Текст книги "Любовное кружево"

Автор книги: Гермина Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава 6

Оливия сидела, обложившись подушками, и смотрела вдаль, в окно, распахнутое на просторный балкон, за которым легкий ветерок шелестел листвой высоких каштанов. Глубоко вздохнув, она сменила позу, устраиваясь поудобнее. Как же прекрасно иметь возможность свободно двигаться и не испытывать при этом острой, режущей боли! А ведь совсем недавно просто лечь в постель и встать без посторонней помощи казалось недостижимой мечтой.

Оказавшись в надежных руках медицинского персонала на Редлей-Холл, она видела доктора Хардинга лишь дважды в неделю, когда он совершал обход полудюжины своих выздоравливающих пациентов. Но помнила о нем постоянно. Он был для нее тем самым человеком, который в жесточайший шторм взялся за штурвал, чтобы спасти хрупкую скорлупку ее жизни.

Последние десять дней доктор Хардинг отсутствовал, занятый какими-то медицинскими консультациями; сама же Оливия завтра должна улетать на Ривьеру, где ей предстоит провести с миссис Морнингтон три недели, чтобы окончательно окрепнуть и потом – начать снова.

Гиффорд сказал, что они обязательно увидятся до ее отъезда, но за десять дней она ничего не слышала о нем, а потому и думать не желала о том, чтобы уехать из Англии, не попрощавшись и не поблагодарив его. Ничего удивительного не было в том, что от ее былой неприязни не осталось и следа; неудивительно, что она находила удовольствие в сложившихся между ними исключительно дружеских отношениях. Впрочем, Оливия не раз задавала себе вопрос: помнит ли доктор, как трудно приходилось ему с ней на первых порах курса лечения? Временами она чувствовала, как он словно замыкается в себе и резко уходит прочь, словно она чем-то сильно обидела его, хотя еще за минуту до этого они славно беседовали… Он как бы внезапно терял к ней интерес.

Оливия непроизвольно вздохнула. Даже если весь персонал клиники Райли знал, что она представляет большой научный интерес для доктора Хардинга, он все-таки очень занятой человек и совсем не обязан тратить на нее лишнее время.

Каждый раз после своих стремительных уходов на следующий день Гиффорд возвращался как ни в чем не бывало – по-прежнему улыбающийся и дружелюбный.

За этот последний кошмарный год вынужденного бездействия Оливия сознательно отгородилась от всех и от всего, имеющего хотя бы отдаленное отношение к ее прежней жизни. Она не могла ни слышать, ни читать о делах и событиях в оперном театре или в балетной школе. Она убедила себя в том, что если сделает это, то дверь, которую она оставила полуоткрытой, захлопнется для нее навсегда.

Но теперь эта дверь снова распахнута, хотя до вчерашнего вечера Оливия не могла сказать, насколько широко. За этими размышлениями и застала ее медсестра, входя в палату в сопровождении горничной, несущей поднос с утренним чаем.

– Боже милостивый! – воскликнула медсестра, увидев свою пациентку сидящей в постели. – Что с вами? Вы плохо спали? Я же говорила, что надо было поменять подушки!

– Нет, я спала как сурок, – рассмеялась Оливия. – И проснулась совсем недавно. А чувствую себя так, что готова сейчас же устроить весенние пляски на лужайке. Тем более, что на улице так хорошо!

– Время для весенних плясок и пирушек еще не пришло, – серьезно сообщила медсестра. – Надеюсь, вы немедленно выбросите из головы подобные глупости. Ведь вы в самом начале пути, вы сделали лишь один маленький шаг. Не оступитесь, иначе доктор Хардинг будет очень сердиться.

– Я буду делать все как положено, – успокоила ее Оливия.

– Вот и умница! Сестра-кухарка хочет знать, что вы предпочитаете на завтрак. Сегодня утром работает сокращенная смена, и она не может подняться к вам сама, – любезно проговорила медсестра. – Выберите сами, а заодно закажите и ленч, пожалуйста.

– Господи! Я чувствую себя здесь как в «Савое», – воскликнула Оливия, углубляясь в изучение отпечатанного на машинке меню. – Мой предпоследний завтрак в Редлей, – грустно произнесла она. – Я буду скучать без всех вас, без вашей заботы… Хотя, наверное, миссис Морнингтон и постарается превзойти вас.

– Мы тоже будем скучать и будем гордиться тем, что сделали все, что могли, когда снова увидим вас на сцене! – Медсестра направилась в ванную комнату, которая была здесь в каждом номере, и продолжила оттуда своим мелодичным голосом, по-шотландски проглатывая звук «р»: – Доктор Хардинг имеет полное право гордиться вами. Полагаю, вы согласитесь со мной – если бы не этот замечательный способ лечения, который он изобрел, британский балет должен был бы пожалеть о прекрасной балерине.

– Ну, претенденток на вакантное место предостаточно, – вздохнула Оливия. Может, именно это и усугубляло глубину ее переживаний? – Разумеется, я никогда не забуду, что сделал для меня доктор. Не забуду его бесконечное терпение, – добавила она искренне.

– Кстати, звонил мистер Хардинг. Он приедет во второй половине дня. Вы сумеете его увидеть до отъезда.

– О, это замечательно! – воскликнула Оливия.

Джанет Росс не увидела и тени смущения в ее глазах и поняла, что, в отличие от многих других пациенток, эта девица отнюдь не влюблена в доктора. Она проговорила довольно сухо:

– Когда в «Ковент-Гарден» вы будете танцевать «Лебединое озеро», не забудьте, благодаря кому…

– Никогда! – с горячностью перебила ее Оливия. – Но Боже мой, даже если эта мечта сбудется – то очень и очень нескоро. Вам придется набраться терпения!

– Мне кажется, – миролюбиво заметила молодая медсестра, – что искусство танца – это особый дар. Но неужели вы готовы отдать ему всю свою жизнь? Допустим, вы выйдете замуж. Вы сможете остаться балериной?

Оливия покачала головой:

– Нет. Вы, наверное, замечали, что большинство балерин, вступая в брак, оставляют сцену. Практически сразу. Вот почему я никогда не выйду замуж.

– А если встретится достойный человек, – пытливо взглянула на нее медсестра, – вы не измените свое решение?

– Сомневаюсь, что он существует. По крайней мере – для меня.

«Ее наивность может сравниться только с глубиной убежденности, – подумала Джанет и вздохнула про себя: – Значит, у него нет никаких шансов! Это кошмар».

– О да, вы, наверное, правы. Если вы действительно хотите сделать карьеру…

– Нет, вы меня неправильно поняли, – возразила Оливия. – В слове «карьера» есть что-то коммерческое… Танец – это искусство, а не бизнес. Это нечто такое, что зарождается в вас…

– Господи, мы с вами заболтались так что и завтрак принесут, и доктор приедет раньше, чем вы успеете принять ванну, – прервала пациентку медсестра. – Надо заняться делом!

После ленча, зная, что доктор Хардинг появится не раньше второй половины дня, Оливия решила пойти погулять в парк, раскинувшийся вокруг дома.

С книгой в руке, останавливаясь по дороге, чтобы поприветствовать знакомых, которым еще не разрешали так свободно передвигаться, как ей, Оливия постепенно добралась до своего любимого уголка под раскидистым каштаном, который был виден из окна ее комнаты. Устроившись на скамейке, она задумалась, держа книгу на коленях, и не заметила, как через газон по направлению к ней шел высокий мужчина. Только услышав хорошо знакомый голос, она очнулась и, радостно вскрикнув, импульсивно вскочила, протягивая руку для приветствия.

Ничто не могло доставить доктору большего ощущения триумфа, чем та легкость, с которой она оказалась на ногах.

– Я даже не буду спрашивать, как вы себя чувствовали в мое отсутствие, – проговорил Гиффорд. – Прогресс налицо. В мыслях вы, наверное, уже далеко отсюда, не так ли?

– Совсем нет, – улыбнулась Оливия. – Я мечтала, чтобы ничто не помешало вам вернуться сегодня. Я не могла уехать, не увидев вас и не попрощавшись.

Она снова дружески улыбнулась, опускаясь на скамейку и освобождая место рядом с собой.

– Я тоже хотел увидеть вас до отъезда, – проговорил Гиффорд. – Во-первых, я должен поблагодарить вас за весьма активное сотрудничество…

– Вы благодарите меня! – воскликнула девушка. – О чем речь! Вся благодарность, которую только можно выразить, – вам!

– Глупости. Я выполнил свою работу, как и обещал, но мне нечем было бы гордиться, если бы не ваша огромная помощь. Каждый раз, когда я буду сидеть в партере и смотреть, как танцует мисс Элейн, меня будет распирать от гордости, что я внес свой скромный вклад в то, чтобы великая балерина вернулась под лучи софитов.

– Что же касается меня, – откликнулась Оливия, – я всегда буду помнить, что в неоплатном долгу перед вами и что я… – Она замолчала, подыскивая подходящие слова.

Гиффорд протестующе поднял ладонь:

– Пожалуйста, не стоит преувеличивать. И помните: вы избавились от цепей, но они еще рядом. Во всяком случае, после вашего возвращения в Лондон я обязательно должен вас посмотреть. Как я понял из разговора с миссис Морнингтон, вы уезжаете на три недели, хотя, на мой взгляд, вам следовало бы отдохнуть подольше.

– Но я не могу! – горячо воскликнула девушка. – Как раз об этом я и хотела сказать вам. Помните, я говорила, что полностью отрезала себя от того мира. Понимаю, это своего рода трусость. Я просто не могла думать, что жизнь там продолжается без меня, хотя и мои коллеги, и сама мадам, директор балетной школы, всячески заботились обо мне и проявляли участие. После операции, когда миссис Морнингтон увезла меня за границу, я даже перестала отвечать на письма. И только когда знакомый журналист пронюхал, что я у вас, в Райли, одна моя подруга – мы начинали вместе – приехала ко мне. Виола очень добра, она из тех людей, которым незнакомо чувство ревности. Во всяком случае, сейчас она вышла замуж и оставила сцену. Она племянница нашей мадам. Мадам – это леди Мадлен. Она уже собирается уходить из школы. Виола поговорила с ней обо мне – и что вы думаете?

– Вы получили приглашение от великой мадам?

– Вы совершенно правы, – кивнула Оливия. – Леди Мадлен интересуется, когда я смогу приступить к репетициям. Сейчас она сама уезжает на несколько дней в отпуск.

– Замечательно, – произнес Гиффорд, видя радостный блеск в глазах девушки. А ведь совсем недавно в них была такая тоска! – Только не начинайте сразу же репетировать в полную силу. Помните: никаких серьезных нагрузок, пока я не посмотрю вас после отдыха. Потом вы будете вольны делать все, что угодно.

Наступила короткая пауза. Оливия повернула голову, увидела пристальный взгляд… Когда-то этот взгляд почти напугал ее и даже рассердил. Ничего подобного она больше не испытывала, наоборот, ей очень хотелось, чтобы доктор понял ее чувства.

– Если бы я только могла выразить словами, – взволнованно проговорила девушка, – как я вам благодарна! Благодарна за все…

– Прошу вас! – Гиффорд вновь остановил ее недовольным жестом. – Я уже сказал вам – не надо меня благодарить!

– Может, вы и правы, – ответила Оливия. – Но что я еще могу для вас сделать? У меня нет слов, и даже если я заплачу вам десять тысяч фунтов – этого будет недостаточно!

– Вы до сих пор не поняли, что полностью расплатились со мной? – резко произнес Гиффорд и добавил уже более спокойно: – Если вы считаете, что мне полагается премия, – пусть этой премией будет ваше выступление в какой-нибудь заглавной роли. Знаете, когда я впервые увидел вас, мне сказали, что у вас большое будущее. Но я и без того понял, более того – был убежден, что в один прекрасный день вы произведете фурор в «Ковент-Гарден».

– Господи, неужели это когда-нибудь сбудется! – Краска бросилась в лицо Оливии. Без всякого перехода она воскликнула: – Я и не знала, что вы видели, как я танцую!

– Я был с приятелем в Хэмпшире, когда там гастролировал Королевский балет. В Саутгемптоне мы ходили на один спектакль. Вы думаете, я просто так строил из себя бесчувственное чудовище, заставляя вас терпеть адовы муки? Нужно было, чтобы вы невзлюбили меня и поверили в мою жестокость!

Понимая, что он абсолютно прав, Оливия почувствовала себя виноватой. Вспоминая свое поведение, она вспыхнула и отвела глаза, не заметив той нежности – совершенно не соответствующей легкой, поддразнивающей интонации, – с которой он смотрел на нее.

– О Боже, – проговорила она, – вы меня так устыдили! Я, наверное, была невыносимым пациентом. Особенно вначале. Но потом я же начала, как вы говорите, сотрудничать…

– Да, и очень скоро, – уверил ее доктор. – Во всяком случае, прошу прощения за мою жестокость. Это было необходимо, вы понимаете?

– Вы совсем не были жестоки. Это я была глупа… – Оливия снова в упор посмотрела на него. – Мне действительно очень стыдно, и единственное мое оправдание – я была сама не своя. Позвольте мне договорить! Согласны вы или нет, но именно благодаря вам у меня теперь появилась реальная надежда воплотить в жизнь мою мечту, сделать что-то серьезное в искусстве. Вы сделали меня другим человеком. Все было так ужасно! Сейчас даже трудно поверить, что та злюка, которую вы встретили тогда в парке, была я. Господи, и как можно было быть такой трусихой!

– Уверен, вы совсем не трусиха, – мягко возразил Гиффорд. – Даже если и было нечто подобное – сейчас это все позади. Забудьте об этом. Смотрите в будущее. Ведь балет по-прежнему очень много для вас значит, не так ли?

– Балет для меня – это все!

На мгновение он задержал в ладони протянутую руку, с улыбкой глядя на Оливию. Сама невинность, она не смогла рассмотреть, какая боль, тщательно скрываемая, была в его взгляде. А впрочем, причиной тому мог быть и легкий туман, которым вдруг заволокло ее собственные глаза.

Оливия внезапно ощутила чувство утраты, странное и неожиданное чувство одиночества.

В конце концов, если так зависеть от человека в течение нескольких месяцев…

На обратном пути в Лондон Гиффорд постарался полностью сосредоточиться на дороге. Хороший водитель, обычно он мог позволить себе вести машину, одновременно размышляя о чем-нибудь своем, но сегодня он специально постарался выкинуть все посторонние мысли из головы.

Ни один из полудюжины его пациентов, которых осмотрел он сегодня днем, не вызывал беспокойства. Опасный период для каждого из них миновал. Что касается мисс Элейн – Хардинг считал, что достиг желаемого результата. Удастся ли ей оправдать те надежды, которые подавала она до несчастного случая, или нет – полностью зависит от нее самой. Об этом он заявил ей с самого начала.

На самом деле случай оказался гораздо более тяжелым, чем подозревала Оливия. Поначалу доктор даже испугался, что открытый им метод впервые не принесет результата. Он, конечно, не подал виду, но чувствовал почти полную свою беспомощность. Сегодня днем Гиффорд рассказал девушке, что специально вел себя так, чтобы вызвать ее неприязнь, но откровенная жестокость – он и теперь был в этом уверен – была единственным способом выдернуть ее из глубокого неверия и заставить осознать, что, только приложив максимум собственных усилий, ей удастся выкарабкаться из этой ситуации.

Гиффорд больше не хотел думать об этом. У нее впереди – свои дела, у него – свои. Учитывая дружеские отношения с миссис Морнингтон, очень мало шансов на то, что они больше не встретятся; небольшой перерыв казался как нельзя кстати. Будет время взять себя в руки. Настроить себя на то, что эта девушка – не более чем очаровательная светская знакомая, которую ему удалось вылечить. Вполне естественно для доктора время от времени интересоваться, как себя чувствует его бывшая пациентка.

Когда Гиффорд приехал домой, секретарша и медсестра уже ушли. Будучи абсолютно уверенным, что на рабочем столе скопилась куча корреспонденции, он уже взялся за ручку двери своего кабинета, когда услышал телефонный звонок.

Подойдя к столу, он снял трубку и довольно резко проговорил:

– Доктор Хардинг слушает!

– Привет! – послышался в ответ женский голос. – Как здорово, что ты еще не ушел!

– Простите, кто…

– Только не говори, что ты совсем забыл меня, – весело перебила женщина.

«Что за черт», – подумал Гиффорд, нахмурившись.

– Гифф! Это же я, Афина! Вернулась из дальних странствий. Вспоминаешь?

– Прости, пожалуйста, я просто…

– Простить за то, что ты даже не узнаёшь мой голос?

На самом деле он забыл не только ее голос, но и вообще о ее существовании ровно в тот момент, как покинул Ментону.

– Прости мою рассеянность, – поправился Гиффорд. – Как дела?

– Пока жива, как ты догадываешься. В сентябре нам не удалось попасть в Лондон. Вместо этого папочка отправил меня в Америку, в Нью-Йорк, где я должна была приготовить дом к его приезду.

Гиффорд вспомнил, что когда-то ему попалась на глаза статья о деятельности миллионера. Тот начинал какое-то новое дело. От Геркулеса Зонопулоса постоянно ждали чего-нибудь новенького. Гиффорда всегда возмущало, с каким подобострастием пресса описывала его затеи, неизменно подчеркивая, во что это обходится. Порой он задумывался, кто имеет большее значение для бульварной прессы: лопающиеся от денег магнаты или слегка одетые дамочки, застенчиво прикрывающие на фотографиях свой пупок? Все-таки деньги важнее, решил Гиффорд. Остальное слишком быстро надоедает.

– Откуда ты звонишь? – поинтересовался доктор.

– Из дома, из Клэриджа. Папа уехал один – на сафари, если хочешь знать!

– Здорово! Значит, он совсем поправился.

– Да. По этому поводу он послал тебе письмо. Как ты можешь догадаться, он опять совмещает приятное с полезным. В Кимберли он хочет встретиться с одним человеком, совладельцем нескольких шахт, которые его интересуют, – пояснила Афина. – Потом он собирается принять участие в сборище, которое организует Ван Делсон. Но я объявила забастовку. Мне захотелось вернуться в Лондон, а поскольку я исправно всюду сопровождала его в этом году, папочка соблаговолил отпустить меня. Как насчет вечера, Гифф? Ты не можешь приехать поужинать со мной?

– Мне очень жаль, но боюсь, что это невозможно. Сегодня я ездил за город, и у меня дел по горло.

– А завтра? – Не дав ему ответить, Афина продолжила: – Нет, приезжай сейчас! Ты же не простой врач, которого могут вызвать на службу в любую минуту! Не сомневаюсь, что тебя разрывают на части, но неужели нельзя уделить мне часок-другой?

Мольба не подействовала.

– Дело не в этом, – откликнулся Гиффорд. – Просто я действительно чертовски занят всю неделю. Подожди минутку, я посмотрю свое расписание. – Выдвинув ящик стола, он достал ежедневник, в который секретарша тщательно заносила все планируемые деловые встречи, и, нахмурившись, принялся его изучать. – Мне действительно жутко неудобно, но до субботы ни единого просвета, а на уик-энд ты, скорее всего, уедешь за город?

– Нет. Суббота – это замечательно, – быстро проговорила собеседница. – Значит, в половине восьмого – у меня. О'кей?

– Большое спасибо. Значит, в субботу.

– Прекрасно! Я постараюсь, чтобы тебе не было скучно. И пожалуйста, без церемоний. Ты меня устраиваешь таким, какой есть.

– Ты очень любезна, – рассмеялся Гиффорд.

– Не-е-т, это вы, мистер Хардинг, сама любезность, – весело возразила Афина. – Ну, до субботы.

В трубке послышались гудки.

Гиффорд с отвращением к самому себе положил трубку. Если бы у него было больше времени, он смог бы найти приличный повод отказаться от приглашения. Меньше всего ему хотелось снова окунаться в суету того мира, в котором жила Афина. Отодвинув телефон в сторону, Гиффорд сделал запись в блокноте. Самолюбию мисс Зонопулос был бы нанесен серьезный удар, если бы она узнала, что через пять минут доктор Хардинг снова напрочь забыл о ней.

Поужинав в одиночестве, Гиффорд устроился с книгой на диване, наслаждаясь покоем. Но постепенно от воспоминаний великого хирурга его внимание переключилось совсем на другое. Перед глазами стоял образ миловидной девушки с густой копной темных волос.

Сияющие счастьем золотистые глаза, казалось, были совсем рядом; в ушах звучало мягкое контральто, в котором уже не было ни единой резкой нотки.

«Я уверена, что рождена для танца».

Гиффорд нервно загасил сигарету в пепельнице, стоящей на столике рядом, и резко встал. Черт побери, к чему все это? Ведь он уже принял твердое решение.

Если в случае с суетливой Афиной пословица «С глаз долой – из сердца вон» полностью себя оправдывала, то по отношению к другому человеку применить ее было более чем затруднительно.

Глава 7

Когда такси в пятый раз за последние десять минут остановилось перед светофором, Оливия беспокойно взглянула на часы. Впрочем, волноваться причин не было. Даже если ничего не изменится и придется проторчать здесь четверть часа, она все равно почти не опоздает. Поэтому девушка лишь вздохнула и откинулась на сиденье, покрытое холщовым чехлом.

После относительной тишины пригорода, где миссис Морнингтон сняла дом, и даже после забитого транспортом магистрального шоссе интенсивность движения и шум лондонских улиц казались невероятными – и все-таки это был Лондон! Снова Оливия ощутила себя крохотной частичкой бьющегося сердца огромного города.

Такси медленно продвигалось вперед. Перестав думать о предстоящей встрече, Оливия мысленно вернулась к своему последнему посещению Уимпол-стрит, когда доктор Гиффорд Хардинг сделал свое окончательное заключение. Она была так счастлива сознавать, что оно действительно «окончательное»! При расставании доктор сказал: «Прощайте. Еще раз желаю вам удачи. Нет нужды говорить, что я буду с огромным интересом следить за вашей карьерой». Когда Оливия вышла на улицу, захлопнув за собой дверь, которой так боялась когда-то, ее охватило ощущение, что вместе с последней встречей от нее ушло нечто существенное. Она собиралась многое обсудить с доктором, но с первых же минут своего посещения – время было строго указано медсестрой, ответственной за прием посетителей, – Оливия почувствовала иную, очень деловую атмосферу в знакомом кабинете. Медсестра еще успела доверительно шепнуть, что доктор «в жуткой запарке».

Он был по-прежнему дружелюбен и обаятелен; только при встрече Оливия поняла, насколько она по нему соскучилась. Но к этому чувству примешивалось и нечто иное. Не всегда же ему напускать на себя такой неприступный вид?

Ей очень хотелось рассказать доктору, куда она направится после визита к нему. Но Оливия заколебалась, понимая, что не имеет права без крайней необходимости отнимать время. Тут как раз появилась медсестра и сказала, что доктора Хардинга зовут к телефону. Пока он разговаривал, Оливия бегло попрощалась и ушла.

Господи, какой же дурой она была в самом начале, попусту переживая и нервничая!

Теперь Оливия ехала к леди Мадлен Дюваль, той самой директрисе балетной школы, о которой говорила Гиффорду в Хэмпшире. Мадам, как ее звали ученики, была весьма грозной дамой, абсолютно непримиримой к любым проявлениям лентяйства и нетерпимой к тем, кто, по ее мнению, не оправдывал ее надежд.

Такси опять остановилось. Не потому, что они въехали в многолюдный торговый центр, а из-за грузовиков, заполонивших окрестности рынка «Ковент-Гарден».

Оливия всегда любила этот рынок. Как она ждала, как мечтала о том дне, когда, пробираясь по его закоулкам, окажется на Флорал-стрит у заветной двери, о которой мечтает каждая балерина, – потому что эта дверь ведет за кулисы Оперного театра…

Сердце, конечно, затрепетало, но скорее от волнения, как ее встретят, нежели от амбиций. Ведь это только первый робкий шаг к возвращению. Как далеко ей будет позволено пройти по этой долгой и трудной дороге? Оливия чувствовала себя так, словно впервые нетвердо встала на пуанты. И никакого ободряющего возгласа: «Все хорошо, не волнуйся!», и нет рядом доктора, который поддержал бы своим обычным: «Молодец, скоро вы будете летать по комнате»…

Расплатившись с таксистом, Оливия окончательно разволновалась. Служащий, встретивший ее у служебного входа, повел девушку за собой по коридорам и лестницам, направляясь к кабинету, который был отведен в здании Оперного театра леди Мадлен.

Мадлен Дюваль была способной балериной; в Англию она приехала из Парижа (без сомнения, это было связано с ее замужеством), решив оставить карьеру ради обучения юных танцоров. Уже в течение многих лет она возглавляла балетную школу. Среди множества тех, кому посчастливилось пройти через ее руки, лишь малая толика достигла приблизительно того уровня, которым обладала признанная звезда британского балета, великая и очаровательная леди, чей уход оставит нишу, которая вряд ли когда-либо будет заполнена.

Секретарша вышла из кабинета и придержала дверь, приглашая посетительницу вступить в святилище. Через мгновение Оливия оказалась лицом к лицу с мадам.

Слишком высокая для балерины – одна из причин, по которой ей пришлось оставить сцену, – леди Мадлен встала из-за стола и двинулась навстречу с распростертыми объятиями. Она была сама элегантность – стройная, темноволосая, кареглазая… Словом, личность, способная и обескуражить, и очаровать.

Обычно в своем строгом костюме и атласной блузке с глухим воротничком она выглядела истинной гранд-дамой; по крайней мере, так могло показаться со стороны. Но Оливия знавала ее и в лучшей форме: не в костюме от кутюр, а в слаксах и балетной кофточке, с распущенными локонами, нетерпеливым жестом откидываемыми с лица, энергичной и требовательной.

Оливия оказалась в теплых объятиях.

– Моя крошка, – чуть хрипловатым, притягивающим голосом произнесла леди Мадлен. – С возвращением!

– О мадам!.. – Оливия не могла говорить от волнения.

Расцеловав девушку в обе щеки, леди Мадлен не церемонясь подтолкнула ее к креслу и сама села на свое место. Улыбка покинула ее посерьезневшее лицо.

– Но я все еще вас не простила, – сообщила она. – Почему вы скрылись от всех? Почему вы бежали от нас как от заразы? Мне кажется, вы должны были умирать от жажды узнать, что тут делается. Ведь вы же хотели вернуться?

– Мадам, – протестующе подала голос Оливия. – Вы должны меня понять! Я просто не могла слышать об этом. Когда все врачи сказали, что надежды нет, мне казалось, что вообще все для меня кончилось…

– Все врачи – идиоты, что и доказали в очередной раз, – парировала мадам.

– О нет! Взгляните! – Оливия встала и легко покрутилась перед ней. От внимательных темных глаз не ускользнуло, что девушка по-прежнему грациозна.

– Так вы уже приступили к тренировкам, – утвердительно откомментировала она.

– Совсем недавно. Буквально в последние два дня. Раньше мой доктор не разрешал. Зато теперь я могу делать все, что угодно!

– Этот человек воистину волшебник.

– О да! Больше никто не брался мне помочь. Мне даже было больно ходить.

– Ну, так вы наверняка влюбились в этого героя медицины? – пытливо взглянула собеседница в широко распахнутые глаза Оливии.

– Ничего подобного! Я… – Она невольно запнулась, почувствовав, как загорелись щеки, и даже рассердилась: – Я и в мыслях не держала! Я просто бесконечно благодарна и буду помнить об этом всю жизнь.

– Он старик? Не надо, я слышала! Он молод и очень привлекателен.

– Он очень мил. И большой друг моей тетушки. Он учился у ее покойного мужа. Но это совсем не тот человек, в которого можно влюбиться с первого взгляда. По крайней мере, ко мне это не относится. Я думаю совсем о другом, мадам. Доктор Хардинг, так же как и я, очень хотел, чтобы я снова смогла танцевать. – Оливия, несмотря на румянец, овладела собой и даже смогла рассмеяться. – Моя единственная любовь – это балет. Вы ведь всегда знали это. Но смогу ли я когда-нибудь вернуться на сцену?

«Что верно, то верно», – подумала леди Мадлен. С этой девочкой никогда не было проблем – никаких флиртов, никаких посторонних увлечений. Дорожная авария стала подлинной трагедией для нее, исключительно одаренной артистки, в чьем воистину великом будущем Мадлен Дюваль не сомневалась. Мадлен видела себя в качестве шлифовщика этого таланта, хотя первый камень в его основу был заложен не ею. Но теперь…

– Разумеется, вернетесь, – решительно ответила она. – При условии, что вы готовы работать и набраться терпения. Послушайте меня, дитя мое. За прошедшие месяцы у нас многое изменилось. Конечно, вы уже знаете, что Джеймс Карл-тон ушел на пенсию?

Оливия кивнула.

– Это очень серьезно? – спросила она, чувствуя, как заныло сердце. Ей действительно было очень жаль этого великого балетмейстера. Ведь именно благодаря «сэру Джимми» Оливия попала в то самое провинциальное турне, благодаря ему выдвинулась на заглавные роли.

– Да, теперь все изменилось, – проговорила мадам. – Джимми хотел, чтобы на его месте был Фрэнсис, но, конечно, у Ивана Дуброски великолепная репутация в Европе – он работал и в Париже, и в «Ла Скала». Он, безусловно, выдающийся мастер. Не очень тяготеет к модерну, во всяком случае – меньше, чем Джимми. Иван, как и я, обожает классику. В этом мы с ним полностью совпадаем!

«Ну что ж, по крайней мере, это неплохо», – подумала Оливия, сама более всего нацеленная на великие классические балеты.

Мадам продолжала:

– Он планирует несколько замечательных постановок для следующего сезона. Но я хочу быть с вами полностью откровенной, Оливия… Это останется между нами?..

– Конечно, – уверила ее девушка. – С ним очень тяжело общаться?

– Не то слово. Он просто сущий дьявол! У него есть личные симпатии и антипатии, но это не имеет никакого значения для тех, на кого падет его выбор. Все зависит только от того, насколько человек способен соответствовать его требованиям. У нас тут уже было несколько сердечных припадков и парочка весьма бурных выяснений отношений. Все, что от вас требуется, – я имею в виду любого артиста, – беспрекословно и точно выполнять его требования. Вне театра он может ни с кем не общаться. С Сидони Сидониа они на ножах…

– А как к этому относится Великая Леди?

– С тех пор как он появился, она за границей. Но у них вполне дружеские отношения. В этом вся проблема. Или почти вся. Он считает, что когда Леди уйдет – а та вполне серьезно стала об этом поговаривать, – нет никого, абсолютно никого, кто может претендовать на ее место; он стонет, что во всей стране не найдется ни одной достойной балерины. У нас на самом деле есть несколько очень талантливых девочек, но он упорно жаждет найти такую, которая дала бы возможность Королевскому балету заткнуть любую другую труппу мира за пояс. Вот почему, моя дорогая, вам следует узнать все это, прежде чем вы встретитесь с ним. Этот человек – фанатик. У него единственная цель в жизни; кроме балета, для него ничего не существует. Он считает себя лично ответственным за то, чтобы под его руководством искусство балета поднялось на недосягаемую высоту. Он живет только ради балета. Это его мечта и его бизнес. Он намерен найти или воспитать великую балерину, которая смогла бы полностью удовлетворить его амбиции и в то же время была его личнымсозданием.

– Все это выглядит просто пугающе, – проговорила Оливия, чувствуя, как сжимается сердце. – При сэре Джимми всегда был шанс – хотя он и был жестким наставником, – но, видит Бог, он вытаскивал из нас лучшее, на что каждый был способен. С ним тоже бывало трудно, но мы знали, что все уладится, если будешь работать до седьмого пота.