Текст книги "Т.1. Избранная лирика. Груди Тиресия. Гниющий чародей"

Автор книги: Гийом Аполлинер

ГНИЮЩИЙ ЧАРОДЕЙ
1909
© Перевод М. Яснов

Что сердцу моему среди сердец влюбленных ^{95} ? Жила некогда девушка редкой красоты, дочь одного обедневшего землевладетеля. Пришла пора замужества, но она говорила отцу с матерью, что не вступит в брак и что она твердо решила не смотреть на мужчин, ибо ее сердце не сможет этого вынести и с этим смириться. Родители не раз пытались ее урезонить, но дочь их не поддавалась ни на какие уговоры. Девушка сказала, что, если ее принудят хотя бы бросить взгляд на мужчину, она тотчас умрет или же лишится рассудка; тогда мать, как и подобает матери, спросила ее с глазу на глаз, не хочет ли она вообще воздержаться от связи с мужчиной, на что ее дочь ответила, что вовсе нет и что, если бы она нашла человека, с которым можно было бы жить ни разу на него не взглянув, она даже могла бы его полюбить. Бедняга землевладетель и его жена, у которых больше не было детей, любили свою дочь, как любят единственного ребенка, и страшились ее потерять. День за днем они пребывали в печали и в надежде, что она образумится. Но время шло, отец умер, и после его похорон мать снова стала умолять свою дочь выйти замуж, однако дочь и слышать об этом не хотела. Как-то раз в ту пору, темной ночью, явился ей в постели дьявол. Он принялся с нежностью уговаривать девушку снизойти к его любви и пообещал, что она никогда его не увидит. Тогда она спросила, кто он. «Я чужестранец, – отвечал дьявол, – и, так же как вы не хотите видеть мужчину, я не могу видеть женщину, с которой жаждал бы разделить ложе». Девушка протянула в темноте руку и ощутила его тело, которое показалось ей прекрасным. И она возлюбила его всей душой и удовлетворила свое желание, желанное для ее матери и для избранника.

Так ночь за ночью прошел месяц, она отяжелела, а потом родила, и все вокруг только диву давались, потому что никто никогда не видел отца ребенка, она же не имела охоту о нем говорить. Ребенок оказался мальчиком, и назвали его Мерлином ^{96} . А когда исполнилось ему одиннадцать лет, его отвели к Утеру Пендрагону ^{97} .

После того как герцог Тинтажельский умер от измены Утера Пендрагона и Мерлина, обманувших герцогиню Эжерве ради любви к ней Утера Пендрагона, Мерлин удалился в глухой лес, мрачный и древний. По природе своей Мерлин был в отца: коварный и вероломный, он знал все, что только может знать извращенное сердце. Жила в том краю девица невиданной красоты, которую звали Вивиана, или Эвиена ^{98} . Мерлин полюбил ее и стал все чаще приходить днем и ночью туда, где мог ее застать. Девица эта была умна и учтива, она долго не подпускала его к себе, пока однажды не уговорила Мерлина признаться, кто он, и он сказал ей правду. Девица дала слово исполнить все, что он захочет, если сначала волшебник обучит ее хотя бы толике своих чар и премудростей. И Мерлин, который любил ее так, как не может любить ни один смертный, обещал научить ее всему, о чем она попросит. «Я желаю, – отвечала она, – чтобы вы мне сказали, как, каким образом и при помощи каких заклинаний я могла бы заточить, кого захочу, и там, где захочу, и чтобы никто не мог ни войти туда, ни выйти оттуда. А еще хочу, чтобы вы меня научили, как я могу усыпить того, кого пожелаю».

«Для чего, – спросил Мерлин, – вам нужно знать все это?»

«А вот для чего, – отвечала девица. – Если бы мой отец проведал, что вы хотите разделить со мной ложе, он убил бы меня тотчас, и я должна быть уверена в том, что он спит, когда мне это потребуется. Но не вздумайте меня обмануть и знайте, что в таком случае не видеть вам ни моей любви, ни моего расположения».

Волшебник обучил ее всему, о чем она попросила, и девица записала заклинания, которые услышала, и стала произносить их всякий раз, как он к ней приходил. И тогда Мерлин ненадолго засыпал. Так она уходила с ним все глубже в лес, и когда он ее покидал, то всякий раз думал, что то была ночь любви. Она могла обманывать его, поскольку он был смертным, но он был еще и дьяволом, и ей оказалось не по силам обмануть его до конца, ибо дьявол не дремлет. Наконец, благодаря Мерлину она узнала столько чудес, что разверзла перед ним землю, и он сошел в могилу посреди леса, глухого, мрачного и дикого. Сотворившая все это была озерной девой. Она жила в озере и могла выходить из него, когда хотела, и возвращаться в него по своему желанию, – сомкнув ноги и ныряя в глубину.

Будучи в полном сознании, чародей сошел в могилу и лег там, как лежат в могилах трупы. Озерная дева привалила сверху камень и, убедившись, что гробница плотно закрыта, громко рассмеялась. Итак, Мерлин умер. Но поскольку по природе своей он был бессмертен, хоть и стал жертвой женских козней, то душа его оставалась живой в мертвом теле. А снаружи, сидя на могильном камне, смеялась озерная дева, которую звали Вивиана, или Эвиена, и смех ее будил эхо в лесу, глухом и мрачном. Успокоившись, она воскликнула, полагая, что никто ее не слышит: «Древнее отродье дьявола мертво! Я заколдовала коварного и вероломного колдуна, которого охраняли змеи, гидры и жабы, я так сделала, потому что молода и красива, потому что сама коварна и вероломна, потому что и мне ведомы змеиные чары, потому что и меня любят гидры и жабы. Я устала от этой работы. Сегодня начинается весна, цветущая весна, я не выношу ее; но она пролетит быстро, эта душистая, завораживающая меня весна. Боярышник покроет землю лепестками цвета невинности. И от всех моих танцев останется только невольная пляска зыби на поверхности озера. Но горе! Весна неизбежно вернется, и вновь зацветет боярышник. И тогда я покину землю, как бывает каждой весной, и запрусь в моем дивном подводном дворце, наполненном легким мерцанием драгоценных гемм. Но горе! И она неотвратима, эта невольная пляска зыби на поверхности озера. Я заколдовала старого колдуна, коварного и вероломного, а меня, колдунью, покорят и околдуют неотвратимая весна и неотвратимая пляска озерной зыби. Все справедливо устроено в мире: старый чародей, коварный и вероломный, умер, а когда я стану старухой, весна и озерная зыбь убьют и меня».

Мертвый Мерлин лежал в гробнице, однако душа его была жива. «Сударыня, – раздался голос его души, – почему вы это сделали?» Озерная дева вздрогнула: это был голос чародея, он исходил из могилы, но был ей незнаком. Не ведая о его душе, дева решила, что плоть его еще жива, и, ударив ладонью по теплому камню, на котором сидела, она воскликнула: «Смирись, Мерлин, ты живым сошел в могилу, но уже погребен и скоро умрешь!» Мерлин в душе улыбнулся и тихо произнес: «Я уже мертв. А теперь уходи – ты свое отплясала, пьеса твоя окончена».

Только сейчас, при звуке неведомого ей, но истинного голоса его души, озерная дева почувствовала, как устала она танцевать. Потянувшись, она вытерла капельки пота со лба, и от этого движения венок из цветов боярышника упал с ее головы на могилу чародея. Дева вновь рассмеялась и так ответила Мерлину: «Я прекрасна, как сад в апреле, как лес в июне, как фруктовая роща в октябре, как снежная равнина в январе». И, раздевшись, она восхитилась своей красотой. Она была как апрельский сад, где над землей вздымаются гривы петрушки и укропа, как июньский лес, густой и овеянный поэзией, как фруктовая роща в октябре, полная спелых плодов, округлых и аппетитных, как январская равнина, белая и холодная.

Чародей не отзывался, и дева подумала: «Он умер. Подожду немного. А потом отправлюсь в мой дивный подводный дворец, наполненный легким мерцанием драгоценных гемм». Одевшись, она вновь опустилась на камень надгробья и, ощутив его холод, громко сказала: «Ну вот, чародей, теперь ты и вправду умер, твой могильный камень подтверждает это». Она обрадовалась так, словно прикоснулась к самому покойнику, и добавила: «Камень говорит мне, что ты умер, труп твой уже холоден, и скоро уже ты сгниешь». И, расположившись на могиле, она замолчала, прислушиваясь к шуму леса, глухого и мрачного.

Время от времени издалека доносились печальные звуки рога – это Говэн, рыцарь Благородных Дев, единственный в мире, кто мог еще знать, где находится Мерлин, трубил в свой провидческий рог, будоража окрестности. Солнце садилось, и вслед за ним исчезал вдали и Говэн. И поскольку земля кругла, Говэн и солнце становились все меньше и меньше, – и так далеки отсюда были солнце и Говэн, и так схоже было их предназначение, что они сливались воедино ^{99} .

Лес наполнялся хриплыми криками, шорохом крыльев и шелестом песен. Призрачные тени скользили над могилой чародея, мертвого и безгласного. Озерная дева сидела не шелохнувшись и с улыбкой вслушивалась в эти звуки. К могиле сползались змеиные выводки, то там, то здесь мелькали феи, двурогие демоны и ведьмы, пропитанные ядовитыми испарениями болот.

Змеи

Мы шипели и не могли бы шипеть лучше, и это шипение было нашим лучшим зовом. Но ни разу нам не ответил наш соплеменник, тот, кого мы любим и кто умереть не может. Мы ползли – а кому не ведомо, что ползущие могут проникнуть повсюду. И если они вроде нас – гибкие, тонкие и скользкие, – то самые узкие щели для них подобны широким воротам. Но мы не смогли отыскать его, нашего соплеменника, того, кого мы любим и кто умереть не может.

Толпы двурогих

Эй вы, нелепые сосиски, умеющие ползать, к какому такому племени причисляете вы Мерлина? У него не было с вами ничего общего, он вовсе не был земным, не то что вы. Он порождение небес, ибо мы, дьяволы, сошли сюда с горних вершин.

Змеи

Да, мы шипим, шипим, но ни к чему нам спорить с вами, дьяволы, поскольку вас просто не существует, однако мимоходом мы все же заметим: есть рай на земле, и нам он известен. Вот и ползем мы вперед и шипим, шипим!

Жабы

Пускай прозвучит и наш печальный призыв, потому что мы тоже хотим отыскать Мерлина. Он нас любит, и мы его любим. Мы тоже могли бы сыграть свою роль в этом странном спектакле. Давайте же прыгать, давайте искать его! Мерлин любил все то, что красиво, а это гибельное пристрастие. Но мы бы не стали его обвинять: мы и сами влюблены в красоту.

Два друида

Мы тоже ищем его, поскольку он ведал наши науки. Он знал, что нет лучшего средства от жажды, чем лист омелы во рту. Он ходил в белом, как мы, но, сказать по правде, наше платье усеяно пятнами от человечьей крови, а местами оно обгорело. У него была арфа, которую мы нашли вон там, под кустом боярышника, певучая арфа с порванными струнами ^{100} . Неужели он умер? Когда-то нас было много, мы были вместе, и это давало нам власть. Но сегодня осталось нас, может быть, только двое. Что же нам делать? Мы только издали можем беседовать друг с другом? Ветра еще повинуются нам и разносят повсюду звуки наших арф. И бог Люгю ^{101} нас еще охраняет, жестокий бог, а вот его ворон: он с карканьем кружит над землей и ищет того, кого ищем мы.

Сумерки спустились в глухой потемневший лес. И ворон, каркая, сел на могилу чародея возле неподвижной озерной девы.

Друиды ^{102}

Ворон бога Люгю исчез. Продолжим поиски. Если бы у нас было время, мы в прихотливых строфах восславили бы Мерлина и его участь так, чтобы эхо отозвалось по всему лесу. Но мы не можем найти того, кто одет в тунику, подобную нашей; но раз уж мы снова вместе, хоть побеседуем от души.

Ворон

Одна жива, другой мертв. Чую сладостный трупный запах, но клюв мой не в силах крошить камень. Тем хуже: все достанется терпеливым червям. Злодеи те, кто хоронит мертвых в таких могилах. Нас они оставляют без пищи, а им трупы ни к чему. Дождусь ли я своей мертвечины? Нет, скорее я сам умру от голода, покуда мои птенцы ждут кормежки. Я знаю, где Мерлин, но мне ни к чему это знание. У городских ворот умирают такие же, как он, и их никто не хоронит. Их глаза вкусны, а еще я могу найти отменную падаль; но непростое у нас ремесло, ведь грифы сильнее нас – эти мерзостные ублюдки не умеют улыбаться и настолько глупы, что я никогда не слышал от них ни единого слова. А мы, жизнелюбцы, готовые жить даже в неволе, лишь бы нас хорошенько кормили, – мы охотно учимся говорить, хоть бы и на латыни.

И, каркая, он улетел.

Первый друид

Что делаешь ты один на горе, в тени священных дубов?

Второй друид

Каждую ночь я вострю мой серп, и когда луна, ущербная слева, становится ему подобна, я приношу в жертву приговоренного к смерти. Вот недавно приходил ко мне один король и спрашивал, можно ли ему жениться на собственной дочери, в которую он влюбился. Я отправился с ним во дворец, увидел принцессу, всю в слезах, и развеял сомнения старого правителя. Ну а ты что поделываешь?

Первый друид

Я смотрю на море. Я учусь опять превращаться в рыбу. В моем доме жили несколько жриц. Я их прогнал; даром что девственницы, они истекали кровью. Женская кровь портила воздух в моем жилище.

Второй друид

Ты слишком чист, ты умрешь прежде меня.

Первый друид

Ты этого не знаешь. Однако не будем терять время. Воры, жрицы и даже рыбы могут занять наше место – что же тогда нам останется делать? Будем жестоки, и нам подчинится вселенная.

Тем временем пришла в лес фея Моргана. Она была стара и безобразна.

Моргана ^{103}

Мерлин! Мерлин! Я так тебя искала! Что за колдовство удерживает тебя под цветущим боярышником?.. Дружба моя жива, несмотря на разлуку. Я покинула мой замок Безвозвратный на горе Гибел ^{104} . Я покинула в замке Безвозвратном юношей, которых люблю и которые всей душой любят меня, равно как любят они природу, дам, гуляющих по фруктовым садам, и даже античных наяд. Я люблю их за все то, что они скрывают под гульфиками, увы, слишком часто мягкими, а еще я люблю древних циклопов, несмотря на их дурной глаз. А Вулкан, хромой рогоносец, наводит на меня такой страх, что, завидев его, я начинаю пускать ветры с шумом, подобным треску хвороста в очаге. Мерлин, Мерлин! Не я одна его ищу. Все пришло в волнение. Вот два друида, ждущие знака о его смерти. Я готова ублаготворить их: пусть будут счастливы, хотя и обмануты, и уйдут с миром.

Как подобает, она взмахнула рукой, и возник мираж. Перед глазами довольных друидов появилось озеро Ломонд ^{105} , а на нем – триста шестьдесят островов. У самой воды стайками прогуливались барды, извлекали жалобные звуки из маленьких арф и напевали стихи, затверженные наизусть, не понимая их смысла. Внезапно прилетели орлы, и каждый из них опустился на свой каменистый островок, потом орлы взлетели и, собравшись в стаю, исчезли за горизонтом. Мираж рассеялся. Тогда друиды обнялись, радуясь своему могуществу ясновидцев, а сладострастная фея посмеивалась над их легковерностью.

Песня друидов ^{106}

 
Бог дровосеков и богиня молнии,
О чем полет орлиный говорит?
О том, что та, чьи груди мы запомнили,
Сегодня чародея умертвит.
 
 
Пусть за орлом, летящем к солнцу в темени,
Следит тот бог, что покарает нас, —
А мне желанней ворон, что на темени
Сидит во тьме и склевывает глаз.
 
 
О черный ворон, прядающий в сторону,
Нашел ли ты холодный свой менгир ^{107} ?
А в тесной яме что желанней ворону,
Чем этот труп гниющий, этот пир?
 
 
Мой дом на море, твой на горной тверди, и
Теперь мы разойдемся по домам,
Но прежде, брат, мне поклянись в бессмертии:
Мертв чародей, любовь осталась нам.
 

Друиды распрощались друг с другом; Моргана все окликала Мерлина, и чародей, который был мертв, но чья душа оставалась живой, сжалился над своей подругой. Он заговорил, однако озерная дева, по-прежнему неподвижно сидящая на могиле, не услыхала ни звука.

Голос мертвого чародея

Я мертв и хладен. Но твои миражи могут сгодиться и для покойников; прошу тебя, оставь на моей могиле запасы еды, чтобы мой голос мог ею насытиться. И пусть она будет разной – та на день, а та на ночь, та на зиму, а та на лето, та одного цвета, а та другого, той крошка, а той кусок. Возвращайся в замок Безвозвратный на горе Гибел – и прощай! Потешь себя вволю, а когда на своих кораблях приплывут к тебе мореходы, расскажи им о моей славе. Расскажи им о моей славе, ведь ты знаешь, что я был волшебником и пророком. Не скоро теперь появятся на земле чародеи, но времена их вернутся.

Моргана услышала Мерлина. Не смея ему отвечать, она сотворила над его могилой миражи разнообразных яств, невидимых озерной деве. А потом вернулась на гору Гибел, в свой замок Безвозвратный.

Торжественная речь первого друида

^{очень далеко, на берегу Океана}

 
Про все, что на слуху, я этой арфе вслед
Спою – про вас троих на берегу, про сходство
Менгира с божеством: восстав, глядит на свет
Бог, без тестикулов познавший детородство.
 
 
Я от коровьих губ прибоя ослабел,
Как бедра, берега им распахнули устья,
И воткнуты дубы в сухую плоть омел;
Трех жриц на берегу один познать берусь я.
 
 
Крестясь, к вам моряки плывут в недобрый час,
Крещенные, они – как дикий рой без улья.
Пловцы скорей умрут, но не достигнут вас,
Их руки над водой, как символы безумья ^{108} .
 

Сумерки уже охватили весь лес, глухой и темнеющий. Однако за лесом ночь была светла, а небо покрыто звездами. Второй друид шел на восток, направляясь к высокой горе. И, поднимаясь на нее, он увидел вдали город, окруженный стенами и сверкающий огнями. Тогда с горной вершины взлетел орел и стал парить над этим пылающим городом. На арфе друида лопнула струна – это был знак, что один из богов умер. Другие орлы присоединились к первому и, подобно ему расправив крылья, застыли над далеким сверкающим городом.

Торжественная речь второго друида

^{очень далеко, на полпути к вершине горы, на отвесной тропе}

 
Бледнеют в небесах поддельные богини,
Зенит одной звездой свинцовой оперен.
Львы Мавритании рычат в своей пустыне,
И клювами пробит орлиный аквилон ^{109} .
 
 
Внизу ползет, как плющ, расплющенное солнце
Большого города, где заполночь светло.
Что ослепленному тем светом остается?
Ждать, чтобы истинное солнце все сожгло.
 

Между тем в лесу по-прежнему искали Мерлина. Порою доносился пронзительный и в то же время стройный звук – это бог Пан играл на флейте, погоняя стадо прелестных сфинксов.

Стадо сфинксов

Ночь в этом лесу подобна киммерийскому мрак ^{110} у. А мы загадыватели загадок, все ищем. Мы усмехаемся. Один требует разделить радость на двоих, а получается третий. Отгадывай, пастух!

Несколько сфинксов

А если он падает, уже ничего не поделать – ни наслаждаться нельзя, ни страдать. Отгадывай, пастух!

Сфинксы

Едва ее ранишь, как она начинает испытывать настоящий голод. Отгадывай, пастух!

Стадо сфинксов

Кому по силам умереть? Отгадывай, пастух, чтобы у нас было право умереть по собственной воле.

И они удалились.

Сова

^{в дупле дерева}

Да-да, я узнала этих сфинксов. Они пришли из прошлого. Им должны быть больше по нраву оливковые рощи, в которых я долго жила, почитаемая всеми. Когда-то брали за образец мою мудрость, а мое изображение даже чеканили на монетах. Я хорошо вижу в темноте, я узнаю старинные вещи не хуже антиквара. И я рада, что еще не оглохла: я слышала очаровательные загадки этого стада, которое вечно на грани смерти.

Появилось чудище на драконьих лапах, с кошачьей головой, конским торсом и львиным хвостом.

Чудище Шапалю ^{111}

Однажды я его видел и не удивлюсь, если он умер. Он был очень стар. Я ищу его, потому что он все знал и мог бы меня научить, как иметь потомство. Однако мне и одному неплохо. Я умею мяукать. Хорошо, если он придет, надеясь, что я покатаю его на спине. Хуже, если он умер, но я не собираюсь из-за этого лезть вон из кожи.

Летучие мыши

^{тяжело взлетая}

Плевать на чародеев! У них отравленная кровь. Нам больше по нраву обжоры, которых разом хватил удар. К сожалению, не часто они объявляются здесь, в лесу. Мы так нежны, наши засосы так сладострастны, и мы влюблены друг в друга. Мы следуем предначертанному, похожи на ангелов, созданы для любви. Неужели нас можно не любить? Разве что комары да пиявки готовы строить нам козни. Мы влюблены друг в друга, и нет ничего более поучительного, чем видеть, как вечерами, при луне, мы летаем парами, мы, подлинные образцы земного совершенства.

Сказочные змеи ^{112}

^{прекрасногубые, с чешуйчатыми телами, оставляющие на земле тысячи извилин}

Нас куда больше, чем думают. Мы хотели бы впиться в него губами, нашими прекрасными губами. Чародей, мы любим тебя, чародей, ты внушил нам такую светлую надежду, что однажды она непременно сбудется ^{113} . Разумеется, пока мы молоды и способны к деторождению, ибо потом бесполезно пожирать кого-либо глазами. Коль скоро мы не крещены, мы животные, а потому, вопреки этой светлой надежде, мы нередко забираемся в свои доступные жилища и кусаем сами себя, кусаем себе губы, наши прекрасные губы.

Лягушки

И почему мы всегда оказываемся на бессмысленных шабашах, мы, царицы прудов ^{114} , хоть и не поем подобно царицам? Все нас домогаются, как вдовствующих монархинь. Ох уж эти трогательные женщины! О женщины!

Ящерицы

^{едва шевелясь}

Что за скверные ночи! Весной по ночам заморозки, но завтра, похоже, солнце вовсю припечет.

Старая сказочная змея

^{со своим змеенышем}

Губы высохли, выцвели губы. Вот и все, чародей, вот и все, выцвели губы мои.

Сказочные змеи

Мы хотели бы впиться в него губами, мы их облизываем, чтобы они казались еще краснее. Чародей, мы любим тебя, чародей! Ах, если бы надежда осуществилась! Разумеется, пока мы молоды и способны к деторождению, ибо потом пожирать кого-либо глазами бесполезно и нам, – не считая того, что мы крещены, мы всего лишь животные и вопреки этой светлой надежде нередко забираемся в свои доступные жилища и кусаем себе губы, наши прекрасные губы, мучаясь от бессонницы.

Сова

^{не двигаясь}

Эти современные, а та, что вот сейчас пришла, древняя. Она несчастна, она вовсе не думает о чародее. Ей и вправду больно. Она очень высокая. Местами на ее теле видны ожоги от небесного огня. Она кричит, как ночная птица, и я горжусь тем, что такая превосходная особа мне подражает. Ух!.. Ух!.. С тех пор как я ее знаю, она много раз становилась матерью.

Змеиный выводок

^{на лесной опушке}

Кто это так жалобно кричит? Это не ночная птица. Голос больше похож на человеческий. За чем дело стало? Нам надобно приподняться и с шипением оглядеться. Если бы двурогие расспросили эту женщину, что кричит, как ночная птица, она бы, конечно, подтвердила наше райское происхождение. Мы видели ее, она была в земном раю, когда там были мы. А мы все шипим, мы ищем нашего соплеменника, того, кого любим и кто умереть не может.

Лилит ^{115}

^{кричит, как ночная птица, высоко над лесом}

Все дети – мои, я праматерь, все дети – мои! Увы! О бегство! О злоба иерархов! О изгнание! Увы! Я забыла имена ангелов, которые меня преследовали. О Красное море, ты так далеко!

Аббат

^{в своей келье, отрываясь от рукописи}

Лилит вопиет, как зверь в пустыне. Моя душа ужасается, ибо несовершенна, а потому боится Дьявола. Хоть я и стар, но позволь мне, Господи, распорядиться толикой оставшейся жизни, дабы завершить мое земное бытие. Освободи меня, Господи, от жалобных воплей этой отступницы! Возгласы ее смущают мое одиночество, ибо это крики живой женщины. Освободи меня, Господи, от женских криков! Благослови мои труды и прими урожай моей старости! Моя седая старость, белая, как выцветшее надгробье, моя бедная трясущаяся старость прочна и спокойна в любви к Тебе, Господи. Исполни меня желанием неутоленной любви! Не отворачивайся от своего слуги, Господи, даже если из чрезмерной осторожности он сторонится бездны. По правде сказать, бездны созданы вовсе не для того, чтобы от них отворачиваться, но для того, чтобы преодолевать их одним прыжком. Сделай же так, Господи, чтобы я более не слышал криков этой великанши, этой чадолюбивой отступницы, ибо от них ужасается душа моя. И поскольку она отступница, моя душа бессильна что-либо сделать для этой проклятой матери. Смилуйся, Господи, ибо я не молился за ту, что вопиет, как зверь в пустыне, за мать, за проклятую. Но хотя бы во имя урожая моей старости освободи эту мать от Твоих ангелов, освободи эту мать от Твоих благих ангелов, о Господи, Господи, ибо она мать. И во имя Красного моря, Господи, которое после ее изгнания в бессмертие Ты явил своим солнечным небесам и своему избранному народу. Да будет так.

Лилит смолкла и исчезла. Все дети в округе умерли этой ночью. Змеи-искатели продолжали жалобно шипеть в лесу, глухом и мрачном.

Выводок змей

Увы, эта мать исчезла, не успев подтвердить истину. Скрылся свидетель нашего райского происхождения. А мы ведь и впрямь родились в земном раю и всем телом касаемся нашей земли. Мы шипим и ищем этот рай, он существует и нам известен. И с шипением ищем нашего соплеменника, того, кого любим и кто умереть не может.

Сова

^{в дупле}

Теперь, когда замолчала эта кричавшая, как я, в ночи, моя старость кажется мне еще более тяжелой и унылой. Может быть, эта мать ныне счастлива, и стоило бы предпочесть ее горести и стенания моему благополучному ночному гуканью. Сколько всего я вижу и слышу в лесу, глухом и мрачном! Столько созданий древних и нынешних. Опыт мне подсказывает, что эта ночь будет находкой для антиквара.

Толпа созданий, прекрасных и безобразных, веселых и печальных, наполняла глухой и мрачный лес. Явились демоны обоего пола, и среди них – сатиры, фавны и лесные духи; явились гномы и карлы; вслед за нимфами то там, то здесь мелькали вулканы ^{116} , блуждающие огоньки и крылатые существа, пожиратели огня. В разнообразных старинных экипажах прибыли волшебники со всех сторон света: слепец Тиресий ^{117} , который благодаря богам мог становиться то мужчиной, то женщиной, Талиесин ^{118} и Аршелаус ^{119} . Явились волшебницы – Цирцея ^{120} , Омфала ^{121} , Калипсо ^{122} и Армид ^{123} а. Явились вампиры, вурдалаки, ламии и лемуры ^{124} – и лес наполнился пророческим постукиванием кастаньет. Явились вещуньи и прорицательницы – Дельфская жрица ^{125} , Аэндорская волшебница ^{126} и Кумская сивилла ^{127} . Явились дьяволы всех разборов, а также самые красивые дьяволицы и сатанихи. Явились бедные колдуны в поисках тех, кому можно продать их смрадные снадобья, и опытные ведьмы, прислужницы при ворожбе, с их непременной утварью, которая может понадобиться по малейшему поводу, – котелком и метлой. Явились знаменитые маги, алхимики и астрологи. Среди последних выделялись три призрака волхвов, пришедшие из Германии ^{128} , одетые как священники и с митрами на головах.

Призраки трех волхвов

В давние времена мы часто смотрели на звезды, и как-то ночью одна из них, сверкая в зените, возвестила путь, по которому мы, волхвы, пришли из трех разных царств к одной и той же пещере, однако там уже были набожные пастухи, собравшиеся незадолго до первого дня новой эры. С тех пор нам, священнослужителям из западных стран, никогда больше не светила путеводная звезда, и все же сыновья богов продолжают рождаться, чтобы принять смерть. Ныне ночь Погребального Рождества, мы знаем это, хотя и забыли науку звезд, но зато изучили на Западе науку теней. Мы ждали этой блаженной ночи с того дня, как нам отрубили головы. Мы пришли в этот лес, глухой и мрачный, ведомые тенью. Наши полые головы бескровны, западная бледность покрывает наши лица, в которых нет больше ни капли восточной крови. Мы пришли сюда, ведомые тенью.

Призрак Бальтазара

^{с лицом мертвеца, белым, как пятна на ногтях}

 
Сын поддельного бога под камнем спит,
Этот старик любовью убит.
Забудем в пути о вещем светиле —
Нас только тень приведет к могиле.
 

Призрак Каспара

^{с лицом цвета неплавленного воска}

 
Мы не приносим, подобно волхвам,
Золото, мирру и фимиам,
Однако ртутью, солью и серой ^{129}
Украсим этот могильник серый.
 

Призрак Мельхиора

^{с темным лицом цвета слоновьей кожи}

 
Поруганной честью родившей того,
Кто ведал пророчество и волшебство,
Клянемся забыть о вещем светиле —
Нас только тень приведет к могиле!
 

Итак, призрак Бальтазара нес ртуть, призрак Каспара – соль, а призрак Мельхиора – серу. Тень, которая вместо звезды указывала им путь, оказалась превосходным провожатым: все трое остановились как раз перед склепом, возложили свои дары на камень, постояли с минуту в задумчивости и один за другим отошли в сторону.

Их место заступили маленькие святые, те простецкие фигурки, которыми украшают Рождественские ясли, – тень указующей тени тоже привела их к надгробию. Крестьяне, вилланы, крепостные, слуги, ремесленники и торговцы принесли на могилу чародея всевозможные яства – склянки с темными винами, ветчину, свиную колбасу, фазаний паштет, изюм, пряности, мак, лавровый лист, розмарин, тимьян, базилик, мяту, майоран, ягоды можжевельника, тмин; были там говядина, свинина и дичь; были фрукты; были бисквиты, круглые пироги, торты, сушки, пирожные с кремом и ватрушки с сыром, а также все виды варенья. Столько яств было положено на могилу, что под ними скрылись и сам камень, и те дары, которые возложили на него призраки волхвов.

Призраки маленьких святых

Ведомые тенью указующей тени, тенью киммерийского мрака, мы несем тебе, сын жрицы ^{130} , вкусные блюда, бесполезные для тебя. Мы не дарим тебе ничего молочного, поскольку ты презираешь стада, и это столь же верно, как то, что ты не слышишь, как стройным хором мы поем наши фаршированные куплеты ^{131} . Да, сегодня блаженная ночь, Погребальное Рождество, и поскольку ты не зажег огня, никакой доброй воле не пробиться сквозь этот мрак.

Призраки маленьких святых удалились, а затем исчезли, словно по волшебству, подобно тому, как исчезли призраки волхвов.

Голос чародея

Слишком уж много дивных и волшебных персонажей пришли в этот лес, глухой и мрачный, – не обмануть им меня миражами Похоронного Рождества! Однако дары неподдельны, и я мог бы найти им достойное применение. Проклятые миражи моего Похоронного Рождества! Реальные дары призрачных волхвов слишком роскошны, так роскошны, что я опасаюсь воспользоваться ими наугад, не зная их настоящей цены. Реальные дары призрачных святых наполнили меня радостью, у меня даже слюнки потекли. Увы, про хлеб-то они забыли. Этот волшебный мираж жесток, как желание. Они забыли про хлеб.

Урганда Непризнанная ^{132}

^{колдунья без метлы}

Среди самых больших редкостей на земле наверняка можно назвать фекалии папы римского, однако меня куда больше устроило бы немного дерьма того, кто нынче умер. Я ищу именно этот уникальный продукт, а вовсе не само тело чародея. Ненавижу спать с трупами, но что еще делать возле трупа, как не спать.

Колдун

Я знаю превосходные травы и растения против ворожбы: ирландскую траву, селаж ^{133} , мандрагору, белый вереск. До меня дошел слух, что дева заколдовала чародея, и теперь многие утверждают, что он умер. Я опоздал, но пришел с самыми лучшими намерениями.

Эльфы

^{в хрустальных башмачках}

Поползновения бессильны перед силой воли. Ты ничего не можешь, импотент!

Колдун

Я четырех детей вскормил! ^{134}

Эльфы

Бедняга! Мы тебе доверим большой секрет. Иди в Арденнский лес, там ты найдешь маленькую речку, поросшую ольхой; это Амблева, в ней полно жемчуга ^{135} .