Текст книги "Ому"
Автор книги: Герман Мелвилл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Глава 13
Мы меняем курс
Вскоре после смерти двух матросов до нас дошли сведения, что здоровье капитана Гая быстро ухудшается, а еще через несколько дней – что он умирает. Доктор, прежде ни в коем случае не соглашавшийся войти к нему в каюту, теперь смягчился и нанес своему заклятому врагу профессиональный визит.
Он прописал теплую ванну. Ее приготовили следующим образом. Убрав светлый люк, в каюту спустили бочку, а затем ведрами натаскали воду из камбузных котлов. Мучительно было слышать крики больного, когда его посадили в эту примитивную ванну. Наконец, его полумертвого положили на сундук.
В этот вечер старший помощник был совершенно трезв и, подойдя к шпилю, у которого мы болтались без дела, предложил доктору, мне и еще нескольким своим любимцам пройти на корму; там в присутствии маори Бембо он обратился к нам с такими словами:
– Я хочу вам кое-что сказать, ребята. Кроме вот Бембо, никакого начальства у нас нет, а потому я выбрал вас как лучших, чтобы посоветоваться, видите ли, насчет судна. Капитан скоро окочурится; я не удивлюсь, если он к утру испустит дух. Что же нам делать? Если придется его зашить, кое-кому из пиратов там, на носу, может взбрести в голову удрать вместе с судном, потому как у румпеля никого нет. И вот, стало быть, я придумал, как лучше всего нам поступить; но, чтобы я это сделал, хорошие ребята должны меня поддержать и здесь, и дома, если бог даст нам вернуться.
Мы все спросили, в чем состоит его план.
– Сейчас скажу вам, ребята. Если командир помрет, вы все соглашаетесь подчиняться мне, и меньше чем через три недели у нас с ручательством под палубой будет пятьсот бочек китового жира; хватит, чтобы у каждого из вас забренчала пригоршня долларов, когда мы попадем в Сидней. А если вы не согласитесь, не получите ни гроша. [28]
Доктор Долговязый Дух немедленно вмешался. Он сказал, что об этом нечего и мечтать; если капитан умрет, старший помощник обязан доставить судно в ближайший цивилизованный порт и передать его в руки английского консула. Там, по всей вероятности, команду сначала высадят на берег, а затем отправят домой. План старшего помощника противоречит всем законам. Приняв безразличный вид, доктор добавил:
– Впрочем, если ребята скажут, пусть будет так, то и я скажу, пусть будет так; но в таком случае чем скорей мы попадем к вашим островам, тем лучше.
Доктор продолжал еще говорить, и по тому, как остальные на него смотрели, было ясно, что наша судьба находится в его руках. В конце концов порешили на следующем: если через сутки капитану Гаю не станет лучше, «Джулия» возьмет курс на Таити.
Это сообщение произвело большую сенсацию: больные оживились, а остальные принялись строить предположения о том, что ожидает нас дальше. Доктор же, не упоминая о Гае, поздравлял меня с возможностью вскоре очутиться в таком прекрасном месте, как остров, о котором шла речь.
На следующую ночь я вышел на палубу во время «собачьей вахты» и увидел, что реи круто обрасоплены на левый галс при сильном юго-восточном пассате, дувшем нам почти что в лоб. Капитану не стало лучше, и мы взяли курс на Таити.
Глава 14
Каболка
Пока «Джулия» плавно движется своим путем, я воспользуюсь случаем и расскажу об одном бедняге, плававшем с нами и носившем кличку Каболка.
Это был невзрачный человек, не моряк по профессии. Так как он оказался исключительно робким и неуклюжим, то решили, что не стоит пытаться сделать из него матроса и назначили прислуживать в капитанской каюте. Парня, раньше исполнявшего должность юнги, хорошего матроса, отправили вместо него в кубрик. Но несчастный Каболка проявил себя среди посуды столь же неловким, как и среди снастей; однажды во время сильной килевой качки он с полной деревянной суповой миской в руках споткнулся на пороге каюты и так ошпарил офицеров, что они целую неделю не могли прийти в себя. После этого он был разжалован и снова очутился в кубрике.
Никого так не презирают на судне, как малодушных, ленивых, ни на что не годных сухопутных растяп; моряк относится к ним совершенно безжалостно. Однако, хотя толку от них почти никакого нет, экипаж судна никогда не позволит им извлекать выгоды из своих недостатков. Такого человека рассматривают просто как механическую силу, и если только возникает необходимость выполнить какую-нибудь простую тяжелую работу, приставляют его к ней просто как рычаг, и каждый нажимает на него.
На человека вроде Каболки ложатся также все самые грязные работы. Если нужно что-либо смолить, его заставляют чуть не с головой влезть в бочку со смолой и взяться за это дело. Больше того, он как бы предназначен, чтобы его гоняли как собаку по всяким поручениям. Если старший помощник посылает его за квадрантом, то по дороге его непременно встретит капитан, который прикажет ему немедленно надрать конопати; а когда он повсюду ищет понадобившийся для этого конец, появляется досужий матрос, осведомляется, какого черта он тут делает, и предлагает убраться в кубрик.
«Подчиняйся последнему приказу» – таково нерушимое правило на море. И вот незадачливый растяпа, не решаясь отказаться ни от какой работы, мечется как угорелый и ничего не делает; в конце концов на него со всех сторон сыплется град тумаков.
Вдобавок ко всем испытаниям ему почти никогда не разрешается раскрывать рот, пока с ним не заговорят, да и в этом случае ему лучше молчать. Беда, если он обладает склонностью к юмору! Отпустив в злосчастную для себя минуту какую-нибудь шутку, он никогда не знает, к чему она может повести.
Однако остроты других на его счет он должен принимать с величайшим добродушием.
Горе ему, если во время обеда он позволит себе бросить взгляд на бачок с мясом раньше, чем возьмут остальные.
Кроме того, он обязан принимать на себя вину за все проделки, истинный виновник которых не пожелает признаться, и отдувается в море за всякого трусливого негодяя, который на берегу представляет собой полное ничтожество. Одним словом, его злоключениям нет конца.
Он вскоре падает духом, чувствует себя униженным и несчастным и первым следствием этого, естественно, бывает крайняя неряшливость.
Возможно, матросам следовало бы проявлять больше снисходительности; но так как они жестоки, они не делают этого. Лишь только несчастного заподозрят в нечистоплотности, на него набрасываются, как набрасывалась в средние века озверелая толпа на еврея; его тащат к подветренным шпигатам и раздевают догола. Тщетно он взывает о пощаде, тщетно умоляет капитана о заступничестве.
Беда, повторяю, растяпе в море! Он последний бедняга во всем флоте. Именно таким был Каболка – из всех сухопутных растяп самый растяпистый и самый несчастный. С виду он был забитый тщедушный человек с угрюмой физиономией, один из тех, о ком с первого взгляда можно сказать, что он прошел много тяжелых испытаний в горниле бедствий. Его возраст оставался полной загадкой; на болезненном лице с острыми чертами не было старческих морщин, но в то же время кожа не отличалась гладкостью юности. Убей меня бог, если я мог определить, сколько ему лет: двадцать пять или пятьдесят.
Но обратимся к его прошлому. В лучшие времена Каболка работал пекарем в Лондоне, где-то близ станции Холборн; по воскресеньям он надевал синее пальто с металлическими пуговицами и проводил послеобеденные часы в таверне, покуривая трубку и попивая эль, как подобает всякому беззаботному пекарю вроде него. Но это продолжалось недолго; вмешался какой-то старый дурак и погубил его. Каболку убедили, что Лондон подходящее, пожалуй, место для пожилых джентльменов и больных, но для предприимчивого юноши Австралия – обетованная земля. В один злосчастный день Каболка привел в порядок свои дела и сел на корабль.
Приехав в Сидней с небольшим капиталом, он некоторое время жил спокойно и уютно, усердно меся тесто, а затем нашел себе жену; с ее точки зрения, он мог теперь уйти на покой и поселиться за городом, так как она вполне успешно заправляла всеми делами. Коротко говоря, супруга причиняла горе его сердцу и ущерб карману; в конце концов она сбежала с его кассой и с его мастером. Каболка отправился в таверну под вывеской «Чубук и Пивная Кружка», напился и за пятой кружкой стал подумывать о самоубийстве; свое намерение он привел в исполнение, на следующий день нанявшись на «Джулию» – судно, направлявшееся в Южные моря.
Бывшему пекарю пришлось бы не так плохо, не будь у него столь мягкого чувствительного сердца. От ласкового слова он таял; отсюда и проистекала бoльшая часть его бед. Несколько шутников, знавшие о его слабостях, имели обыкновение «втравливать» его в разговор в присутствии самых желчных и раздражительных старых моряков.
Приведу пример. Подвахтенные только что проснулись, и все завтракают; где-то в углу и Каболка меланхолично вкушает свою долю. Следует иметь в виду, что матросы сразу после сна отнюдь не ангелы, поэтому все молчат и, угрюмые и небритые, жуют сухари. И вот в такой момент ласковый на вид мерзавец – Жулик Джек – пересекает кубрик с жестяной кружкой в руках и подсаживается к растяпе.
– Невкусная пища здесь, Каболка, – начинает он. – Довольно-таки невкусная для тех, кто знал хорошие денечки и жил в Лондоне. Послушай, Каболка, ежели ты сейчас оказался бы в Холборне, что у тебя было бы на завтрак, а?
– На завтрак! – упоенно восклицает Каболка. – И не говори!
– Чего этот парень взволновался? – рычит тут старый морской волк, оборачиваясь со свирепым видом.
– Ничего, это мы так, – произносит Джек; затем, нагнувшись к Каболке, просит его продолжать, но потише.
– Ну, так вот, – самодовольно принимается рассказывать тот с разгоревшимися, как два фонаря, глазами, – ну, так вот, я пошел бы к матушке Молли, которая печет замечательные сдобные лепешки; я знаешь ли, вошел бы, устроился бы у камина и для начала попросил бы четверть пинты чего-нибудь.
– А потом, Каболка?
– Ну, а потом, Джеки, – продолжает несчастная жертва, невольно воодушевляясь от этого разговора, – ну, а потом… я придвинулся бы к столику и подозвал Бетти, девушку, что обслуживает посетителей. Бетти, дорогая, сказал бы я, ты сегодня очаровательна; дай мне, Бетти, милая, яичницу с копченой грудинкой, а еще пинту эля и три горяченькие сдобные лепешки, и масла… и ломтик чеширского сыра; а еще, Бетти, принеси…
– Бифштекс из акулы, чтобы черт тебя побрал! – рычит Черный Дан. И злополучного парня волокут через сундуки и дубасят на палубе.
Я всегда старался по возможности помочь бедному Каболке, и поэтому он очень любил меня.
Глава 15
Стружка и затычка
После того как «Джулия» взяла курс на ближайший порт, Стружка и Затычка еще больше пристрастились к бутылке; к невыразимой зависти остальных, подвыпившие приятели – или «компаньоны», как их называли матросы, – изо дня в день шатались по палубе в самом веселом настроении.
Но, хотя они большей частью находились в подпитии, трудно было найти более осмотрительных пьяниц. Никто никогда не видел, чтобы они прикладывались к спиртному, кроме тех случаев, когда юнга раздавал положенную порцию. И стоило задать им вопрос, каким образом они ухитряются разживаться добавкой, они сразу трезвели и становились рассудительными. Однако некоторое время спустя их тайна обнаружилась.
Бочки писко стояли в ахтерлюке, который поэтому запирался на засов с висячим замком. Тем не менее купор время от времени совершал воровские налеты: он спускался в передний трюм, а затем, рискуя быть раздавленным насмерть, проползал среди тысячи препятствий туда, где хранились бочки.
В первую его экспедицию единственная бочка, до которой удалось добраться, лежала на боку среди других, повернутая втулкой кверху. Обломком железного обруча, соответствующим образом изогнутого, хорошенько потыкав и поколотив, купор пропихнул затычку внутрь; затем, привязав к обручу свой шейный платок, он несколько раз опускал его в бочку и впитавшуюся жидкость осторожно выжимал в ведерко.
Затычка был человеком, как бы созданным на радость владельцам питейных заведений. Постоянно прикладываясь, пока не становился в меру пьяным, он умудрялся пить затем до бесконечности, не трезвея и сильней не пьянея, а оставаясь, если употребить его собственное выражение, «в самый раз». Когда он находился в этом любопытном состоянии, его походка приобретала изрядный крен, кушак то и дело нуждался в поддергивании, а взгляд при разговоре с вами отличался излишней твердостью; в общем же его настроение не оставляло желать лучшего. Больше того, в такие периоды он становился исключительным патриотом и проявлял свой патриотизм самым забавным образом почти всякий раз, как ему случалось повстречаться с Данком, добродушным матросом-датчанином с квадратной физиономией.
Следует упомянуть, что купор с истинно матросским восхищением относился к лорду Нельсону. Впрочем, он имел весьма ошибочное представление о внешности знаменитого героя. Не довольствуясь отсутствием у Нельсона глаза и руки, он упрямо утверждал, будто в одном из сражений тот потерял также ногу. Под влиянием такого убеждения он иногда подскакивал на одной ноге к Данку, забавно подогнув другую и, придерживая ее сзади правой рукой, одновременно закрывал один глаз.
Приняв такой вид, Затычка требовал, чтобы датчанин взглянул на него и полюбовался человеком, который всыпал как следует его землякам под Копенгагеном. [29]
– Посмотри-ка, Данк, – говаривал он, с трудом сохраняя равновесие и усиленно моргая одним глазом, чтобы другой не раскрывался, – посмотри: один человек, да что там, полчеловека, будь я проклят… с одной ногой, одной рукой, одним глазом… всего лишь обрубок туловища, будь я проклят, поколотил всю вашу жалкую нацию. Разве не так, растяпа?
Датчанин был упрям как мул и, плохо понимая по-английски, редко удостаивал ответом; и обычно купор отпускал ногу и уходил с видом человека, считающего ниже своего достоинства продолжать разговор.
Глава 16
Мы попадаем в шторм
По мере того как мы все дальше уходили на юг и приближались к Таити, мягкая безоблачная погода, сопутствовавшая нам с тех пор, как мы покинули Маркизские острова, стала постепенно меняться. В этих обычно спокойных водах ветер иногда дует с бешеной силой, хотя, как знает каждый моряк, даже жестокий шторм в тропических широтах Тихого океана совершенно не похож на бурю в воющей Северной Атлантике. Вскоре мы уже боролись с волнами, а пассат, еще недавно совсем слабый, дул теперь, свирепый и горячий, точно разгневанная женщина, прямо нам в лоб.
Несмотря на это, старший помощник не распорядился убрать ни одного паруса; отважная «Джульеточка» держалась прекрасно, и, хотя время от времени зарывалась носом между волнами, сразу же взлетала на гребень и показывала класс. Ее ветхий корпус стонал, рангоут изгибался, потертые снасти натягивались. Но вопреки всему, наше судно неслось вперед, как скаковая лошадь. Джермин, настоящий морской жокей, стоял бывало на фор-русленях, то и дело обдаваемый брызгами, и орал:
– Молодец, «Джульетта»… ныряй, милая! Ура!
Как-то днем наверху послышался оглушительный треск, заставивший матросов разбежаться во все стороны. То была грот-брам-стеньга. Трах! Она сломалась над самым эзельгофтом и удерживалась такелажем, при каждом крене судна стремительно раскачиваясь из стороны в сторону со всей путаницей снастей. Рей висел на волоске и каждый раз, как судно опускалось или взлетало, глухо ударялся о краспицы, а изорванный в клочья парус струился лентами по ветру и незакрепленные тросы извивались, щелкая в воздухе, подобно бичам.
– Полундра! – и с грохотом выстрелов блоки полетели вниз. Рей, просвистев, шлепнулся в море, исчез под водой и снова целиком вынырнул. Затем на него обрушился гребень большой волны – «Джулия» пронеслась мимо, и больше мы его не видели.
Пока дул этот свежий ветерок, Балтимора, наш старый черный кок, был в полном отчаянии.
Как принято на большинстве судов, плавающих в Южных морях, камбуз «Джулии» помещался по левому борту на баке. Шедший при сильном волнении под всеми парусами, зарывавшийся носом барк то и дело захлестывало зелеными, похожими на стекло, волнами, которые, перекатываясь через поручни бака, основательно заливали переднюю часть палубы и растекались по направлению к корме. Камбуз, считавшийся прочно принайтовленным к своему месту, служил чем-то вроде волнолома, который предохранял от затопления.
В такие дни Балтимора всегда надевал свой «штормовой костюм», как он его называл; среди прочего в него входили зюйдвестка и огромные, хорошо смазанные сапоги, доходившие ему почти до колен.
Экипировавшись так, чтобы не промокнуть ни на судне, ни в море, – если придется тонуть, – наш верховный жрец кулинарии возвращался в храм и продолжал втайне заниматься своей черной магией.
Старик так боялся, чтобы его не смыло за борт, что привязывал к поясу тонкий трос и, обмотав его вокруг себя, пользовался им соответственно обстоятельствам. Когда ему приходилось что-нибудь делать вне камбуза, он разматывал трос и закреплял второй конец за рым; таким образом, если бы случайная волна сбила его с ног, больше никакого вреда она ему не причинила бы.
Однажды вечером, как раз когда кок готовил ужин, «Джулия» внезапно поднялась на дыбы, словно норовистый жеребенок, а лишь только она выровнялась и снова двинулась вперед, ее накрыла чудовищная волна. Поток воды смел все преграды на своем пути. Подгнивший фальшборт на носу с треском проломился; волна ударила в камбуз, сорвала его с места, покрутила и понесла к шпилю, где он и сел на мель.
Вода рекой разлилась по палубе, увлекая за собой горшки, сковороды и котлы, а заодно и старого Балтимору, который время от времени выпрыгивал из воды, как дельфин.
Ударившись в гакаборт, волна спала и, перекатываясь с одного борта на другой, выбросила на ахтерлюк тонувшего повара, который все еще держал в зубах чуть не перекушенную пополам погасшую трубку.
Те, кто был на палубе, со свойственной матросам сноровкой успели взобраться на грот-мачту и лишь во все горло хохотали над бедствиями Балтиморы.
В ту же ночь наш бом-утлегарь сломался, как черенок трубки, а бизань-гафель рухнул.
На следующее утро ветер значительно стих, а с ним и море; к полудню мы исправили как могли все повреждения и снова спокойно шли своим курсом.
Впрочем, сломанный фальшборт починить не удалось, так как нам нечем было его заменить. Теперь, когда опять поднимался ветер, наше бесстрашное судно двигалось вперед, зачерпывая воду расщепленным носом, но по-прежнему гордо взбираясь на гребни волн.
Глава 17
Коралловые острова
Как далеко зашли мы на запад после того, как покинули Маркизские острова, на какой широте и долготе мы находились в то или иное время, или сколько лиг мы сделали при переходе к Таити – обо всем этом я, к сожалению, не могу осведомить читателя с достаточной точностью. Джермин, наш штурман, ежедневно производил определения, но, как упоминалось раньше, держал их результаты про себя. В полдень он выносил свой квадрант – старую заржавленную штуковину такого фантастического вида, словно она когда-то принадлежала средневековому астрологу.
Иногда, будучи изрядно навеселе, старший помощник расхаживал шатаясь по палубе, приставив инструмент к глазу и поворачиваясь во все стороны в поисках солнца, которое всякий трезвый наблюдатель мог бы заметить прямо над головой. Каким чудом ему удавалось определить широту, выше моего разумения. Долготу он, вероятно, получал либо при помощи тройного правила, либо благодаря откровению свыше. Нельзя сказать, что на хронометр, находившийся в капитанской каюте, не всегда можно было положиться или что он двигался несколько порывисто; напротив, он стоял, как вкопанный, а потому несомненно продолжал показывать истинное гринвичское время (во всяком случае каким оно было в тот момент, когда он остановился) с точностью до секунды.
Впрочем, старший помощник делал вид, будто, не довольствуясь определениями по лагу и компасу, он для установления долготы производит время от времени наблюдения над луной. Насколько мне известно, они состоят в получении при помощи соответствующих инструментов углового расстояния между луной и какой-нибудь звездой. Эта операция требует участия двух человек, производящих наблюдения одновременно.
И вот, хотя старший помощник один как будто вполне мог бы справиться с этим делом, поскольку у него, как правило, двоилось в глазах, обычно призывался на помощь доктор исполнять как бы роль второго квадранта в дополнение к первому – Джермину. Сколько развлечений доставляли нам они оба своими смешными ужимками! Судорожные попытки старшего помощника навести инструмент на звезду, на которую он нацелился, были особенно комичны. Когда же ему это удавалось, как умудрялся он отличить небесное светило от астральных тел, вращавшихся в его собственном мозгу, лично я с трудом понимаю.
Но так или иначе он вел наше судно все дальше и дальше; прошло немного дней, и матрос, посланный наверх чинить дыру в фор-марселе, подкинул в воздух свою шапку и заорал: «Земля!»
Действительно, впереди была земля; но в какой части Южных морей она лежала, знал один Джермин, а многие сомневались знал ли и он. Но едва разнеслась эта весть, он выбежал на палубу с подзорной трубой в руке, вскинул ее к глазам и повернулся с видом человека, получившего несомненное доказательство того, в чем он был заранее уверен. Земля перед нами была именно та, на которую он держал курс; если ветер не стихнет, то меньше чем через сутки мы увидим Таити. Его слова оправдались.
Земля оказалась одним из островов, входящих в состав архипелага Паумоту, или Низменного (иногда эти острова называют также Коралловыми), – пожалуй, самого замечательного и интересного во всем Тихом океане. До Таити, расположенного к западу, от ближайших к нему островов сутки пути.
Архипелаг состоит из огромного количества островов, большей частью маленьких, низких и ровных, иногда поросших лесом, но всегда покрытых зеленью. Многие из них имеют форму полумесяца; другие по очертаниям напоминают подкову. Последние представляют лишь узкие кольцеобразные полоски земли, окружающие тихую лагуну, которая соединяется с морем одним-единственным проходом. Некоторые лагуны, имеющие по предположениям подземные каналы, на вид кажутся совершенно замкнутыми; в таких случаях окаймляющий их остров напоминает сплошной изумрудный пояс. Другие лагуны окружены множеством маленьких зеленых островков, расположенных очень близко один от другого.
Происхождение всего архипелага обычно приписывают крошечным существам под названием кораллы.
По мнению части естествоиспытателей, эти изумительные маленькие создания, начиная воздвигать свои сооружения со дна моря, по истечении столетий доводят их до поверхности, на чем свою деятельность и прекращают. Теперь в неровностях коралловых рифов скопляются всякие плавающие в море твердые вещества, которые со временем образуют почву. Занесенные на нее птицами семена прорастают, и островок покрывается растительностью. По всему архипелагу Паумоту тут и там виднеется множество отдельных голых коралловых образований, только что выступивших над поверхностью океана. Это, по-видимому, будущие острова в процессе возникновения – во всяком случае к такому выводу невольно приходишь, когда на них смотришь. [30]
Насколько мне известно, на архипелаге Паумоту хлебный деревья встречаются лишь в незначительном количестве. Во многих местах не растут даже кокосовые пальмы, хотя в других они широко распространены. В соответствии с этим некоторые из островов совершенно необитаемы, другие могут прокормить лишь одну семью; ни один из них не имеет многочисленного населения. Во многих отношениях туземцы похожи на таитян; их язык также очень близок к таитянскому. Жители юго-восточной части Паумоту (о которых, впрочем, известно очень мало) пользуются дурной славой людоедов, а потому моряки редко рискуют пользоваться их гостеприимством.
Несколько лет назад миссионеры с островов Товарищества [31]обосновались на подветренных островах, где туземцы отнеслись к ним дружелюбно. Многие из них формально являются теперь христианами; несомненно, благодаря политическому влиянию пришлых наставников они вскоре признали свою зависимость от Помаре, королевы острова Таити, [32]с которым всегда поддерживали тесную связь.
Коралловые острова посещают главным образом искатели жемчуга, добирающиеся до них на маленьких шхунах с экипажем всего в пять-шесть человек.
Долгое время этот промысел был сосредоточен в руках Меренхоута, французского консула на Таити, голландца по происхождению; по рассказам, он за один год отправил во Францию жемчужин на сумму в пятьдесят тысяч долларов. Раковины находят в лагунах и около рифов; за полдюжины гвоздей в день и даже за еще меньшую плату нанимают туземцев, и те ныряют за жемчугом.
Кое-где добывают также много кокосового масла. Некоторые из необитаемых островов покрыты густыми рощами кокосовых пальм; никем не собираемые орехи, из года в год падавшие с деревьев, валяются на земле в невообразимых количествах. Два-три человека, снабженные необходимыми приспособлениями, могут за неделю-другую выжать достаточно масла, чтобы полностью загрузить большую мореходную пирогу.
Кокосовое масло в настоящее время производится в различных районах Южных морей и составляет немаловажный предмет торговли с купеческими судами. Значительное количество его ежегодно вывозится с островов Товарищества в Сидней. Им пользуются для освещения и смазки машин, так как оно дешевле спермацета [33]и для обеих целей подходит лучше, чем жир настоящего кита. Кокосовое масло наливают в большие бамбуковые стволы длиной от шести до восьми футов; это одна из денежных единиц на Таити.
Но вернемся на «Джулию». Ветер стих и наступил вечер, прежде чем мы успели приблизиться к острову. Однако с полудня мы уже ясно различали его.
Остров был маленький и круглый, с совершенно ровной поверхностью без единого дерева и возвышался над водой всего на каких-нибудь четыре фута. За ним виднелся еще один остров побольше, над которым во всем своем великолепии разгорался тропический закат, окрашивая багрянцем западную часть неба, напоминавшую огромный, ярко освещенный красочный альков.
Пассат едва наполнял наши обвисшие паруса; в воздухе стоял томный аромат тысяч неведомых цветущих кустов. Вдыхая его, один больной, у которого недавно обнаружились признаки цинги, стал кричать от боли, и его увели с палубы. Такое явление нередко наблюдается в подобных случаях.
Мы медленно двигались на расстоянии меньше одного кабельтова от берега, окаймленного лентой сверкающей пены. Внутри приютилась тихая голубая лагуна. Не видно было ни одного живого существа, и, кто знает, возможно, мы были первыми людьми, посетившими эти места. Мысль эта пробудила мою фантазию, мне мерещились бесконечные гроты и галереи, расположенные глубоко внизу, куда не достигает лот моряка.
А какие необыкновенные существа таились там! Вообразите себе лукавые создания, сирен, что гоняются друг за другом, то выплывая из коралловых келий, то снова исчезая в них, и запутываются своими длинными волосами за коралловые ветви!
