Текст книги "Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты"

Автор книги: Герман Дробиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

* * *

Сегодня твоей доченьке – полгода.

Тебя я поздравляю, старый друг.

А на дворе – ненастная погода,

душа болит и просится на юг.

Но ведь и там, над гроздью виноградной,

в лиловых тучах движется зима,

под мокрым снегом с грустью безотрадной

стоят пустынные дома.

Но ведь и здесь неласковы прогнозы

для закоптелых грязных городов;

бредут во тьме лунатики-морозы

по струнам телеграфных проводов.

И там и здесь, и всюду над страною,

над этой грандиозною страной,

над нами – над тобой и надо мною —

свистит сегодня ветер ледяной.

Товарищ, трудно слушать этот ветер.

Придут метели, снегом заметут…

А дети? Что ж, на то они и дети.

И наши дети между тем растут.

Спит дочь твоя, и знать она не знает,

что есть, ветра, вселяющие страх.

Нежнейшее дыхание порхает

в ее микроскопических ноздрях.

Сегодня ей исполнилось полгода.

Гулять! Гулять! под вьюгу, на мороз!

Полезна ей уральская погода.

Давай, по рюмке за такой прогноз.

Да озарит ее во всю щеку румянец,

и пусть ветра свирепствуют, свистя…

Привет тебе от постаревших пьяниц,

безудержно растущее дитя.

27 октября 1971 г.

Борису Исааковичу Чарному в зачет кашинской осени 1974 года

ОПУС ПЕРВЫЙ

Румяный критик мой, Борюня толстопузый,

зачем вознаградил себя ты этакой обузой?

Зачем, зачем привез меня ты в кашинские рощи?

Остаться дома, выпить там нам не было ли проще?

Зачем мне эта тишина, поля и огороды,

где овощ бешено растет неведомой породы,

где заплетается горох и редька прет свирепо,

и, как бочонок, из земли вдруг выпирает репа,

где полон жалобной тоски и мыслей невеселых,

не хочет в небо посмотреть жиреющий подсолнух,

где мак в коробочках трещит, о гоменташе бредит…

Зачем в такие вот места твоя машина едет?

Матъ-перемать и так-растак,

ответь, товарищ Чарный, зачем соорудил верстак,

большой верстак слесарный?

Неужто вздумал позабыть

в пиленьи и сверленьи

международные дела в их грустном проявлены?

Неужто обретешь покой и в страсти фугованья

забудешь, кто ты есть такой,

какого рода, званья?

А я – зачем брожу в тиши вдоль репы и малины,

зачем точу карандаши под гроздьями рябины?

Ужель, крапивой вдохновлен, а также лопухами,

я, как бы бурно в них влюблен, заговорю стихами?

Бежать от суеты сует, лечить тоску деревней

звал Плиний Старший – был поэт

такой, довольно древний.

И вот какой примерно вздор нес этот Старший Плиний

«Природа нам смягчает взор обильем плавных линий;

обозреванье трав, дерев, внимание к сим малым

поможет, зло преодолев, вернуться к идеалам;

хожденье утром за водой, к колодцу, с коромыслом,

вновь душу сделает младой, наполнит здравым смыслом;

соседство с лицами труда физически простого

лишит вас раз и навсегда тщеславия пустого;

в деревню, в глушь беги, поэт, в поля и огороды,

божественный исходит свет от тамошней природы,

поговори с ней языком лесным, сосновым, птичьим,

и ниц пади пред стебельком, перед его величьем!»

Возможно, говорил не так сей римлянин – не скрою.

Возможно, это твой верстак напел своей пилою.

Такие нынче времена, что крышка вдохновенью,

вот разве дикий механизм еще способен к пенью.

9 сентября 1974 г. Кашино.

ВОСПОМИНАНИЯ О ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ
Боре Чарному в день его 40-летия

Как однажды сказал древний грек Гераклит,

что напрасным мечтам вопреки

никому никогда на за что не войти

дважды в воды одной реки.

Хоть обратно беги, хоть по кругу кружись,

как ни клянчи и как ни вопи…

А меня – кто б подумал – засунула жизнь

снова в старые стены УПИ.

И когда в незнакомых потоках стою

и на юных таращу глаза,

вижу: древние тени по стенам снуют,

слышу чьи-то шаги, голоса.

Карусель завертела свое колесо:

двадцать лет, двадцать лет, двадцать лет…

Там, где БОКС ликовал – там грустит антресоль,

там скрипит пересохший паркет.

Вся река протекла, лишь остался причал

горевать о веселой судьбе,

здесь Потапов острил, Новожилов кричал,

напевал худощавый АБ.

И незримая струнка, едва лишь задень,

напевает старинный чарльстон,

и твоя, Боря Чарный, красивая тень

проплывает над сценой пустой.

Здесь гремел твой рояль, и солистка твоя

хриплым голосом пела во тьму…

Эх, ты, речка-река, молодая струя,

не войти никогда, никому…

А меня здесь не знают и не узнают,

удивленно таращат глаза:

им не видно, как древние тени снуют,

не слышны им шаги, голоса.

19 марта 1977 г.

* * *

Где-то я читал: Менделеев,

химию в душе возлелеяв,

по ночам с большою охотой

книжные лепил переплеты.

Вот и наш дружок Боря Чарный —

днем в своей работе угарной,

а ночами в комнате скрежет:

дерево буровит и режет.

Норовит он вытесать морду,

получилось – смотрит он гордо.

А когда не слишком похоже —

с горя морду лупит по роже.

Жить ему удобно и просто,

орден ему скоро забрезжит…

Отчего ж он ложкою вострой

деревяшку режет и режет?

Эта стрессы, граждане, стрессы —

ни уколы тут, ни компрессы,

ни закуска тут, ни рюмашка —

лишь она спасет: деревяшка,

Менделеев – тот переплеты,

а Эйнштейн на скрипке пиликал,

а Борюня режет чего-то…

Я б за бедных гениев выпил.

Я тебе желаю удачи,

урожая хрена на даче,

чтоб проект тебе не рубили,

чтоб жена и дочь – не грубили.

Чтобы вырос хрен и картофель,

чтобы высек – помнишь? —

мой профиль,

и чтобы резная моя морда

весело глядела и гордо!

16 марта 1984 г.

Татьяне ЧАРНОЙ
РИТМической солистке, на века
воспевшей тараканов и сверчка

* * *

Сегодня встал я утром рано,

попил водички из-под крана,

а мысль кружилась, как ни странно,

не возле пьесы и романа,

не над проблемами кармана,

она с упорством меломана

мне пела, словно из тумана;

«Сегодня родилась Татьяна…»

Сегодня родилась Татьяна,

звезда эстрады и экрана,

любимица Узбекистана,

мечта любого атамана,

любовь большого хулигана.

Красой девичьей осиянна,

она прекрасна и желанна,

но обожает без обмана

его, былого капеллана,

того, кто нам на фортепьяно

готов бренчать был неустанно.

А потому в сей день фанфарный

пусть будет упомянут Чарный.

Я, запивая водку «Варной»,

и в очереди промтоварной,

и в ситуации кошмарной,

когда стою в толпе базарной,

повсюду помню: есть Б. Чарный.

Усталый весь, как круг гончарный,

всегда с друзьями солидарный,

в делах упорный и ударный,

он был дружинник и пожарный,

и вообще был хлопец гарный,

за фортепьянами – угарный,

и зал с улыбкой благодарной

внимал, как бесновался Чарный.

Пусть этот стих безгонорарный,

отчасти чуть комплиментарный,

кустарный, хоть и не бульварный,

а через годы – антикварный,

тебя прославит, Боря Чарный,

но потому лишь, как ни странно,

что нынче родилась Татьяна.

Итак, да здравствует Татьяна,

ее натура многогранна,

она – подобие вулкана,

в ней что-то есть от урагана

и кое-что – от уркагана,

увы, лишенного нагана,

не то в любого интригана

и в шарлатана, в горлопана

она стреляла б неустанно,

покуда хватит барабана.

За то, чтоб Чарная Татьяна

цвела, как роща и поляна,

как пламенный цветок тюльпана

и здравствовала постоянно, —

сегодня рады несказанно

принять, конечно, не нарзана!

1981 г.

* * *

Я в день торжественный такой

начну, увы, чужой строкой —

на том стоял Борюня рьяно:

«Итак, она звалась Татьяна».

Когда-то был известен в мире

ансамбль «Ритм-пятьдесят четыре».

Был ритм шикарный и ударный,

и был в ударе Боря Чарный.

На сцене, в жизни он, неистов,

менял безжалостно солисток.

То были разные солистки:

тихони или скандалистки.

И все они любили Борю

и потому исчезли вскоре.

Но вот в районе фортепьяно

возникла Демина Татьяна.

Наш друг, за фортепьяно севший,

сиял, от счастья окосевший.

Я помню, пела нам Татьяна

про кукарачу-таракана

и про цветущие левкои и многое еще другое.

А Чарный, зря ее фигуру,

не попадал в клавиатуру.

И мне подумалось при этом:

отныне Боре петь дуэтом!

прошли года, но, как ни странно,

она – как прежняя Татьяна.

И нынче каждый посмотри: О!

Где был дуэт – там нынче трио.

Итог дуэта так чудесен:

вот Женька – лучшая из песен.

А это кто? Стройна, румяна?

«Ужель та самая Татьяна?»

(Так Чарный мне велел финалить).

А потому – пора всем налить!

Апрель 1986 г.

Боре и Танюше Чарным в день их серебряной свадьбы

Сударыня Танюша! Боря… сэр!

Живем мы с вами в годы грозовые

недавно развалился СССР,

того гляди, развалится Россия.

Слабеют узы, и за годом

вокруг идет один сплошной развод.

Разводится Россия с Украиной,

казалось бы, любимой половиной —

и нынче бомбы делят по суду.

С самой Россией развелись чечены,

узбеки отвалили и туркмены,

татары рвут подметки на ходу.

Пришел разлад и под кремлевский свод:

там насмерть разругались депутаты,

дал Хасбулатов Ельцину развод,

пора делить кремлевские палаты.

И вот: когда стал массовым развод,

и у людей и стран вошел он в моду —

у Бори с Таней все наоборот,

и их союз лишь крепче год от году.

Их дружбу не опишешь и пером!

Зайди во мрак гаражного массива

и полюбуйся, как это красиво:

когда опасность разлита крутом

и Боря жигуленка загоняет —

с какой его любовью охраняет

отважная Татьяна с топором!

Дни Ельцина, пожалуй, сочтены,

и нам бы надо, пользуясь моментом,

избрать Борюню-друга президентом,

в сопровождении, само собой, жены.

Я вижу: Вашингтон. Аэропорт.

Выходит Чарный. Он красив и горд.

Играют гимн. Ждут автомобили.

Борюню обнимает Клинтон Билли.

И вижу я, от радости чуть пьяный,

как Хиллари целуется с Татьяной.

И сладко мне: они – мои друзья,

ведь это наши Танечка и Борька!

Но что с собою нас не взяли – горько…

А впрочем, понимаю, что – нельзя…

Вновь сладко нам за свадебным столом,

но с временем попробуй-ка, поспорь-ка,

и горько нам, что столько лет прошло…

И горько нам, и сладко нам, и горько…

Мы так и говорим вам: «Горько! Горько!»

1993 г.

Марку ШВАРЦУ
Артисту в законе, вечному изобретателю

ТОВАРИЩУ ШВАРЦУ, ЧЕЛОВЕКУ И ГРОЗООТМЕТЧИКУ

Товарищ Шварц! На счетчике – тридцать,

растут годов этажи.

Прошу, продолжайте спокойно бриться,

электробритвой не достанешь до жил.

Прошу вас, товарищ, унынье и стон

оставьте вашей одесской тете.

Жили на третьем, теперь на шестом,

значит, еще растете.

Жизнь – не Ташкент, но трясет и тискает,

душа порою бывает в загоне.

Товарищ Шварц, вы законный артист,

никуда не денешься, артист в законе.

Морозный эфир хрустит, как редис,

грустит в ожиданьи искреннем, истовом.

Кроме того, вы, товарищ – радист,

никуда не денешься, родился радистом.

Гоняй по коротким, крути колесо!

А если случится грызня и резня —

шуруй по эфиру экстренный СОС —

как собаки, на выручку примчатся друзья.

Эфир равнодушия, как стенку, пробей!

Пусть в сердце пульсирует твой передатчик!

А если вылетит не тот воробей,

клянусь: мы будем носить передачи.

Пусть голос пробьется, и, как ни глуши,

не расплескавшись в мечтаньях бессонных,

пусть дистанция вашей души

работает круглосуточно на всех диапазонах!

1967 г.

Марку Исааковичу Шварцу в день его рождения, перенесенный с 10 января

Бывают в пьянках перепои,

а в стуках сердца – перебои.

Дома бывают с перекосом,

а дни рожденья – с переносом.

Раз можно день переносить,

то отчего б, над рюмкой свесясь,

не взять и не вообразить,

что переносим также месяц?

Зачем в январь? Зачем в мороз

ты родился, не понимаю?

Тебя мы сдвинем в месяц роз,

в район грозы в начале мая.

Но если месяц сдвинут так,

чтоб нас устроили погоды,

не значит ли, что год – пустяк?

Давайте, сдвинем также годы.

Какой там год? Тридцать седьмой?

Ты родился, а кто-то помер…

Жестокий год. Но, боже мой,

кто нам мешает сдвинуть номер?

Год сорок первый? Нет, не тот.

Сорок седьмой? Он был голодный.

Гори, сорок седьмой, огнем.

Пятьдесят третий? Превосходный!

Но если ты родился в нем,

тебе сегодня девятнадцать,

и, значит, надо призываться.

Шестидесятый? Кукуруза,

и, не жалея кулака,

Хрущев доказывал Союзу,

что можно жить без молока.

Шестьдесят третий? Год примерный.

Но если ты родился в нем,

тебе б сегодня в пионеры

реально угрожал прием.

Короче: сколько ни трудиться,

не отыскать удачный год,

в котором мог бы ты родиться

без тягот, вздохов и забот.

Не календарь, а наважденье!

Ну, что ж, давай, решим тогда,

что отнесем твой день рожденья

в еще грядущие года

Итак, еще он не родился…

Кого же поздравляю я?

Как среди нас он очутился?

Откуда у него семья?

Непостижимы тайны эти.

Покров да будет ли с них снят?

Быть может, в прошлом наши дети

нам будущее объяснят.

15 января 1972 г.

Семену ШМЕРЛИНГУ
Покусителю на Сталина (покусателю?),
славному человеку и писателю

* * *

Мы уважаем Сименона,

но любим Шмерлинга Семена.

Достойно он пронес знамена

от… допускаю, что от Дона

и до железного бетона

Берлинского укрепрайона,

а приказали б – неуклонно

пронес бы он их до Тулона

и далее до Лиссабона,

а надо – и до Вашингтона!

Мы любим Шмерлинга Семена,

солдата, но не солдафона,

пришедшего, не сняв погона,

в литературу с полигона.

Мы любим Шмерлинга Семена

за книги радостного тона:

пускай не ловят в них шпиона,

не лупят модного пижона,

не изучают в них фотона,

в них нет героев из картона,

нет деревенского жаргона,

нет городского фельетона,

зато в них оптимизма – тонна;

и книги Шмерлинга Семена

воспитывают гегемона!

За то, что он живет влюбленно,

за то, что он творит бессонно

и трудится неугомонно,

мы любим Шмерлинга Семена.

И потому вполне законно

мы выпьем рюмку самогона

(запасшись ломтиком лимона)

во здравье Шмерлинга Семена!

18 апреля 1983 г.

* * *

Судьба бойца – в наградах, званиях.

А в чем видна судьба писателя?

Она – у книг его в названиях,

в них проступает обязательно.

Писатели на две оравы

разбились, как на поле бранном.

Ты – «ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ» —

ни разу не был «ХИТРОВАНОМ».

Мы все конфликтами и спорами

утомлены, и тем не менее,

пришпорь «СЕРЕБРЯНЫМИ ШПОРАМИ»

натруженное вдохновение.

Пусть времена пришли суровые,

пусть в «ЭПИЦЕНТР» жизнь поставлена —

ты покусись на книги новые,

как ПОКУШАЛСЯ ТЫ НА СТАЛИНА.

Веди, как прежде, жизнь такую,

как твой рапорт:

«ЦЕЛЬ ВИЖУ – АТАКУЮ!»

1993 г.

Вениамину ЭЛИНСОНУ
Асбестовскому самородку, лучшему оптику нашей механики, супертамаде всюду и везде

ПОЭТЫ СТРАНЫ – В.С. ЭЛИНСОНУ

АЛЕКСЕЙ ФЕДОРОВ

ВЕЛИЧАЛЬНАЯ

Мой товарищ милый, Веня!

Меня пучит вдохновенье!

Надевай свой окуляр,

ты сегодня юбиляр,

Был ты махонький росток,

тополева веточка,

завершилась точно в срок

твоя тридцатилеточка!

Одного нашли в капусте,

он всю жизнь капусту ест,

а тебя нашли в карьере,

добывающем асбест.

А у меня была знакома элинсонка,

целовалась она очень звонко,

но увез Элинсон элинсонку в Элинсонию,

а я с торя запел симфонию!

Веня, кто тебя ругает,

не друзья, а бестолочь,

мы сошлем их на карьеры,

будут там асбест толочь!

В этот день печальный в марте

знаки траура на карте.

Умер наш Виссарионыч,

его сменит Соломоныч!

У меня была знакоменькая Гася,

подрывался я на ней, как на фугасе,

но увез Элинсон мою Гасю в Гассазию,

а я с горя по стенкам лазию!

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

* * *

Ты такой же, как и я, кудрявый,

ты такой же, как и я, красивый.

И с такой же забубенной славой

ты гремишь над милою Россией.

Не жалею, не зову, не плачу…

Ты, Венюша, тоже не жалей,

не зови и не рыдай – иначе

к богу в душу этот юбилей!

Я лежу сегодня на погосте,

по весне березовой скорбя…

Жаль, что не могу приехать в гости,

чтобы крепко выпить за тебя.

Годы, годы с неизбывной силой

прут и прут нелепою оравой…

Ты такой же, как и я, красивый,

ты такой же, как и я, кудрявый.

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

СТИХИ О ВСЕМИРНОМ СВИСТЕ

Всемирная пресса!

Умерь свои галдеж

про разный там Бангла-деш.

Чжоу энь-лай,

заткнись и не лай.

Не пыжься напрасно,

мистер Никсон,

довольно базлать в телевиденье:

сегодня не ты,

а наш друг Элинсон

для мира

всего удивительней.

Народ!

К юбиляру вали кулем,

не жалей ему реверанса:

простой работяга стал

королем

конферанса

и преферанса.

Я сам фантазер,

знаток мистерий,

что Гоголь и Гофман? —

позор и стыд,

но

Вениамину

гожусь

в подмастерья,

когда он со сцены свистит.

Гудят над миром поезда,

мелькают деревеньки…

Свистеть везде, свистеть всегда —

вот лозунг мой и Веньки.

5 марта 1972 г.

* * *

Дорогой Вениамин,

годы скачут, мы стареем,

нынче нужен витамин всем,

особенно евреям.

Отступили прочь морозы,

но грызут витаминозы,

жизнь идет, запасы тают,

в организме не хватает

витаминов и солей,

и поэтому – налей.

Наливай и наливайся,

темпераментный блондин,

таковым и оставайся,

ты у нас такой один.

А когда ты забалдеешь,

подойдет заветный срок,

и появится Авдеич,

и запустит матерок…

Ты лети, матерок,

через тысячи дорог,

через весь родимый край,

и в Москву и на Алтай,

и в Израиль и в Китай,

и обратно скорей прилетай!

Дорогой Вениамин,

инженер и гражданин,

гитарист, актер, поэт,

ты в рассвете лучших лет,

и в своем прогрессе быстром

через год, от силы два,

станешь ты у нас министром,

здравствуй, матушка Москва!

Принимайте Элинсона

и подвиньтесь вы, в Кремле —

он работает бессонно,

капитан на корабле.

Он ведет страну большую,

как Авдеич, мудр и прост,

а здоровье пошатнется —

вся страна подымет тост.

Встанет дружно вся страна

и подымет стакана:

«Поздравляем с днем рожденья

и желаем вдохновенья

и в застолье, и на сцене,

и на вахте трудовой.

Будь здоров и счастлив,

Веня, наш учитель дорогой!»

7 марта 1974 г.

ОН НЕ ХРИСТОС – И СЛАВА БОГУ!
В.С. Элинсону к 33-летию

Загадка – жизнь. То будней маята,

то годы пролетают, как мгновенья.

Но не пугайте возрастом Христа

моёго друга и соседа Веню.

Да, был Христос, как Элинсон – еврей,

и был таким же стройным и красивым,

но был Христос кустарь из кустарей,

а Веня подружился с коллективом.

Христос родился под звездою Вифлеемской,

а Веня – под советскою звездой,

Христос жил жизнью деревенской,

а Веня – жизнью городской.

Христос был холостяк-идеалист,

а Веня обзавелся домом.

Христос был бессознательный марксист,

а Элинсон – марксист с дипломом.

Христос бывал маленько скуповат:

толпу гостей кормил пятью хлебами.

А Веня щедр, широк и тороват.

вы это видите и сами.

Поднимем же, друзья мои, бокал

за именинника, любименького Веню,

чтоб он Исуса точно обскакал

и прожил дольше раза в три, не мене.

7 марта 1975 г.

Бенджамену Сулеймановичу Айлинзону,
американскому супершпиону —
небольшой стишок, между нами,
рассчитанный на шок

ИСТОРИЧЕСКИЙ МАРТ

Звенит весенний ручеек

и снежная набухла масса.

Исчез с прилавков кофеёк

и в магазинах нету мяса.

Летят по небу облака

и освещают всю планету.

И видно, нету чеснока.

А заодно и лука нету.

Но март веселый гражданин,

того гляди, и плащ наденешь,

И Элинсон Вениамин

родился – никуда не денешь.

Ах, мой призыв совсем не нов,

так говорить – большая мода,

и так сказал старик Брежнёв:

«Что родилось – то для народа».

Когда живет в расцвете лет

нормальный образец еврея,

его в Центральный комитет

вы изберите поскорее!

Ведь он любые шутки съест

и все устроит вам, как надо…

Двадцать шестой я Вижу съезд:

гремит в честь Вени канонада!

Цветет разрядка на Земле,

с Китаем мирная беседа…

О Веня! Будучи в Кремле,

молю, не забывай соседа!

5 марта 1976 г., 20 час.30 мин.

* * *

И вот опять примчался март,

в стране большие перемены,

Госкомитет вошел в азарт

и на орбиту вывел цены.

Теперь пить кофе не моги,

зато в неделю по два раза

бесплатно купишь сапоги,

давленые из плексиглаза.

Да, жизнь на свой прекрасна лад,

и чудеса не иссякают,

кусал ты раньше шоколад,

а нынче он тебя кусает.

Судьба коснулась и колес

на наших автострадах торных:

слегка подорожал овес

для лошадиных сил моторных.

Зато в космической дали

опять наличие успеха,

да разве мы мечтать могли

так высоко увидеть чеха!

А дальше – к старту в небеса

готовят смелого монгола,

не иссякают чудеса,

того гляди, взлетит Ангола.

Ангола, где же твой кофей:

Ангола, где твоя какава?

Мы ждем законный свой трофей,

какая ты скупая, право!

Спокоен лишь Вениамин,

он, как всегда, не унывает,

какао, кофе и бензин

он сызмальства не потребляет.

Какие б цены ни стряслись,

идя на службу и на сцену,

он знает все, он знает жизнь,

себе он твердо знает цену.

И пусть газетные листы

молчат, что Веня – именинник,

еще дороже стал нам ты,

на рупь, а, может, на полтинник.

Жизнь без кофейного зерна

горька, но и возможна все же,

пусть будет выпито до дна

за нечто, что всего дороже:

за верность, дружбу и любовь,

за этот день обыкновенный,

за тридцать шесть твоих годков,

наш старый друг, наш друг бесценный.

1978 г.

БАЛЛАДА О ВОЗМОЖНОМ ПОТОПЕ

Пишу стихи под свежим впечатленьем:

водой затоплен старый наш подвал,

но этим угрожающим явленьем

меня мой дом ничуть не взволновал.

Да, слесаря успели нализаться,

от них осталась трезвой только тень,

но можно жить и без канализаций,

тем более в такой чудесный день.

А если эта влага в том подвале

действительно затопит целый дом,

как на Веня-цианском карнавале,

мы поплывем и песню запоем.

Мы запоем о нашем Вене-друге,

о мужестве задумчивом его,

и Гаське, его доблестной подруге,

мы уделим в той песне кой-чего.

И как только проявится искусство,

поймем мы наводнения исток:

на целый дом нахлынувшие чувства

являют имениннику восторг.

Вениамин, ты слишком популярен,

а ну, как электричество и газ,

в угаре чувств или в хмельном угаре

нахлынут тоже и поздравят нас?

Авария затмила женский праздник,

в глазах подруг унынье и тоска,

Вениамин, он вечно женщин дразнит

и на мужчин он смотрит свысока.

Тебе всегда писал я дифирамбы,

всегда твоей завидовал судьбе,

но эти вот критические ямбы

я посвящаю именно тебе.

Вениамин, имей же все же совесть,

не затопляй домишка своего!

На этом я заканчиваю повесть

и предлагаю выпить за него.

7 марта 1979 г.