Текст книги "Кем был Иисус из Назарета?"

Автор книги: Глеб Ястребов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

5. Споры в Иерусалиме

Евангелист Марк приводит несколько дискуссий Иисуса с его богословскими сторонниками и оппонентами из других направлений иудаизма. Не переместил ли он в контекст Страстной недели ситуации, которые в реальности имели место в иные годы или не в Иерусалиме? Как нам кажется, очень точная и подробная информированность Марка о последних днях жизни Иисуса свидетельствует в пользу правильной хронологии. (Впрочем, возможная ошибка с хронологией не влияет на истолкование самих эпизодов.)

Одна из этих словесных стычек имела место в разговоре с саддукеями. Саддукеи относились к той самой храмовой элите, которую Иисус обвинял больше всего. (Здесь Марк не напутал с местом и датировкой: дискуссия Иисуса с саддукеями едва ли могла иметь место где-либо, кроме Иерусалима. Иисус и саддукеи вращались в разных мирах, и до Иисусовой акции в Храме саддукеи вряд ли стали бы к нему приставать с провокационными вопросами.) Зная, что Иисус разделяет апокалиптические взгляды, они решили напасть на те апокалиптические учения, которые казались им противоречащими здравому смыслу и не основанными на основном Писании (Торе). Их вопрос хотя и издевательский, но далеко не бессмысленный; он берёт в качестве примера заповедь о левиратном браке (Втор 25:5–6), то есть заповедь вдове выходить замуж за брата покойного мужа, если покойный не оставил сына.

Пришли к нему саддукеи, которые говорят, что нет воскресения, и спросили его, говоря: «Учитель! Моисей написал нам: если у кого умрёт брат и оставит жену, а детей не оставит, то брат его пусть возьмёт жену его и восстановит семя брату своему. Было семь братьев: первый взял жену и, умирая, не оставил детей. Взял её второй и умер, и он не оставил детей; также и третий. Брали её семеро и не оставили детей. После всех умерла и жена. Итак, в воскресении, когда воскреснут, которого из них будет она женой? Ибо семеро имели её женой!»

Иисус сказал им в ответ: «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная ни Писания, ни силы Божьей? Ибо, когда из мёртвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут как ангелы на небесах. А о мёртвых, что они воскреснут, разве не читали вы в Книге Моисея, как Бог при купине сказал ему: «Я Бог Авраама и Бог Исаака, и Бог Иакова»? Бог не есть Бог мёртвых, но Бог живых! Итак, вы весьма заблуждаетесь.

Мк 12:18–27

Основной смысл ответа Иисуса состоит в том, что приводимые саддукеями возражения годятся лишь против примитивно-материалистического понимания воскресения. С его точки зрения, воскресшие обретают ангелоподобные (не обязательно бесплотные!) тела, для которых прежние физические отношения (секс, деторождение) уже не существуют. Здесь присутствует любопытный полемический подтекст: саддукеи с высоты своей столичной искушённости хотят показать, что галилейский проповедник мыслит чересчур примитивно (и без сомнения, в Палестине было немало людей, которые именно так воскресение и представляли). Иисус же в ответ хочет показать, что не он, а они рассуждают упрощённо.

Заметим, что ответ Иисуса не назовёшь новым, ибо он здесь излагает, в сущности, стандартное фарисейское учение: воскресшие, как существа духовные, не будут иметь нужды в плотских отношениях. Использованное им выражение («будут как ангелы на небесах») есть ещё в Книге Еноха (1 Ен 51:4), откуда он его, возможно, и заимствовал. Впоследствии очень похожие вещи войдут в Талмуд, например: «В веке будущем нет ни еды, ни питья, ни зачатья детей... но праведники воссядут с венцами на головах и будут наслаждаться сиянием Шехины (Божественного Присутствия)» (Вавилонский Талмуд, «Берахот» 17а). По ответу Иисуса, кстати говоря, лишний раз понятно, почему фарисеи часто находили приемлемым и интересным его общество: во многом они принадлежали к одному направлению мысли.

Что касается Писания, то Иисус соглашается, что хотя напрямую о воскресении в Торе не сказано, но косвенным образом воскресение можно вывести из того факта, что Бог Израилев объявляет себя Богом патриархов («Бог Авраама, Исаака и Иакова» Исх 3:6). Если же патриархи остались далеко в прошлом и мертвы, то получилось бы, что Бог есть Бог мёртвых, а это не так. Вряд ли, конечно, саддукеев это убедило: некоторая натяжка всё же присутствует, хотя аргумент остроумный.

Если верить Марку, довольно коварную ловушку поставили перед Иисусом в эти дни «некоторые фарисеи». Оговорка «некоторые» очень важна: далеко не все фарисеи были настроены против Иисуса и собирались ставить ему какие-то ловушки, и уж тем более смертельно опасные. В данном случае идея состояла в том, чтобы спровоцировать Иисуса на высказывание, которое уронило бы его в глазах народа.

И посылают к нему некоторых из фарисеев и иродиан, чтобы уловить его на слове. Они же, придя, говорят ему: «Учитель! Мы знаем, что ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лицо, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать Цезарю или нет? Давать нам или не давать?»

Но он, зная их лицемерие, сказал: «Что испытываете меня? Принесите мне динарий, чтобы мне видеть его». Они принесли. Тогда говорит им: «Чьё это изображение и надпись?» Они сказали ему: «Цезаря». Иисус сказал им: «Отдавайте Цезарево Цезарю, а Божие – Богу». И дивились ему.

Мк 12:13–17

Это чистой воды провокация. В 30 году н. э. Иудея не была самостоятельной страной: страной правили римляне, и верховным правителем был Понтий Пилат. Замысел противников Иисуса такой: если Иисус публично скажет, что платить подать нельзя, его можно будет арестовать по обвинению в измене и подстрекательстве к бунту. Если скажет платить, то существенно уронит себя в глазах народа, который римлян большей частью ненавидел, – и особенно эта ненависть ощущалась в пасхальные и предпасхальные дни, ибо праздник Пасхи был посвящён свободе израильтян от чужеземного гнёта.

Некоторые комментаторы понимают реакцию Иисуса как уход от ответа: дескать, Иисус нашёлся и уклончивой формулировкой не дал загнать себя в угол. Однако наивно было бы ожидать, что фарисеи смирились бы с туманной фразой и не попытались «дожать» Иисуса. Кроме того, речь шла о принципиальном вопросе, вопросе, важном для учения о Царстве, поэтому не ответить Иисус не мог. Значит, ответ Иисуса – самый что ни на есть прямой («отдавайте...» – то есть, «платите...»). Это было полностью созвучно учению Иисуса, согласно которому надо отдавать материальные ценности тем, кто хочет их от тебя получить, пусть даже и несправедливо (Мф 5:38–42; см. выше главу 7). Однако почему Иисус не ответил просто? Зачем понадобилось просить динарий и спрашивать, чей на нём портрет? (Все присутствующие и без того отлично знали, что изображено на динариях: римский император.)

По всей видимости, Иисус разыграл шутливую сценку (безыскусная простота марковского повествования стирает некоторые краски). Будучи спрошен о динарии, он с самым серьёзным видом притворился, что ничего про динарии не знает («какой такой динарий? принесите показать»). (Ход с дополнительным подтекстом: получается, что ревнители благочестия носят с собой римские монеты и хорошо про них знают.) Ему дают динарий. (Окружающие затаили дыхание.) Он берёт его в руки и, продолжая изображать наивность, спрашивает: «А чей тут портрет? Кто изображён?» «Как это кто? – опешили фарисеи – Император Тиберий, ясное дело». Иисус (изумлённо): «Император?? Так отдайте императору его монеты (что вы их таскаете с собой)!» Следует, по-видимому, взрыв смеха, и опасная для Иисуса ситуация остаётся позади. (Оказавшись немножко в дураках, фарисеи уже не могли продолжать серьёзную богословскую дискуссию о выплате налогов.) Но дальнейшая фраза Иисуса («а Божье отдайте Богу») уже должна была быть произнесена серьёзно, что и поставило точку в разговоре.

Заметим, что с остальной частью фарисейства Иисус, видимо, придерживался примерно одинаковых взглядов на римскую подать: она есть зло, но лучше её платить, ибо не за такие вещи стоит отдавать жизнь.

Не все иерусалимские разговоры Иисуса в этот период, однако, носили столь напряжённый характер. Довольно любопытный эпизод приводит Марк:

Один из книжников, слыша их (Иисуса и саддукеев) прения и видя, что Иисус хорошо им отвечал, подошёл и спросил его: «Какая первая из всех заповедей?» Иисус отвечал ему: «Первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всеми силами твоими, – вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего как самого себя. Иной большей этих заповеди нет». Книжник сказал ему: «Хорошо, учитель! Истину сказал ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Его; и любить Его всем сердцем, и всем умом, и всей душой, и всеми силами, и любить ближнего как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв». Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: «Недалеко ты от Царства Божия».

Мк 12:28–34

В этом доброжелательном разговоре Иисус и один из иерусалимских богословов (который, видимо, доселе ничего не знал о взглядах Иисуса) взаимно удостоверяются, что придерживаются одинаковых взглядов на приоритеты Торы: самое главные заповеди – это заповеди, говорящие о любви к Богу и ближнему (Втор 6:4–5; Лев 19:18), а система жертвоприношений – на втором месте.

Старые христианские толкователи эту сцену иногда понимали в том смысле, что лишь один из «книжников» достиг высот подобного понимания, для остального же иудаизма они были недоступны. Это, конечно, не так. Во-первых, цитата из Второзакония («Слушай Израиль...») входила в текст базового исповедания иудейской веры, ежедневно читавшегося всеми благочестивыми иудеями и составлявшего значимый элемент литургии. В последующих раввинистических текстах ей и тому, о чём в ней сказано, придаётся огромное значение. Во-вторых, заповедь из Книги Левит («возлюби ближнего как самого себя») рассматривалась как ключевая такими столпами иудаизма, как Гиллель до Иисуса (Вавилонский Талмуд, «Шаббат» 31а) и рабби Акива после Иисуса (Сифра 89б).

Таким образом, если иметь в виду реальную сцену, стоявшую за Мк 12:28–34, то книжник к удовольствию своему убедился, что Иисус вовсе не маргинальный шарлатан, а учит согласно лучшим образцам фарисейства. Иисус же, как пророк, в свою очередь ответил, что приоритеты его собеседника – именно такие, какие предполагаются его проповедью о Царстве Божьем.

6. Помазание к погребению

Напоследок в этой главе рассмотрим эпизод, который произошёл совсем незадолго до ареста Иисуса.

И когда был он в Вифании, в доме Симона прокажённого, и возлежал, пришла женщина с алавастровым сосудом мира из нарда чистого, драгоценного и, разбив сосуд, возлила ему на голову. Некоторые же вознегодовали и говорили между собой: «К чему такая трата мира? Ибо можно было бы продать его более, чем за триста динариев, и раздать нищим!» И роптали на неё.

Но Иисус сказал: «Оставьте её, что её смущаете? Она доброе дело сделала для меня. Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить; а меня не всегда имеете. Она сделала, что могла: заранее помазала тело моё к погребению. Истинно говорю вам: где не будет возвещена благая весть в целом мире, сказано будет, в память о ней, и о том, что она сделала».

Мк 14:3–9; ср. Ин 12:1–8

В пользу историчности этого эпизода говорит тот факт, что независимая его версия содержится в Евангелии от Иоанна (Ин 12:1–8). Иоанн датирует эту сцену не двумя, а шестью днями до Пасхи (что несколько менее вероятно, но принципиальной роли не играет); мы также узнаём, что женщина, о которой идёт речь, – не кто иная, как Мария, сестра Марфы и Лазаря, одного из друзей Иисуса, а значит, видимо, та самая Мария, которая восседала ученицей у ног Иисуса (Лк 10:38–42; см. выше главу 6).

Сцена, которую приводят Марк и Иоанн, весьма необычна. Любопытна реакция учеников. Во-первых, по обычным патриархальным нормам само появление женщины на мужском обеде было предосудительно. Однако об их возмущении ничего не сказано, и мы уже можем догадаться, почему: за время проповеди они привыкли к более высокому статусу женщин. Во-вторых, заметны плоды, какие принесла проповедь Иисуса против богатства и чинопочитательства: при всём своём почтении и даже благоговении к Иисусу они открыто высказывают мнение, что подобное поведение женщины неправильно и нарушает заповедь жертвовать деньги на бедняков. (Возьмём для сравнения современный аналог: далеко не все традиционные, скажем, православные и католики осмелятся напрямую критиковать излишнее проявление почтения к своему духовному отцу при нём самом!) Эта мелкая деталь показывает, что Иисус не строил своё руководство Двенадцатью на авторитарных началах: реакция учеников имплицитно предполагала и недовольство им самим, коль скоро он не остановил Марию.

Ряд учёных, впрочем, считают поведение женщины неправдоподобным, и особенно неправдоподобным ответ Иисуса, который, в сущности, снова предсказывает свою смерть. Однако, если избавиться от навязчивого желания истреблять из исторической реконструкции все сцены, в которых тот или иной персонаж выказывает способность предвидеть ближайшее будущее, мы увидим, что ситуация правдоподобна. Вполне можно представить, что в то время, как ученики находились в некоторой эйфории по поводу близящегося Царства, от Марии, верной ученицы Иисуса, не укрылась перемена, происшедшая в нём. (Как женщина, она могла ещё и лучше чувствовать его эмоциональное состояние.) Нет ничего невероятного в том, что она сопоставила горькие намёки, проскальзывавшие в речах Иисуса, с очевидной, угрожающей ему опасностью и высказала свою любовь и тревогу единственным доступным ей способом. (Интересно, кстати, откуда вообще она взяла такие дорогие благовония? Будучи бедной женщиной, она не могла их купить и даже заработать на них. Возможно, кто-то из богачей пожертвовал его специально на нужды Иисусова движения.)

Строго говоря, ни из чего не видно, что Иисус вполне одобрял такую трату денег. Но он не стал останавливать женщину, а когда её стали ругать, заступился за неё. (Это уже второй известный нам случай, когда он заступался за эту женщину! Первый был в Лк 10:38–42, когда она хотела слушать учение Иисуса, а сестра гнала её на кухню.) Почему? Почему в этот раз он не стал ей препятствовать и объяснять про необходимость скромности и необходимость направлять все свои силы на почитание Бога, а не человека? Рискнём высказать предположение. В эти последние дни Мария оказалась единственной, кто понял (или почти понял), что у него на душе. Эта связь была ему дорога и была ему опорой.

Глава 12. Последний день

О последнем дне жизни Иисуса мы знаем больше всего: ночная трапеза с учениками, молитва в Гефсимании, предательство Иуды, арест, суд, распятие, погребение... Для историка, однако, здесь присутствует целый ряд проблем. Какие детали повествования более достоверны, а какие менее достоверны? Например, учреждал ли Иисус на тайной вечере обряд Евхаристии? Почему Иисуса предал Иуда, и какая судьба постигла Иуду? Какие обвинения были предъявлены Иисусу на суде? В какой степени можно верить рассказу о погребении? В данной главе мы попытаемся ответить на эти и некоторые другие вопросы.

1. Тайная вечеря

В самом факте, что ночью перед казнью Иисус вкушал последнюю трапезу с учениками, сомнений нет: он засвидетельствован в нескольких ранних независимых источниках (Павел – 1 Кор 11:23–25; Марк – Мк 14:17–26; Иоанн – Ин 13–17). Первую проблему, однако, создаёт противоречие между евангелистами.

• Синоптические Евангелия (Марк, Матфей, Лука): последняя трапеза была пасхальной и имела место 15-го нисана (Мк 14:1, 12, 17). Это означает, что на тайной вечере (как в последующие века стали называть данную трапезу) Иисус с учениками наряду с другими своими соотечественниками праздновали освобождение, которое некогда принёс Бог их предкам от египетского рабства. Это также означает, что, зная особенности традиционного иудейского пасхального седера (евр. «седер», «чин»), мы можем восстановить недостающие детали тайной вечери. Это также означает, что символические действия Иисуса с хлебом и вином необходимо рассматривать в свете пасхальной тематики.

• Евангелие от Иоанна: последняя трапеза не была пасхальной и имела место 14-го нисана (Ин 13:1; 18:28). Это означает, что в 30 году н. э. Иисус вообще не праздновал Пасху, а ученики если и праздновали, то сразу после казни Иисуса. Это также означает, что по особенностям традиционной иудейской пасхальной трапезы мы не можем восстановить недостающие детали тайной вечери, а символические действия Иисуса с хлебом и вином (если они вообще имели место – Иоанн о них не упоминает!) не имели прямого отношения к тематике иудейского седера.

Как быть с этим противоречием? Единственный способ снять его состоит в гипотезе, что Иисус справлял Пасху по другому календарю. (Просто перенести пасхальную трапезу на день раньше он не мог: барашков ещё не закалывали в Храме.) В 1957 году французская исследовательница Анни Жобер предположила, что Иисус в данном случае следовал ессейскому солнечному календарю, а не официальному лунно-солнечному календарю иудаизма. Тогда хронология Страстной недели выглядит очень необычно: Иисус отпраздновал с учениками Пасху во вторник (sic!), потом пара дней ушла на судебные процессы и слушания, после чего в пятницу Иисус был, наконец, казнён. Или, возможно, Иисус был распят в среду (вопреки указаниям евангелистов), и промежуток между распятием и воскресением (что бы ни понимать под воскресением) составил более длинный промежуток времени. Однако подавляющее большинство учёных отвергает гипотезу Жобер. Во-первых, она слишком громоздкая: версия об альтернативной хронологии создаёт больше проблем, чем решает. Скажем, ничто в наших источниках не указывает на столь длинные судебные процедуры. (И насколько вообще правдоподобно, что иерархи пошли на длинный и скандальный судебный процесс над знаменитым проповедником в самый разгар пасхальных празднований?) Во-вторых, в Евангелиях вообще ни словом не упоминается о ессействе, и ни из чего не видно, что Иисус выказывал к нему интерес, – учение же его явно не было ессейским или даже близким к ессейству (каким мы знаем ессейство по текстам Кумрана). Непонятно, с какой стати Иисус стал бы праздновать Пасху по сектантскому календарю.

Значит, кто-то из евангелистов прав, а кто-то ошибается. Сторонники Иоанновой хронологии используют следующие аргументы: (1) даже синоптические Евангелия не упоминают, что на тайной вечере вкушали пасхального барашка; (2) пасхальная амнистия (на которой Пилат отпустил Варавву) имела бы наибольший смысл в канун Пасхи (чтобы освобождённый мог вкушать трапезу); (3) казнь в пасхальный день была бы угрозой общественному порядку; (4) пасхальную трапезу полагалось справлять в кругу семьи, с участием женщин и детей, а на тайной вечере были только Иисус и Двенадцать; (5) устраивать судебные процедуры в пасхальную ночь было запрещено законом.

На наш взгляд, доводы в пользу синоптической хронологии перевешивают, а упомянутые выше контрдоводы неубедительны. Относительно контрдоводов: (1) хотя сам факт поедания барашка не описан, под «пасхой», конечно, имелся в виду именно он (ср. «где хочешь есть пасху?» Мк 14:12). Более того, к моменту написания Евангелий тайная вечеря рассматривалась уже как первая Евхаристия – сама же Евхаристия утратила привязку к пасхальному седеру, – а потому ассоциации с пасхальным седером не могли не быть отодвинуты на второй план. Далее (2): даже если пасхальная амнистия реально имела место – что весьма сомнительно (см. ниже), – римлян меньше всего волновало, сможет ли освобождённый участвовать в празднике. Что касается казни (3), то её скандальность в день приготовления к пасхе была бы ничуть не меньшей, чем в день после ночного ужина (когда основная эмоциональная напряжённость уже спала). Ни из чего не видно (4), что на тайной вечере были только Иисус и Двенадцать; более того, у Марка, видимо, есть прямое указание на обратное (Мк 14:20). Кроме того, чрезвычайные конспиративные условия (см. ниже) в любом случае резко сужали круг участников. Ссылки на закон (5) сами по себе наивны, когда речь идёт о судебных расправах. Более того, верхушка Синедриона могла рассчитывать, что именно в это время на заседание не придут наиболее благочестивые члены совета.

Зато позитивные указания на Пасху, отмечаемые сторонниками синоптической хронологии, весьма убедительны. Во-первых, в отличие от обычного Иисус с учениками не стали возвращаться на ночь в Вифанию под Иерусалимом, но организовали трапезу в самой столице. Пасхальную трапезу полагалось вкушать именно в Иерусалиме. Не видно причин, которые побудили бы Иисуса пойти на этот шаг, если он не собирался справлять пасхальный седер. Во-вторых, показательно не только место, но и время трапезы: именно пасхальный седер полагалось совершать ночью (1 Кор 11:23; Мк 14:17; Ин 13:10); обычно люди ужинали в более раннее время суток. В-третьих, тайная вечеря закончилась воспеванием гимна (Мк 14:26), а гимн воспевался иудеями именно по окончании пасхальной трапезы (Пс 113–117). Заметим также, что Иисус явно пришёл в Иерусалим на Пасху с целью совершить пасхальный седер. Проще всего предположить, что раз он за этим пришёл, то своё желание и реализовал (ср. Лк 22:15: «очень желал я есть с вами эту пасху прежде моего страдания»). Причин, по которым он стал бы отказываться от своего желания, не видно. И ещё одно важное соображение, которое почти всегда упускают из виду: нет ни единого намёка на то, что ученики Иисуса справляли Пасху в ночь с пятницы на субботу, сразу после его смерти. Отсюда вывод: тайная вечеря была пасхальной трапезой.

Теперь рассмотрим детали повествования в том виде, как они приведены у Марка. Рассказ о подготовке явно выдаёт свидетельство очевидца.

И в первый день опресноков, когда заколали пасхального агнца, говорят ему ученики его: «Где хочешь есть пасху? Мы пойдём и приготовим». И посылает двух из учеников своих и говорит им: «Пойдите в город; и встретится вам человек, несущий кувшин воды. Последуйте за ним и куда он войдёт, скажите хозяину дома того: учитель говорит: где комната, в которой бы мне есть пасху с учениками моими? И он покажет вам комнату большую, устланную и готовую. Там приготовьте нам». И пошли ученики его, и пришли в город, и нашли, как сказал им. И приготовили пасху. Когда настал вечер, он приходит с Двенадцатью...

Мк 14:12–17

Иисус не пошёл в Храм лично. Видимо, на то были две взаимодополняющие причины. С одной стороны, после своих действий в Храме Иисус не хотел лишний раз рисковать арестом. А с другой стороны, хозяйственные хлопоты – толпа, гигантские очереди – отняли бы у него слишком много драгоценного времени. Вопреки популярному мнению в Храм были посланы апостолы не из Двенадцати, а кто-то из других учеников (ср. Мк 14:17: «когда настал вечер, он приходит с Двенадцатью», – а в доме уже были два ученика!).

Любопытны описанные подробности. Объясняются они, конечно, конспирацией: после своего выступления против иерусалимской коррупции Иисус ожидает ареста или убийства. (Создаётся впечатление, что, хотя он был готов принять от Бога мученичество и даже считал этот ход событий наиболее вероятным, он сам не хотел на него напрашиваться и облегчать задачу своим врагам.) Пасхальная трапеза организуется в доме неизвестного нам (и стопроцентно надёжного) человека в Иерусалиме. Ученики должны пойти в город; сразу за городскими воротами им встретится человек с кувшином воды. (Обычно кувшины носили женщины; поэтому он несколько выделяется из толпы.) Этот человек, видимо, знает их в лицо, а они его – нет. Они не должны подходить к нему, а должны следовать за ним чуть-чуть на расстоянии – Иисус опасается слежки, – и, когда тот проводит их до нужного дома, сказать хозяину этого дома условленный пароль («учитель говорит...»). В этом пароле, что существенно, имя Иисуса не упомянуто (на случай ошибки или провала). Сам Иисус пришёл лишь поздно вечером, с наступлением темноты.

Возникает вопрос: почему Иисус попросту не сообщил ученикам адрес (который сам-то знал: он был в курсе, куда надо идти!). «Возможно, дело в том, что Иисус уже знает о предательстве Иуды, хотя другие члены Двенадцати ещё ни о чём не подозревают. Чтобы утаить место трапезы от Иуды, Иисусу приходится скрыть его и от Двенадцати. Соответственно, два ученика, посланные приготовить комнату, не знают, где она находится, пока не приходят на место» (Р. Бокэм). Христианские комментаторы часто считали, что Иисус узнал о предательстве Иуды чудесным, сверхъестественным образом. Это совершенно не обязательно. Без сомнения, от него в любом случае не укрылись перемены, происшедшие с учеником. Он мог заметить его отлучку (и, возможно, по каким-то признакам догадаться о ложности предлога для неё). Ещё один вариант: его мог предупредить кто-то из его тайных сторонников среди храмовой верхушки или стражи (или кто-то из слуг, случайно узнавших тайну?).

Иисус предупреждает о предательстве сразу при начале трапезы:

Когда настал вечер, он приходит с Двенадцатью. И когда они возлежали и ели, Иисус сказал: «Истинно говорю вам, один из вас, кто ест со мною, предаст меня». Они опечалились и стали говорить ему, один за другим: «Не я ли?» И другой: «Не я ли?» Он же сказал им в ответ: «Один из Двенадцати, обмакивающий со мною в блюдо. Впрочем, Сын Человеческий идёт, как писано о нём; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся. Лучше было бы тому человеку не родиться».

Мк 14:17–21

Удержимся сейчас от заманчивых, но досужих домыслов относительно того, что пережил в этот момент Иуда (испугался ли он, к примеру, за свою жизнь?). Отметим лишь два момента. Во-первых, весьма вероятно, что эта сцена отчасти объясняет его последующее раскаяние и самоубийство. На Иуду не могло не произвести впечатление, что Иисус знал о предательстве, но не назвал имени. (По-видимому, Иисус вообще заговорил об этом с целью предостеречь Иуду, а не учеников.) Судя по всему, однако, он нашёл предлог уйти во время (ближе к концу?) трапезы (ср. Ин 13:30). Во-вторых, некоторые учёные (М. Кейси) правильно подметили, что фраза Иисуса «один из Двенадцати...» отражает присутствие на трапезе людей помимо Двенадцати. Прежние толкователи этого не замечали, и получалось, что на заданный вопрос (о том, кто предатель) Иисус вообще никак не отвечает. В реальности, однако, Иисус даёт совершенно прямой ответ: предателя следует искать среди Двенадцати апостолов, другие же сотрапезники не причастны. (Как мы уже отметили, Иисус отказался дальше уточнять личность изменника.) Вряд ли на тайной вечере было совсем уж много народа. Однако можно предположить, что там были все, кто обычно ходил с Иисусом (включая женщин), плюс хозяева дома. Общее число участников надо оценивать человек в 20–25.

Пасхальный седер совершался в память об исходе евреев из Египта. Для этого уже к I веку была разработана определённая символика: какие блюда должны присутствовать на трапезе и с каким символическим значением. Марк этого не описывает (отчасти считая знакомство читателей с пасхальными реалиями самоочевидным, а отчасти по богословским причинам), поэтому стоит кратко на них остановиться.

• Барашек, зажаренный на огне (Исх 12:2–10). Он напоминал об исходе, когда были поражены смертью все первенцы египетские: согласно Книге Исход, посланный Богом ангел-губитель миновал лишь те дома, дверные косяки которых были помазаны кровью барашка.

• Хлебцы из пресного хлеба (Исх 12:8). Во времена Иисуса символически связывались с искуплением. В более поздний период пресный хлеб («маца») обычно объяснялся спешностью, в которой евреи покидали Египет: закваска не успела бы взойти к моменту трапезы. Вообще, как мы уже отмечали в связи с притчей о закваске, закваска в библейской традиции обычно символизировала нечистоту. В пасхальной трапезе хлеб мог быть только пресным.

• Чаша солёной воды. Солёная вода напоминала слёзы рабства и переход через Чёрное море.

• Горькие травы (Исх 12:8). Символизировали горечь египетского рабства.

• Харосет. Своего рода пюре: тёртые яблоки и орехи. Напоминал глину, из которой евреев заставляли делать кирпичи в египетском рабстве.

• Вино. Четыре чаши вина отсылали к обетованиям в Исх 6:6–7 («Я Господь и выведу вас из-под ига египтян, и избавлю вас от рабства их... и приму вас Себе в народ и буду вам Богом...»).

Как видим, обильное использование символики, ассоциирующей те или иные события спасения с элементами трапезы, очень характерно для пасхального седера. (У нас нет полной уверенности, что в тот вечер на столе были чаша солёной воды и харосет – второстепенные элементы, – но остальных не могло не быть.) Не случайно поэтому, что Иисус истолковывает элементы трапезы. Скорее всего, истолковал он на тайной вечере все элементы трапезы, христианская традиция же запомнила только те толкования, которые предполагали новизну переосмысления.

И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: «Примите, ядите; это есть тело моё». И взяв чашу, благодарив (Бога), подал им, пили из неё все. И сказал им: «Это есть кровь моя нового завета, за многих изливаемая. Истинно говорю вам: я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царстве Божьем».

Мк 14:22–25

Некоторые учёные сомневаются в достоверности этого эпизода. По их мнению, для благочестивого иудея в принципе невозможно предложить другим пить свою кровь («это есть кровь моя»), даже символически; вышеупомянутый текст же возник уже в более поздних языкохристианских общинах под влиянием языческих мистериальных религий.

Однако символическое толкование хлеба и вина засвидетельствовано в четырёх разных версиях: 1 Кор 11:23–26; Мк 14:22–25; Мф 26:26–29; Лк 22:15–20. Причём связаны они с двумя независимыми друг от друга традициями (Павла и Марка). Хотя различия между версиями объясняются влиянием раннехристианской литургии, достоверность базовой традиции весьма вероятна. В конце концов, Иисус же не предлагает ученикам в буквальном смысле вкушать его тело и кровь (и сидит за трапезой вместе с ними!), поэтому ни из чего не видно, что ученики не могли счесть его слова приемлемым символом, хотя и странным, даже непонятным. Тем более что первоначальная фраза о чаше, видимо, звучала несколько иначе, чем описывает Марк: «Эта чаша есть новый завет в моей крови» (1 Кор 11:25; т. е. «...завет, запечатанный моей кровью».) Здесь предполагается аллюзия на заключение древнего синайского завета при исходе из Египта: «И взял Моисей крови и окропил народ, говоря: вот кровь завета, который Господь заключил с вами» (Исх 24:8).