Текст книги "Ому"
Автор книги: Герман Мелвилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Глава 18
Таити
На следующее утро с первыми проблесками зари мы увидели горы Таити. В ясную погоду их можно различить за девяносто миль.
– Хива-Оа! – закричал Ваймонту, вне себя от радости взбегая по бушприту, как только в отдалении показались неясные очертания земли. Но когда облака разошлись, открыв нашим взорам три пика, вырисовывавшиеся подобно обелискам на фоне неба, и крутой холмистый берег, тянувшийся вдоль горизонта, слезы хлынули из глаз молодого полинезийца. Бедняга! То был вовсе не Хива-Оа – зеленый Хива-Оа находился на расстоянии многих-многих лиг отсюда.
Таити – самый знаменитый остров в Южных морях; множество разнообразных причин сделало его в своем роде почти классическим образцом. Уже по одному внешнему виду он резко отличается от окружающих архипелагов. Два высоких полуострова круглой формы, с горами вышиной в девять тысяч футов над уровнем океана, соединены низким узким перешейком; весь остров в окружности имеет около ста миль. На большем полуострове от трех центральных пиков – Орехены, Аораи и Пирохити – во все стороны расходятся к морю пологие, покрытые зеленью хребты. Между ними расположены широкие тенистые долины, каждая из которых по красоте не уступает Темпейской, [34]орошаемые живописными потоками и поросшие густыми лесами.
В отличие от многих других островов на Таити вдоль всего побережья тянется полоса аллювиальной низменности [35]с богатейшей растительностью. Там главным образом и живут туземцы.
С моря вид острова великолепен. От берега до горных вершин расстилается сплошной зеленый покров самых различных оттенков; долины, горные цепи, ущелья и водопады вносят в ландшафт бесконечное разнообразие. Тут и там крутые вершины отбрасывают тени на хребты и лежащие глубоко внизу долины. На их склонах сверкают в солнечном свете водопады, которые как бы пробираются сквозь зеленые заросли, падая с уступа на уступ. Все дышит таким очарованием, что остров кажется сказочным миром, свежим и цветущим, словно только вчера вышедшим из рук творца.
Вблизи ландшафт также не теряет своей прелести. Не будет преувеличением, если я скажу, что у европейца, обладающего сколько-нибудь чувствительной душой и впервые бродящего в глубине острова вдали от поселений туземцев, невыразимый покой и красота этих долин создают впечатление, будто он видит их во сне. Временами он почти отказывается верить, что подобные картины могут реально существовать. Нет ничего удивительного, что французы дали этому острову название «Новая Кифера». [36]«Часто, – рассказывает Бугенвиль, [37]– мне казалось, что я гуляю в райском саду».
Изумление и восторг путешественников ничуть не уменьшились, когда они познакомились с жителями этой очаровательной страны. Физическая красота и дружелюбный характер таитян полностью гармонировали с мягкостью климата их родины. В самом деле, в них все возбуждало живейший интерес европейцев. Вспомним, например, об их общественном строе или религии. Своему королю они воздавали божеские почести. А что до поэзии, то их мифология могла соперничать с древнегреческой.
О Таити мы имеем более ранние и более полные сведения, чем о любом другом острове Полинезии; вот почему Таити до сих пор так сильно привлекает внимание всех, кто любит книги о путешествиях в Южные моря. Судовые журналы мореплавателей, первыми побывавших на нем, содержали такие романтические описания дотоле неведомой страны и ее жителей, что вызвали огромную сенсацию во всей Европе; а когда туда были привезены первые таитяне – Омаи в Лондон и Аотуру в Париж, – то придворные, ученые и дамы оказали им самый ласковый прием.
В добавление ко всему несколько знаменательных событий, в той или иной степени связанных с Таити, послужили к вящей его славе. Свыше двух столетий назад испанец Кирос [38]пристал, как предполагают, к этому острову; один за другим Уоллис, [39]Байрон, [40]Кук, [41]Бугенвиль, Ванкувер, [42]Лаперуз [43]и другие знаменитые мореплаватели чинили свои корабли в его гаванях. Там в 1769 году было произведено знаменитое наблюдение над прохождением Венеры. Там впоследствии у моряков «Баунти» [44]зародилась мысль о памятном всем мятеже. Именно к язычникам Таити были посланы первые организованные протестантские миссии; и с его берегов отправлялись затем миссионеры на соседние острова.
Совокупность всех этих обстоятельств наряду с другими, о которых мы не упоминаем, не давала заглохнуть тому интересу, какой с самого начала возбудил среди европейцев Таити; и недавние действия французов сильней чем когда-либо привлекли к его жителям сочувствие широких кругов общества.
Глава 19
Неожиданность. еще о Бембо
Остров так и манил нас к себе. Заходить в гавань после плавания всегда приятно, и матросы склонны предвкушать всякого рода удовольствия. А для нас, в нашем положении, эта стоянка по многим причинам представляла особую ценность.
Как только «Джулия» взяла курс на землю, мы принялись усердно обсуждать виды на будущее. Многие считали, что если капитан покинет судно, команда не будет больше связана договорами. Таково было мнение наших кубриковых Коков, [45]хотя морские суды, вероятно, с ними не согласились бы. Во всяком случае и судно и экипаж находились в таком состоянии, что все уверенно предсказывали продолжительную стоянку и много веселых дней на Таити, как бы обстоятельства ни сложились.
Все были в прекрасном настроении. Больные день ото дня чувствовали себя лучше, с тех пор как «Джулия» изменила курс, толпились на палубе и, опираясь на фальшборт, любовались, одни не в силах сдержать восторга, другие молча, непревзойденным по своей величественной красоте зрелищем – видом Таити с моря.
Шканцы, однако, являли резкий контраст с тем, что происходило на другом конце судна. Маори, хмурый и молчаливый, как всегда, находился там; Джермин, погрузившись в глубокое раздумье, прохаживался взад и вперед, то и дело бросая взгляд в подветренную сторону, или же мчался в каюту и быстро возвращался на палубу.
Подняв все верхние паруса, чтобы полностью использовать ветер, мы продолжали идти вперед, и, наконец, в подзорную трубу доктора можно было уже различить деревню Папеэте, столицу Таити. В гавани мы увидели несколько судов и среди них темный силуэт большого корабля – судя по двойному ряду оскаленных зубов, фрегата. То была «Королева Бланш», которая недавно пришла с Маркизских островов и несла на фор-брам-стеньге флаг контр-адмирала дю Пти-Туара. [46]Едва успели мы разглядеть фрегат, как над водой разнесся залп его пушек. Он производил салют, как впоследствии выяснилось, в честь заключенного этим утром договора, или, скорее, – с точки зрения туземцев – насильственного присоединения Таити к Франции.
Лишь только канонада смолкла, послышался голос Джермина, давшего столь неожиданную команду, что все вздрогнули:
– Приготовиться к повороту грота-рея!
– Что это значит? – закричали матросы. – Разве мы не войдем в порт?
– Выполнять команду и не разговаривать! – заорал старший помощник; и через несколько мгновений грот-рей был обрасоплен, и с обращенным в сторону открытого моря утлегарем «Джулия» спокойно, как утка, покачивалась на волнах. Озадаченные, мы ждали, что будет дальше.
Вскоре появился юнга, тащивший матрац, он расстелил его на корме капитанской шлюпки и туда же приволок несколько сундуков и другие вещи, принадлежавшие его хозяину.
Все стало понятно. Матросам достаточно легкого намека.
Продолжая упорствовать в своем решении, несмотря ни на что, держать судно в открытом море, капитан несомненно намеревался высадиться на берег, с тем чтобы «Джулия» под командой старшего помощника сразу же пустилась в дальнейшее плавание, но по истечении условленного срока вернулась за ним к острову. Все это, конечно, можно было проделать, не подходя на «Джулии» ближе к берегу. Заболевшие капитаны китобойных судов нередко прибегают к такому способу действий; но в данном случае он был ничем не оправдан и противоречил при сложившихся обстоятельствах общепринятым принципам благоразумия и человечности. И хотя в этом решении Гай проявил больше смелости, чем можно было от него ожидать, оно одновременно свидетельствовало об исключительной наивности: как мог он предполагать, что его команда потерпит подобное нарушение своих прав!
Вскоре выяснилась справедливость наших подозрений, и матросы пришли в ярость. Купор и плотник вызвались возглавить бунт; и, пока Джермин был внизу, четыре-пять человек бросились на корму задраить ведущий в каюту люк, другие, отдав брасы грота-рея, звали остальных на помощь, чтобы повернуть к берегу. Все это свершилось в несколько секунд. Положение становилось критическим, когда доктор Долговязый Дух и я принялись уговаривать матросов немного обождать и ничего не предпринимать наспех. Времени было предостаточно, и судно находилось полностью в нашей власти.
Пока в капитанской каюте шли приготовления, мы собрали матросов на баке и стали совещаться.
С большим трудом нам удалось заставить эти горячие головы спокойно обсудить создавшееся положение. Все же влияние доктора в конце концов дало себя знать; когда он заверил, что если дело предоставят ему, «Джулия» в ближайшее время станет на якорь и ни у кого не будет никаких неприятностей, вся команда, за немногими исключениями, согласилась подчиниться его руководству. Однако матросы открыто заявили нам о своем намерении, если мирные способы не приведут к цели, захватить судно и ввести его в гавань Папеэте, хотя бы их всех за это повесили. Но пока что пусть капитан поступает по-своему.
К этому времени все сборы были закончены. Шлюпку спустили и подвели к трапу; старший помощник и юнга помогли капитану подняться на палубу. Мы не видели его две недели, и за это время он сильно изменился. Словно стремясь избегнуть наших взглядов, он надвинул на лоб широкополую перуанскую шляпу, так что его лицо было видно только тогда, когда ветер отгибал поля. При помощи стропа, свисавшего с грота-рея, кок и Бембо спустили капитана в шлюпку. Перелезая со стонами через борт, он, наверно, слышал произнесенные шепотом проклятия команды.
Пока юнга наводил в шлюпке порядок, старший помощник, потихоньку посовещавшись с маори, обернулся и сказал нам, что едет на берег с капитаном, но постарается скоро вернуться. В его отсутствие командование примет на себя Бембо, как следующий по рангу, ибо делать ничего не надо, лишь удерживать судно на безопасном расстоянии от земли. Затем он спрыгнул в шлюпку, где на веслах сидели только кок и юнга, и, усевшись за руль, стал править к берегу.
То, что Гай вопреки совету старшего помощника оставил судно в руках матросов, являлось еще одним доказательством его наивности, так как, не будь на борту доктора и меня, кто знает, до чего они могли бы дойти при создавшемся положении.
Итак, Бембо временно стал капитаном. Поскольку речь шла об искусстве мореплавания как таковом, он подходил для роли командира не меньше кого-либо другого. Во всяком случае матросской руганью он овладел в совершенстве. К слову сказать, этим достижением вместе с поразительной осведомленностью по части множества морских терминов и выражений исчерпывались почти все его познания в английском языке.
По морским обычаям, не терпящим исключения, этот не приобщившийся еще к цивилизации человек, будучи гарпунщиком, а потому имевший доступ в каюту, считался рангом выше, чем матросы; никто не возражал против того, что он был оставлен за старшего на судне, и ни в ком это не вызвало удивления.
Но надо сообщить дополнительные сведения о Бембо. Во-первых, его очень недолюбливали. Все, кроме старшего помощника, не слишком доверяли этому темнокожему угрюмому парню и даже побаивались его. Нерасположение было взаимным. Гарпунщик редко появлялся среди команды, если того не требовали его обязанности. К тому же, о нем ходили страшные слухи, в частности о якобы присущей ему наследственной склонности убивать людей и съедать их. Действительно, он происходил из племени людоедов, но это было все, что мы знали доподлинно.
Внешность маори ни в коей мере не ослабляла неприятного впечатления, возникавшего в связи с рассказами о нем. В отличие от большинства своих соплеменников он был скорее ниже среднего роста, но зато крепко сбит, и под его смуглой татуированной кожей мышцы работали подобно стальным рычагам. Жесткие, черные как смоль волосы нависали кольцами над мохнатыми бровями и почти скрывали маленькие, напряженно смотревшие глазки, всегда сверкавшие злобой. Коротко говоря, он вовсе не походил на тех изнеженных детей природы, о которых так любят писать в романах.
До этого он совершил уже несколько плаваний на сиднейских китобойцах; но всякий раз (как и теперь) он нанимался на судно в Бей-оф-Айлендс [47]и во время обратного перехода там же получал расчет. Его земляки часто так поступают.
Среди нас был матрос, ходивший на промысел вместе с маори, когда тот совершал свое первое плавание. Он сказал мне, что Бембо с той поры ни на йоту не изменился.
Этот парень рассказал мне несколько любопытных историй. Ниже я привожу одну из них (за что купил, за то и продаю). Могу только добавить, что поскольку я знаю Бембо и граничащие с безрассудством отважные подвиги, иногда совершаемые во время ловли кашалотов, то верю, что она в основном правдива.
Как легко можно себе представить, во время погони за добычей Бембо приходил в полное исступление. Надо заметить, что это свойственно всем новозеландцам, занимающимся китобойным промыслом. Из всех английских выражений, усвоенных ими в море, они лучше всего восприняли лозунг матросов китобойного судна, спускающих вельбот для погони за добычей: «Или мертвый кит, или разбитая шлюпка!» Из этих ребят, страстных охотников, обычно подбирают гарпунщиков – роль, в которой нервный, робкий человек чувствовал бы себя не на вместе.
Когда гарпунщик мечет свое орудие, он всегда стоит на носу шлюпки, упершись коленом в брештук. Но Бембо пренебрегал такой предосторожностью и, готовясь поразить добычу, всегда стоял балансируя прямо на планшире.
Так вот, возвращаюсь к прерванному рассказу. Как-то утром на рассвете шлюпка с Бембо приблизилась к большому, плававшему в одиночестве киту. Бембо метнул гарпун, но промахнулся, и животное нырнуло. Через некоторое время чудовище снова появилось на поверхности на расстоянии примерно мили, и шлюпка пустилась за ним. Но кит уже был пуганый; настал полдень, а преследование все продолжалось. На промысле погоню за китом не прекращают ни при каких обстоятельствах, что бы ни пришлось претерпеть команде вельбота, покуда кит окончательно не скроется из виду, разве только наступит ночь, а в наше время, когда добывать китов стало так трудно, преследование часто ведут и в темноте. Наконец, Бембо вторично оказался подле кита и метнул оба гарпуна. Однако, как иногда бывает с самыми опытными охотниками, он по какой-то странной случайности снова промахнулся. Хотя все хорошо знают, что неудача со всяким может приключиться, тем не менее она вызывает у команды шлюпки чувство горчайшей досады, которая обычно проявляется в громкой и крепкой ругани. Удивляться не приходится. Заставьте любого грести изо всех сил много часов подряд под палящим солнцем, и если он не станет несколько сварливым, то он не моряк.
Насмешки матросов, вероятно, привели маори в бешенство; как бы то ни было, едва шлюпка опять сблизилась с китом, он с гарпуном в руке прыгнул зверю на спину, и какой-то головокружительный миг его видели там. В следующее мгновение вода вокруг вспенилась и яростно забурлила, и оба скрылись из глаз. Матросы отгребли в сторону, травя линь со всей быстротой, на какую только были способны. Впереди не было видно ничего, кроме красного от крови водоворота.
Но вот из глубины вынырнуло что-то темное; линь стал натягиваться, затем шлюпка с быстротой молнии понеслась по волнам. Кит был «взят на линь» и теперь со страшной скоростью тащил за собой лодку.
Где же находился маори? Смуглая рука появилась на планшире, и гарпунщика втащили в шлюпку в тот самый момент, когда вода под ее носом закипела.
Вот что за человек или, если угодно, дьявол был Бембо.
Глава 20
«Раунд-Робин». [48]Посетители с берега
После того как капитан отбыл, береговой бриз стих, и, как обычно бывает у здешних островов, к полудню наступил мертвый штиль. Делать было нечего; следовало лишь поставить нижние прямые паруса, спустить кливер и стоять, покачиваясь на зыби. Покой стихии передался, казалось, и людям, и некоторое время на судне царила тишина.
Днем старший помощник, оставив капитана в Папеэте, вернулся на «Джулию». По словам юнги, сразу после обеда шлюпка должна была снова отправиться на берег с остальными пожитками Гая.
Поднявшись на палубу, Джермин намеренно избегал нас и ушел вниз, не проронив ни звука. Тем временем Долговязый Дух и я изо всех сил старались наставить команду на правильный путь; мы внушали им, что немного терпения и хитрости приведут в конце концов к тому же, чего они могли бы достичь силой, с той, однако, разницей, что события не примут серьезного оборота.
Лично я все время помнил, что нахожусь на иностранном судне, что английский консул рядом и что матросам не приходится рассчитывать на справедливость. Лучше было сохранять благоразумие. И все же я так сочувствовал команде – во всяком случае поскольку речь шла о реальных причинах ее недовольства – и настолько был убежден в жестокости и несправедливости намеченного, по всей видимости, капитаном Гаем плана действий, что в случае необходимости не задумываясь также прибег бы к насилию.
Несмотря на все наши старания, некоторыми матросами снова овладел дух непокорности, и они думали только об открытом мятеже. Когда мы спустились в кубрик обедать, эти ребята подняли оглушительный шум, от которого дрожал ветхий корпус. Много пламенных речей было произнесено, и оглушительны были возгласы одобрения, которые испускали матросы в поддержку ораторов. В числе других и Длинный Джим, или, как впоследствии прозвал его доктор, Спартанец Джим, тоже встал и обратился к кубриковому парламенту в таком духе:
– Слушайте, британцы! Если после всего, что случилось, это вот судно уйдет в море с нами, тогда мы не мужчины, так прямо и надо сказать. Вымолвите словечко, друзья, и я введу «Джулию» в гавань. Я уже бывал на Таити и могу это сделать.
И он уселся на место под стук крышек сундуков и грохот жестяных мисок, раздавшиеся со всех сторон. Несколько больных, до тех пор не поддерживавших остальную команду, теперь также принялись выражать свое одобрение, со скрипом ворочаясь на своих досках или раскачивая подвесные койки. Слышались крики: «За аншпуги – и пошла потеха!», «Убрать лисели!», «Ура!»
Кое-кто побежал на палубу, и одно мгновение казалось, что все кончено; однако через некоторое время доктору и мне удалось восстановить относительное спокойствие.
Под конец, для того чтобы отвлечь мысли матросов, я предложил составить «раунд-робин» и послать его с коком Балтиморой на берег консулу. Эта идея встретила горячее одобрение, и меня попросили сразу же приступить к делу. Я обратился к доктору за письменными принадлежностями, но тот сказал, что у него ничего нет; не сохранилось даже ни одного форзаца ни в одной из его книг. Наконец, после долгих поисков извлекли отсыревший, покрытый плесенью том под заглавием «История самых жестоких и кровавых пиратских похождений», вырвали из него две оставшиеся чистые страницы и, чуть смазав смолой, склеили их в один длинный лист. Один парень с литературными наклонностями изготовил затем чернила, собрав копоть над фонарем и смешав ее с водой. Из распростертого крыла альбатроса, которое издавна украшало бак, прибитое к битенгам бушприта, вырвали большое перо.
Пристроившись перед крышкой сундука и вооружившись раздобытыми таким образом канцелярскими принадлежностями, я вкратце изложил все наши жалобы и в заключение выразил горячую надежду, что консул немедленно посетит нас и сам ознакомится с положением дел. Сразу под текстом я начертил круг, по которому все должны были поставить подписи. Основное достоинство «раунд-робина» в том именно и состоит, что по расположенным кольцом подписям нельзя определить зачинщика.
Мало кто из команды имел настоящую фамилию. Многие отзывались на какую-нибудь привычную кличку, так или иначе характеризовавшую их личность; еще чаще матросов называли по тому месту, откуда они были родом, а иногда каким-нибудь удобным односложным или двухсложным словом, не имевшим никакого значения и служившим лишь прозвищем данного лица. Несколько человек для соблюдения формальностей нанялись на «Джулию» под вымышленными фамилиями, которые, впрочем, они сами вряд ли помнили. Поэтому чтобы придать нашему документу характер подлинности, мы решили, что каждый подпишется тем именем, под каким он был известен среди команды. Следует добавить, что эмблему внутри круга придумал доктор.
Сложенный и запечатанный каплей смолы «раунд-робин» был адресован «Английскому консулу, Таити» и передан коку, который вручил его означенному джентльмену, как только старший помощник отправился на берег.
Вскоре после наступления темноты шлюпка вернулась, и мы многое узнали от старого Балтиморы; на берегу он получил разрешение гулять сколько ему вздумается и провел время, собирая всевозможные сведения.
Действия французов вызвали на Таити смятение. Причард, миссионер-консул, находился в отъезде в Англии, и его временно замещал некий Уилсон, образованный белый, родившийся на острове, сын старого миссионера Уилсона, который был еще жив.
Уилсон-младший пользовался исключительной нелюбовью как у туземцев, так и у приезжих, считавших его беспринципным непутевым человеком, что подтвердилось его дальнейшим поведением. Когда Причард назначил такого субъекта своим заместителем по службе, это вызвало на острове всеобщее недовольство.
Временный консул никогда не бывал ни в Европе, ни в Америке, но совершил несколько плаваний в Сидней на принадлежавшей миссии шхуне; поэтому нас не очень удивило, когда Балтимора сообщил, что Уилсон и капитан Гай оказались старыми знакомыми и встретились как нельзя более дружески и что последний поселился в доме своего приятеля. Это не сулило нам ничего хорошего.
Старшего помощника забросали вопросами о том, как теперь поступят с нами. В ответ он только сказал, что утром консул приедет на «Джулию» и все уладит.
Мы провели ночь у входа в гавань, а утром увидели отошедшую от берега шлюпку с туземными гребцами. В ней находились Уилсон и еще один белый, оказавшийся неким доктором Джонсоном, английским врачом, который обосновался на жительство в Папеэте.
Остановив при их приближении судно, Джермин подошел к трапу, чтобы встретить посетителей. Не успел консул ступить на палубу, как сразу же показал себя.
– Мистер Джермин, – высокомерно крикнул он, не соблаговолив заметить почтительное приветствие того, к кому обращался. – Мистер Джермин, примите командование и держите курс в открытое море.
При этих словах матросы устремили на него пристальные взгляды, стараясь по виду понять, что это за «птица». Изучение показало, что «птица» была чрезвычайно маленькая, со злобно вздернутым носиком и явно тощими ножками. Больше ничего примечательного в ней не оказалось. Джермин с плохо разыгрываемой угодливостью немедленно подчинился приказанию, и нос судна вскоре повернулся в сторону моря.
Как и любовь, презрение часто возникает с первого взгляда; именно так произошло с Уилсоном. Глядя на него, нельзя было не испытать сильнейшей неприязни и искреннего желания проявить это чувство при первом удобном случае. У консула был нестерпимо высокомерный вид, и нам стоило огромных усилий удержаться от того, чтобы не подбежать к нему и не нанести оскорбления.
– Вот и консулишка явился, – воскликнул Адмиралтейский Боб, который, подобно всем остальным, неизменно так величал его, доставляя немалое развлечение нам с доктором.
– Ну, да, – произнес другой, – и, помяните мое слово, не к добру это.
Таковы были некоторые замечания, что раздавались на палубе, пока Уилсон и старший помощник спускались в каюту, беседуя между собой.
Но никто не клял так яростно судно и все к нему относящееся, как купор. Ругаясь последними словами и призывая грот-мачту в свидетели, он молил небо в том случае, если он, Затычка, когда-нибудь, находясь на «Джулии», снова потеряет землю из виду, ниспослать ему… И он изобрел такую кару, о которой мне приходится здесь умолчать.
Помянул он также недоброкачественные продукты, которыми нас кормили, – непригодные даже для собаки, и без конца распространялся о том, что неблагоразумно доверять дальше судно человеку с таким невоздержанным характером, как у старшего помощника. К тому же, имея на борту столько больных, на что могли мы надеяться, занявшись ловлей китов? Да о чем там толковать! Будь что будет, а судно должно стать на якорь.
И вот, так как Затычка не только был прекрасным моряком, «сазаном» кубрика и одним из старших по возрасту, но, кроме того, глубоко проникся чувствами, встречавшими горячий отклик у остальных, его немедленно уполномочили выступить в качестве оратора, лишь только консул сочтет нужным к нам обратиться.
Этот выбор был сделан вопреки советам доктора и моим; впрочем, все заверили нас, что будут вести себя спокойно и выслушают Уилсона до конца, прежде чем предпримут какие-нибудь решительные шаги.
Нам недолго пришлось ждать, так как очень скоро Уилсон появился из входного люка, держа в руках потускневший железный ящик с судовыми документами, а Джермин тотчас же крикнул, чтобы весь экипаж собрался на шканцах.
