355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Герман Мелвилл » Ому » Текст книги (страница 1)
Ому
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 23:16

Текст книги "Ому"


Автор книги: Герман Мелвилл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Annotation

В романе „Ому“ известного американского писателя Германа Мел– вилла (1819–1891 гг.), впервые опубликованном в 1847 г., рассказывается о дальнейших похождениях героя первой книги Мелвилла – „Тайпи“. Очутившись на борту английской шхуны, он вместе с остальными матросами за отказ продолжать плавание был высажен на Таити. Описанию жизни на Таити и соседних островах, хозяйничанья на них английских миссионеров, поведения французов, только что завладевших островами Общества, посвящена значительная часть книги. Ярко обрисованы типы английского консула, капитана шхуны и его старшего помощника, судового врача, матросов и ряда полинезийцев, уже испытавших пагубное влияние самых отрицательных сторон европейской цивилизации, но отчасти сохранивших свои прежние достоинства – честность, добродушие, гостеприимство. Симпатии автора, романтика-бунтаря и противника современной ему буржуазной культуры, целиком на стороне простодушных островитян.

Мелвилл в молодости сам плавал на китобойных шхунах в Океании, и оба его романа, „Тайпи“ и „Ому“, носят в большой мере автобиографический характер.

Прим. OCR: Файл соответствует первому изданию книги 1960 г. с превосходными иллюстрациями Цейтлина. Единственно, что позволил себе дополнить файл приложениями из позднего переиздания (словарь морских терминов и мер) и расширенным списком примечаний из файла  http://lib.rus.ec/b/207257/view.

Герман Мелвилл

GERMAN MELVILLE

Предисловие автора

Введение

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Глава 57

Глава 58

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

Глава 63

Глава 64

Глава 65

Глава 66

Глава 67

Глава 68

Глава 69

Глава 70

Глава 71

Глава 72

Глава 73

Глава 74

Глава 75

Глава 76

Глава. 77

Глава 78

Глава 79

Глава 80

Глава 81

Глава 82

Послесловие

Приложения

Словарь морских терминов

Перевод английских мер в метрические

Комментарии

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

Герман Мелвилл

ОМУ

Редакторы И. М. Бернштейн, С. Н. Кумкес

Художественный редактор С. С. Верховский

Технический редактор С. М. Кошелева

Корректор Е. Б. Сницарева

Оформление художника Н. И. ЦЕЙТЛИНА

Путешествия, приключения, фантастика

Государственное издательство географической литературы

Москва – 1960

GERMAN MELVILLE

OMOO

Перевод с английского Т. Л. и В. И. Ровинских

Послесловие В. М. Бахта

В романе „Ому“ известного американского писателя Германа Мел– вилла (1819–1891 гг.), впервые опубликованном в 1847 г., рассказывается о дальнейших похождениях героя первой книги Мелвилла – „Тайпи“. Очутившись на борту английской шхуны, он вместе с остальными матросами за отказ продолжать плавание был высажен на Таити. Описанию жизни на Таити и соседних островах, хозяйничанья на них английских миссионеров, поведения французов, только что завладевших островами Общества, посвящена значительная часть книги. Ярко обрисованы типы английского консула, капитана шхуны и его старшего помощника, судового врача, матросов и ряда полинезийцев, уже испытавших пагубное влияние самых отрицательных сторон европейской цивилизации, но отчасти сохранивших свои прежние достоинства – честность, добродушие, гостеприимство. Симпатии автора, романтика-бунтаря и противника современной ему буржуазной культуры, целиком на стороне простодушных островитян.

Мелвилл в молодости сам плавал на китобойных шхунах в Океании, и оба его романа, „Тайпи“ и „Ому“, носят в большой мере автобиографический характер.

Герману Гансевоорту

из Гансевоорта, графство Саратога,

штат Нью-Йорк

с любовью посвящает этот труд

его племянник, автор

Предисловие автора

Нигде, вероятно, не проявляется всем известная необузданность морской души так ярко, как в Южных морях. Суда, плавающие в столь отдаленных водах, большей частью заняты ловлей кашалотов – промыслом, который не только привлекает самых бесшабашных матросов всех национальностей, но во многих отношениях способствует, по общему мнению, развитию в них крайнего своеволия. Эти плавания, кроме того, необычайно длительны и опасны; единственные доступные гавани расположены на островах Полинезии либо же вдоль западных берегов Южной Америки, где не существует никаких законов. Поэтому на судах, бороздящих Тихий океан, часто происходят самые необыкновенные события, не имеющие прямого отношения к ловле китов.

Целью настоящего произведения не является описание китобойного промысла (ибо эта тема не укладывается в рамки нашего повествования); одна из задач, поставленных перед собой автором, заключается в том, чтобы подробным рассказом о выпавших на его долю приключениях дать читателю некоторое представление о жизни моряков в упомянутых условиях.

Другая задача сводится к тому, чтобы нарисовать правдивую картину современного положения обращенных в христианство полинезийцев, которые испытали на себе влияние и случайно посетивших их чужестранцев и миссионеров.

В качестве матроса-бродяги автор провел около трех месяцев в различных районах островов Таити и Эймео [1]в обстановке, чрезвычайно благоприятной для составления правильного понятия о социальном укладе туземцев.

Упоминая о деятельности миссионеров, автор, разумеется, всегда строго придерживался фактов; в некоторых случаях он счел нужным даже привести в подтверждение результатов своих собственных наблюдений цитаты из трудов более ранних путешественников. Только искреннее стремление к истине и благу побудило его вообще коснуться этого вопроса. И если автор воздерживается от советов относительно наиболее подходящего способа исправления тех зол, на которые он указывает, объясняется это лишь его убеждением в том, что другие, ознакомившись с приведенными данными, сумеют это сделать лучше, чем он.

Некоторая шутливость при описании забавных черт характера таитян вызвана отнюдь не желанием выставить их в смешном свете: факты описаны попросту такими, какими они – благодаря своей полной новизне – бросаются в глаза непредубежденному наблюдателю.

Наше повествование по необходимости начинается с того, чем заканчивается «Тайпи», но в других отношениях с ним ничем не связано. Поэтому все, что нужно знать читателю, незнакомому с «Тайпи», изложено в кратком введении.

Во время своих скитаний по Южным морям автор не вел дневника; поэтому, подготавливая настоящую рукопись к опубликованию, он не имел возможности внести какую-либо точность по части дат. Все события изложены исключительно по воспоминаниям. Впрочем, автор настолько часто рассказывал о пережитом, что оно запечатлелось в его памяти.

Хотя, как утверждают, у нас издано несколько кратких полинезийских словарей, ни одного словаря таитянского наречия до сих пор не появилось. Во всяком случае ни один из них не попадался в руки автору. Поэтому при употреблении туземных слов он главным образом пользовался одними лишь воспоминаниями об их звучании.

В отношении вопросов, имеющих касательство к истории и древним обычаям таитян, дополнительным источником сведений послужили старинные описания путешествий в Южные моря, а также труд Эллиса «Полинезийские исследования». [2]

Название настоящего произведения – «Ому» заимствовано из наречия жителей Маркизских островов, где это слово наряду с другими значениями имеет также значение «бродяга» или, точнее, «человек, скитающийся с одного острова на другой», подобно туземцам, которых их соплеменники называют «канаки-табу». [3]

Автор ни в коей мере не стремится к философским обобщениям. Он просто правдиво описал то, что видел; если иногда он позволяет себе вставлять собственные размышления, то делает это непроизвольно и только в тех случаях, когда они напрашиваются сами собой и всякому на его месте пришли бы в голову.

Введение

Летом 1842 года автор этого повествования, будучи матросом американского китобойца, совершавшего плавания в Южных морях, посетил Маркизские острова. На острове Нукухива он покинул судно, которое вскоре отплыло без него. Скитаясь по внутренней части острова, он забрел в долину Тайпи, населенную первобытным племенем; сопровождавшему его матросу, товарищу по плаванию, через некоторое время удалось убежать. Почти четыре месяца автор оставался пленником, пользовавшимся, впрочем, относительной свободой, а затем бежал оттуда на зашедшей в бухту шлюпке.

Шлюпка принадлежала судну, нуждавшемуся в матросах и недавно бросившему якорь в соседней гавани на том же острове; капитану рассказали, что автор этой книги находится в плену в долине Тайпи. Желая пополнить свой экипаж, капитан направился туда и лег в дрейф перед входом в бухту. Так как племя тайпи считалось враждебным, к берегу была послана шлюпка с командой из туземцев «табу», живших на берегу другой бухты, и с толмачом в качестве руководителя; экспедиция имела своей целью добиться освобождения автора. В конце концов это удалось, хотя и не без риска для всех участников. Ко времени своего бегства автор жестоко страдал от боли в ноге и хромал.

Как только шлюпка достигла открытого моря, вдали показалось лежавшее в дрейфе судно. С этого начинается наш рассказ.

Глава 1

Прием, оказанный мне на борту

Стоял ясный тропический день, когда мы вырвались из бухты в открытое море. Судно, к которому мы направились, держалось с обстененным грот-марселем примерно в одной лиге [4]от острова и было единственным предметом, нарушавшим пустынность широкого океанского простора.

Когда мы приблизились, моему взору предстал маленький, неряшливый на вид барк; [5]его корпус и рангоут были грязно-черного цвета, снасти провисали и выцвели почти до белизны. Все говорило о плохом состоянии судна. Четыре шлюпки, свисавшие с бортов, указывали на то, что это китобоец. Беспечно перегнувшись через фальшборт, стояли матросы – буйная толпа изнуренных людей в шотландских шапочках и в линялых синих фуфайках; у иных щеки были пятнисто-бронзовые; такой цвет быстро приобретают в тропиках под влиянием болезней цветущие темно-коричневые лица матросов.

На шканцах стоял кто-то, в ком я угадал старшего помощника капитана. На нем была широкополая панама, и он следил в подзорную трубу за нашим приближением.

Как только мы подошли к судну, гул пронесся по палубе, и все вопрошающе уставились на нас. И было чему удивляться. Не говоря уже об экипаже шлюпки – тяжело дышавших от возбуждения туземцах, неистово кричавших и жестикулировавших, – мой собственный вид не мог не вызвать любопытства. С моих плеч свисала мантия из местной ткани, волосы и борода были нестрижены; весь мой облик свидетельствовал о недавно пережитых приключениях. Когда я ступил на палубу, меня со всех сторон засыпали вопросами, из которых я не поспевал ответить и на половину, так быстро они следовали один за другим.

В качестве примера забавных случайностей, часто выпадающих на долю моряка, должен упомянуть, что среди окружавших меня физиономий две оказались знакомыми. Одна принадлежала старому матросу с военного корабля; с ним я познакомился в Рио-де-Жанейро, куда зашло судно, на котором я плыл из отчизны. Вторым был молодой человек; четыре года назад я с ним часто встречался в Ливерпуле в пансионе для моряков. Я помню, как расстался с ним у ворот дока Принца среди толпы полицейских, грузчиков, носильщиков, нищих и т. п. И вот судьба вновь свела нас: миновали годы, много миль океанских просторов осталось позади, и наши пути опять сошлись при обстоятельствах, когда я едва верил своему спасению.

Прошло, однако, несколько минут, прежде чем капитан позвал меня к себе в каюту.

Это был еще совсем молодой человек, бледный и хрупкий, походивший скорее на болезненного конторского клерка, чем на сурового морского капитана. Предложив мне сесть, он приказал юнге принести стакан писко. [6]В том состоянии, в каком я находился, этот возбуждающий напиток бросился мне в голову, и я не помню почти ни одного слова из того, что рассказал тогда о своем пребывании на острове. Затем капитан задал вопрос, хочу ли я наняться на судно; конечно, я ответил, что хочу, но только в том случае, если он согласится взять меня на один рейс с обязательством рассчитать, если я того пожелаю, в ближайшем порту. Моряки часто так нанимаются на китобойцы, плавающие в Южных морях. Мои условия были приняты, и мне дали на подпись судовой договор.

Вызванный в каюту старший помощник получил распоряжение сделать из меня «здорового человека»; не следует думать, что капитаном руководило чувство сострадания, он только хотел как можно скорее использовать меня на работе.

Помощник капитана помог мне подняться на палубу, усадил на шпиль и принялся осматривать мою ногу; затем, кое-как обработав каким-то снадобьем из аптечки, он обмотал ее куском старого паруса, смастерив такую толстую повязку, что меня можно было принять за старого подагрика, который пристроился на шпиле, чтобы дать покой больной ноге. Пока все это происходило, кто-то снял с моих плеч мантию из таппы [7]и набросил вместо нее синюю куртку; кто-то другой, побуждаемый тем же стремлением превратить меня в цивилизованного человека, размахивал над моей головой огромными ножницами для стрижки овец, угрожая обоим ушам и уничтожая шевелюру и бороду.

День подходил к концу, земля постепенно исчезла из виду, а я был весь поглощен переменой в моей судьбе. Но как часто обманывает наши ожидания исполнение самых пылких надежд. Находясь в безопасности на судне, о чем я так давно горячо мечтал, и обретя вновь надежду увидеть отчизну и друзей, я тем не менее не мог стряхнуть с себя тяготившего мою душу уныния. Оно порождалось мыслью, что я никогда больше не увижу тех людей, которые, хотя и стремились удержать меня в плену, относились ко мне в общем с исключительной добротой. Я покидал их навсегда.

Таким непредвиденным и внезапным было мое бегство, все это время я испытывал такое волнение, так велик был контраст между восхитительным покоем долины и диким шумом и сутолокой на плывущем судне, что мои недавние приключения казались мне каким-то странным сном; трудно было представить себе, что солнце, садившееся сейчас над необъятным простором океана, только сегодня утром взошло из-за гор и смотрело на меня, когда я лежал на своей циновке в долине Тайпи.

Сразу после наступления темноты я спустился в кубрик, и в мое распоряжение предоставили место для спанья на верхней полке жалкой двухъярусной койки. Обе шаткие полки были застланы обрывками одеяла. Затем мне дали помятую жестяную кружку, содержавшую с полпинты «чаю», именуемого так из вежливости – пусть совесть судовладельцев решает, заслуживает ли этого названия настой тех стеблей, которые плавают в кружках матросов. Я получил также кусок солонины на черством круглом сухаре, заменявшем тарелку, и, не теряя времени, принялся за ужин, соленый вкус которого показался мне поистине восхитительным после навуходоносоровой [8]пищи в долине.

Пока я ел, старый матрос, сидевший на сундуке как раз подо мной, пускал клубы табачного дыма. Когда я покончил с ужином, он вытер о рукав куртки мундштук своей закопченной трубки и вежливо протянул ее мне. Такое внимание свойственно морякам; что касается брезгливости, то ни один человек, кому приходилось живать в кубрике, ею не отличается. Итак, сделав несколько глубоких затяжек, чтобы успокоиться, я повернулся на бок и попытался забыться сном. Но тщетно. Мое ложе стояло не параллельно бортам, как полагается, а поперек, то есть под прямым углом к килю; судно, шедшее по ветру, переваливалось с борта на борт настолько сильно, что всякий раз, когда мои пятки задирались кверху, а голова опускалась вниз, у меня появлялось ощущение, словно я вот-вот перекувырнусь. Кроме того, имелись и другие назойливые поводы для беспокойства; а время от времени волна врывалась в незадраенный люк, и брызги попадали мне в лицо.

Наконец, после бессонной ночи, тишина которой дважды нарушалась безжалостным криком, поднимавшим очередную вахту, сверху стали пробиваться проблески дневного света, и кто-то спустился в кубрик. То был мой старый приятель с трубкой.

– Послушай, дружище, – сказал я, – помоги мне выбраться отсюда. Я хочу подняться на палубу.

– Эй, кто это там бормочет? – послышалось в ответ, и пришедший стал всматриваться в темноту, где я лежал. – А, Тайпи, король людоедов, это ты! Но скажи мне, паренек, как твоя ходуля? Помощник говорит, с ней чертовски плохо; а вчера вечером он велел юнге наточить ручную пилу. Уж не собирается ли он тебя покромсать?..

Задолго до рассвета мы были уже у входа в бухту Нукухива и продержались, то и дело меняя галсы, до утра в море, а затем вошли в нее и отправили к берегу шлюпку с туземцами, которые доставили меня на судно. По ее возвращении мы снова поставили паруса и взяли курс в открытое море.

Дул легкий бриз; прохладный свежий утренний воздух был таким бодрящим, что, вдыхая его, я почувствовал, несмотря на плохо проведенную ночь, как сразу поднялось у меня настроение.

Просидев бoльшую часть дня на шпиле и непринужденно болтая с матросами, я узнал историю проделанного ими до сих пор плавания и все, что касалось судна и его теперешнего состояния.

В следующей главе я вкратце расскажу обо всем этом.

Глава 2

Некоторые сведения о судне

Прежде всего я должен описать самую «Джулию» или «Джульеточку», как фамильярно называли ее моряки.

Это был маленький барк прекрасных пропорций, водоизмещением немногим больше двухсот тонн, построенный янки, и очень старый. Во время войны 1812 года приспособленный для каперства, он покинул один из портов Новой Англии и был захвачен в море английским крейсером; переменив затем множество назначений, «Джулия» под конец стала правительственным пакетботом и плавала в омывающих Австралию водах. Предназначенная, однако, на слом, она года два назад была куплена на аукционе одной сиднейской фирмой, которая после небольшого ремонта отправила ее в теперешнее плавание.

Несмотря на ремонт, «Джулия» находилась в жалком состоянии. Мачты, по слухам, все были ненадежны, стоячий такелаж сильно износился, а местами даже фальшборт совершенно сгнил. Однако корпус судна почти не протекал, и достаточно было несколько больше обычного поработать помпой по утрам, чтобы вода в трюме не скапливалась.

Но все это ничуть не отражалось на ходе; в этом отношении отважная «Джульеточка», толстушка «Джульеточка», оказалась настоящей чародейкой. Дул ли сильный ветер или слабый, она всегда была готова им воспользоваться, и когда летела вперед и рассекала носом волны, то вставая на дыбы, то проваливаясь, вы и думать забывали о ее залатанных парусах и изъеденном червями корпусе. Как это шустрое суденышко летело по ветру! То и дело заваливаясь на борт, конечно, но как весело и игриво. Когда оно шло против ветра, никакой шквал не мог его опрокинуть; с устремленными вверх мачтами, оно смотрело прямо в лицо ветру и шло все вперед.

Но в общем на «Джульеточку» не следовало полагаться. Достаточно быстрая и игривая, она именно поэтому не заслуживала доверия. Кто знает, быть может, подобно иному еще бойкому старичку, который вдруг сразу дряхлеет и впадает в немощь, она могла в одну прекрасную ночь дать сильную течь и похоронить нас всех на дне морском. Впрочем, «Джульеточка» не сыграла с нами такой безобразной шутки, и, значит, я был неправ в своих подозрениях.

Наше судно не имело определенного назначения. Согласно его документам, оно могло идти куда угодно – заниматься ловлей китов, тюленей или еще чем-нибудь. В основном, впрочем, рассчитывали на промысел кашалотов, хотя до настоящего времени их было убито и принято на борт всего два.

В тот день, когда «Джулия» покинула Сиднейский рейд, ее команда состояла из тридцати двух человек. Теперь насчитывалось около двадцати; остальные сбежали. Даже три младших помощника, командиры китобойных шлюпок, исчезли; а из четырех гарпунщиков остался лишь один, новозеландец, или «маори», как чаще называют его земляков в Тихом океане. Но это еще не все. Больше половины оставшихся матросов в той или иной степени страдало от последствий длительного пребывания в славящемся своим распутством порту; иные из них совершенно не могли исполнять свои обязанности, у нескольких человек болезнь приняла опасный характер, а остальные кое-как выстаивали вахту, хотя пользы от них было мало.

Капитан, типичный молодой горожанин, несколько лет назад эмигрировал в Австралию и по какой-то протекции стал капитаном судна, хотя абсолютно ничего не смыслил в этом деле. По всем своим склонностям он был сухопутным человеком, и хотя имел образование, подходил для морской службы не больше, чем парикмахер. Поэтому все над ним издевались. Матросы называли его «кают-юнгой», «чернильной душой» и еще полудюжиной других презрительных кличек. Моряки поистине не стеснялись и не делали секрета из того, каким посмешищем его считали; что касается самого хрупкого джентльмена, он все это прекрасно знал и держался с подобающей скромностью. Стараясь как можно реже вступать в сношения с командой, он предоставил распоряжаться старшему помощнику, который, по мере того как развертывались события, вел себя все более самостоятельно.

Все же, несмотря на кажущееся самоустранение, молчаливый капитан не так уж мало вмешивался в дела, как думали матросы. Коротко говоря, вопреки своей глуповатой наружности, он обладал чем-то вроде тихого, робкого коварства, которого никто в нем не заподозрил бы и которое именно поэтому было особенно действенным. Прямолинейный старший помощник, всегда считавший, что он поступает как ему хочется, нередко бывал орудием в руках капитана; никому и в голову не приходило, что кое-какие неприятные меры, несмотря на всеобщее ворчание, проводившиеся помощником, исходили от маленького щеголя в нанковой куртке и белых парусиновых туфлях. Впрочем, по крайней мере всем так казалось, старший помощник всегда поступал по-своему, и в большинстве случаев это действительно так и было; и никто не сомневался, что капитан перед ним трепещет.

Если иметь в виду личную храбрость, искусство кораблевождения и врожденную способность подавлять все проявления мятежного духа, то на свете не существовало более подходящего для своей профессии человека, чем Джон Джермин. Он поистине мог считаться образцовым представителем породы энергичных низкорослых коренастых людей. Серо-стальные волосы завивались колечками на его шарообразной голове. Лицо с резкими чертами было сильно изрыто оспой. Слегка косивший глаз придавал ему выражение свирепости, нос залихватски изогнулся на сторону, а большой рот и крупные белые зубы, когда Джермин смеялся, в точности напоминали акульи. Одним словом, никто, присмотревшись к старшему помощнику, никогда не вздумал бы исправить форму его носа, хотя тому и недоставало симметрии. Впрочем, несмотря на драчливую внешность, сердце у Джермина было большое и душа широкая; это заметно было с первого взгляда.

Таков был наш старший помощник; но он обладал одним недостатком: питал отвращение ко всяким слабым настойкам и являлся мужественным приверженцем крепких напитков. В той или иной степени он всегда находился под их действием. По совести говоря, я думаю, что такому человеку умеренное употребление спирта приносило пользу; он придавал блеск глазам, сметал паутину с мозгов, регулировал пульс. Хуже то, что иногда Джермин выпивал слишком много, и редко можно было встретить парня более буйного во хмелю. Он всегда лез в драку; но даже те, кого он лупил, любили его, как брата: он сбивал человека с ног с таким подкупающим добродушием, что никто не мог затаить против него злобу. Но хватит об отважном маленьком Джермине.

По закону все английские китобойные суда обязаны иметь врача, который, конечно, считается джентльменом, живет в каюте и призван выполнять лишь свои профессиональные обязанности; впрочем, иногда он пьет «флип» [9]и играет в карты с капитаном. На борту «Джулии» тоже находился один такой тип, но… – странное явление – он жил в кубрике с матросами. Вот как это получилось.

В начале плавания доктор и капитан жили вместе и ладили между собой как нельзя лучше. Не говоря уже о множестве кружек, выпитых ими за столиком в каюте, оба они прочли порядочно книг, а один из них совершил немало путешествий; поэтому темы их бесед никогда не истощались. Но однажды они заспорили о политике; доктор, придя в ярость, для вящего убеждения пустил в ход кулаки и поверг капитана на пол, тем самым заставив его умолкнуть. Это было большой дерзостью, и доктора на десять суток засадили в его служебную каюту на хлеб и воду, предоставив поразмыслить на досуге о том, сколь недопустимо поддаваться страстям. Мучительно переживая нанесенное ему бесчестье, он вскоре после освобождения попытался тайком сбежать с судна на один из островов, но был с позором водворен обратно и снова посажен под замок. После того как его вторично освободили, он поклялся, что больше не будет жить с капитаном, и, захватив все свое имущество, переселился на бак к матросам, которые его приняли с распростертыми объятиями, как славного малого и незаслуженно оскорбленного человека.

Я должен сообщить о докторе еще некоторые подробности, ибо он играет видную роль в моем повествовании. Ранние годы его жизни, как у многих других героев, окутаны глубочайшим мраком; иногда, впрочем, он бросал намеки о родовом поместье, о дяде-богаче и о несчастном стечении обстоятельств, заставивших его пуститься бродить по свету. Твердо известно было лишь следующее. Он уехал в Сидней младшим врачом эмигрантского судна. По прибытии туда он отправился в глубь страны и после нескольких месяцев скитаний вернулся в Сидней без гроша и поступил врачом на «Джулию».

Он обладал замечательной наружностью. Ростом в шесть с лишним футов, он был костлявым верзилой с абсолютно лишенным красок лицом, светлыми волосами и дерзкими светло-серыми глазами, подчас сверкавшими дьявольским озорством. Матросы называли его Долговязый доктор, или, еще чаще, доктор Долговязый Дух. С каких бы высот ни скатился доктор Долговязый Дух, одно было несомненно: когда-то он тратил много денег, пил бургундское и вращался среди джентльменов.

Что касается его образованности, то он цитировал Вергилия, толковал о Гоббсе из Малмсбери, [10]а уж сколько стихов он знал наизусть, целые строфы из поэмы «Гудибрас». [11]К тому же он был человеком, повидавшим свет. Он мог самым непринужденным образом упомянуть о своих любовных похождениях в Палермо, об утренней охоте на львов в стране кафров и о качествах кофе, которое пил в Маскате; [12]обо всех этих местах и о сотне других он знал столько историй, что я не в состоянии их пересказать. А эти восхитительные старинные песни, распеваемые сочным бархатным голосом, звучавшим столь неподражаемо! Как могли подобные звуки исходить из его тощего тела, оставалось вечной загадкой. В общем Долговязый Дух был в высшей степени занимательным собеседником; а для меня на «Джулии» он оказался настоящей находкой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю