Текст книги "Эскадрон «Гильотина»"

Автор книги: Гильермо Арриага

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Они говорят о гильотине?! – обомлел Веласко.

– Да, о гильотине. И что вы на это скажете?

– Мой генерал, все, что они говорят, – правда. Чистейшая правда, мой генерал!

Фелисиано гордо выпрямил спину. На лице его снова появилось выражение счастливого торговца. То самое выражение, какое было на его лице, когда они с Вильей встретились впервые.

– Я желаю, – продолжал генерал, – чтобы сейчас, когда мы вошли в столицу, вы произвели несколько показательных казней. Я тут наметил пару-тройку каррансистов[12]12
  Каррансисты – сторонники Венустиано Каррансы (1859–1920), одного из лидеров мексиканской национальной буржуазии. В 1914 г. В. Карранса был провозглашен временным президентом Мексики.


[Закрыть], которые мне изрядно досаждают. А после этого поедете со мной в Сочимилько, пусть усач своими глазами посмотрит, как работает машина. Может, ему так понравится, что он захочет купить такую же, а?

– Конечно, генерал.

– Имейте в виду, что гильотину мне нахваливали Эулалио Гутьеррес и Роке Гонсалес[13]13
  Президенты Мексики в 1914 и в 1915 гг. соответственно.


[Закрыть], о ней лестно отзывались генералы Ортега и Фелипе Анхелес, и до меня дошли слухи, что сам Карранса умирает от зависти, потому что у него нет такой штуки.

Фелисиано был на седьмом небе от радости.

Несмотря на «случай в Сакатекасе», несмотря на все превратности судьбы, гильотина снова займет достойное ее место. Снова будут публичные казни, восхищение толпы, аплодисменты, слава. Время показало, кто был прав.

– Можете идти, – приказал Вилья.

Прощаясь, Веласко долго тряс руку генерала:

– Спасибо, спасибо, большое спасибо!

Когда он уже повернулся, чтобы уйти, Вилья окликнул его:

– Да, и еще: мне доставило такое удовольствие известие о том, что нам завидует Сапата, что с сегодняшнего дня вы повышены в звании. Теперь вы полковник. Сообщаю также, что «Эскадрон торреонской гильотины» выходит из подчинения кухне и становится самостоятельным формированием, подчиняющимся лично мне. Подберите людей, которые войдут в «Эскадрон». Человек двадцать. Список представьте мне. А теперь идите.

Веласко на миг задумался.

– Спасибо, генерал! Но позвольте мне задать вам несколько вопросов?

– Задавайте.

– С какого момента я полковник?

– С этого самого.

– Капитаны мне подчиняются?

– Подчиняются.

– Все? Каждый капитан?

– Каждый.

– Если при мне какой-то капитан нарушит дисциплину, я могу подать жалобу в военный трибунал?

– И расстреляем сукина сына на месте. Вы знаете, как мы поступаем с нарушителями дисциплины.

– Это все, мой генерал. Спасибо.

Полковник Веласко вышел из вагона. И тут же столкнулся с Хулио Бельмонте.

– Хулио, я хотел…

– Побольше почтения, гусь раскормленный?

– Встать по стойке «смирно»! – приказал Веласко.

– Больше ничего не хочешь?

– Немедленно встань по стойке «смирно» и не смей больше повторять эту гадкую кличку?

Бельмонте смерил его презрительным взглядом:

– Ну все, гусяра жирный! Добился своего: будет тебе трибунал.

Фелисиано вернулся от Вильи в самом лучшем расположении духа: во-первых, его окрыляла услышанная от генерала новость, во-вторых, у него появилась возможность поквитаться с Бельмонте. (И действительно, состоялось заседание трибунала, на котором рассматривалось дело Бельмонте – ему удалось избежать расстрела лишь благодаря тому, что он был одним из любимчиков Вильи. Однако генерал, верный своему принципу не прощать нарушителей дисциплины, примерно наказал Бельмонте: отправил его представителем революционных войск на Галапагосские острова.) Веласко пребывал в такой эйфории, что даже забыл о планах побега. Лишь когда, направляясь к месту, где стояла гильотина, он бросил взгляд на Мехико, он вспомнил, что хотел бежать. Европа… Фабрика… Собственное дело… Красивые женщины… Мировая слава… Все это вдруг вспомнилось ему. Веласко пал духом. Он не знал, что делать. Революция давно ему наскучила, но именно теперь, когда появилась возможность избавиться от нее, у него появились сомнения. Нет, он не предавал свой класс, аристократию, и не спрашивал себя, становиться ли ему революционером. Речь шла о другом: возможность вознестись на гребень славы вместе с революционерами была слишком соблазнительной. Он знал, что Сапата, Вилья, Обрегон, Карранса и все остальные – это кучка дикарей, дерущихся за власть. А что будет потом, когда они эту власть получат? Он подумал, что наверняка в свое время каждый воитель казался варваром-разрушителем, но что потом История превращала их в героев, представляла идеалистами, борцами за правое дело, воплощением добродетели. Вполне возможно, думал он, что в свое время Идальго, Герреро, Хуарес и даже сам Порфирио Диас считались маньяками. Фелисиано задумался над тем, каким предстанет на страницах истории Франсиско Вилья. Вилья – победитель. Через несколько дней он победно войдет в столицу. Пройдут годы, страсти улягутся, люди многое позабудут, и Вилью назовут освободителем Мексики, вождем, который привел соотечественников к равенству и свободе. Бульвар Пасео-де-ла-Реформа переименуют в Пасео-де-Франсиско Вилья, во всех парках установят его статуи, штат Дуранго назовут «штатом Вильи»…

«А если через пятьдесят лет Вилью вознесут выше, чем Наполеона, чем Идальго, чем Боливара?» – думал Веласко, а воображение уже подсказывало новый вопрос: «А если Вилья станет президентом? Тогда я мог бы сделаться министром». Веласко вдруг отчетливо ощутил, что стоит перед лицом дамы, имя которой История. Он, так долго учившийся, прочитавший множество книг о великих битвах, восхищавшийся героями борьбы за независимость, как-то не заметил, что и его самого закружил вихрь Истории, той самой, настоящей, о которой позднее напишут книги, о которой будут спорить до хрипоты в университетских аудиториях. Веласко представил себе школяров, изучающих по книгам вклад, который он лично внес в историю: «И только благодаря лиценциату Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте Мексиканская революция смогла победить. Родина будет вечно благодарна своему герою». Он, Фелисиано, стал избранником Истории, и даже не догадывался об этом!

Ах, История!

Веласко тщательно взвешивал все «за» и «против». Нужно было принимать решение. На одной чаше весов лежали ожидавшая его в Европе счастливая жизнь, возможность разбогатеть, жениться на молоденькой мексиканке – из приличной семьи бежавших с родины порфиристов, квартира в Париже и загородный дом (или даже замок) где-нибудь на Луаре, возможность провести остаток жизни в буржуазном покое и счастье. Он смог бы продать много гильотин: в Европе бушевали войны и гильотины были ей нужны. Не зря же сказал американец, что гильотина Веласко лучше французских. Можно открыть большую фабрику, где будет много серьезных трудолюбивых рабочих (не чета бездельнику Алваресу и мерзавцу Бельмонте), которые, выходя на улицу после трудового дня, будут распевать веселые прованские песни.

На другой чаше уселась История, великая соблазнительница, сулившая бессмертие, поклонение, портреты в учебниках, славу героя, обожание, возможность занимать высокие должности, играть важную роль в политике, быть на равных с сильными мира сего… А еще он нашел бы Белем (он готов искать ее по всей стране), и она разделила бы с ним радость победы.

После долгих колебаний Веласко склонился в пользу революции, уже почти победившей и сулившей ему бессмертие. Еще одну жертву заманила История в свои сети.

Веласко вздохнул с облегчением, разглядев вдали контуры своего в ел икол епного творения. Гильотина горделиво возвышалась над окружавшими ее и смотревшими на нее с восторгом и страхом мужчинами и женщинами. Она казалась Веласко воплощением божьего промысла, универсальным символом смерти, перед которым почтительно склоняются все. К большому сожалению Веласко, гильотина не была его собственным изобретением, но именно он дал ей возможность войти в историю. Гильотина словно была создана для Мексиканской революции – она гораздо более подходила характеру мексиканцев, чем характеру французов. «Ничто не сравнится с ней, ничто не в силах превзойти ее! – восторгался Фелисиано. – Нет ничего более изысканного, чем она, и ничего более удивительного».

Ликование по поводу прибытия армии Вильи на вокзал Такуба продолжалось. В затянутом облаками холодном небе взрывались сотни ракет, праздничный салют расцвечивал яркими красками серый день. Почти от всех собравшихся исходил сильный и резкий запах спиртного. Праздновали так, как умеют праздновать только мексиканцы, для которых праздник – цель, а не средство. Пары танцевали, обнявшись, тесно прижимаясь друг к другу, ритмично и быстро (мелодии, которые играл аккордеонист, были одна зажигательнее другой), терлись друг о друга, вызывая к жизни вечное электричество. Некоторые женщины позволяли солдатам, уставшим от пороха и крови, срывать поцелуи. То тут, то там появлялись стайки детей, зараженных общим энтузиазмом. От тел пахло грязью, потом, землей – это был запах простолюдинов, черни, людей очень далеких от того круга, к которому принадлежал Веласко. Запах этой толпы ничем не напоминал те нежные ароматы, среди которых вырос Фелисиано. Это были запахи-антагонисты. И все-таки он, такой непохожий на всех этих людей, чувствовал, что у него есть с ними что-то общее. Не общая религия или общая вера в победу революции, не обычаи, не цвет кожи, не одежда, не национальность, не принадлежность к одной и той же эпохе – нет, это было нечто, шедшее из самых глубин человеческого естества, нечто необъяснимое.

Наступила ночь, и разгорелись страсти. На смену танцам в обнимку пришли дикие пляски, на смену праздничной радости – замаскированная злоба. Шутки сменились ожесточенными перебранками, поцелуи – укусами, ласки – драками. Если раньше звучала музыка, то теперь это была уже какофония, если раньше стреляли только для удовольствия и только в воздух, то теперь целились в живых людей.

Сероватые дневные облака превратились в черные ночные тучи, из которых закапали крупные капли. Раскаты грома оглушали, а молнии слепили. И посреди разбушевавшейся стихии величественно возвышалась гильотина. Возвышалась, как идол на час, как символ мимолетности мгновения, как немой свидетель триумфа свободы. В ту ночь праздновали прибытие в столицу Вильи и Сапаты, приход революционных сил к власти, желанное обретение свободы. Обманчивой свободы. Все вокруг знали – в истории немало тому примеров, – что свобода продлится недолго, что скоро все вернется в прежнее русло и что народу снова придется ждать века, чтобы пережить еще один подобный момент. Так что нужно было пользоваться выпавшей возможностью и праздновать, насколько хватит сил.

Веласко, хотя и не разделял до конца радости народных масс, поддался всеобщему настроению. Этому способствовали и перемены к лучшему, происшедшие в его собственной жизни. Он напился. Он танцевал. Он позволял подшучивать над собой, позволял себя оскорблять. Его называли гусаком, коротышкой, франтом, тупоголовым – ему было все равно: был праздник и нужно было праздновать. А все остальное было неважно. Назавтра все забудется. Толстая вульгарная женщина, курносая, с огромным ртом, из которого пахло псиной, с потерянным взглядом, стала его подругой на эту ночь. В ее объятиях Фелисиано забыл обо всех своих сомнениях.

Веласко проснулся под железнодорожным вагоном. Рядом с ним, полуодетая, в порванной блузке, громко храпела вчерашняя толстуха. Чуть поодаль спали другие пары. Одежда Фелисиано была в грязи. Он промок и замерз. И плохо помнил события прошедшей ночи.

Веласко осторожно, чтобы не разбудить толстуху, выбрался из-под вагона, отряхнул грязь с одежды, кое-как пригладил остатки волос. В десяти метрах от него, в луже, лежал труп парнишки, спина которого была изрублена мачете. Веласко долго смотрел на парнишку: было жаль его – совсем молодой… Потом вынул из кармана несколько монет, бросил их рядом с толстухой и отправился на поиски Алвареса.

Алварес тоже провел ночь не один: Веласко застал его спящим в обнимку с высокой, худой и некрасивой проституткой.

– Алварес! Алварес! – Фелисиано тряс помощника за плечо.

– М-м-м-м-м…

– Вставай.

– М-м-м-м… сейчас… встаю… Погоди минуточку…

Алварес широко зевнул, сбросил с себя ногу проститутки и поднялся.

– Что еще? Что случилось?

– Нужно поторопиться. Сегодня у нас несколько казней. И у меня много поручений от генерала Вильи.

– И кто у нас сегодня – свиньи или куры? – Алварес с хрустом потянулся.

– Не свиньи и не куры.

– А кто тогда?

– Каррансисты.

– Кто-кто?

– Говорю тебе: каррансисты.

– Свиней больше не будет?

– Больше не будет.

Алварес от радости так завопил, что разбудил нескольких человек.

– Ш-ш-ш…

– Замолчи, козел!..

– Дай поспать, так тебя и разэтак!!!

Алварес был счастлив: наконец-то гильотину будут использовать для более благородного дела, чем отрезание голов курам.

Он чувствовал себя причастным к созданию удивительной машины – ведь это он выковал железную пластину, служившую ножом! – и ему было досадно видеть то унижение, которому она подвергалась. И теперь она снова займет положенное ей место, окажется там, где должна быть всегда: в центре событий.

Алварес не смотрел на Веласко как на кумира, но в глубине души испытывал к нему уважение. Он восхищался талантом своего начальника, его выдумкой, его творческой мыслью.

Фелисиано и Алварес обнялись.

– Поздравляю, лиценциат!

– Да, еще новость, – добавил Веласко, – я больше не лиценциат.

– А кто?

– Начиная со вчерашнего дня, я полковник революционной армии и имею честь сообщить, что тебе присвоено звание капитана.

– Капитана?! – Алварес не верил своим ушам.

– Именно так: капитана.

Алварес снова завопил во всю силу легких:

– А-а-а-у-у-у-у-у-у-я-я-я-я-я!?!

– Да замолчишь ты?!

– Заткнись, скотина!!!

– Убирайся, не то пристрелю!!!

Опасаясь, что кто-нибудь из разбуженных Алваресом в гневе изрешетит его, Веласко увел своего подчиненного подальше, туда, где бурные проявления радости не могли бы никому помешать.

– У меня есть для тебя еще одна новость, Хуан: генерал Вилья объявил нас самостоятельным эскадроном.

– А-а-а-у-у-у-у-у-у-я-я-я-я-я!!!

– Нам нужно набрать еще двадцать человек. Как тебе все это нравится?

– Твою мать!!!

Все утро полковник Веласко и капитан Алварес занимались тем, что искали подходящих людей. Отбирали из тех, кто был меньше пьян и более сообразителен, чем остальные. В их число попал и китаец, с которым Веласко ехал в Мехико в одном вагоне. Именно так в революционную армию вступил знаменитый Чинг Вонг Су, о чьих подвигах можно прочесть в не менее знаменитой книге «Чинг Вонг Су и мексиканская революция. Аналитическое исследование», написанной австрийским историком Хельмутом Мюллером. В состав нового эскадрона вошли также Индалесио Рубио, Хулио Дербес, Фиодоро Мартинес, Маседонио Кабеса-де-Вака, братья Трухильо (не все, только тринадцать младших) и один англичанин – сэр Джеймс Лопес. А еще они заручились помощью дона Пабло Гутьерреса Овандо, старого солдата, отличившегося еще на войне с французами.

Полковник Веласко собрал подчиненных (все, кроме китайца, не перестававшего улыбаться и кланяться, были с большого похмелья) и вкратце ознакомил с их обязанностями: братья Трухильо будут стоять в почетном карауле возле гильотины, Индалесио Рубио и Маседонио Кабеса-де-Вака станут отвечать за смазку всех частей и поддержание гильотины в рабочем состоянии (печальный «случай в Сакатекасе» не должен повториться), Хулио Дербес и Фиодоро Мартинес будут отвечать за доставку осужденных к месту казни. Джеймсу Лопесу, учитывая его хорошие манеры и владение английским (не зря же он англичанин!), поручалась организация публичных актов, а также контакты с местной и зарубежной прессой. Джеймс сам дал название своей должности: Chief of the Office of Public Relations of the Escuadron de la Guillotina de Torreon. Китаец должен был мыть гильотину и убирать тела и головы (для этого ему была предоставлена красивая плетеная корзина). Дона Пабло Гутьерреса Овандо назначили церемониймейстером и военным советником. Капитан Алварес становился инспектором, а полковник Веласко осуществлял общее военное руководство.

Это была прекрасная команда. Очень быстро между бойцами «Эскадрона» установились товарищеские, едва ли не братские отношения. Веласко чувствовал себя прекрасно, однако – у многих есть эта странная привычка втягивать в любое дело родственников или знакомых независимо от того, нравится ли это другим участникам дела, – ему хотелось иметь рядом человека своего класса, которому он мог бы слепо доверять (для революционера-порфириста гораздо предпочтительнее революционер-порфирист, чем просто революционер). Веласко принялся искать такого человека. Первым, кто пришел ему на ум, был Хавьерсито Руискастильо Д’Анда, друг его юности.

Запряженная двумя волами повозка остановилась возле старого облупленного особняка за Собором. Из повозки вышел Фелисиано. Окинул ностальгическим взором знакомые места – улицы, на которых он играл ребенком и по которым пылко влюбленным юношей гулял с Маргаритой («С этой шлюхой!» – с горечью подумал он). Ему вспомнилась мать, донья Фуэнсанта – чистейшая женщина, которая умерла от сифилиса, но убедила всех, что заболела «от дурного воздуха, которым надышалась возле сточной канавы». Вспомнился отец, дон Лоренсано, прямой и честный человек, составивший себе состояние на благородном посту сборщика налогов, вспомнились сестры – Ипполита и Клементина. Первая удачно вышла замуж за маркиза де Асореса, потомка древнего аристократического рода, и сейчас вместе с мужем и детьми жила в изгнании в самом Париже (куда Веласко надеялся все-таки когда-нибудь попасть), вторая – монашка, проповедующая неизвестно в каком уголке мира в компании… хорошего друга. Вспомнил и Риголетто – своего маленького задиристого песика, отчаянно лаявшего на всякого, кому случалось пройти мимо охраняемого им забора и погибшего от пинка толстой матроны, которой надоело слушать его визгливый лай. В воспоминаниях Фелисиано эта улица была живой и шумной, заполненной гуляющими людьми. Сейчас она была пуста. Лишь вдали маячили два солдата из армии Сапаты, которые не сводили глаз с Фелисиано – армии Вильи и Сапаты еще не объединились, и чужая форма вызывала подозрение. Фелисиано, заметив их недружелюбные взгляды, поспешил постучать. Звук дверного молотка показался ему долгим и печальным. Вскоре из дома вышла тощая старуха. Веласко сразу узнал ее:

– Донья Соледад, как я рад видеть вас! – И он сжал старушку в объятиях.

Она, однако, смотрела на него недоумевающим взглядом.

– Вы не узнаете меня? – спросил Веласко.

– Нет.

– Присмотритесь повнимательнее.

– Я не знаю вас, сеньор.

– Донья Соледад, это же я, Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте… Фели…

– Если это ты, Фели, то ты очень изменился. С такой лысиной тебя и не узнать.

Фелисиано изобразил подобие улыбки.

– А что это на тебе за форма? – с подозрением спросила старушка.

Веласко понимал: если сказать ей, в какой армии он воюет, бедняжку хватит удар. Поэтому, склонившись, он шепнул ей на ухо:

– Это маскировка… Эту форму носят порфиристы. Дон Порфирио скоро вернется.

Старушка широко раскрыла глаза:

– Вернется?! А разве он не тяжко болен?

– Нет. Это ложь, которую придумали, чтобы обмануть врагов.

Донья Соледад выбежала за ворота и громко закричала в сторону солдат Сапаты, которые все еще шпионили за домом:

– Погодите, грязные дикари! Скоро вернется дон Порфирио и задаст вам как следует! Вы у него получите, чертово отродье!

Перепуганный Веласко пытался угомонить старуху, но та не унималась:

– Подите скажите своему начальнику-индейцу, что и на него нашлась управа!

Южане, задетые такими словами, подняли карабины.

– Давайте, стреляйте! Убейте меня! На что вы еще годитесь, грязные бандиты!

Веласко, как мог, успокаивал ее:

– Тише, донья Соледад, тише! То, что я сказал, – большой секрет! Вы нас всех погубите. Вы сорвете наш план!

Старушка замолчала. Солдаты подошли к дому:

– Что там несет эта сумасшедшая?

– Ничего… старая она уже… черепушка не варит…

– Черепушка у меня еще как варит! – возмутилась донья Соледад. – А вам я хочу сказать, что ваш Сапата…

Фелисиано не дал ей закончить: закрыл рот рукой.

– Она просто немного взволнована, – примиряюще сказал Фелисиано. – Дети, сами понимаете…

– А вы кто такой? – спросил другой солдат, неприветливый смуглый здоровяк.

Веласко, не переставая зажимать рукой рот доньи Соледад, ответил:

– Я служу в славной Северной дивизии под командой генерала Вильи.

Он не успел закончить фразы, как почувствовал, что старушка сползает с его рук: она лишилась чувств.

Солдаты переглянулись, пожали плечами и ушли, предупредив, что не потерпят больше ни одного оскорбления и что если старая карга будет продолжать в том же духе, они разрубят ее мачете или вдоль, или поперек. Веласко пообещал, что подобное не повторится, что он лично об этом позаботится.

Фелисиано с трудом втащил старушку в дом. Дотащил до комнаты, которую хорошо помнил (в детстве он часто играл там с Хавьерсито), и привел в чувство с помощью спирта. Но как только донья Соледад пришла в себя, она влепила Фелисиано звонкую пощечину.

– Так ты служишь Вилье, гнусный предатель!

– Нет, донья Соледад, вы меня не поняли…

Ответом была еще одна пощечина.

– Каналья!

– Пожалуйста, успокойтесь и позвольте мне все объяснить! Я сказал это, чтобы от меня отстали солдаты. Разве вы не видите, что я шпион?

– Ты не врешь?

– Как я могу, донья Соледад? Боже меня упаси служить этому убийце Вилье!

– Ты на самом деле шпион?

– Да.

– Клянешься?

– Клянусь.

– Уф-ф-ф!.. – с облегчением выдохнула старушка.

Успокоившись, донья Соледад начала задавать обычные вопросы:

– Как дела?

– Спасибо, потихоньку. А как ваше здоровье?

– Стариковские хвори мучают.

– А как семья?

– Неблагодарные. Все меня забыли.

– О друзьях моих что-нибудь знаете?

– Одни уже умерли, а те, что поумнее, сбежали с Порфирио Диасом в Париж.

– А Хавьерсито?

– У себя в комнате. Ты ведь знаешь, он домосед… Пойди, поговори с ним. Только смотри, не разбуди: он приболел, но скоро поправится.

– Не волнуйтесь, донья Соледад: если он спит, я не стану его будить.

– Помнишь, как идти?

– Конечно, помню.

Фелисиано уверенно шел по коридорам. Он знал этот дом вдоль и поперек. Сколько времени они провели здесь с Хавьерсито и этим мерзавцем Луисом Хименесом-и-Санчесом!

Веласко спустился по лестнице и оказался перед дверью в комнату своего друга. Когда он осторожно открыл дверь и заглянул внутрь, его чуть не вывернуло наизнанку: на кровати, одетый в неизменный серый костюм, лежал уже почти разложившийся труп Хавьерсито. Он лежал тут не меньше года. Ужасный запах заставил Фелисиано захлопнуть дверь. В эту минуту он понял, что потерял не только друга, но и ключи от своего прошлого.

Опустив голову, он пересек двор и, забыв о воспитании и хороших манерах, покинул дом, не попрощавшись с доньей Соледад.

Веласко обегал весь город в поисках старых друзей. В каждом доме он получал или уклончивый ответ или, в лучшем случае, слышал: «Хозяева уехали за границу». Революция вынудила бежать почти всех людей его круга. Большинство осели в Париже, куда бежал дон Порфирио. Оставался только дом Панфило Коркуэра-де-Риверы. Они с Веласко не были близкими друзьями, но вместе изучали юриспруденцию и их связывали некоторые общие воспоминания. Панфило жил далеко от центра: его особняк находился в конце Пасео-де-ла-Реформа. На звонок открыла окруженная толпой ребятишек женщина с желтоватым лицом и бескровными губами.

– Извините, здесь живет дон Панфило Коркуэра-де-Ривера?

– Здесь.

– Он сейчас дома?

Женщина поколебалась, потом сказала:

– Подождите. Я с ним переговорю.

Форма, в которую был одет коротышка, не вызвала доверия у женщины, и, перед тем, как уйти, она дважды повернула ключ в замке.

Ждать Фелисиано пришлось долго. Наконец, женщина возвратилась в сопровождении бледного, изможденного, вдребезги пьяного и, видимо, вконец опустившегося человека.

– Что вам угодно? – спросил человек.

– Панфило, это ты?

Человек посмотрел на Фелисиано. Он едва держался на ногах.

– Я самый.

– Я Фелисиано Веласко-и-Борболья де ла Фуэнте. Ты помнишь меня?

В ответ тип рыгнул.

– Вспомни, – настаивал Веласко. – Мы с тобой учились вместе.

– Ну, вспомнил. И что дальше?

Фелисиано растерялся:

– Мы столько времени не виделись… Я хотел встретиться… вспомнить старые времена…

Панфило не дал ему закончить. Он лишь медленно толкнул дверь, чтобы она закрылась. Разъяренному Веласко осталось только пнуть стену.

Злой и печальный отправился он в лагерь Вильи. Поиски не увенчались успехом.

Когда полковник Фелисиано Веласко вернулся на вокзал Такуба, он начал искать своих бойцов среди вагонов, но никого не нашел. Он поискал среди палаток, но и там никого не обнаружил. Это было странно. Веласко шел по путям, когда увидел капитана Алвареса.

– Как дела, лиценциат? Нашли того, кого искали?

Веласко ответил ему таким взглядом, что Алварес все понял. Понял он и то, что его командир печален и подавлен.

– Выше нос, полковник! У меня для вас приятный сюрприз.

– Какой?

Алварес повел его в тупик, где стояли роскошные вагоны, предназначенные только для самых доверенных лиц Вильи, и показал на два из них:

– Ну, как вам?

– Что?

– Наши спальни.

– Наши что?

– Наши спальни. Теперь мы будем жить здесь.

– Поверить не могу.

– Придется, потому что это правда. Наши бойцы уже разместились на новом месте. У нас два вагона здесь и один подальше. Вот этот, перед которым мы стоим, самый красивый, – для вас одного.

Все еще не веря, Веласко поднялся в вагон. Внутри он был убран почти с такой же роскошью, как вагон генерала Вильи. В зале стояли удобные кресла. Спальня была отделена от зала ширмой. В углу возвышался тяжелый письменный стол красного дерева. Но главное – там была ванна.

– Генерал Вилья искал вас, чтобы лично передать вам эти вагоны, но не нашел и передал их мне, – торжествовал Алварес.

– Хорошо, очень хорошо! – бормотал расчувствовавшийся Веласко. Он даже забыл о том, что пережил всего несколько часов назад.

– Но это еще не все! – сообщил Алварес с выражением детской радости на лице. – У меня есть кое-что, что понравится вам еще больше.

– Да ну!

– Подите сюда.

Хуан подвел Фелисиано к гильотине и направил на нее луч фонаря. Гильотина сияла чистотой. Она была покрыта слоем хорошего лака. Шнур был новый. Лезвие наточено, снова развешены флажки. Все пробоины были заделаны, портреты Вильи и Мадеро подправлены и все части смазаны наилучшим маслом.

Фелисиано удивленно обернулся к Алваресу:

– Кто все это сделал?

– Мы, полковник! – гордо ответил Хуан.

Фелисиано долго крепко обнимал своего подчиненного, бормоча слова благодарности. Потом поцеловал гильотину, положил голову на одну из ее опор и заплакал.

Веласко спал на огромной кровати с мягким пружинистым матрацем, перьевой подушкой и шерстяным одеялом. Кровать напоминала ему о дореволюционном прошлом, когда он проводил на подобном ложе каждую ночь. Он отдохнул как никогда. Ему снились спокойные сны. Проснулся он около одиннадцати утра. В изножье кровати ждал его пробуждения дон Пабло Гутьеррес:

– Доброе утро, полковник!

Веласко вскочил:

– Что случилось?

– Капитан Алварес послал меня сообщить вам, что эскадрон с раннего утра готовится к встрече с Сапатой. И что были произведены две казни: чтобы опробовать гильотину и уведомить население о ее существовании.

– Благодарю за доклад, рядовой Гутьеррес. Но кто приказал капитану Алваресу произвести эти казни?

– Никто, полковник. Он не хотел вас будить и проявил инициативу.

Веласко не знал, разгневаться ему или обрадоваться. В конце концов, он выбрал последнее.

– Все прошло благополучно?

– Просто прекрасно, полковник.

– Значит, каррансисты уже казнены?

– Нет, это были задиры, что устраивали всюду потасовки. Генерал Вилья желает, чтобы каррансистов казнили в Сокало, чтобы все это увидели и чтобы слухи дошли до этого козлобородого, до Сапаты.

– Хорошо. И когда это будет?

– Завтра.

– Завтра так завтра.

– Капитан Алварес велел еще доложить, что генерал Вилья ждет вас в два часа – хочет, чтобы вы присутствовали при встрече с Сапатой. И чтобы гильотина была готова к перевозке в Сочимилько.

– А который теперь час?

– Двенадцать.

– Черт возьми! Я не успею приготовить гильотину к двум!

– Не тревожьтесь, полковник: почетный караул сделает все, что нужно. Сейчас ее уже готовят к перевозке.

Веласко был очень доволен действиями своего эскадрона. Он не ожидал от Алвареса подобной распорядительности. Его подчиненный демонстрировал прекрасные организаторские способности, действовал толково, командовал умело. «Наверное, заразился от меня революционным духом, – думал Веласко. – Это человек надежный, не то что выскочка Бельмонте».

Веласко вымылся в ванне горячей водой с душистым мылом, превосходно позавтракал (яичница на свином сале, фасоль с копчеными колбасками и острым соусом, кофе с сахаром и булочками), оделся в новенький, сшитый по мерке, наглаженный мундир с полковничьими нашивками, который прислал генерал Вилья.

Его жизнь переменилась за один миг. Из мясника Северной дивизии он превратился в офицера высокого ранга, обладавшего большими привилегиями, чем кто-либо другой. Он получил все это не просто так, он добился всего сам, его заслуга заключалась в том, что он предоставил революционной армии поистине революционный инструмент.

Выйдя из вагона, он увидел бойцов своего эскадрона: они ждали его, выстроившись в четыре шеренги. Они тоже были в новых мундирах. Когда Веласко проходил вдоль строя, все вытягивались. Капитан Алварес сделал два шага вперед:

– Имею честь доложить, полковник, что все в порядке!

Фелисиано огляделся. Толпа смотрела на «Эскадрон торреонской гильотины» с нескрываемым изумлением: слишком его бойцы отличались от всех остальных. Было ясно, что генерал Вилья хотел произвести впечатление на Сапату и других лидеров революции и что эскадрон, которым командовал Веласко, был козырной картой генерала. Гильотина была помещена в отведенный ей особый вагон. Она выглядела прекрасно, просто по-королевски. Почетный караул из братьев Трухильо выстроился рядом с ней, придавая ей еще больше значительности. Каждое движение было точно выверено: дисциплина у Алвареса была железная, а репетиций он провел столько, что каждый жест братья довели до совершенства.

Полковник Веласко вместе с капитаном Алваресом и рядовыми Гутьерресом Овандо, Кабесой-де-Вака и старшим из братьев Трухильо отправился искать генерала Вилью. Место капитана Бельмонте (сам Бельмонте в ожидании трибунала, который должен был осудить его за неповиновение вышестоящим, был отстранен от службы) занимал теперь Теодомиро Ортис, получивший звание капитана. Ортис, давно не видевший Веласко, радостно его приветствовал:

– Как поживаете, уважаемый лиценциат?

Веласко ответил с той же сердечностью:

– Благодарю, дружище Ортис, очень хорошо. Авы?