Текст книги "Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты"

ЧТО БЫ СКАЗАЛ ОБ ЭТОЙ КНИГЕ А.С.ПУШКИН?

Я не знаю, что сказал бы об этой книжке Пушкин. Мне же хочется сказать о ней вот что.

1

Вспомним народную мудрость: «Не тот гость дорог, а тот, что с соседкой воркует, да шутки шуткует». Верно подмечено!

Какое же застолье на Руси обойдется без гармошки да балалайки, без балагура да стихоплета?

В последние два-три десятилетия зарифмованные поздравления стали так модны, они настолько расплодились, что прямо-таки захлестнули наши российские юбилеи, торжества, официальные банкеты и дружеские встречи. Выпить не дадут, только дай прочитать стишок, заранее свернутый в трубочку!

Честно говоря, меня порой воротит от этих графоманских потуг, начиная от куплетов какой-нибудь дурехи до литмонтажей звонкоголосых пионеров, приветствовавших очередной съезд КПСС.

В то же время думаю, если эти версификации нужны людям, если стишки в стенгазете, на сцене, на городской эстраде или домашнем празднике ублажают чье-то ухо, значит, они нужны. Пусть себе живут. Но оказывается!..

2

Оказывается, наряду с этим разливанным морем словесного китча существует добротная, профессионально выдержанная ПОЗДРАВИТЕЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ. И свидетельством тому – настоящий сборник стихотворений известного поэта, сатирика, сценариста, прозаика и собутыльника ГЕРМАНА ФЕДОРОВИЧА ДРОБИЗА.

3

Стихи и послания по поводу, по заказу, к календарной дате имеют давнюю традицию. Многие из них стали хрестоматийными. Вспомним хотя бы «Оду на день восшествия на Всероссийский престол Её Величества государыни императрицы Елисаветы Петровны» М.В. Ломоносова. Или многочисленные, не ежегодные ли, послания друзьям-лицеистам А.С. Пушкина… Помните: «Поднимем стаканы, содвинем их разом!»? Заметьте, не бокалы, не фужеры, а по-студенчески – стаканы! Наш человек! А изящные домашние экспромты по случаю именин, бракосочетания, тезоименитств поэта К.Р…

Многие из этих личных, порой альбомных стихов превратились, перешли в разряд прекрасных общечеловеческих откровений.

 
«Со мною вот что происходит,
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные, не те…»
 

Грустное любовное послание стало одним из лучших сочинений Евг. Евтушенко и всей современной лирики.

А мастерские пародии А. Архангельского, А. Иванова, Ю. Левитанского? Ведь «поздравы» сродни жанру пародии, только в них зачастую вышучивается не писательская манера, а поведение персонажа, его любимые высказывания, чаяния о богатстве и славе и т. п.

4

Но это все – история. А что же наш автор? В чем преуспел поэт Герман Дробиз? И кто все эти весельчаки, собравшиеся за хмельным столом под вибрирующей от хохота крышей с названием «Дорогие мои, хорошие»?

Во-первых, подобная книга «поздрав» выпускается у нас в стране впервые.

Во-вторых, «Дорогие мои, хорошие» – очень смешная вещь. Юмор в ней высокопрофессиональный, и автор только подтверждает, что он был достоен главного приза юмористов «Золотой Остап» (которым его наградили в 1997 году) задолго до того как этот приз был придуман и утвержден. Одновременно книга искренна, доходчива и демократична: так и хочется стибрить у Германа какой-нибудь стишок, вставить в него ФИО своего приятеля и – дуй с готовеньким на какую-нибудь серебряную свадьбу, крестины или сабантуй.

Автор умело использует в своих посланиях элементы студенческого и городского фольклора, блатной песни, эротической шутки, доводя их до уровня шутейного лозунга, доброй иронии, запоминающегося афоризма.

Наконец, еще одно безусловное достоинство: во всех этих поздравах, мадригалах дана картина нашего времени, 60-90-х годов, настоящая энциклопедия нравов провинциальной интеллигенции. При этом раскрываются такие социальные моменты, кои в серьезных стихах никак бы прежде не пропустила цензура.

Однако, кто они, взалкавшие лестного слова от лауреата, потратившего столь бумаги, чернил и драгоценного юмора. На кого? Михайло Ломоносов вполне мог бы произнесть в одной компании:

 
«Вы, наглы ветры, не дерзайте
Реветь, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
В безмолвии внимай вселенна:
Се хощет лира восхищения
Гласить велики имена».
 

У Германа – тоже «лира восхищенна», однако она «хощет» сказать словами (из другой его книжки): «Какие лица! Что за рожи!.. Интеллигенция… Дурдом!». И тоже будет права.

Вот сидящий во главе стола А.Б., обожаемый всеми Алексей Борисович Федоров[1]1
  К горечи нашей, не все дождались этой книжки. Многих уже нет с нами. И только в книге – все снова вместе, веселы, остроумны, живы.


[Закрыть], Почетный главный редактор легендарного упийского БОКСа[2]2
  БОКС – Боевой Орган Комсомольской Сатиры, газета Уральского политехнического института им. С.М. Кирова.


[Закрыть]. Борода – лопатой, нос приплюснут, глаза – навыкате, в красных лапах – балалайка. Не гость, а Человек – Праздник!

Не долго дает ему краснобайствовать Веня Элинсон. Вот он уже преобразился в косноязычного Авдеича, героя битвы на Корсунско-Шевченковской дуге… Конферансье, эконом, политик. Объездил полмира, а вот поди ж ты: пообещал на эту книгу немалую сумму вместе со своим другом-индусом. Мы все думали, шутит, свихнулся, а он и в самом деле, того…

Известнейший музыкант, народный дружинник и радетель нарздрава Борис Чарный уже садится за рояль, а его единоутробная жена Татьяна, иволга упийской эстрады, выводит: «Красные корочки из микропорочки я тебе дарю…». «Без фонограммы?» – не верят гости.

Народные артисты, звезды эстрады УПИ Марк Шварц и Анатолий Зиновьев. Вновь дуются друг на друга из-за того, что поодиночке у них не выходит…

В дальнем углу – стоят кружком наши поэты: Борис Марьев (курит), Андрей Комлев (курит), Альфред Гольд (курит), Майя Никулина (курит). Каждый читает свои стихи, не слушая других. Гении!

Драматург Геннадий Бокарев, не найдя свободной тары, пьет прямо из меховой шапки. А ему не привыкать: однажды столкнул бульдозером винный ларек, три дня уралмашевская братва гужевала.

Раздается резкий звонок: Володя Дагуров из Москвы! Помните такого? Если кто-то не знает, рекомендую словами Ю. Лобанцева:

 
«Прекрасна жизнь у балагуров.
Ночь. Выпивка. Сентябрь. Дагуров
А будет ли фонарь, аптека —
Увидим при скончаньи века».
 

Ах, многих, многих еще можно вспомнить и назвать. Вот и еще гурьба гостей пожаловала. Но тут из телевизионного ящика – мудрый прокуренный басок Германа Дробиза, поднявшего заздравную рюмку: «Дорогие мои, хорошие!..»

5

И все же, согласитесь, интересно, что бы сказал об этой неординарной книжице Пушкин. Давайте, дорогой читатель, поступим так.

Присоединяйтесь к нашему застолью. Как говаривал А.Б., придешь с бутылкой – будешь гостем, выставишь две – хозяином. Продолжим наше пиршество и… Слышите, звон бубенцов? Коляска подкатила к дому Марика Михалевича. Дверь – нараспашку, и кого мы видим? В крылатке, в цилиндре и трость с серебряным набалдашником!..

– Здравствуйте, товарищ Пушкин! – говорит остолбеневший Макс.

– Здравствуй, племя младое, незнакомое! – отвечает поэт и представляет собравшимся свою прелестную спутницу Долли, «При толках твиста и бостона – царица муз и красоты!».

Обворожительная Долли, не отрываясь, смотрит на В. Дагурова. Владимир наполняет её туфельку шампанским.

– Уж полночь близится, – вздыхает, озираясь по сторонам, Александр Сергеевич.

– А Дробиза все нет! – ответствует хором толпа.

Нам было бы весьма интересно, – чокается с Пушкиным Анатоль Зиновьев, – знать мнение нашего высокочтимого классика о книге «Дорогие мои…», только что доставленной нам…

– Каков красавец, – любуется Пушкин Анатолем, – нет, не выродилась Россия, – он с нежностью ощупывает его головку. – Ну, а что касается сего издания, то… я бы сказал так: я не люблю изданий модных:

 
их ослепительная смесь —
нет, не для чтений благородных,
провозглашает только спесь.
Мне ж в этой книжечке уездной
настрой домашний и простой
милей болтливостью любезной
и безыскусной простотой.
Но мне бы хотелось, господа,
услышать ваших слов сужденье,
да и отстал я, к сожаленью, —
такие пронеслись года.
Заочна критика – не грех,
прошу высказываться всех.
 

Дагуров, лежа на диване и прикрывая Долли букетом фиалок:

– Мне кажется, рифма у Дробиза не всегда совершенна.

Пушкин:

– Но ведь еще я провозгласил, что отныне буду в рифму брать глагол. Кстати, молодой человек, вам говорит о чем– нибудь название «Черная речка»?

Голос с дальнего конца стола:

– Автор мог бы погуще юморку подбросить.

Пушкин:

– О чем шумите вы, кародные витии?… Вы грозны на словах – попробуйте на деле: где много смеху, чувства будет мене.

Гася Элинсон, с трудом оттягивая от тарелки двух породистых собак:

– А почему он так долго не обнародовал свои перлы?

Пушкин:

– Наивность я люблю девчат, но где же был индус тот славный, царей потомок, меценат, наш покровитель стародавний?

Николай Алещенко:

– Александр Сергеевич, не сочтите за труп… Может, я неправильно помер?… Как я понимаю, новое поэтическое предприятие Германа Дробиза вам все же по душе. Убедительно прошу, кратко для прессы…

Пушкин:

– Ну если в двух словах, то я бы выразился так: ай, да Дробиз! Ай, да сукин сын!

6

Неожиданно входит Герман. Оказывается, они давно знакомы с Александром Сергеевичем, еще по детскому саду. Они обнимаются. Молча глядят друг на друга. Они даже чем-то похожи, африканскими губами, смуглотой кожи, кудрявостью буйных волос (на голове), в том только и разница, что один – в очках, а у другого скомканый донжуановский список в руке…

Юра Оло падает на колени и делает моментальный фотоснимок, который потом назовет: «Дорогие мои, хорошие, или Герман Дробиз среди своих друзей-шестидесятников на фоне недожаренного поросенка» …

7

На этом заканчиваю свое предисловие. Всем по рюмочке налей, тот, кто слушал, дуралей.

А если кратко и искренне: спешите купить себе и друзьям эту книгу, ставшую библиографической редкостью еще до ее написания.

Владимир Блинов

Николаю АЛЕЩЕНКО
Мужчине острого ума (порою колкого весьма)

«СОЮЗБЫТХИМ»
Поэма-инструкция

Голландских красок нет в продаже,

и нету югославских даже —

прими родной Союзбытхим!

Еще, гляди, сочтешь за благо,

была б бумага и отвага,

и вот, одним мазком лихим

выходишь ты в миллионеры

теперешней неясной эры,

и вот инструкция-стихи:

коричневым зловещим марсом

прекрасно кроются рубли,

прелестным кадмием лимонным

неплохо трешки рисовать,

краплак годится для червонцев,

ультрамарин для четвертных,

а изумруд для полусотен

и для билетов Спортлото.

Прости, что не даю совет

для самых крупных ассигнаций,

их дивный цвет, могу признаться,

я сам не видел много лет.

Но, Коля, у людей советских,

известно, счастье не в деньгах,

а лишь в мозолистых руках,

и в славных трудовых деньках,

и в красках, пусть и неважнецких.

И мир предстанет неплохим,

лишь белое не путать с черным,

не путать первое с повторным,

не путать честное с притворным,

не путать тесное с просторным,

не путать путное со вздорным…

2 марта 1977 г.

Владимиру БЛИНОВУ
Другу сердечному по БОКСу и по жизни

УЛИЦА АВИАЦИОННАЯ
Подражание ФАБу [3]3
  Лучшие строки Подражания сочинены Светланой Дробиз.


[Закрыть]

I

Улица-то Авиационная.

Значит, проживают авиаторы.

А была бы Операционная —

Тут бы проживали операторы.

А когда была бы Порционная —

тут бы выдавали по две порции.

А когда была бы Рационная —

тут бы выдавали по две рации.

А была б она Ротационная —

тут стихи печатали б ротации.

А была б Асеннизационная —

зационы проживали б тут осенние

А была б Кафе-Шантанционная —

проживали б тут одни Есенины.

Да, когда была б она Гальюнная —

проживали б тут одни гальюны.

Но зато когда была б Коммунная —

проживали б тут одни коммуны.

Улица-то Авиационная.

Значит, проживают авиаторы.

А была бы Провокационная —

тут бы сплошь бы жили провокаторы.

А когда была б она Ионная —

проживали б тут одни ионы да Ионины.

А когда была б она Бульонная —

проживал бы тут Бульон и курочки евонины.

А когда была б она Пельменная —

проживали б тут одни пельмени.

А когда была б она Портвейная —

проживали б тут одни портвейны.

Да, когда б она была Портвейная —

нас бы тут портвейны веселили.

А когда была б она Партейная —

тут бы беспартейных не селили.

II

Знаю много поэтов, графоманов и мэтров,

чьим февралем салютуют весне.

Я во сне налетал миллион километров,

вам такое не снилось во сне.

Не курить! Ноу смокинг!

На смокинге ремни застегнуть.

Спрятать радио, фото.

Я любуюсь героями нашего времени,

пассажирами Аэрофлота.

Какая поза! Какая стать!

Какая скорость полета!

Рожденные ползать умеют летать

В системе Аэрофлота.

Летают гельмины, среди синевы

парят над Россией милой.

А у рожденных летать, увы,

перебои с подъемной силой.

Мало нас, видно, крыли,

годы пройдут, растают.

Старые стерлись крылья,

новые не прорастают.

Песни свои пропели

в центре Свердловской области.

И потускнел пропеллер,

поопадали лопасти.

А жизнь ревет трубою

аэродинамической,

ею взывает к бою,

пастью её демонической.

Иерихонская нота

вдута навеки в уши.

Пассажиры Аэрофлота,

мне не спасти ваши души.

На север, на юг, на запад

летите к чертям собачьим.

Счастливых посадок!

А мы,

как говорит

моя киевская тетя Клара Борисовна,

«ще побачим»!

Поэты летают спиной вперед,

это способ фосбери-флоп.

А кто на русский переведет,

получится: «Господи… Хлоп!»

Поэт – не холоп.

Его оперенье старо,

когда существует ракета.

Крылышко и перо – весь инвентарь поэта.

Смешной повелитель планет

и сторож аттракционный,

поэт, когда он поэт, живет на Авиа-

ционной!

Февраль 1971 г.

НАБРОСКИ ВЗВОЛНОВАННЫХ МЫСЛЕЙ, ПРИХОДИВШИХ В ГОЛОВУ В СВЯЗИ С РЕАНИМАЦИЕЙ В.А. БЛИНОВА

1

Независимо от пола, веры и нации

граждане СССР пользуются правом реанимации.

2

А помнишь, на заре реанимации,

мальчишеское слово: «Мацай!»

3

Сей город одичал и вымер

лишь потому и оттого,

что не проходит Володимер

по вешним улицам его.

4

О Вольдемар! Весна резвится,

ночами стонут провода,

и одинокая девица одна, одна,

как никогда.

5

ХИРУРГИЧЕСКОМУ НОЖУ

Кромсай меня и так и эдак,

кишки, мерзавец, тереби,

лишь, чем опасен для соседок,

нечаянно не отруби.

6

Два эпоса последних лет,

каких еще не видел свет:

экранизация Толстого,

реанимация Блинова.

7

Я волком бы выгрыз,

да нечего грызть,

словесной не место язве,

из Москвы Вам желает счастливую жисть

товарищ Краузе.

8

Был организм уязвлен,

а нынче крепок и силен.

Была душа уязвлена,

а нынче снова влюблена.

Да здравствуют метаморфозы,

во всем являющие прыть!

Уйдем в леса, в поля, в колхозы,

а кто остался – нечем крыть!

9

Кисель, кисель в моем меню…

Ну, как тут спиться на корню?

10

Еще мы пить с тобою станем,

мы победим твою хворобу,

еще пельменями растянем

твою прекрасную утробу!

30 марта 1978 г.

* * *

23 февраля 1983 года, в очередной день рождения Владимира, с утра до вечера беспрерывно валил снег. Вот на какие строки он мог бы вдохновить некоторых участников праздничного застолья, включая и самого именинника…

1. Ю. ЛОБАНЦЕВ

Аналитическая мозговема

Шел тихий снег, как чей-то аспирант,

уставший размышлять о непонятном.

Лежал сугроб, как некий немец Кант,

привыкший думать способом приватным.

Мозги всегда – основа бытия,

и только им дано должно быть слово.

Блинов не нов; сколь не воззрюся я —

не вижу я системы у Блинова.

Есть красота и чувства – все при нем,

но где же философия при этом?

А кто-то где-то прекратил прием,

барьер поставив умственный поэтам!

Но мне отмщение – и аз воздам.

Мне по мозгам, и я вам – по мозгам!

2. А. ФЕДОРОВ

Расцвели в небесах голубые акации,

и под ними я в синих сугробах лежу,

у меня за душой есть две-три провокации,

я их в письменном виде на снегу изложу.

Надо снегу хлеборобам,

чтобы хлебушко взыграл,

лейся, струйка, но сугробам,

выводи инициал.

Только вывел буквицы,

чтоб прославить друга —

залетели в брюквицы

и пурга и вьюга.

Снег летит во всю Сибирь,

выйду, выйду к рынку,

крикну, крикну во всю ширь:

«Застегни ширинку!»

3. Н. МОРГУНОВ – Н. РУБЦОВ

Грустные мысли наводит порывистый ветер,

грустно почувствовать снег на виске, на затылке…

Но, как последнее, что нас согреет на свете,

есть еще пар в нашей старой заветной парилке.

Не береза ветку клонит,

это веник спину ломит.

До свиданья, эх, до свидульки

на застолье у Вовульки!

Скачет ли рюмка внутри потрясенного тела,

мчит ли за нею закуска, как птица, вдогонку…

Под простынею душа, как гитара, запела…

Ах, отчего же, друзья, мы не пьем самогонку?

Не береза ветку дарит,

это веник спину шпарит.

До свиданья, эх, до свидульки

на застолье у Вовульки!

4. Сам В. БЛИНОВ

МЯТЕЖНАЯ КНЯГИНЯ

Историческая поэма

Снегом город занесен.

Третью ночь все тот же сон:

посреди татаро-монгольского ига

Куликовым полем

лежит моя книга.

А в книге – княгиня,

народный вождь.

Или – вождиха?

Готовит восстание, ядрена вошь!

Снег. Дождь. Тихо.

И вдруг.

«Мать-перемать,

мать-перемать,

мать-перемать» —

В колокола забузгали

люмпен, подонок, тать.

Короче, алкаш на алкаше.

Но все патриоты в душе.

Русь, не трусь! Русь, проснись!

Все равно тебя, заспанную, подымем!

А против них сам хан Чингиз

да еще вот с таким Батыем!

Ничаво!

Добузгают, пока не сопьются,

ухая, эхая, крякая, рыгая!

Не победила их революция,

через пять веков победит другая.

Княгинюшка, мать твою так и разэдак,

отчего ты не одна из моих соседок?

Парчу надень, епанчу надень,

развесь по грудям диадемы,

приходи ко мне на день-рождень,

повякаем

на исторические

темы.

ШЕСТОЙ ВЛАДИМИР

Владимир Первый, новгородский князь

и киевский впоследствии, трудясь

на благо нашей матушки Руси,

ввел христианство, бог его спаси.

Народ его в бородку целовал

и нежно – Красным Солнышком – прозвал.

Второй Владимир, он же – Мономах,

имел он государственный размах.

Объединил он Киевскую Русь,

грозя врагам: «Я с вами разберусь!»

Владимир Третий, славный сын Ильи

идеи гениальные свои

бесплатно пролетариям дарил

«Объединяйтесь, что ли!» – говорил.

И вняв ему, рабочий русский класс

в семнадцатом буржую двинул в глаз.

И если бы не Сталин, негодяй,

давно уж на Руси расцвел бы рай.

Владимир Третий в мавзолее спит

и по ночам зубами он скрипит…

Четвертый был любимый наш поэт.

К штыку перо он приравнял чуть свет.

Душою чист, но телом не монах,

там не одно лишь облако в штанах!

Серпастый паспорт он боготворил.

Вдруг застрелился. Что он натворил!

Владимир Пятый под гитару пел,

как только КГБ его терпел.

Владимир Пятый много водки пил,

на будущее денег не копил.

Зато теперь вовсю идет грызня:

сто тысяч записалися в друзья.

И миллионы на его костях

берет спокойно с нас Госкомиздат…

Я пятерню Владимиров беру,

бью по эпохе крепким кулаком,

и гляньте: в эпохальную дыру

Шестой влезает. Он нам всем знаком!

Как первый, добрый он христианин,

но, правда, и отчасти печенег,

и, как второй, Отчизны верный сын,

кем быть непросто в наш суровый век.

Он вместе с третьим – антисталинист,

он, как четвертый – лирик и талант,

как пятый – выпивоха и артист,

но как Шестой – сам по себе гигант!

Шестой Владимир! Гордость всей Руси!

Народ, люби его! И Бог его спаси!

23 февраля 1988 г.

* * *

Мы живем на переходе к рынку,

шибко зябко в этом переходе,

рюмку выпью, а могу – и крынку

за тебя, мой старый друг Володя.

А поскольку ты у нас в завязке,

за тебя я выпью и вторую.

Мы живем сегодня в страшной сказке.

Отчего мы, Вова, не воруем?

Мы с тобой зачем-то не банкиры,

мы с тобой с чего-то не бандиты,

оттого скромны у нас квартиры

и счета в Женеве не открыты.

Рынок нас выламывает с хрустом,

только все же нас он не погубит.

Живы мы любовию к искусствам,

даже если нас они не любят.

Нет! Еще тряхнем мы стариною!

Особливо ты, мой друг прекрасный —

ты воспитан давнею войною

и рожден в день армии ты Красной.

Мы, какие ни на есть, таланты,

пусть в масштабе Среднего Урала.

А тебя из старших лейтенантов

возвожу сегодня в генералы!

23 февраля 1997 г.

Геннадию БОКАРЕВУ
Сталевару и гитаристу

ЮБИЛЯРУ – ПОД ГИТАРУ!

Товарищи, я Бокарев Геннадий.

Допустим, я сегодня юбиляр:

вот даже книга – юбилея ради,

пожалуйста – сигнальный экземпляр.

Но я смотрю на эти вещи просто:

денек-другой традиции отдашь —

потом, в порядке творческою роста,

ползи на свой двенадцатый этаж.

Я не чураюсь всяческой работы,

и отдыхать я тоже не устал.

Люблю травить народу анекдоты,

но я травил и визовский металл.

Одним я боком – парень пролетарский,

со мною это было наяву,

другим – интеллигент, как Луначарский,

на улице которого живу.

Ни серебра, ни злата нету в хате,

я в совбуржуи, братцы, не гожусь,

не тем я горд что сыгран был во МХАТе,

а тем я горд, что этим не горжусь!

Как сценарист, мелькаю я все чаще

вполне готов в столичный я бомонд…

Но на Урале водка, что ли, слаще,

и потому я знаю: здесь мой фронт.

Бывзю крут и, если надо, врежу.

Но никогда девчонкам не грублю.

Любую я найду и обезврежу,

но мне зачем, я Галочку люблю.

Мне пятьдесят, но я еще не старый,

еще не перешел на водопой,

а со своей заветною гитарой

как запою – так просто молодой!

7 декабря 1984 г.