Текст книги "Эскадрон «Гильотина»"

Автор книги: Гильермо Арриага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Тоже очень хорошо, спасибо. Я полагаю, вы пришли увидеться с моим генералом Вильей?

– Именно так.

– Проходите, полковник, он вас ждет.

Свита Фелисиано осталась поболтать с капитаном Ортисом, а сам Веласко поднялся в вагон Вильи, который в эту минуту диктовал письма:

– Подожите немного, сейчас закончу и приму вас.

Отпустив секретаря, Вилья обратился к Веласко:

– Ну, вот, теперь всё. Как ваши дела?

– Спасибо, генерал! – вытянулся Веласко.

– Вы довольны вагонами, которые я вам выделил?

– Очень доволен, мой генерал!

– А мундиром?

– Очень доволен, мой генерал?

– Я рад, полковник. Сегодня у меня знаменательный день. Я хочу, чтобы Сапата сказал: «Ну не сукины ли дети!»

– Мы будем стараться, мой генерал!

– Потом я хочу, чтобы этих каррансистов, о которых я говорил, отправили в расход с помпой. Хочу, чтобы это было грандиозно. Пусть старик поймет, с кем имеет дело.

– Казним всех, кого прикажете.

– Что ж, поехали. Усач нас уже ждет в Сочимилько.

Веласко направился было к выходу, когда Вилья остановил его:

– Я хочу кое-что у вас спросить, полковник.

– Спрашивайте, генерал.

– Откуда вы выкопали этого китайца?

Веласко насторожился: он знал, что Вилья терпеть не может азиатов.

– Вы имеете в виду рядового Вонга?

– Его самого.

– Он неплохой солдат. – Веласко не нашел лучшего аргумента в защиту своего подчиненного.

– По-моему, это ни в какие ворота не лезет: взять в армию китайца!

– Если хотите, я его прогоню.

Вилья посмотрел на него странным взглядом. Веласко решил, что генерал одобряет его решение выгнать китайца из эскадрона.

– Нет, пусть остается, – неожиданно услышал он. – Только скажите ему, чтобы он не смеялся так много: а то мне начинает казаться, что он что-то замышляет.

– Слушаюсь, мой генерал!

От Такубы до Сочимилько было достаточно далеко. Поначалу Вилья решил добираться туда верхом, но советники убедили его, что лучше поехать поездом: так быстрее и надежнее, и меньше опасности, что будет совершено покушение (нельзя было исключать возможности, что какому-нибудь оголтелому порфиристу придет мысль использовать голову Панчо Вильи как мишень).

Поезд тронулся. Толпа на перроне загудела. Несколько собак с лаем побежали за поездом. В середине состава в окружении почетного караула гордо возвышалась гильотина.

Генерал Вилья пригласил полковника Веласко сопровождать его в поездке. В Сочимилько они отправились вместе. Вилья был в прекрасном расположении духа, он не умолкал ни на минуту. Он рассказал о своих злоключениях, о том, что перенес в горах Дуранго, о том, как однажды, вооруженный лишь ножом, убил белохвостого оленя. Рассказал, какими способами объезжает лошадей, показал, как булькать горлом, чтобы подманить дикого индюка, и как держать пистолет, чтобы стрелять быстрее. Рассказал даже о том, как продумывает стратегию боя: как определяет расположение фронтов, которое поможет ослабить противника, как устраивает засады, в которые попадаются целые полки. Веласко слушал, как зачарованный. Он всегда считал Вилью дикарем, не способным ни на что, кроме как убивать, а сейчас, слушая его, открывал в нем для себя человека умного, коварного, хорошо знающего жизнь, в особенности все сильные и слабые стороны человеческой натуры. Вилья инстинктивно чувствовал потребности эпохи и живущих в эту эпоху людей. Веласко слушал, боясь проронить хоть слово, удивляясь глубине и оригинальности мысли своего попутчика. Генерал обладал способностью полностью подчинять себе собеседника, будучи с ним при этом любезным, милым, разговорчивым и добродушным. Эту черту его характера знали немногие, и Фелисиано гордился тем, что стал одним из них.

Через два часа они прибыли в Сочимилько. Их встречало огромное войско. Вилья сошел с поезда и приветственно поднял правую руку. Ответом был гром аплодисментов. Следом на перрон сошел Веласко, и тоже услышал аплодисменты в ответ на приветствие (он прибыл с Вильей, и значит, был важной персоной, а важным персонам полагались аплодисменты). На некотором отдалении своего союзника ждал хмурый и неприветливый на вид Эмилиано Сапата.

Встреча Вильи и Сапаты была встречей двух великих вождей. Каждый из них представлял народные массы, истинных борцов за свободу. В разговоре они резко критиковали правителей вроде Каррансы – осторожных, осмотрительных, ставших «защитниками народа» лишь под давлением обстоятельств.

– Это люди, которые спали на мягких подушках, – говорил Вилья. – Как они могут стать друзьями народа, который всю жизнь только и делал, что страдал?

– Да уж какие тут друзья! – соглашался Сапата. – Они всегда служили угнетателям.

Революционные лидеры договорились вместе отстаивать интересы масс, не допустить, чтобы богачи захватили власть, бороться за честный раздел земли, за справедливый суд, за то, чтобы власть принадлежала народу. После того, как обсуждение важных вопросов закончилось, Сапата склонился к Вилье и тихо спросил:

– А что с той машинкой, про которую все шумели?

Вилья улыбнулся:

– Я вам ее покажу. Я привез ее сюда, для того чтобы вы на нее взглянули.

Вилья послал за полковником Веласко.

– Генерал Сапата, имею честь представить вам полковника Фелисиано Веласко, создателя той машины, о которой вы спрашивали.

– Рад познакомиться, полковник.

Веласко, не ожидавший подобной любезности, вытянулся:

– Весьма польщен, генерал! Всегда к вашим услугам, генерал!

– Полковник Веласко, – вмешался Вилья. – Полагаю, генералу было бы интересно посмотреть, как действует гильотина. Прикажите доставить ее сюда.

– Сию минуту.

Веласко отправлен к тому месту, где стоял капитан Алварес, и приказал привезти гильотину.

– Эскадрон торреонской гильотины, стройся! – скомандовал Алварес.

Бойцы эскадрона сбежались на зов и построились.

– Смир-р-рно!!!

Все четко выполнили приказ.

– Почетный караул!

– Здесь!

– Подготовиться к перемещению!

Все тринадцать братьев Трухильо зашагали к вагону, в котором находилась гильотина, поднялись на платформу и, не разбирая гильотину, взялись каждый за положенное ему место.

– Почетный караул, приступить к выгрузке! – снова приказал Алварес.

Одним движением братья Трухильо подняли гильотину и осторожно спустили ее на землю. Потом снова подняли, пронесли триста метров в указанном направлении и установили на открытом месте.

Все команды выполнялись с такой точностью, что Сапата был потрясен, и даже сам Вилья не мог поверить своим глазам. А Веласко убедился, что у капитана Алвареса скрытый талант организатора.

Сапата, приблизившись к гильотине, некоторое время растерянно смотрел на нее, потом обошел вокруг, покачал головой. Вилья следил за ним беспокойным взглядом, ожидая одобрения.

– И как это действует?

Вилья медленно подошел к нему, легонько отодвинул его в сторону, взялся за шнурок и потянул.

«Вз-з-з-з-з-з-з-г», – лязгнул падающий нож, не встретивший на своем пути никакого препятствия.

Сапата в испуге отскочил. В рядах южан послышался настороженный ропот. Вилья улыбнулся. Вслед за ним улыбнулись Веласко и все остальные «виллисты».

– Для чего это? – спросил Сапата.

– У вас есть приговоренные к казни?

Сапата ненадолго задумался:

– По правде сказать, таких сейчас не имеется, но попробую кого-нибудь найти.

– Ищите.

Сапата отдал приказ, и несколько человек отправились за заключенным. Через четыре минуты они вернулись с толстым краснолицым испанцем. Испанец тяжело дышал – ему пришлось почти бежать.

– Этот подойдет? – спросил Сапата.

– Подойдет, – ответил Вилья.

– Тогда можете начинать.

Вилья уже собирался отдать приказ, но тут к нему приблизился один из самых осторожных его советников – генерал Торибио Ортега.

– Генерал Вилья, прежде чем казнить этого сеньора, следует судить его и вынести приговор. Нельзя убить его просто так.

– А ведь ты прав. Генерал Сапата, в чем обвиняется этот человек?

Сапата задумался.

– В том, что он испанец.

– Точно. Мы его осудим за то, что он испанец.

Бедный преступник, уже догадавшийся, что собираются сделать с ним революционеры, предпринял слабую попытку защиты:

– Но, господа генералы, – все еще задыхаясь, взмолился он, – ведь это не преступление?

– Нет, преступление, – решительно пресек его сопротивление Вилья.

– Но почему?!

– Потому что я так считаю, – отрезал северянин.

Торибио снова приблизился к своему командиру:

– Толстяк прав. Мы должны осудить его за другое преступление.

– Моего слова недостаточно? – нахмурился Вилья.

– Мой генерал, нам невыгодно, чтобы в столице пошел слух, будто испанцам отрубают головы просто так, только за то, что они испанцы.

– И что ты предлагаешь?

– Нужно приговорить его за другое преступление.

Вилья подошел к Сапате:

– Мои советники говорят, что нельзя осудить его за то, что он испанец, следует предъявить другое обвинение.

– Никаких проблем, сейчас предъявим.

Несколько солдат Сапаты отправились домой к испанцу и вернулись с несколькими мешками кукурузы.

– Генерал Сапата! – доложил один из солдат. – Мы доставили доказательства того, что этот человек – контрреволюционер. Он продает кукурузу по пятнадцать сентаво[14]14
  Мелкая мексиканская монета.


[Закрыть] за килограмм.

– Но это на пять сентаво дешевле, чем у других! – воскликнул заключенный.

– А еще, генерал, у него было спрятано несколько мешков пшеницы. Он укрыватель.

– Я ничего не прятал! Это то, что мне позволено иметь по закону.

– Кукуруза, которую он продает, плохого качества. Он отравляет народ.

– Здесь другой не достанешь!

Солдаты Сапаты предъявляли доказательства одно за другим, а испанец все отрицал, отчаянно и обоснованно. Торговец ни в чем не нарушил закон. Вилья и Сапата уже начали выходить из себя.

Неожиданно Веласко, который не участвовал в дискуссии, а наблюдал за происходящим со стороны, крикнул:

– Он виновен!

Все обернулись к нему:

– В чем?

– В нарушении нескольких статей закона от 1821 года, в том числе статьи о вневременной колонизации земель, отчужденных в пользу предыдущих владельцев, статьи о порче и унижении достоинства продукта, являющегося национальным достоянием, а также виновен в распространение вредных имперских символов порабощения.

Вилья, Сапата и все прочие раскрыли рты.

– Ни черта не понял, – вполголоса произнес Вилья.

– Не волнуйтесь, на то и рассчитано.

Испанец тоже растерялся:

– Что за чертовщину он тут наговорил?

– И еще: употребляя подобные неприличные выражения, вы оскорбляете слух жителей нашей страны и нарушаете закон о чистоте среднеамериканского языка, засоряя его и способствуя его деградации.

– Вы… вы ничего не понимаете… Вы кретин, вы идиот!.. – вопил испанец.

– К вашему сведению, – сказал Веласко, – я не только полковник славной армии революционеров, но и лиценциат права, получивший образование в университете Мехико. И я повторяю: вы виновны.

Испанец еще пытался защищаться, но бесполезно: по мнению генералов, приведенные Веласко аргументы были убедительны. Испанца приговорили к смерти.

Привести приговор в исполнение оказалось нелегко. Толстяк пинался, бил кулаками и локтями, кусался, щипался, кричал, оскорблял…

Но ничто не помешало его голове расстаться с телом.

Сапата пришел в восторг от казни. Он хотел было казнить еще нескольких человек, но, во-первых, уже темнело, а во-вторых, не было времени искать новых жертв и судить их. А потому было решено ждать следующего дня, когда в Сокало будут казнить предателей-каррансистов.

Генерал Вилья и генерал Сапата обнялись на прощание:

– Жду вас завтра. Приходите обязательно.

– Не волнуйтесь, буду непременно.

Вождь южан обнял и Веласко, выразив уважение за его изобретение, а также за необыкновенную дисциплину и порядок во вверенном ему эскадроне.

Вилья, довольный похвалами, расточаемыми его подчиненному, испытывал почти отеческую гордость.

«Виллисты» сели в поезд и отправились в путь.

В вагоне генерала Вилья и Веласко подняли бокалы с лимонадом за удачное завершение дела.

Удивительно, но наиболее полное прояснение сознания происходит у людей во время пребывания в бессознательном состоянии – во время сна. Жизнь зачастую обрушивает на нас такой поток событий, что некоторые из них мы даже не успеваем заметить. Во сне же ход событий можно замедлить, можно выделить какой-то фрагмент и подробно остановиться на нем, понять его и прочувствовать. И тогда в нашем сознании событие достигнет того уровня значимости, на какой мы захотим его поднять, и займет то место, которое мы для него отведем. Недаром говорится, что подушка – лучшая советчица: во сне события предстают такими, какие они есть на самом деле.

Фелисиано знал это и всеми силами сопротивлялся сну: боялся той правды, что может ему открыться. В последние месяцы он жил, отдаваясь на волю судьбы, подчиняясь неизбежности, пока судьба ему благоволила. Он поддался кажущемуся беспорядку, хаосу событий, которые, с одной стороны, меняли его жизнь к лучшему, а с другой – все дальше уводили от той цели, для которой он, как ему казалось, был предназначен. Фелисиано боялся, что во сне явится тоска по тому порядку, которому была подчинена когда-то его жизнь и который открывал ему путь к вершинам, коих он обязан был достичь.

Сейчас он шел по неизведанному пути, шел вслепую и потому боялся кошмаров, которые заставят его раскаяться в том, что он сошел с пути истинного – того, что привел бы его к славе.

Ночью, перед тем, как лечь в постель, Веласко настраивал себя на то, чтобы не видеть снов. Он литрами пил воду, чтобы пришлось почаще вставать, не укрывался одеялом, чтобы холод будил его (а в жару, наоборот, спал под шерстяным одеялом, чтобы жара и духота не давали ему спать спокойно).

Несмотря на все эти ухищрения в ночь перед казнью Веласко приснился сон. Это был кошмар, который длился недолго, но заставил Фелисиано проснуться в холодном поту. Ему приснилось, что он скачет на лошади по пустынной местности и встречает сидящего на камне старика. Старик с улыбкой поздоровался, но Фелисиано его приветствие показалось фамильярным, разозлило его. Он схватил старика за волосы и несколько километров протащил за собой до того места, где была гильотина. Старик плакал, умолял отпустить его, уверяя, что это он сам и есть, что он – это Веласко. Фелисиано, разгневанный подобной ложью, обезглавил его с помощью все той же гильотины. Но когда голова старика покатилась по земле, Веласко увидел, что это его собственная голова. Он попытался остановить ее, но голова катилась все быстрее и быстрее. Фелисиано бежал, задыхаясь, но не мог ее догнать. Под конец у него подкосились ноги, он упал и долго лежал, глядя, как его голова исчезает за горизонтом.

Сон напугал Фелисиано. Веласко напомнил себе, что сегодня – великий день, день, который войдет в Историю, и попытался забыть ночной кошмар. Но это ему не удалось.

Сообщение о казни в Сокало взбудоражило весь город. Весть о том, что, в полдень обезглавят шестерых каррансистов передавалась из уст в уста. С раннего утра жители столицы покидали свои дома, чтобы занять места получше и поближе к гильотине. Все улицы, ведущие к центру, были заполнены людьми.

У торговцев был праздник: очень многие по пути останавливались и что-нибудь покупали (кто зонтик, чтобы защититься от солнца, кто бинокль, чтобы все получше рассмотреть, кто шляпу, кто стул, кто трещотки, кто формы для отливки пуль). Модные журналы, привозные вина, сыр, ветчина – на все находился спрос. В лагере «виллистов» царила невообразимая суматоха: северяне готовились к кровавому ритуалу, свидетелями которого им вскоре предстояло стать. Генерал Вилья был не похож на себя: нервничал в ожидании назначенного часа. «Эскадрон торреонской гильотины» снова и снова репетировал действия, которые полагалось произвести во время процедуры казни. Капитан Алварес доводил каждый шаг своих подчиненных до совершенства, заставляя их упражняться вновь и вновь. Полковник Веласко в мрачном расположении духа закрылся в своем вагоне, возложив на Алвареса всю ответственность за подготовку к грядущему событию. В дверь постучали. Веласко с хмурым видом пошел открывать. На пороге стоял рядовой Кабеса-де-Вака.

– Полковник, вас ищет какой-то торговец. Франт разряженный. Говорит, что дело важное.

– Передай ему, что я никого не принимаю, – буркнул Веласко.

– Уже сто раз ему повторил, но этот упрямый осел продолжает настаивать. Говорит, у него есть какая-то штука, которая вас заинтересует.

Полковник Веласко немного подумал и кивком головы приказал позвать торговца. Кабеса-де-Вака ушел и через несколько минут вернулся в сопровождении толстого лысого коротышки.

– Добрый день, полковник! – затараторил коротышка. – Разрешите представиться: доктор Фелиберто Веласкес, ваш горячий почитатель.

Полковник смотрел на торговца с недоверием.

– Что привело вас сюда?

– Если позволите мне войти, полковник, я в малейших деталях объясню причину своего визита.

Веласко приказал Кабесе-де-Вака удалиться и остался с посетителем наедине. Пригласил его войти и предложил выпить. Однако коммерсант отклонил предложение:

– Благодарю вас, я не пью.

– Мне это нравится. Мы одного поля ягода, дружище.

Веласко сел в кресло-качалку и долгим взглядом посмотрел в окно, словно вдруг увидел на горизонте что-то, что давно искал. Потом повернулся к собеседнику:

– Так чего вы хотите?

Коротышка, которому Веласко не предложил сесть, начал ходить по комнате кругами, размахивая руками, но не говоря при этом ни слова. Веласко с опаской наблюдал за его передвижениями. Внезапно доктор остановился и начал свою речь:

– Полковник Веласко, позвольте выразить вам свое восхищение! Вы автор самой блестящей идеи века. Я имею в виду, разумеется, этот замечательный аппарат, называемый гильотиной… Безусловно, я знаю, что гильотину придумали не вы, но именно вы довели ее до совершенства. А главное – вы поставили ее на службу Революции, и благодаря вам она стала символом справедливости.

Фелисиано сделал важное лицо. Слова доктора Веласкеса льстили ему. А торговец продолжал:

– Вы инициативный, прогрессивный, передовой человек. У вас есть талант и воображение…

Веласко заподозрил, что все эти похвалы небескорыстны.

– Хорошо, хорошо, – прервал он доктора. – Довольно предисловий. Скажите, зачем вы явились сюда.

– Полковник, поймите меня правильно: вы действительно гений, и я не устану это повторять, потому что именно ваш гений подтолкнул меня к созданию того предмета, который придумал и создал я сам.

Веласко заинтересовался:

– На его создание вас вдохновила гильотина?

– Да, сеньор… Извините, полковник. Если позволите, я хотел бы продемонстрировать вам свое изобретение, если вы, конечно, не возражаете…

– Да нет, давайте посмотрим…

Доктор Веласкес открыл чемоданчик, который принес с собой. Осторожно вынул из него пакет, развернул и, улыбнувшись, поставил на стол миниатюрную гильотину.

– Что это?! – изумился Фелисиано.

– Минуточку… Позвольте…

Доктор еще немного покопался в своем чемоданчике и вынул маленькую клетку, в которой сидела крыса. Положил кусочек сыра на гильотину и поставил ее в клетку. Крыса понюхала сыр и откусила кусочек вместе с кусочком нити. Нож упал и отсек грызуну голову.

Торговец, довольный, обернулся к Веласко, но натолкнулся на его гневный взгляд:

– Какого дьявола вы сюда это принесли?!

– Это великое изобретение! Только подумайте, оно избавит нас от этих тварей!

Глаза Фелисиано вспыхнули.

– Сеньор! – прорычал он. – Вы нанесли мне оскорбление. Это профанация!

– Но, полковник… взгляните с другой точки зрения… Мы сможем уничтожить всех крыс и мышей в мире… Это великая идея…

Взгляд Веласко заставил доктора умолкнуть. Полковник подошел к двери и распахнул ее. Торговец ожидал, что его пинком под зад вышвырнут из вагона, но Веласко начал звать своих подчиненных.

Алварес, Гутьеррес, Дербес и китаец тут же явились на зов.

– По вашему приказанию явились? – отрапортовал Алварес.

– Капитан Алварес, – прорычал Веласко, – приказываю немедленно расстрелять этого… этого… негодяя!

Растерянный доктор попытался заставить полковника отменить приказ:

– Но, полковник, я не сделал ничего плохого…

– Расстрелять немедленно!!? – крикнул Фелисиано.

– Может быть, применим гильотину, полковник? – предложил рядовой Дербес.

– Нет! – взбеленился Веласко. – Расстрелять прямо сейчас!

– Прошу вас, не делайте этого, полковник! – умолял торговец. – Я вовсе не хотел вас обидеть!..

– Чего ждете?! – рявкнул Веласко на подчиненных, видя, что они бездействуют.

– По обвинению в чем, полковник? – спросил Алварес.

– В чем хочешь! Но чтобы он был мертв!

Бойцы эскадрона утащили упиравшегося и визжавшего, как женщина, торговца. Меньше чем через минуту раздались выстрелы. Веласко трясущимися руками открыл коробок со спичками, сжег крошечную гильотину и выбросил пожитки доктора Фелиберто Веласкеса в окно.

Нервы Фелисиано были вконец расшатаны: сначала приснился кошмар, потом этот ничтожный подражатель заставил его пережить несколько ужасных минут (хотя, если говорить правду, доктору Веласкесу пришлось пережить минуты еще более ужасные). Он чувствовал, что эти неприятности предвещают перемены к худшему, даже если сегодняшний день был днем его триумфа.

Он вышел из вагона. Эскадрон, как всегда, ждал его в полной готовности. Капитан Алварес выступил на два шага вперед.

– Полковник Веласко, разрешите доложить: ваше приказание выполнено, преступник расстрелян.

– Я вами доволен, капитан.

– Осмелюсь еще доложить, что все готово и можно отправляться в Мехико.

– Прекрасно, капитан, выступим через час. Ждите моих указаний. Мне еще нужно побеседовать с генералом Вильей.

Оставив своих людей, Веласко отправился к генералу. Возле вагона Вильи он снова увидел Теодомиро Ортиса, который, как всегда, радостно приветствовал его. Ортис доложил о нем генералу и Веласко было велено войти.

Вилья нервно мерил шагами кабинет.

– Добрый день!

– Добрый день, полковник. Хорошо, что вы зашли. Садитесь.

– Спасибо, мой генерал, я постою, – благоразумно отказался от предложения Веласко: он заметил, что его командир не собирается садиться.

Вилья казался обеспокоенным, словно его тревожила какая-то мысль, и он никак не мог от нее отделаться.

– Вы взволнованы, генерал. Могу я чем-то вам помочь?

Вилья, который терпеть не мог, когда ему намекали на какую-либо слабость его характера, раздраженно ответил:

– Ничем я не взволнован… Я вообще никогда не волнуюсь… Я просто как-то странно себя чувствую.

– Из-за сегодняшней казни?

– И из-за нее, и из-за многого другого. Не нравится мне быть в столице.

– Но тот факт, что вы здесь, означает, что вам принадлежит уже почти вся страна.

– Вот потому-то мне здесь и не нравится. У меня ощущение, что мне больше нечего делать, а я к этому не привык.

– Вам еще много предстоит сделать, генерал.

– Много-то много, но все эти дела скучные. Не для меня это – диктовать законы, подписывать документы, обсуждать весь день с министрами какую-нибудь чушь. Мне нужно воевать. Может быть, Карранса решит вступиться за тех, кому мы сегодня снесем головы, и явится сюда воевать…

– Зачем, генерал, ведь вы уже победили?

– Да нет, полковник! Человеку только кажется, что власть у него в руках. А она обманчива, как женская любовь: сегодня есть, а завтра – кто знает…

Вилья вдруг умолк, словно перед его глазами вновь встали картины, мешавшие ему говорить. Но через некоторое время продолжил:

– Завтра, полковник, мы вместе с армией Сапаты пройдем по бульвару Пасео-де-ла-Реформа. Потом я отправлюсь в президентский дворец, усядусь в президентское кресло и буду долго позировать фотографам. Люди станут говорить: «Ну и прохвост этот Панчо Вилья!» – а я буду знать, что я и вправду прохвост. А дальше что?

Фелисиано задумался. Он знал, что генералу не нравилось, когда ему говорили первое, что пришло в голову. Наконец, сказал:

– Вы снова будете воевать.

– Вы правы, дружище. Именно так я и поступлю. Моя судьба – всю жизнь сражаться. Это мое предназначение, поэтому в тот день, когда я больше не смогу участвовать в битве, я умру или позволю себя убить.

Слова Вильи напомнили Веласко его сон. Вилья всегда был верен своей судьбе и собирался хранить ей верность до конца. Веласко свою судьбу предал.

Вошел Теодомиро Ортис:

– Все готово, мой генерал!

Генерал Вилья приказал, чтобы при казни в Сокало присутствовали лишь две тысячи человек из его дивизии: целиком свое войско он собирался показать на следующий день, во время торжественного марша по Пасео-де-ла-Реформа вместе с армией Сапаты.

Колонну возглавляли Северный Кентавр и полковник Фелисиано Веласко. Оба шли в окружении бойцов «Эскадрона торреонской гильотины». Дожидавшаяся их толпа не знала, аплодировать ей или стоять тихо. Появление Вильи в столице вызывало у ее жителей самые разные чувства. Все были наслышаны о непредсказуемом и злобном характере генерала и трепетали перед ним и его кровожадными солдатами. Однако, с другой стороны, все признавали за Вильей военный талант и стремление к социальной справедливости. На лицах было выражение растерянности. Жители столицы встречали Вилью не так, как встречали его в других местах. Не было той радости, которая наблюдалась даже в Такубе. Были и шум, и тишина, и ликование, и страх. Революционеры тоже растерялись: не знали, как воспринимать такую встречу.

Колонна дошла до главной площади страны. Там их уже ждали бойцы Сапаты – тоже лишь малая часть армии – около трех тысяч человек. Остальные остались охранять завоеванные позиции, такие как президентский дворец и здание таможни.

Что касается гражданских, то их было столько, что Сокало не мог вместить всех (впоследствии подсчитали, что в тот день собралось не менее ста пятидесяти тысяч человек, ожидавших захватывающего зрелища).

Связанные по рукам и ногам, в центре колонны еле-еле плелись осужденные. Конвойные повторили каждому из них уже тысячу раз: «Тебе отрежут голову, от тебя останется только хребет», – а потому один из заключенных, взойдя на эшафот и увидев вокруг огромное количество горящих нездоровым блеском глаз, лишился чувств. Другой заключенный счел подобную слабость предательством и со всей силой пнул упавшего в обморок товарища в лицо.

Вилья и Сапата обнялись, словно старые друзья. Они были очень разными людьми, хотя и сражались за одни и те же идеалы. Сапата был задумчивым серьезным молчуном, а Вилья – разговорчивым и беспокойным, с горящим взглядом недоверчивых глаз. И, тем не менее, между ними не возникало трений; они, казалось, дополняли друг друга, словно были частями единого целого.

Генералы заняли места на возвышении, построенном специально для этого случая: они не хотели наблюдать за происходящим с президентского балкона, полагая, что в такой день следует быть рядом с народом, чтобы жители столицы почувствовали их силу и власть. Чтобы те, кто видел их только в кино, убедились, что они живые люди из плоти и крови.

Эскадрон четко выполнил все полагающиеся действия: красиво и быстро поставил ротонду, установил в ней гильотину. Когда ее опробовали и нож с легкостью разрезал кипу книг, по толпе прокатилось глухое: «О-о-о!..» Довольный Вилья несколько раз хлопнул в ладоши, и даже Сапата изобразил подобие любезной улыбки.

Полковник Веласко отдавал распоряжения и делал все, что от него требовалось, но чувствовал себя при этом плохо. У него из головы не шла картина: он бежит за собственной головой. А при взгляде на кого-нибудь из осужденных он сразу представлял его себе в виде той крысы, которую при нем обезглавили. Впервые ему стало жаль тех, на чью шею должен был упасть нож гильотины. Их ослабевшие тела, бледные лица, дрожащие колени, покорные коровьи глаза, срывающийся голос, едва сдерживаемые слезы и показная храбрость вызывали у Веласко жалость.

Сто пятьдесят тысяч пар глаз устремились на Джеймса Лопеса, которому предстояло начать ожидавшееся всеми действо. Джеймс Лопес, англичанин по происхождению, родившийся в Йоркшире, но променявший его на мексиканскую Пачуку и переделавший свою фамилию на испанский манер, начал с восхваления Вильи и Сапаты. Он назвал их рыцарями перемен, столпами свободы, благородными сынами своей родины. Революционные вожди покраснели (особенно Сапата) и жестами поблагодарили его. Джеймс высоко отозвался о моральных качествах бойцов обеих революционных армий и напомнил, что перед ними стоит задача восстановить в стране закон и справедливость. После этого он принялся обвинять Каррансу: назвал его политиком, любой ценой стремящимся к власти, оппортунистом, думающим лишь о собственном благе, предателем, порфиристом… Нелестных прозвищ Каррансе было дано множество.

Потом англичанин заговорил о полковнике Веласко. Назвал его «катализатором человеческого творчества», наделенным творческой фантазией, поборником справедливости, человеком, проникнутым идеалами Революции, защитником народа и так далее (словом, употребил все те эпитеты, которые годы спустя – и до сегодняшнего дня – употребляют, восхваляя политиков, которым вздумается называть себя революционерами). Лопес потребовал у публики аплодисментов для Веласко, и публика наградила его громовой овацией. Присутствующие скандировали имя Веласко (больше по инерции, чем по воле сердца) – Джеймса слышали только те, кто стоял близко от него. Фелисиано кланялся и посылал направо и налево воздушные поцелуи, но по-прежнему испытывал какое-то странное и необъяснимое недомогание. Тошнота подкатывала к горлу, во рту был привкус горечи. Сохраняя внешнее спокойствие, он сел на свое место.

Закончив свою речь в качестве «Chief of Public Relations Office», Лопес отправился пожать руку сначала генералам, а потом и всем присутствующим. А в ротонду поднялся Пабло Гутьеррес, церемониймейстер. Он был краток: объяснил, что именно будет происходить (осужденные поднимутся на эшафот, у них спросят, каково их последнее желание, исполнят это желание – если это будет что-то вроде «выкурить последнюю сигарету» или «написать письмо жене», или «выпить вина», а не «испытать последний оргазм» или «плюнуть в морду Вилье», – потом поставят на колени и отрубят голову).

Когда Гутьеррес закончил, капитан Алварес приказал своему эскадрону построиться. Бойцы выстроились в две шеренги. Полковник Веласко пригласил Вилью и Сапату вместе с ним провести смотр своих подчиненных. Вышколенные, подтянутые солдаты ни в чем не подвели командира.

Небо над собором было голубым и чистым. Внутри собора епископ со своей кафедры в присутствии жалкой кучки женщин предавал осуждению убийство, которое должно было вот-вот совершиться рядом с Домом Божьим. («Почему бы не сделать это возле президентского дворца? – говорил епископ „виллистам“ несколькими часами раньше. – Такие зрелища отвлекают прихожан от службы».) Епископ молился о том, чтобы жестокую казнь остановили, но ничего не добился: в те же минуты, когда он возносил молитвы, Фиодоро и Маседонео подхватили под руки первого из осужденных и повели его к смертоносному инструменту, а Веласко занял пост официального палача. Возле него стоял рядовой Чинг Вонг Су с плетеной корзинкой.