Текст книги "Улугбек"
Автор книги: Глеб Голубев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Придворные звездочеты в Герате, получавшие от хаджи золотые динары на «духовные нужды», помогали молодому Абдал-Лятифу составлять гороскопы, упорно .подтверждавшие одно и то же: несчастному царевичу суждено погибнуть от руки злодея отца, если, конечно, он вовремя не спохватится и не изменит стечение планет на благоприятное для себя...
Зимой 1442 года в Самарканд неожиданно приехала Гаухар-Шад. Ей шел уже шестьдесят четвертый год, и подобное путешествие она вряд ли стала бы предпринимать без особой надобности, из чистой любознательности. Улугбек понимал это. Шахрух старился, и Гаухар-Шад, давно взявшая вместо него все заботы о власти, теперь как бы проверяла свои владения, чтобы окончательно решить, в чьи же послушные руки передать их в случае смерти мужа. Своими владениями она явно продолжала считать и Самарканд, где Улугбек правил вот уже тридцать лет. Это было оскорбительно и обидно. Но Улугбек постарался ничем не выдать свои чувства матери.
Он устраивал в ее честь пиры, знакомил со всеми самаркандскими сейидами и шейхами. Но Гау-хар-Шад явно стремилась вести такие беседы со святыми людьми без сына, за его спиной. Улугбек терпел и это.
В один из теплых, солнечных дней он привез мать в обсерваторию. Их сопровождала большая свита, привезенная из Герата. Среди придворных был и прославленный историк Абдар-Раззак. Его рассказ об этом посещении оказался почти единственным достоверным описанием обсерватории Улугбека.
Чтобы показать, насколько лаконично и неопределенно даже это – самое обстоятельное! – описание современника-очевидца, я позволю себе привести его полностью:
«...К северу от Самарканда, с отклонением к востоку, было назначено подходящее место. По выбору прославленных астрологов была определена счастливая звезда, соответствующая этому делу. Здание было заложено так же прочно, как основы могущества и базис величия. Укрепление фундамента и воздвигание опор было уподоблено основанию гор, которые до обусловленного дня страшного суда обеспечены от падения и предохранены от смещения. Образ девяти небес и изображение семи небесных кругов с градусами, минутами, секундами и десятыми долями секунд, небесный свод с кругами семи подвижных светил, изображения неподвижных звезд, климаты, горы, моря, пустыни и все, что к этому относится, было изображено в рисунках восхитительных и начертаниях несравненных внутри помещений возвышенного здания, высоко воздвигнутого. Так воздвигнут был высокий замок круглый с семью мукарнасами. Затем было приказано приступить к регистрации и записям и производить наблюдения за движением Солнца и планет. Были произведены исправления в новых астрономических таблицах Ильхани, составленных высокоученым господином хаджой Насираддином-Туси, чем увеличилась их полезность и достоинства...»
И это сказано о грандиознейшей обсерватории, какую только знало человечество! Приведенный от-рывок из хроники Абдар-Раззака показывает, как же мало понимали даже самые просвещенные из современников истинное значение научных трудов Улугбека...
И, конечно, он все время ощущал это непонимание и равнодушие, пока водил Гаухар-Шад с ее пышной свитой по залам и худжрам обсерватории. Он пробовал объяснить матери устройство главного инструмента, но увидел, что это ей совсем неинтересно. Гаухар-Шад начала его расспрашивать о том, какое будущее на ближайшие четыре-пять лет предвещает стечение планет. Улугбек пожал плечами, рассмеялся и ответил, что давно уже не составлял гороскопов: нет времени. Тогда мать обиженным тоном сказала ему:
– Помни, что все мы, рабы аллаха, высшей рукой заключены в жизнь под этим синим сводом. Поэтому будь доволен дарованным всем тебе от аллаха. Будь ему благодарен за все его милости к тебе, повторяй непрестанно имя аллаха, исповедывай его единство, будь послушен его велениям и не делай того, что запрещено.
Сколько раз уже слышал он подобные проповеди за последние годы! Ему пришло на ум язвительное рубаи Омара Хайяма:
Улугбеку стало вдруг нестерпимо скучно. Он еле дождался, когда осмотр, наконец, закончился и его оставили наедине с небом.
Ему был дорог теперь каждый день. Много ли их осталось у него впереди? А замыслов было немало: докончить таблицы, разобраться в загадочных блужданиях некоторых планет, которые вовсе не желали подчиняться его формулам и расчетам. Он думал заняться и Землей, создать новую карту мира.
Теперь Улугбек хорошо понимал Насираддина-Туси, который мечтал вести в своей обсерватории наблюдения над звездами не меньше тридцати лет, прежде чем заносить их в таблицы. Старика Туси заставил отказаться от этих мечтаний и поспешить его нетерпеливый хозяин, хан Абак. Но ведь он, Улугбек, сам себе хозяин. Он не только ученый, но и правитель. Кто посмеет мешать ему?..
ТУЧИ ЗАКРЫВАЮТ НЕБО
Эй ты, под перстнем которого царство красоты!
Не забывайся, ибо глаз злодеев в засаде на тебя...
(Стихи, приписываемые Улугбеку)
Улугбек проводил дни и ночи в обсерватории, спеша закончить свою «Звездную книгу», а над головой его сгущались тучи. Вокруг кипели совсем иные страсти, о которых он давно забыл. В Герате с каждым днем дряхлел на глазах Шахрух. И Гаухар-Шад все чаще тревожно задумывалась: кому передать власть, когда он умрет? Больше всех ей был по душе ее внук Аллаудавла, сын Байсункара. Ему исполнилось уже тридцать лет, но вырос он под присмотром бабки и привык беспрекословно выполнять ее волю. Это был бы удобный правитель.
Но как быть с Улугбеком? Он сидит в Самарканде, увлеченный своими книгами. Но вряд ли он упустит возможность прибрать к своим рукам и гератский престол. И потом, у него подрос сын, Абдал-Лятиф, которому уже явно становится тесно рядом с отцом. Он живет в Герате и тоже жаждет стать правителем.
А Шахрух не спешил умирать. На старости лег он вдруг решил стать полководцем. В 1446 году проявил непочтение и восстал против собственного деда, устав ждать его смерти, Султан-Мухаммед, второй сын Байсункара. Он захватил Исфаган и Хамадан, осадил Шираз. Шахрух сам повел армию в Иран, чтобы усмирить непокорного внука.
Восстание было быстро подавлено. Султан-Мухаммед удрал куда-то в горы. Его растерявшиеся споспешники были схвачены и казнены по приказу Гаухар-Шад. Шахрух ликовал и собирался торжественно, как и подобает победителю, возвращаться в Герат. Но тут, весенним днем 1447 года, его внезапно настигла смерть.
И опять, как и после смерти Тимура, наступило короткое зловещее затишье. Много глаз смотрело на опустевший престол и разгоралось от жадности.
Первый ход поспешила сделать умудренная в дворцовых интригах Гаухар-Шад. Ход был хитрый: она предложила Абдал-Лятифу принять командование всем войском. Тот поспешил согласиться и отправил об этом радостное письмо отцу в Самарканд. А Гаухар-Шад в тот же вечер тайно послала гонца в Герат, торопя Аллаудавлу захватить власть в свои руки.
Улугбека отрывали от научных трудов. Его снова втягивали в коварную игру вокруг престола. И он позволил себе увлечься этим. Трудно сказать, что заставило его пренебречь и горьким опытом собственной жизни и мудростью ученого. Может быть, он действительно почувствовал себя оскорбленным тем, что пытаются обойти его, старшего из сыновей Шахруха, любимого внука Тимура и, конечно, самого законного наследника их. Или просто в нем на склоне лет снова вдруг проснулось честолюбие и ему захотелось расширить свои владения до берегов Каспийского моря, сравняться властью с покойным дедом.
Так или иначе, Улугбек вступил в борьбу. Он быстро собрал армию и повел ее на Герат.
Но на берегу Аму-Дарьи его встретил еще один совершенно неожиданный претендент. Двадцатилетний Абу-Бекр, один из многочисленных племянников Улугбека, тоже считал себя достойным наследником. И у него была солидная армия, так что спорить с ним оказалось не так-то легко и просто.
Улугбек вступил в игру, и теперь ему не оставалось ничего другого, как следовать ее жестоким и коварным правилам. Нельзя было заниматься ею и сохранить чистыми руки. Великий ученый снова стал хитрым дипломатом. Он приветствовал молодого соперника, восхищался его доблестью и, чтобы усыпить все подозрения, даже предложил породниться с ним, выдав замуж любую свою дочь. Опьяненный таким успехом Абу-Бекр закатил пир в честь будущего тестя. Но тут же, на пиру, его схватили, обвинили в коварных намерениях и закованного в цепи отправили в Самарканд, где вскоре и умертвили в зловещих подвалах Кок-Сарая.
Улугбек объединил обе армии и повел их дальше. А навстречу уже мчались гонцы с новыми, совсем не радостными письмами от Абдал-Лятифа.
Сыну Улугбека не везло. Войско не хотело ему подчиняться. Несколько военачальников подняли мятеж, разграбили главный обоз и скрылись. Взбешенный полководец жестокими казнями устрашил и привел к повиновению оставшихся. Справедливо подозревая в интригах Гаухар-Шад, он даже приказал посадить под стражу родную бабку. Пока он всем этим увлекался, дорогу ему к Герату преградили отряды Аллаудавлы.
Аллаудавла сам был в трудном положении. Он оказался между двух огней: с востока приближался Улугбек, на западе – армия Абдал-Лятифа. Поэтому он не решился сразу последовать советам бабки, оказавшейся в плену, и сделал вид, будто вовсе не стремится к власти. Как и прежде, в гератских мечетях по пятницам поминали имя Шахруха, словно он и не умирал. Но тайком Аллаудавла собирал свои отряды в крепкий кулак и неожиданно нанес им сокрушительный удар зазевавшемуся Абдал-Лятифу.
За одну ночь все переменилось. Гаухар-Шад с ликующим Аллаудавлой победительницей вернулась в Герат, а за ними везли закованного в цепи незадачливого Абдал-Лятифа.
Тут впервые серьезно призадумался Улугбек, чем может кончиться вся эта кровавая чехарда. Он послал в Герат послов с предложением мира. Аллаудавла поспешил согласиться, понимая всю шаткость своего положения. Заключили договор, по которому условились соблюдать прежние границы. Абдал-Лятиф был освобожден и назначен правителем Балха в северном Афганистане. Улугбек хотел похоронить Шахруха в Самарканде, но ему отказались выдать тело отца. Шахрух был торжественно погребен в медресе, которое построила в свое время в Герате Гаухар-Шад.
Но мир продолжался недолго. Едва настала зима, как Абдал-Лятиф, вкусивший сладость власти и теперь скучавший в заброшенном Балхе, снова начал военные действия. Аллаудавла отразил его наскок и осадил Балх. Тогда Абдал-Лятиф опять запросил помощи у отца.
Нет, никак уже не удавалось Улугбеку выйти теперь из игры. Он вступился за сына, совсем не предполагая в этот момент, чем тот ему вскоре отплатит...
Весной 1448 года начались серьезные бои. Улугбек одержал несколько побед, и Аллаудавле пришлось бежать из Герата. Покинула город и Гаухар-Шад со своими придворными. Ей пошел уже семидесятый год, но она никак не хотела смириться и пожертвовать хоть капелькой власти. Улугбек был всего на пятнадцать лет моложе матери. Но рядом с нею он чувствовал себя стариком и дивился ее неуемной энергии и безмерному властолюбию.
Улугбек овладел Гератом почти без сопротивления и продолжал поход дальше на запад, чтобы очистить всю страну от противников и положить конец затянувшейся сваре.
Но враги затаились у него за спиной, в самом Герате. Местные сейиды и шейхи, пользовавшиеся громадной властью при набожном Шахрухе, вовсе не хотели теперь увидеть на престоле его вольнодумного сына, увлекающегося какими-то науками.
За спиной Улугбека плелись интриги. Против него вступали в борьбу хитрые и увертливые враги, привыкшие действовать тайно, в полной тишине и наносить смертельные удары из-за угла и чужими руками.
Шли оборванные дервиши по дорогам из Герата в Самарканд и Бухару, а оттуда в Ташкент, куда снова перебрался в это горячее, неспокойное время Хаджа Ахрар. Питались подаянием, требовательно протягивая каждому встречному чашку из выдолбленных тыкв. Распускали тревожные слухи, выкрикивали, кривляясь и приплясывая, неразборчивые проклятья по адресу безбожника и чародея на троне. Они были сразу и связными и разведчиками. Их нельзя было выследить, остановить, задержать. Кто поднимет руку на святого человека?..
А Улугбек помогал своим врагам, делая непростительные ошибки. Он не скрывал привязанности к младшему сыну, Абдал-Азизу, и теперь решил сделать своему любимцу подарок. Улугбек провозгласил его победителем в решающей битве, в которой тот по молодости лет даже не участвовал.
Абдал-Лятиф был обижен. К тому же его обделили при дележе захваченного в Герате имущества. Он уже вкусил сладкий яд власти, а теперь приходилось снова стать просто сыном отца-победителя. Правда, Улугбек назначил его правителем Герата, но властвовать ему предстояло под наблюдением отца.
А враги спешили раздуть эту наметившуюся вражду между отцом и сыном, не дать ей погаснуть. Абдал-Лятиф заболел и не явился на вызов отца. Улугбеку намекают, что болезнь притворная. Он в бешенстве приказывает доставить к нему сына хоть на носилках и видит, что тот действительно болен. Но теперь взбешен уже Абдал-Лятиф и волком смотрит на отца.
Зимой в Герате вспыхнул мятеж. Абдал-Лятиф сам подавить его не смог. Пришлось вмешаться Улугбеку. Дома бедняков в предместьях города на три дня были отданы на разграбление воинам, и только потом жителям разрешили вернуться в них. В городе начался голод. В праздник байрама улицы заполнили толпы нищих. Среди них шныряли дервиши. Когда Улугбек пробирался на коне сквозь эту толпу, один из дервишей схватил его за стремя и дико закричал:
– О справедливый падишах! Хороший праздник устроил ты для дервишей, да продлится жизнь твоя и твоя держава!
Толпа заволновалась, загудела.
Смута разрасталась. Примчался гонец из Самарканда и рассказал, что, воспользовавшись отсутствием Улугбека, на его столицу дерзко напали кочевые узбеки: налетели, как ветер из степей, разграбили и сожгли все в окрестностях города и снова скрылись в степи, бесследно как ветер.
Улугбек поспешил в Самарканд. Следом за его повозкой колыхался на ухабах гроб с телом Шахруха.
Невеселый это был путь. Они ехали через разграбленные, нищие кишлаки. Люди прятались и разбегались при их приближении. В пустых, заросших бурьяном полях посвистывал по-разбойничьи ветер. При переправе через Аму-Дарью на них напал отряд невесть откуда взявшихся хорасанцев. Еле удалось отбиться от этой шайки.
Мрачные мысли томили Улугбека. Поспешный отъезд слишком походил на отступление, бегство. На него нападали какие-то разбойники в его собственной стране. И этот гроб за спиной...
Так он ехал в Самарканд, останавливаясь на отдых лишь глубокой ночью, когда над головой призрачным голубоватым светом начинали сиять звез-ды и подмигивали с высоты. Как они стали теперь далеки!..
Шахруха положили в мавзолее Гур-Эмир рядом с Тимуром и Мираншахом. Улугбек не присутствовал при похоронах. Он остался в Бухаре, словно не решаясь вступить в собственную столицу.
Какая-то странная нерешительность проявлялась у него во всем. Пришли вести, что мятеж в Герате вспыхнул с новой силой. Абдал-Лятифу пришлось даже бежать из дарованного ему города. Улугбек встретил эту весть равнодушно. Он не послал своих воинов отвоевывать Герат, как ожидали приближенные, и даже не захотел видеть сына, приказав ему прямо отправляться в Балх. Абдал-Лятиф обрадовался: у него не было никакого желания в такой момент встретиться с отцом.
Герат снова перешел в руки неугомонной Гаухар-Шад, которая поспешила туда вернуться со своим Аллаудавлой. Новых походов на Самарканд они, однако, пока больше не предпринимали.
Зима тянулась долго – голодная, тревожная, вьюжная. Улугбек скучал в Бухаре под косыми взглядами шейхов, часто чувствовал себя нездоровым. Несколько раз к нему приезжал сюда Али-Кушчи, рассказывал о делах в обсерватории, делился замыслами новых трактатов о звездах. Улугбек слушал его невнимательно. Мир науки вдруг ушел куда-то очень далеко от него. Он даже начал, как в юности, снова гадать по звездам. Но из этого тоже ничего не получалось: глядя на Зухаль или Меррих, Улугбек вместо гороскопов невольно начинал вести в уме сложные расчеты их путей в небе...
Он ничем не мог надолго заняться, не мог ни в чем найти покоя. И все время с тревогой ждал, откуда грянет новый удар.
Удар последовал, откуда он меньше всего ожидал. Нанес его собственный сын. За зиму Абдал-Лятиф отдохнул в своем Балхе, забыл о недавних страхах, когда убегал из Герата на взмыленной лошади. Отец был стар, болен, и он решил объявить ему войну.
Улугбек выступил с армией навстречу сыну, оставив наместником в Самарканде своего любимца Абдал-Азиза. Помощником Улугбека в этом походе стал его племянник и зять Абдулла.
Два войска – отца и сына – встретились на берегах Аму-Дарьи. Там они стояли целых три месяца. Ни один не решался нанести первый удар. Изредка только происходили мелкие стычки. Во время одной из них по-глупому попался в плен разгорячившийся по молодости Абдулла, и Улугбек остался без помощника.
И тут он получил еще один удар – в спину. Аб-дал-Азиз, дорвавшись до власти, начал куражиться, притеснять в Самарканде семьи эмиров, сидевших с войском на берегу Аму-Дарьи. Эмиры стали в отместку вести тайные переговоры с Абдал-Лятифом и даже пригрозили выдать ему Улугбека. А у стен Самарканда тем временем снова появились кочевники на бешеных степных конях. Теперь это оказались туркмены, и у них был свой предводитель, некий мирза Абу-Саид, выдававший себя за внука покойного Мираншаха. Это с готовностью подтверждали многие сейиды и шейхи.
Улугбек бросился спасать Самарканд. Ему удалось отогнать невесть откуда взявшегося нахального «родича». Потом он снова, захватив с собой Абдал-Азиза и загоняя по дороге лошадей, помчался на Аму-Дарью.
Казалось, вся жизнь его теперь заключалась лишь в том, чтобы поскорее пересаживаться с одной лошади на другую. Он спал тревожно, урывками. У него болела спина и часто темнело в глазах, так что он дважды чуть не свалился с седла. Ведь ему шел уже пятьдесят шестой год—совсем не подходящий возраст для таких скачек.
До Аму-Дарьи Улугбек так и не доехал. Было уже поздно.
Абдал-Лятиф успел переправиться через реку и усилить свою армию за счет »перебежчиков эмиров. Он встретил отца возле кишлака, который когда-то честолюбивый Тимур приказал называть Димиш ком (Дамаском), и разбил его войско в коротком бою.
Над остатками главного инструмента теперь установлен каменный футляр.
Здесь была обсерватория Улугбека.
Не думал никогда Улугбек, что в старости ему снова придется бежать на неоседланной лошади. И от кого – от собственного сына! Все изменили ему.
И все повторялось, как уже было когда-то. Улугбек прискакал к воротам Самарканда – они не открылись перед ним. Изменники придворные поспешили перейти на сторону победителя.
И снова мчался Улугбек по размытым, грязным дорогам под холодным осенним дождем. Вместе с ним остались только перепуганный Абдал-Азиз да несколько преданных нукеров.
Не останавливаясь, проскакали они через мрачные «Ворота Тимура». Улугбек не удержался и оглянулся. Надпись, сделанная по его приказу, отчетливо виднелась на скале, словно ее вывели только вчера:
«С помощью аллаха, величайший султан, покоритель царей народов...»
Она сделана добротно, на века, как и мечтал Улугбек. Но как быстро она устарела! Он уже больше не величайший султан, даже не просто ученый, смотритель обсерватории. Он жалкий беглец, за которым идет погоня...
Петля вокруг них сужалась. Они прискакали к стенам Шахрухии, чтобы двинуться дальше на север, куда-нибудь в Ташкент и еще дальше. Но и тут не только не приняли их, но даже попытались схватить и выдать Абдал-Лятифу.
И тогда Улугбек приказал остановиться. Он больше не станет бегать по осенним полям, словно заяц, затравленный гончими. Он вернется в Самарканд и отдастся в руки Абдал-Лятифа. Ведь это все-таки его родной сын!
Так и сделали. И вот отец стоит перед сыном с повинной головой. На него смотрят придворные. Вчера еще каждый из них лез из кожи, чтобы заслужить какую-нибудь милость от Улугбека. Сегодня они словно не узнают его.
Абдал-Лятиф принял отца милостиво.
– Где ты хочешь жить? – спросил он. – В Бухаре или в Самарканде?
– Я уже стар и скоро предстану перед аллахом, – сказал Улугбек. – Позволь мне отправиться на поклонение в Мекку.
Сын согласился. В тот же день Улугбек начал собираться в дальнюю дорогу.
Он не знал, что дорога окажется короткой. В тот же день произошло много странных событий, удивлявших непосвященных в тайную игру.
В этот день Абдал-Лятиф, ссылаясь на благочестивый пример Тимура, объявил, что престол должен занимать Истинный хан из рода чингисидов. Все, в том числе и он сам, Абдал-Лятиф, будут свято выполнять волю этого хана. И в тот же день хан появился во дворце и с опаской уселся на трон Тимура, – это был какой-то нищий, схваченный на улице и наскоро переодетый в нарядный халат. Имя его так и осталось никому не известным.
В этот день в покои Абдал-Лятифа провели плечистого мрачного человека с дамасской саблей на перевязи, и между ними произошел короткий разговор:
– Ты Аббас из рода юулдузов?
– Да, о мой повелитель.
– Говорят, мирза Улугбек чем-то обидел тебя?
– Да, о мой повелитель. Он без вины приказал повесить моего отца.
– Это большой грех, – покачал головой Абдал-Лятиф. – Но и ты тоже грешен.
– В чем, о мой повелитель?
– Ты плохой сын и плохой мусульманин. Ведь сказано в коране: «Кто будет убит несправедливо, за того пра.во мести мы предоставили родственнику его...» Почему же ты нарушаешь законы шариата и волю пророка?
– Позволь мне кровью смыть кровь отца, о повелитель!
– Я не имею такой власти, – пожал плечами Абдал-Лятиф. – Разрешить это может только хан, разве ты не знаешь? Все мы его слуги...
В тот же день Аббас из рода юулдузов бросился на колени перед ханом и .просил признать за нихМ право отмщения. И хан повелел исполнить все, что требуется шариатом.
В тот же день, уже поздно вечером, в одной из мечетей собрались все седобородые имамы Самарканда. Они знали коран наизусть и совещались не долго. Потом тот из них, у которого был самый красивый почерк, не спеша, чтобы не поставить кляксу, написал на толстом листе рисовой бумаги разрешительную фетву [31]31
Ф е тв а – юридически-моральное заключение законоведов по какому-нибудь делу, обязательное для каждого мусульманина.
[Закрыть]. И все имамы приложили к ней свои печати.
Только один из них отказался поставить свое имя под этим подлым приговором. Это был казий Мискин, когда-то смело обличавший Улугбека в несправедливости. Он был человеком глубоко верующим, но и честным в то же время. И своей славы неподкупного судьи он не продал и теперь. Наверное, Улугбека порадовала бы честность и прямота казия Мискина.
Но Улугбек ничего не знал ни о совещании имамов, ни о беседе своего сына с неким Аббасом из рода юулдузов. И даже услышь он в тот вечер это имя, оно ничего не сказало бы ему: немало людей привелось ему посылать на казнь за долгие годы правления, и, конечно, не всегда справедливо. Теперь Улугбек готовился замолить все грехи перед гробом пророка в Мекке.
Он думал выехать рано утром, но задержался, потому что захотел на прощанье побывать в обсерватории. Там он долго стоял на площадке для наблюдений и смотрел на окрестные поля, на сад Накши-джехан, где так часто шумели веселые пиры. Деревья в саду уже начали облетать, и за их мокрыми стволами виднелись голубые стены китайского фарфорового дворца.
– Позволь мне сопровождать тебя, учитель, – сказал стоявший рядом Али-Кушчи. – Путь далек и опасен, а ты уже стар.
Улугбек пожал плечами и ответил ему старинным изречением:
– «Если небо – лук, а судьба – стрелы, то стрелок – сам аллах. Куда убежишь от него?»
Потом, положив руку ему на плечо, он добавил:
– А кто же останется здесь? Не тревожься, я скоро вернусь, и мы опять будем продолжать наши труды. Иди, уже близится вечер, надо готовиться к наблюдениям.
Они обнялись. Али-Кушчи смотрел с башни, как Улугбек с помощью слуг тяжело взобрался в седло и медленно поехал по дороге в город. На повороте он обернулся и крикнул:
– Береги книгу!
Ветер относил его слабый, надтреснутый голос, но Али-Кушчи услышал и помахал шапкой.
Покинул Самарканд Улугбек только вечером, когда уже начинало смеркаться. Его сопровождали несколько слуг и случайный попутчик, некий хаджа Мухаммед-Хусрау. Он уже побывал в Мекке и получил почетное право носить белую чалму на голове, но ведь помолиться дважды гробу пророка вернее, чем один раз.
Абдал-Лятиф, дабы показать всем, что он простил неразумному отцу все грехи и обиды, вышел их проводить на террасу дворца и пожелал доброго пути и благополучного возвращения.
– У вас очень почтительный сын, мирза Улугбек, – умилился хаджа.
Хаджа оказался болтливым, и Улугбек весело поддерживал разговор. Лошади бодро трусили по дороге, позвякивая уздечками. Так они ехали, два старика, и беззаботно беседовали, а над их головами загорались первые звезды.
Увлекшись разговором, Улугбек не сразу расслышал торопливый топот копыт за спиною. Слуги давно уже испуганно оглядывались,
Их догнал забрызганный липкой грязью всадник на мокрой от пота лошади. Видно, он очень спешил. Лицо его было незнакомо Улугбеку. Он никогда не встречал этого человека.
Гонец, не снимая шапки, торопливо сказал, что он послан великим ханом, которого опечалил столь быстрый отъезд мудрого мирзы Улугбека. Такому почтенному и убеленному сединами человеку не подобает путешествовать без свиты, словно простому купцу. Поэтому хан изволил повелеть, чтобы мирза Улугбек тотчас же остановился бы на ночлег в кишлаке, куда его проводит гонец, и там ожидал достойной его свиты, которая вызвала бы одобрение «малых и больших, таджиков и турков».
Улугбек хотел продолжать путь, но гонец схватил его лошадь под уздцы и повел за собой.
Вскоре они въехали в какой-то маленький кишлак. Все уже спали, только собаки хрипло лаяли и завывали за глиняными дувалами. Улугбек слез с лошади и стал стучать в ворота первого попавшегося дома. Долго не открывали, потом в калитке появился испуганный хозяин с фонарем в руке. Разглядев богатую алтайскую шубу Улугбека и всадников на хороших конях, он начал торопливо кланяться и приглашать в дом.
Улугбек вошел в комнату, где тревожно метался на низком столике желтый огонек светильника, гоняя по стенам уродливые тени. Было холодно. Улугбек сказал, чтобы развели огонь и сварили мяса на ужин. Был месяц рамазан, время великого поста, и он ничего еще не ел с рассвета.
Хозяин притащил охапку кривых сучьев, и один из нукеров, оттолкнув его в сторону, начал раздувать огонь в глиняном очаге. Сучки были сырые, разгорались плохо. Из очага с треском вылетали искры. Одна, словно огненная пчела, ужалила Улугбека. Она попала на рукав, сукно задымилось. Улугбек смахнул огонь и непонятно сказал:
– Ты тоже узнал...
Он сказал это почему-то по-турецки: «Сен хем бильдин», – и его понял только хаджа, которому врезалась в память загадочная фраза.
После этого Улугбек стал совсем мрачен. Он устало опустился на подушки и задумался. Тщетно пытался хаджа развлечь его разговором.
Вдруг распахнулась дверь, и порыв ветра едва не задул слабое пламя светильника. Вошли двое. Аббас боялся, что не справится со стариком, и прихватил с собою приятеля.
Улугбек сразу все понял и встал. Когда Аббас подошел к нему, он ударил его кулаком в грудь. Тогда приятель Аббаса бросился на Улугбека и стал срывать с него тяжелую алтайскую шубу.
– Я принесу веревку, держи его, – сказал Аббас и вышел из комнаты.
Хаджа, потерявший всякое соображение с перепугу, зачем-то начал дрожащими руками запирать за ним дверь на цепь. Приятель Аббаса подошел и отшвырнул его в угол.
В доме было тихо, словно в могиле. Никто из слуг и нукеров Улугбека не появлялся. Они не прибежали на помощь, когда вернувшийся с веревкой Аббас начал связывать Улугбеку руки.
Потом они вытащили старика во двор. Здесь тоже не было ни души. Холодный, резкий ветер раскачивал ветви старых тополей, обрывал с них последние листья. На небе сияли звезды, такие крупные и яркие, какими они бывают только в холодные осенние ночи.
Аббас тянул за веревку связанного Улугбека в угол двора, где тихонько журчал арык. Второй убийца светил им, подняв над головой закопченный тусклый фонарь.
– Здесь, – глухо сказал Аббас.
Он попытался поставить Улугбека на колени. Тот сопротивлялся, как мог. Тогда второй поставил фонарь на землю и бросился на подмогу Аббасу. Вдвоем, тяжело сопя, они опустили Улугбека за плечи на колени. Голову ему пригнули, и второй убийца крепко держал ее, пока Аббас вытаскивал из ножен кривую дамасскую саблю.
Улугбек не мог поднять голову, чтобы в последний раз посмотреть на звезды. Но он видел их отра-жения в черной воде арыка – неверные, зыбкие, исчезающие. Отражались в ней и блики от фонаря, похожие на рыжеватые струйки крови. Потом в темном зеркале воды блеснуло какое-то новое отражение, – Улугбек не успел догадаться, что это сверкнула сабля, – и больше он уже ничего никогда не видел.
Голова его упала в арык, в холодную осеннюю воду. И к журчанию воды прибавилось другое, едва слышное: это в арык горячим ручейком стекала кровь...
Так оборвался путь Улугбека. Но жизнь не останавливалась, она продолжала свой бег. Светили звезды над Самаркандом, и Али-Кушчи, глядя на них, гадал о судьбе своего учителя.
Смотрел на эти звезды и Абдал-Лятиф из окна дворца. Он не спал и все время ходил из угла в угол, ожидая весточки о возвращении Аббаса. Весть пришла только под утро, и тогда он смог, наконец, спокойно уснуть.
Дальше все уже было для него просто. Через два дня верные люди убили и Абдал-Азиза. Теперь Абдал-Лятиф мог спокойно занять заветный престол. И он начал править Самаркандом, не допуская, как записали историки, «ни уважения к старости, ни снисхождения к молодости».
Для начала были казнены все не успевшие скрыться куда-нибудь нукеры Улугбека. Потом строгой проверке подверглись эмиры, и тех, кто казался опасным, новый правитель предал суду.
Воспрянули духом люди божие – дервиши и суфии. Теперь для них в любое время был открыт путь во дворец. Правитель принимал их ласково и даже сам снисходил до участия в духовных беседах. Например, он показал большую ученость в запутанном споре о том, когда в священной книге корана глагол «делать» применяется в значении «уходить». К полному ликованию сейидов и шейхов, Абдал-Лятиф даже по пятницам сам начал читать в соборной мечети традиционные хутбы, как делали, говорят, только в глубокой древности первые халифы, вознесенные в райские сады за свою великую святость.
