Текст книги "Улугбек"

Автор книги: Глеб Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Дервиши объединялись в несколько орденов, во главе каждого из них стоял духовный наставник – пир. Любые его приказы выполнялись беспрекословно.

Самым реакционным был орден накшбендиев. Дервиши его всюду бродили с проповедями о кратковременности этого мира, требовали от каждого неуклонным соблюдением шариата заслужить себе блаженство в загробной жизни. Они призывали отказаться от всякого развития критической и творческой мысли, объявляя их греховными. По учению накшбендиев все на свете было заранее предопределено и не подлежало никаким изменениям.

Вот с какими врагами предстояло неминуемо столкнуться Улугбеку, если он хотел наслаждаться жизнью и строить ее по-своему.

Но на первых порах в этой борьбе он нашел себе в Самарканде неожиданного союзника. Шахрух ошибся, настоятельно советуя сыну слушаться во всем шейх-ал-ислама. Этот пост главы городского духовенства занимал тогда в Самарканде Исам-ад-дин. Он сам был не прочь повеселиться, съездить на охоту, вести с Улугбеком ученые беседы, весьма далекие от заповедей корана. Шейх-ал-ислам сблизился с молодым правителем и нередко брал его под защиту от нападок дервишей. Они даже частенько пировали вместе.

Но порой среди веселых пирушек Улугбеком овладевала скука. Для чего ему даны острый ум и великолепная память? Только для того, чтобы вести счет выпитым бокалам или подстреленным уткам? Такая жизнь начинала тяготить его. Хотелось чего-то большого, увлекательного, важного.

Да, есть власть у него. Но не принесла она пока ни -покоя, ни настоящего счастья.

Улугбек увлекся астрологией, и придворные звездочеты посвящали его в свои тайны:

– Пятница – день Зухрат. Если год начинается с пятницы, то запомни, о повелитель: весна в этот год будет хороша, станут выпадать обильные росы, уродится много огурцов, арбузов, тыкв и земляных груш. В такой урожайный год появится на свет также много детей обоего пола, и народ будет счастлив.

Главное влияние на судьбы людей, по учению астрологов, имели Солнце, Луна и пять «блуждающих звезд»: Утаред (Меркурий), Зухрат (Венера), Меррих (Марс), Муштари (Юпитер) и Зухаль (Сатурн). «Сферы влияния» каждой из них были строго разграничены. Луна считалась холодной и влажной, она оказывала доброе влияние. Наоборот, сухой и холодный Зухаль – влияние злое. Благоприятными для людей были Муштари и Зухрат, вредоносным – Меррих, а воздействие Утареда могло оказаться и злым и добрым «в зависимости от условий».

Каждый из семи дней недели посвящался определенному небесному светилу. И астрологи строили свои предсказания, исходя из того, с какого дня начинался тот или иной год. Если он открывался воскресеньем– днем Солнца, то народ ожидало много страданий от притеснений правителей, которые к тому же непременно передерутся между собой. А природа добавит к этому стихийные бедствия: наступит засуха, погибнет вся чечевица в огородах.

Если же год начинается днем Муштари—четвергом, то все будут счастливы: между народами воцарятся мир и согласие, правители станут справедливы, а казии [23]23
  Казии – судьи.


[Закрыть]– неподкупны. И наступит изобилие плодов земных, частые дожди досыта напоят поля, виноградники и сады.

Это, так сказать, общие предсказания, касающиеся всех. Но звездочеты готовы были каждому за приличную плату составить гороскоп. Механика гаданий была довольно проста. По мусульманским религиозным воззрениям, аллах, создавая первого человека, соединил четыре стихии: воду, землю, огонь и воздух. Но в потомках Адама эти стихии присутствуют в разных количествах – отсюда и различие темпераментов. Если преобладает природа огня, горячего и сухого, то человек получается желчный. Преобладание стихии сухой, но холодной земли дает нервный темперамент. Лимфатический темперамент возникает от природы воды, которая холодна и сыра. А если в организме довлеет стихия воздуха, то человек рождается сангвиником, ибо всем известно, что воздух горяч и влажен.

Теперь остается только установить связь между вашим темпераментом и свойствами светил, о которых уже упоминалось, – и гороскоп готов.

Как ни увлекательны оказались занятия астрологией, они не приносили полного удовлетворения молодому правителю. Хотелось совершить что-то такое, чтобы слава о его делах прокатилась по чужим странам. Тимур много разрушал, но много и строил. Улугбек решил продолжить труды покойного деда.

Тимур строил дворцы, мечети и ханаки. Но внук поступил по-иному. Улугбек решил построить в Бухаре новое медресе. Цель у него была довольно хитрой, как ему по молодости казалось. Строя медресе в этом городе, где особенно велико было всегда влияние «духовных отцов», он тем самым как бы делал богоугодное дело и задабривал их. Но в то же время Улугбек оставался и верен себе: ведь он строил не какую-нибудь ханаку для тунеядцев дервишей, а высшее учебное заведение, хотя и духовное.

Собственно, иных школ тогда и не знали. Все образование в средние века было подчинено церкви. И науки, которые изучали в мусульманских медресе, все были проникнуты поучениями корана и основаны на них. Они просто делились на две группы: науки «каль» – доказательные и науки «халь» – принимаемые на веру. Последним, конечно, уделялось особое внимание. И самой почетной среди наук «халь» считалась мистика, которой доказательства и рассуждения были прямо враждебными, ибо вся она покоилась на фантастических суевериях.

Медресе было построено в 1417 году. И когда мастера закончили отделывать его нарядный фасад, все могли видеть, какой сюрприз приготовил молодой правитель достопочтенным шейхам.

Над входом полагалось поместить непременно какое-нибудь изречение из корана. Обычно надписи славили всемогущего аллаха. А Улугбек приказал написать так: «Стремление к знанию – обязанность каждого мусульманина и мусульманки».

Правда, это изречение взято тоже из священных книг, а вовсе не придумано самим царевичем (о чем, кстати сказать, забывают некоторые современные исследователи научной деятельности Улугбека, изображая его чуть ли не законченным атеистом и поборником раскрепощения женщин). Но все равно надпись весьма и весьма примечательна. И, конечно, Улугбек совсем не случайно выбрал именно ее, отыскал в куче религиозных изречений. Она неоспоримо говорит о том, что уже в эти годы Улугбек заинтересовался наукой.

К величайшему сожалению, история сохранила для нас очень мало достоверных сведений о жизни Улугбека. Придворные историки занесли в свои хроники только внешнюю канву его жизни, да и то с большими пропусками, пробелами. Они видели в нем только правителя, к тому же не очень удачливого и умелого. Но самого главного они попросту не понимали: научная деятельность Улугбека, прославившая его имя в веках, почти совсем не нашла отражения в хрониках.

В них подробно перечисляются все посольства, походы и торжественные приемы во дворце. Но душа Улугбека, его внутренний мир остаются скрытыми. И проникнуть в них теперь, спустя пять веков, конечно, не так-то легко и просто. Приходится буквально по крупицам выуживать факты и на основе их строить какие-то догадки.

Многое остается загадочным, смутным, непонятным. Мы не знаем совершенно, как рождался в молодом царевиче великий ученый. Это давно уже ставит в тупик исследователей. В самом деле, вся обстановка, в которой прошли детство и юность Улугбека, такова, что должна была воспитать из него заурядного феодального правителя. Такими и выросли его братья. Но совсем иным стал Улугбек.

Мы не знаем ничего достоверного об учителях и наставниках Улугбека в юности. Почему у него пробудился интерес к науке? Вряд ли тут смогла сыграть какую-нибудь роль его бабка, Сарай-Мульк, женщина энергичная, умная, властная, но совершенно неграмотная. Немыслимо, чтобы он мог увлечься наукой в бурные годы междоусобий, под тягостной опекой Шах-Малика.

Вероятно, какую-то роль в пробуждении любознательности молодого царевича сыграли, конечно, частые путешествия в детстве с дедом, а в юности поездки в Герат, где он проводил много времени в богатейшей дворцовой библиотеке. Но обо всем этом можно только гадать.

Бесспорно лишь одно: в первое десятилетие своего правления Улугбек сближается с учеными.

А их жило немало в те годы в Самарканде. Имена многих из них славились даже за пределами Мавераннахра. Здесь жил знаменитый историк Хафизи Абру, написавший огромное произведение, которое изысканно называлось «Сливки летописей». Хорошо были известны имена философа Али Джурдани и врача Мавляны Нафиса. Звучные стихи слагали самаркандские поэты Бадахши, Дурбек, Секкаки. Их творения старательно переписывали прославленные мастера каллиграфии Абдурахман Хорезми и его сыновья Абдурахим и Абдулкарим.

Но особенно славился Самарканд своими астрономами и математиками. Старого мудреца Казы-заде Руми за его ученость называли Афлотуни-замон, что означает в переводе «Платон своей эпохи». Узнав, что Улугбек покровительствует ученым, приехал вскоре в Самарканд и другой крупнейший астроном, Гийасаддин-Джемшид, оставивший много замечательных трудов, о которых речь еще пойдет впереди.

Для этих мудрецов Улугбек начал в том же 1417 году строить новое медресе в Самарканде. Место для него было выбрано на главной базарной площади– Регистане. Пришлось снести около десятка мелких лавчонок, вызвав большое недовольство купцов.

Медресе строилось довольно медленно – три года, потому что Улугбек хотел, чтобы оно простояло века. Здание имело два этажа. Их перекрывали четыре высоких купола, а на каждом углу высилось по минарету. Все стены сверху донизу покрывала облицовка из цветных плиток. Они создавали необычайно красивое и изящное сочетание двух орнаментов: геометрического и растительного. Строители позаботились и об удобствах будущих учеников: кельи – худжры состояли из двух помещений, так что каждый слушатель имел отдельную комнату для занятий.

Ученым так не терпелось поскорее начать занятия в новом здании, что некоторые из них даже пошли сами работать на стройку. Почтенный Мавляна Мухаммед Хавафи, несмотря на свой возраст и ученый сан, облекся в простые, грубые одежды и возводил стены вместе с каменщиками.

Наконец художники закончили любовно разрисовывать крупными стилизованными звездами темно-синий тимпан над главной аркой, и наступил долгожданный день открытия медресе. Оно было обставлено весьма торжественно и пышно. Всю площадь заполнили нарядно разодетые придворные. На головах шейхов и улемов белели шелковые праздничные чалмы, права носить которые удостаивались лишь побывавшие на поклонении в Мекке.

Придворный поэт Секкаки прочитал велеречивую касыду. Она была длинной и заканчивалась несколько неожиданно... похвалой самому себе:

«Много, много раз небо совершит свой кругооборот, пока оно создаст такого поэта, как я, и такого ученого царя, как ты».

Улугбек слушал стихи невнимательно, задумавшись о том, кого назначить главным мударисом нового училища. Желающих занять это почетное и выгодное место было немало. Улугбек испытующе осматривал собравшихся вокруг шейхов. Кого из них выбрать?

– Я назначу мударисом того, кто сведущ во всех науках, – сказал Улугбек. – Ну, кто из вас хочет занять это место?

Шейхи молчали. Потом один из них осторожно сказал:

– Мы знаем наизусть коран, о повелитель. Но знать все науки – таких людей нет на земле.

– Место мудариса, пожалуй, останется не занятым,– ухмыльнувшись, добавил другой.

И вдруг Мавляна Мухаммед Хавафи, сидевший неподалеку на груде кирпича в грязной и рваной одежде каменщика, встал и сказал громко:

– Если ты позволишь, великий эмир, я хотел бы стать мударисом.

Улугбек внимательно посмотрел на него. Шейхи загалдели наперебой:

– Испытание!

– Пусть выдержит испытание!

– Хорошо, – сказал Улугбек. – Мы устроим ему испытание.

И тут же начался необычный экзамен. Мавляна отвечал толково, рассудительно.

Потом седобородый Казы-заде неторопливо расспрашивал его о строении небесных сфер, об особенностях каждого из семи климатов Земли. Слушая ответы, он одобрительно кивал.

Но и это было еще не все. По знаку Улугбека вперед выступил Нафис и, в свою очередь, стал задавать вопросы. Оказалось, что Мавляна сведущ и в таинственной науке врачевания. Зная, что правитель любит стихи Низами, он даже весьма кстати вспомнил отрывок из поэмы «Сокровищница тайн», где образно описывалось строение «внутреннего мира» человеческого тела:

 
Предо мною чертог. Не чертог, о нет!
Предо мною сияние всех планет.
Но сквозь стены царственных тех палат
Никогда не проникнет недобрый взгляд.
Небосвод перед этим царством мал.
Я глядел. Предо мною и прах блистал.
Семь халифов со мною в зданьи одном,
Славно семь сказаний в преданьи одном.
Первый – это полудня, движенья царь.
Стран дыханья живого стремленья царь.
Красный всадник, витязь учтивый второй.
Третий скрыт под яхонтовой кабой.
Дальше – горький юноша-следопыт.
Пятый – черный, что едким отстоем сыт.
Словно хитрый ловчий, халиф шестой
Сел в засаду и мечет аркан витой.
А седьмой, с телом бронзовым боец,
Весь в броне из серебряных колец...
 

Придворные слушали внимательно, хотя мало кто из них мог разобраться в этой премудрости, где медицинские взгляды того времени, и без того весьма сложные и запутанные, были вдобавок еще выражены поэтическими символами. По прихоти поэта сердце превратилось в «царя живого стремленья», печень – в красного витязя, а «седьмой, с телом бронзовым боец, весь в броне из серебряных колец» олицетворял собою... почки.

– Ты воистину достоин стать мударисом, – сказал восхищенный Улугбек.

Но шейхи не хотели так легко расстаться с мечтами о выгодном местечке. Они тоже, перебивая друг друга, начали задавать вопросы, особенно нажимая на знание священных книг.

– В каких случаях допускается кораном очищение песком и пылью?

– Омовение песком, называемое тайамум, разрешено аллахом в семи случаях: когда нет воды поблизости; когда ее очень мало и омовение ею грозит погубить путника отжажды; когда есть опасность, что часть воды, взятой для омовения, может быть пролита при переноске; когда правоверного мучает болезнь, не терпящая воды; когда у воина переломлены кости и надо дать им спокойно срастись или есть раны, к которым нельзя прикасаться...

– Как называется четвертый дом Солнца?

– Телец.

– Какой год будет всегда счастливым?

– Год, кратный семи.

– Как должен правоверный уплачивать закят [24]24
  Закят (буквально: «очищение») – так называлась обязательная уплата десятой части доходов на благотворительные и религиозные цели.


[Закрыть]? – посопев, спросил какой-то мулла.

Мавляна ответил и ему:

– Сказано в коране: «Они спросят тебя, как должно творить милостыню. Скажи им: должно помогать родным, ближним, сиротам, бедным, путешественникам. Добро, которое вы сделаете, будет известно аллаху».

– Но ты не ответил про закят,– не унимался мулла. – Скажи, как может правоверный уплачивать его?

– Аллах разрешает уплачивать закят четырнадцатью разными способами: золотом, серебром, верблюдами, коровами, баранами, зерном, ячменем, просом, маисом, бобами, горохом, рисом, изюмом и финиками. Может, ты хочешь, чтобы я рассказал, как именно следует высчитывать десятую долю – в золоте или в верблюдах?

– Нет, нет! – замахал руками мулла, отступая в толпу. – Ты поистине мудрый человек.

– Кому аллах запрещает вступать в брак? – летел уже новый вопрос.

– Сказано в четвертой суре корана: «Вам запрещается вступать в брак с матерями вашими, с сестрами вашими, с дочерьми вашими; с тетками с отцовой стороны, с тетками с материнской стороны, с дочерьми брата вашего и с дочерьми сестры вашей; с матерями вашими, которые вскормили вас грудью, с сестрами вашими молочными, с матерями жен ваших, с падчерицами вашими, живущими в ваших домах, с матерями которых вы входили в супружеские отношения (но если вы не входили в такие отношения, то на вас не будет греха жениться на них); с женами сынов ваших, которые от чресл ваших, а также запрещается иметь женами вместе двух сестер...»

Тут Улугбек вмешался и властно сказал:

– Хватит! Отныне ты мударис моего медресе, Мавляна Мухаммед. – Он усмехнулся и добавил: – Только помойся и переоденься, чтобы не смущать учеников, – ведь многие привыкли судить о человеке по его платью. Не так ли, о почтенные шейхи?

В тот же день новый мударис прочитал первую вступительную лекцию. На ней присутствовало, кроме учеников, девяносто ученых. Но, увы, отмечает летописец, лекция оказалась настолько ученой и умной, что ее никто не понял, кроме Казы-заде и Улугбека.

Это, вероятно, исторический анекдот. Но в нем, конечно, есть доля горькой истины. Он показывает, какой схоластической и заумной была наука того времени, связанная по рукам и ногам религиозными догмами, и как далека она оставалась от широких масс. Ученые были одиночками, и голос их не доходил до народа.

ДОРОГА К ЗВЕЗДАМ

 
Закрой коран! Свободно оглянись
И думай сам! Добром всегда делись,
Зла никогда не помни! А чтоб сердцем
Возвыситься, к поверженным нагнись!
 

Омар Хайям

Вражда между Улугбеком и дервишами усиливалась с каждым годом. Но пока она оставалась скрытой, словно торфяной пожар под землей. Огонь пылает все жарче, а сверху ничего не видно. Только изредка струйки дыма да вдруг прорвавшиеся языки пламени выдают приближение опасности. Но потом они исчезают, и все опять кажется спокойным и мирным. А невидимый пожар между тем разгорается все сильнее...

Неожиданные удары следовали с разных сторон. Шейх-ал-ислам построил для горожан новые бани. Такое событие, конечно, стоило отметить пиром. Был приглашен и мухтасиб, уже прославившийся своей ссорой с Улугбеком. Но на этом пиру правителя не было, и думали, что все обойдется благополучно.

Сначала и впрямь веселье шло хорошо. Мухтасиб чинно сидел на почетном месте, беседовал с шейхами и купцами и даже пригубил вина. Но когда, словно пестрые птицы, на лужайку выпорхнули танцовщицы, зазвучали голоса певиц, он не выдержал, вскочил и закричал:

– Кто посмел разрешить мужчинам и женщинам сидеть вместе и петь?! Ты шейх-ал-ислам без ислама!

Оскорбление было серьезным, и наутро шейх-ал-ислам отправился с жалобой к Улугбеку. Царевич привык к тому, что на пирах Тимура всегда не только выступали танцовщицы, но даже жены Повелителя сидели и пили наравне с мужчинами. Он вовсе не хотел отступать от подобных свободных порядков. Улугбек рассвирепел и решил проучить, наконец, неугомонного мухтасиба. Он приказал немедленно созвать всех городских казиев и устроить суд.

Судилище получилось странное и довольно двусмысленное. Похоже было, что казии больше склонны судить Улугбека и шейх-ал-ислама, чем провинившегося мухтасиба. Правда, они оказались вынуждены признать, что мухтасиб превысил свою власть и поступил неправильно, оскорбив духовного главу города.

Но тут нелепое вмешательство неожиданно изменило весь ход судилища. Один из воинов Улугбека, узнав, что во дворце заседают все городские казии, решил воспользоваться удобным случаем и прибежал с просьбой рассмотреть его собственное дело.

– О мудрейшие! – торопливо заговорил он.– У меня умер брат, а его вдова отказывается выйти за меня замуж. Говорит, что ей больше нравится какой-то торговец тканями, да падет гнев аллаха на его нечестивую голову!..

Желая поскорее покончить с непредвиденной глупой помехой, Улугбек поспешил сказать стоявшему рядом есаулу:

– Пойди с ним и сделай все, что он просит.

Это была ошибка. Улугбек тут же понял свой промах, заметив, как хитроумные казии переглянулись между собой. Правитель решил дело на основе бытовавших с давних, еще кочевнических времен неписаных правил. По ним действительно каждый имел право требовать, чтобы вдова покойного стала женой другого брата. Но он забыл о казуистике шариата, в которой так сильны были его противники. И они не замедлили напомнить об этом правителю.

Старший казий торжественно сказал:

– Такое решение не может быть справедливым, о великий эмир. Разве тебе неизвестно требование шариата, чтобы брак заключался только с общего согласия как жениха, так и невесты? Ни один из нас не признает без этого брак законным.

Все казии одобрительно замотали седыми бородами. А старший ехидно добавил:

– Нам придется пересмотреть свое решение о вине уважаемого мухтасиба. Теперь мы склонны думать, что его упреки в нарушении правил истинной веры некоторыми мусульманами не лишены оснований...

Так суд и закончился ничем. Больше того: оправдание зарвавшегося мухтасиба вдохновляло святош на новые вылазки против Улугбека и его друзей. Слухи об этом поражении правителя поползли по городским базарам. Дервиши разносили их по всем дорогам, пугая правоверных близостью страшного суда.

 
Когда солнце согнется,—
с завываниями выкрикивали они суру из корана,—
Когда звезды упадут,
Когда горы приведутся в движение,
Когда дикие звери соберутся толпами,
Когда моря закипят,
Когда души совокупятся,
Когда спросят заживо погребенную девушку,
За какое преступление ее заставили умереть,
Когда лист книги развернется,
Когда небеса отложатся в сторону,
Когда пламень ада помешают кочергою, чтобы
лучше горел,
Когда рай приблизится,
Тогда всякая душа узнает сделанное ею дело...
 

В традиционных молитвах по пятницам муллы все чаще ставили в пример Улугбеку его благочестивого отца. Шахруха даже превозносили как обновителя веры, какие появляются только раз в столетие, не чаще.

Улугбек не оставался в долгу. В запальчивости молодости он не упускал случая, чтобы так или иначе как-нибудь задеть шейхов, ущемить их права. Он вызвал из Бухары одного из духовных руководителей тамошних суфиев и приказал шейх-ал-исламу устроить для него трудный богословский экзамен. Испытуемый, конечно, страшно обозлился.

В Ташкент Улугбек послал однажды своего есаула и поручил ему наряду с другими делами навести порядок и среди местного духовенства. Уже само это вмешательство в религиозные дела военного чиновника показалось муллам и ишанам весьма оскорбительным. Но есаул к тому же оказался крутого нрава и повел себя с почтенными «людьми божьими», совсем как с воинами-новобранцами.

Он приказал собрать всех «потомков шейхов» на одном из мазаров – могильников – какого-то из бесчисленных святых. Пришли семнадцать молодых суфиев и дервишей. Есаул поставил их в круг и начал меряться силой: подходил и толкал каждого, норовя сбить с ног.

Один из дервишей, самый молодой, ловко увернулся от удара. Есаулу это понравилось, и он похвалил его за силу и ловкость:

– Вот с кого надо брать пример! Учитесь. А то вы зачахнете над своими священными книгами...

Молодой дервиш, удостоившийся похвалы недалекого есаула, был когда-то тем самым мальчиком, которого перепуганные родители унесли в горы, услышав о смерти Тимура. Теперь ол вырос, побывал в Мекке и за ревностное соблюдение чистоты веры получил, несмотря на молодость, почетное право прибавить к своему имени титул «хаджи».

Есаул и не подозревал, какая бездна властолюбия и корысти, ловко прикрытая маской набожности, та-ится в этом молодом дервише. Не знал он и того, откуда взялись у Хаджи Ахрара сила и ловкость. Секрет был в том, что Хаджа Ахрар некоторое время служил мюридом одного из шейхов. Все его старания добиться духовного превосходства над другими мюридами оказались тщетны: юноша был хотя и хитер, как змея, но туповат, книжная премудрость ему не давалась. Видимо, поэтому Хаджа Ахрар так и ополчался потом всю жизнь на нее.

Но властолюбие не давало ему примириться с положением рядового мюрида. Он жаждал стать первым хоть в чем-нибудь. Заметив это, его духовный наставник посоветовал ему заняться искусством... борьбы.

Совет был довольно неожиданным в устах духовного лица, но хитроумным. И Хаджа Ахрар сумел извлечь из него пользу: сила и ловкость должны были пригодиться ему в той скрытой и трудной борьбе, к которой он себя готовил в полутьме уединенных келий.

Пройдут годы, и Хаджа Ахрар станет главным врагом Улугбека, хотя так и не встретится с ним ни разу лицом к лицу. Он возглавит орден накшбендиев, оставаясь всегда в тени, захватит всю власть в Самарканде и будет тайно править страной несколько десятилетий. И он не забудет этого оскорбления, невзначай нанесенного дервишам есаулом, вздумавшим побороться со святыми людьми. Только всю ненависть за это Хаджа Ахрар перенесет, конечно, на Улугбека.

Но пока он еще молод, безвестен, и Улугбек даже не подозревает о его существовании.

Молодой правитель продолжал без особых забот отдавать свои дни охоте, а вечера – пирам и беседамс мудрецами. Внешне его жизнь пока ничем не отличалась от той, какую вели все правители Самарканда до него и после него. У него было четыре жены и пять наложниц, подрастали дети. Правда, он их почти не видел: все его дочери и сыновья росли в Герате, у бабки Гаухар-Шад. Этот обычай, заведенный Тимуром, она продолжала ловко использовать, чтобы обезопасить себя от будущих претендентов на власть. Пример Улугбека, который вырвался из-под ее опеки и стал самовластным правителем, казался ей достаточно поучительным.

Увлечение охотой сблизило Улугбека в эти годы еще с одним примечательным человеком, которому суждено было стать его самым большим и верным другом, даже более преданным и любящим, чем родные сыновья правителя. Его звали Алладин Али ибн-Мухаммед, и был он простым сокольничим, – эта придворная должность называлась «кушчи». Кличка так привязалась к юноше, что его потом стали называть не тем именем, которое он получил при рождении, а просто Али-Кушчи. Еще позднее, когда он, как и Улугбек, стал большим ученым и продолжателем дел своего друга и учителя, Али-Кушчи назовут еще «Птолемеем своей эпохи».

Но пока они оба не ведают о своей грядущей славе, носятся на взмокших конях среди зарослей тугаев и камыша по берегам Сыр-Дарьи, хвастают друг перед другом убитой дичью, а вечерами, вытянувшись на ковре у костра, смотрят, засыпая, на звездное небо и ведут тихие, задушевные беседы обо всем на свете. У правителя не было тайн от своего юного друга. Даже о щекотливых интригах гарема он мог спокойно советоваться с ним.

Постепенно Али-Кушчи стал словно ожившей тенью Улугбека. Он сидел позади него и слушал ученые споры. Вместе с правителем он обсуждал планы новых построек, которыми тот мечтал украсить Самарканд– «Лик Земли».

На Регистане, напротив медресе, воздвигли хана-ку для бродячих дервишей. Улугбек сделал и еще одну уступку духовным наставникам. Он приказал изготовить из серого мрамора громадную подставку для книги корана в соборную мечеть Тимура. Пюпитр этот сохранился до наших дней. Теперь он стоит во дворе полуразрушенной мечети. Если коран, который чтецы клали на него, соответствовал таким размерам, то это, пожалуй, была самая большая рукописная книга в мдре. Но, к сожалению, она куда-то бесслед-но исчезла еще в прошлом веке, остались лишь предания о ней.

Неподалеку от Регистана было выстроено громадное здание городских бань. Их прозвали в народе «банями Мирзы». Весь пол в них и стенки бассейнов были выложены цветными камнями. Но никаких следов здания теперь не сохранилось.

Улугбек словно чувствовал, что все его постройки окажутся недолговечными. Перед глазами у него был наглядный пример – соборная мечеть Тимура, о которой шумели придворные льстецы:

– Купол был бы единственным, если бы небо не было его повторением, и единственной была бы арка, если бы Млечный Путь не оказался ей парой.

Прошло совсем немного времени, а мечеть уже начинала потихоньку разрушаться.

Смерть Тимура и последующие смуты не позволили как следует завершить все работы. Кое-где стены наскоро замазали штукатуркой, покрыли расписными плитками, но все это было непрочным. Нередко, когда в мечеть набивалось особенно много людей, с потолка на молящихся падали кирпичи.

Улугбеку вспомнились разговоры в городе, о которых ему поспешили донести услужливые соглядатаи. Однажды обвалился такой большой кусок потолка, что люди начали в панике выскакивать вон из мечети. И один из городских насмешников говорил будто бы в толпе:

– Поистине эту мечеть надо назвать заповедной, а молитву, совершаемую в ней, – молитвой страха.

В толпе засмеялись. Ободренный общим сочувствием, насмешник продолжал:

– Будь я поэтом, как Секкаки, то сочинил бы такое стихотворение об этой мечети и приказал бы поместить его над входом: «Слыхал я, что ты, мечеть, построена на средства, добытые путем неправедным, но, хвала аллаху, ты не находишь сочувствия, как и женщина, кормящая сирот на средства, добытые распутством. Горе тебе! Не совершай прелюбодеяний и не твори милостыни одновременно»,

Доносчики сообщили и имя смельчака, посмевшего так говорить о делах Тимура: Аллахдад, «человек остроумный, хитрый и проницательный, совершивший сто бегов и тысячу обходов вокруг каабы непристойных речей». Но Улугбек не стал преследовать его.

У него были на то причины. Однажды, выходя из мечети, он долго в задумчивости смотрел на громадную стрельчатую арку. И вдруг в изумлении широко открыл глаза. Как он не замечал этого никогда раньше?

Над входом в мечеть полагалось поместить традиционную фразу: «Тимур есть тень аллаха на земле».

А тут совершенно отчетливо было написано: «Тимур есть тень...» И все. Фраза обрывалась.

Как это случилось? Где искать виновного? Может быть, мастеру просто не хватило места или он не успел– докончить надпись в спешке, с какой по приказу Тимура переделывали злополучную стену? А может, он так написал нарочно?..

Во всяком случае, неоконченная надпись приобретала особый, глубокий и мудрый смысл. «Может быть, так скажут и обо мне, сколько бы я ни строил дворцов, медресе и бань, – подумал молодой правитель. – «Улугбек есть тень...»

Эта мысль, раз возникнув, потом нередко приходила ему в голову и не давала покоя. Она возникала среди пьяного шума пиров, и тогда все замечали, как правитель вдруг сразу мрачнел и отставлял в сторону недопитый бокал. Она приходила во время охоты, и уже становилось неинтересным, сколько уток забьют нынче соколы.

Пытаясь ее отогнать, Улугбек снова и снова перечитывал заветы Тимура. Но они не приносили успокоения. Книги лгали. Разве не видел своими глазами Улугбек, как быстро рухнула великая империя, созданная Тимуром?

В Герате правит Шахрух, в Самарканде – Улугбек. Напрасно Шахрух делает вид, будто Маверан-нахр по-прежнему остается его вотчиной: сын не посылает ему доходов, не подчиняется его указам и распоряжения, лишь порой для виду, просто из уважения советуясь с ним по сложным вопросам.

Не лучше обстоит дело и на западе. После гибели Мираншаха правителем Ирана и завоеванных Тимуром областей Кавказа стал Шахрух. Но тоже только формально. На самом же деле там царит полная неразбериха. Почти в каждом городке сидит свой правитель и весьма лениво отзывается на приказы из Герата. Единой империи давно уже нет. Ее растащили по кускам наследники завоевателя, передравшиеся между собой. И теперь, ослабленные раздорами, они отдавали обратно восставшим племенам и народам одну провинцию за другой.