близко, в виду друг друга. Владения разделялись дорогами, проложенными по насыпям.

Вентимилья была государством, слепленным из долгой череды военных успехов и одержимости порядком. Все вокруг, как на раскрашенной картинке, аккуратненькое, чистенькое. Даже участки леса словно парки: по ровному квадратику в каждом владении. Все на своих местах: и дома, и деревья, и люди.

Как странно, в Гудермуте учили детей, что миньяк – коварный разрушитель, грабитель, провозвестник хаоса. Толика правды в этом есть, однако разруху юноша видел лишь за границами вражеской страны.

Со временем Готфрид приспособился укрываться; лошадь оставил почти сразу, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он шел по ночам, днями спал в рощах или под мостами. Преодолев с сотню миль, юноша заключил: вот уж воистину, что добром покажется, а что злом, от угла зрения зависит. Территория противника оказалась мирным, счастливым, процветающим краем, а вовсе не адом земным, как учили в Гудермуте.

Но украденные Добендье души напомнили: и сейчас, неспособный обозреть полную картину, он судит однобоко. Красота и ухоженность достались недешево, а всей страны он еще не видел. Из убитых им вентимильцев лишь немногие жили среди этой благодати.

Множество мнений и памятей сбивали с толку. В конце концов Готфрид решил просто наблюдать, не делая выводов.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Путник проскользнул мимо Лобендо и Бозеда и приблизился к Сентурии. Во всех трех городах, по слухам, гнездилось чернейшее колдовство. Правда ли это, юноша определить не смог.

Столица была огромной, с населением за миллион – большем, чем во всем Гудермуте. Как же столько людей собралось в одном месте?

В двухстах милях за ней, на северо-востоке, к подножию Хромогских гор прилепился город Дедера. Говорили, где-то среди богатых рудами ущелий Хромога и прятался вход в пещеру, найденную Алером. А та вела к подземельям, укрывшим несчетные колдовские сокровища. Готфриду это место казалось исполинским собранием зла, хранилищем всего древнего чародейства.