Текст книги "Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты"

Автор книги: Герман Дробиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

М. Михалевичу
(для его тоста на юбилее тёщи)

«Со мной в седьмой больнице пошутили:

немножко мне сердчишко отключили.

И в результате этой остановки

лишился я своей былой сноровки.

Уж я завял, как брошенный цветочек,

и даже не просился на горшочек.

Уж черти потащили на тот свет…

Но мама Валя им сказала: „Нет!

Сейчас увидите, что я недаром

стою в районе главным санитаром!“

И мама Валя, ухватив меня за ногу,

на этот свет втащила понемногу.

Она спасла меня назло чертям,

назло чертям и всем смертям!

И потому встаю я во весь рост,

за маму Валю подымая тост!»

1987 г.

В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Сынок, я услыхал по Би-би-си,

что возрастает гласность на Руси.

И я тебе сказать открыто рад:

ты все красив, как много лет назад!

Конечно, есть немного седины, к

ак будто ты пришел с большой войны.

Как будто ты прошел Афганистан

и там в горах в тебя стрелял душман.

Но ты и впрямь у нас повоевал,

ты на переднем крае побывал.

Ты видел смерть-собаку наяву,

но ей сказал: «Ещё я поживу!

Ведь мы из Оренбурга казаки,

нам помирать покорно – не с руки!»

Достойно ты ответил ей, сынок,

когда она тебя сбивала с ног.

Она, подлянка, напустила мрак,

но он тебя не одолеет, враг!

Когда под боком богатырь Илья,

опора предстоящая твоя,

и золотая рядышком жена,

которая попрежнему нежна —

какого черта плакать и рыдать,

не лучше ли налить нам и поддать:

за бабу Валю, Люду и Илью —

твою непревзойденную семью,

за перестройку – ты же демократ,

и за нее всегда дерябнуть рад,

за жизнь, что бьет по голове ключом,

а голове всё это – нипочём!!!

12 марта 1987 г.

* * *

М. Михалевичу в день рождения 12 марта 1988 г.

Еще идет война в Афганистане,

а уж свои душманы восстают,

и вечно беспокойные армяне

проблемы Горбачеву создают.

Бунтуют по всему по Карабаху

и подчиняться не хотят Баку…

А я надену свежую рубаху

и в этот день отправлюся к сынку.

«Семь Симеонов» во главе с мамашей

хотели к Маргаритке улететь,

но дружно встали грудью люди наши,

теперь подонкам ни плясать, ни петь.

А те, кто пропустил их, дали маху!

Я б их повесил на одном суку!

Но я надену свежую рубаху

и в этот день отправлюся к сынку.

Опять Шамир терзает сектор Газа,

да что-то все никак не усмирит.

А в это время – местная зараза —

Жванецкого клюет антисемит.

Он нагнетает на сограждан страху,

вонючим ядом пропитал строку…

А я надену свежую рубаху

и всем назло отправлюся к сынку.

Тревожна политическая карта,

в раздорах, взрывах, войнах целый свет,

но в этот день, двенадцатого марта,

меня ничто не остановит, нет.

Пускай весь мир отправится к Аллаху!

Хоть дырку просверлят ему в боку!

А я надену свежую рубаху

и все равно отправлюся к сынку.

ПРЕДВЫБОРНАЯ ПРОГРАММА МОЕГО КАНДИДАТА В НАРОДНЫЕ ДЕПУТАТЫ МАКСА ЛАЗАРЕВИЧА МИХАЛЕВИЧА

Товарищи! Такое дело:

я с детства вырос демократом.

Я прогрессивный, честный, смелый!

Кого ж еще вам депутатом?

Нужны в Верховном нам Совете

не краснобаи, а умельцы.

Такие, вроде, есть на свете:

хорощ, допустим, Боря Ельцын.

Да, он хорош, допустим, Боря,

но у него слабей программа,

потом – он принимает с горя,

я ж – вообще не пью ни грамма.

Моя программа для народа

перевернет страну родную:

богатство, гласность и свобода —

я это точно гарантую.

Я, если стану депутатом,

то сходу, с первою минутой

я водку сделаю бесплатной,

а рубль сделаю валютой.

Я, если стану депутатом,

то нац. вопрос решу сердито:

покончу я с графою пятой

на горе всем антисемитам.

Когда я стану депутатом,

скажу я прямо Горбачеву:

«Зачем, товарищ мой кудлатый,

ты доверяешь Лигачеву?»

Еще задам вопрос ретивый —

и я не испугаюсь риска:

«Зачем с тобой, мой друг красивый,

повсюду ездиет Раиска?!»

И так уж планы напряжены!

И на исходе наши силы!

Ни с кем не будут ездить жены!

За исключением Людмилы!

Когда я стану депутатом,

решу в принципиальном духе

чтоб в институт – никто по блату!

За исключением Илюхи!

Ну вот и вся моя программа.

Вы разберитесь в ней по сути.

И чтоб вас не постигла драма —

лишь за мена проголосуйте!

1989 г.

В ДЕНЬ ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЯ

Вся наша жизнь советская – война!

Атаки, драки, штурмы и окопы.

Мы столько лет ухлопали сполна,

за коммунизм сражаясь, остолопы.

В сражениях за план и в битвах на полях

любой из нас немало пролил крови.

В боях за колбасу, в автобусных боях…

А ты был ранен в битве за здоровье.

Тебя жестоко мучали враги,

ты был в отключке ровно три недели.

Они хотели выключить мозги,

но своего добиться не сумели.

Был мир твоим упорством изумлен:

ты, стиснув зубы, до конца держался.

А в это время за тебя сражался

и шел в атаку женский батальон!

И все мы до сих пор поражены:

ведь это подвиг, и не скажешь проще —

да, подвиг вечно преданной жены

и золотой твоей любимой тещи!

Вернулся ты из самых дальних стран,

откуда возвращаются так редко.

Считай, туда ты послан был разведкой.

Теперь ты наша гордость – ветеран.

Ты ветеран, ты раненый герой,

ты образец для общего примера.

Пусть салютует пионерский строй!

Эх, жаль, теперь не сыщешь пионера.

Что ж, встанем мы, и если нам нальют,

мы этою весеннею порою

тебе, и юбиляру и герою, до дна

и залпом отдадим салют!

12 марта 1992 г.

* * *

Ослепший мой товарищ, он новый мир слепил

из слуха с осязаньем и острого чутья,

из ароматов кухни и гладкости перил,

из лепета ребенка и клекота ручья.

Он ранее не ведал, как рубчат и шершав

рукав его рубашки, как хрупок слой стекла,

и как прохладен кафель и тепел старый шкаф,

и как надежна твердость дубового стола.

Он ранее не слышал, как оркестрован дождь,

а сколько нежных ноток у цвирканья синиц,

и как нежданно резок звонок, хотя и ждешь,

и сколь уютно пенье, скрипенье половиц.

Обзавестись – однажды сумою и тюрьмой —

никто не зарекайся. Полна его сума

взамен пропавших зрелищ озвученною тьмой

и до последней щелки общупана тюрьма.

На отдаленной крыше прогромыхала жесть…

Мир, сотканный из мрака, где ночью ночь и днем.

Нам путь в него заказан и не дай бог обресть,

а он в нем вечный пленник и повелитель в нем.

1992 г.

Николаю НИКОНОВУ
Лучшему знатоку женских душ и тел в нашей литературе

НА СИМВОЛИЧЕСКОЕ ВРУЧЕНИЕ КОВРА

Ковры писателю нужны,

они пушисты и нежны,

на них усталый взор отрадно бросить,

они услада для жены,

их так приятно пылесосить.

Когда бы не было ковра,

писатель с самого утра

не ведал бы причин для вдохновенья,

теперь – тащи ковер во двор

и колоти во весь опор

с хорошим творческим волненьем.

Он – вещь прекрасная вполне

и на полу и на стене,

к тому ж он теплый и как будто прочный,

и как могучий падишах,

сидеть ты можешь на коврах

и заряжаться мудростью восточной.

Итак, наш друг и юбиляр,

прими заочно скромный дар,

который мы иметь хотели б сами

ведь путь писательский не прост,

так пусть хоть раз за тыщи верст

сегодня будет устлан он коврами.

19 декабря 1980 г.

Майе НИКУЛИНОЙ
Героической защитнице Севастополя

«В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЕЛОЧКА…»

Когда меня баюкала метель,

в ответ на звуки скорбные метели

я отзывалась, словно бы свирель,

как если бы на мне сыграть хотели.

Отчаиваться – боже упаси.

Отбрось сомненья, мужичок-проказник:

руби под корень, к детям уноси,

пускай погибну – детям нужен праздник.

Руби меня, не ведая тоски:

Не первую в лесу зимою губят…

А все же никакие мужички

моих стихов вовеки не зарубят!

МОЙ САД И СУД

Я не ношу в редакции стихов —

возможно ли, чтоб уходили дети,

рожденные под крики петухов

на медленном заплаканном рассвете?

Я первая средь тех, кто удивлен:

чьим помыслом, заслугой чьей печали

стихи, чье место – сад и небосклон,

внезапно появляются в журнале?

И вовсе уж неведом путь земной,

каким они, лишенные интриги,

на волю не отпущенные мной,

выныривают в виде целой книги!

Я не просила. И не попрошу.

Я звезд не вынимаю из колодца!

Возможно, кто-то пишет. Я – дышу.

И мне ли знать, откуда что берется?

Мой дом и дым. Мой сад и суд. Мой бог,

тщете людских привычек потакая,

самой-то страшно выйти за порог!

Вы, может, не такие. Я – такая.

5-6 июля 1983 г.

Отто НОВОЖИЛОВУ
Боксеру в кавычках и без, поэту без всяких кавычек

* * *

Друг мой, падают Ваши волосы,

как листья с осенних берез.

Друг мой, я слышу наивные возгласы:

«Как много он перенес!»

Сочувствуют и ищут несуществующие драмы,

трагические страницы из ненаписанной главы,

наивно веря, что душевные травмы

непременно отражаются на поверхности головы.

И живут, и верят, и успокоясь,

только изредка воют, как заурядный шакал.

Голова тупеет, как усеченный конус,

становясь пособием по геометрии для средних школ.

Умирают безропотно, как негр от Линча,

но я-то знаю – Вы многих резвей,

и если страдаете, то не от личного,

а от всеобщего неустройства людей и зверей.

Впрочем, для животных существуют зоопарки:

ежедневная прогулка и мяса кусок.

Хуже, когда чувствуешь себя павловской собакой,

из которой выкачивают желудочный сок.

Прекрасно зверем, румяным от каротина,

выкидывать на арене цирка фортель!

Хуже, когда чувствуешь себя крокодилом,

переделанным на портфель.

Кстати об Африке. Готов на Луну бы,

даже на полусферу, невидимую нам —

только бы не читать газетные Лумумбы,

утренних заголовков странные имена.

Я люблю этот континент к югу от Европы,

оттуда Пушкин и слоновая кость,

там муха це-це и ужасные микробы,

и совершенно отсутствует холодный норд-ост.

Фантазия литераторов непрерывно рожала

замечательные описания носорогов и дикарей,

путешественники фотографировали Килиманджаро

и ритуальные картинки на баобабовой коре…

Но что ж это, что ж это, о чем я, зачем я?

Ведь я не об Африке, я о Вас.

Какое сегодня имеет значение

газетных событий шаляпинский бас?

Плевать и на нашу слякоть и на не наши розы,

они одинаково зеленые через бутылочную призму.

Мы сегодня ассенизаторы и виновозы,

Новожиловым мобилизованные и призванные!

28 июня 1960 г.

* * *

Новожилов купил тромбон

на свои трудовые, кровные,

их потом оплатит профком,

без обману, в тютельку ровно.

Новожилов терзает мундштук,

извлекает кошмарные звуки,

но в восторге от этакой штуки

будет ихний музрук Олещук!

Для Тюмени тромбон – сюрприз,

для тебя – дорогая причуда.

Ну-ка, крепче губами упрись,

если есть еще силы покуда —

разве голос твой оскудел,

разве дрогнули твои бронхи?

Может, это и есть твой удел?

Ну-ка, грохни!

В суете твой талант погребен,

суета недостойна таланта,

выноси на эстраду тромбон

и раскланивайся галантно.

Позабудь, отсеки, отруби

голоса миновавшей эпохи,

и труби, и труби, и труби

и на выдохе и на вздохе!

Не рулады, пронзительный звон —

разметалась душа по октаве,

заливай, медногорлый тромбон,

о любви и о славе!

Покачнись, ошарашенный зал,

ты зажат в оглушительных лапах,

тромбонист тебе правду сказал —

он пророчит. Он гений. Он лабух.

Еще в горле комок не разжат.

Еще губы его дрожат.

Еще пальцы сжимают неровно,

все – и трепет, и торжество,

лебединую шею тромбона,

лебединую песню его.

1965 г.

* * *

Говорят, что никакого шила

в никаком мешке не утаишь.

Дорогой мой Отик Новожилов,

как живешь ты и на чем стоишь?

Ты живешь у черта на куличках,

в граде, называемом Тюмень,

ты живешь в обидах вечных, личных,

наводящих тень не на плетень,

под ударами невидимых плетей

голова, кудрявая неслишком…

Мощный, благородный лоб Сократа,

синхрофазотронной мощи ум

шустрая тюменская эстрада

арендует без тяжелых дум.

Ей давай веселые спектакли,

конферанс давай, гони куплет,

нет ей дела, миленький, не так ли,

что в тебе перекипел поэт?

Вот ты бегаешь, куплеты сочиняешь,

достаешь электробарабан,

поневоле думать начинаешь

ты подстать египетским рабам.

День за днем над головой, как плиты,

до небес накоплено обид,

но зачем нам, Отик, пирамиды,

разве нам нельзя без пирамид?

Отчего в глуши Втузгородка,

в загородках бедного барака,

реже приходила жить тоска

и точней планировалась драка?

За окном стучало домино

и скрипели ржавые качели,

и исподние – полным-полно

на веревках флагами висели.

А у нас на небольшом столе

«три семерки» правят ходом спора,

и, поскольку все навеселе,

спор проходит сам собою скоро.

Повисают жаркие слова,

остывают страсти и мордасти,

набухает звоном голова —

здрасьте!

Здравствуйте, маэстро-рифмачи,

почитайте что-нибудь такое,

не греми, жена, посудой, не ворчи,

дочь оставь в покое…

Он встает в простенке у окна,

в позе, репетированной рингом,

и душа его напряжена,

словно перед поединком —

словно из вулкана, не из губ,

и не звуком, а громами словно

выплеснется на бегу

горлом кровь,

а не простое слово!

Отик, Отик, что с тобой, ответь?

Интонации великого артиста.

Это пенье, эта сталь и медь,

и сюжет про графа Монте-Кристо,

и финал, трагический, как смерть,

и смешной, как та же смерть вприсядку, —

как сумел ты, как ты мог посметь?

………………

Самолет заходит на посадку.

Вот коснулся грешной он земли,

вот утихли страшные моторы…

Слышно, как колышутся вдали

гулом потрясенные просторы.

1965 г.

РЕЧЬ ЭКСКУРСОВОДА В МУЗЕЕ-КВАРТИРЕ ОТТО НОВОЖИЛОВА

Господа пролетарии! Товарищи буржуа!

Встаньте на цыпочки, затаите дыханье!

В этих комнатах он колбасу жевал

и говорил стихами.

Здесь в каждом предмете – траур утрат,

любая штучка – примета:

вот этот будильник прерывал по утрам

дивные сны поэта.

Любой листочек в реестр занесен,

боже упаси вас чихнуть или дунуть:

вот эта газета погружала в сон

его вечерние думы.

Вот стол. Вот стул. Вот шкаф и диван.

Обратите вниманье на форму дивана:

здесь часто полеживал наш титан,

диван хранит очертанья титана.

Теперь извольте взглянуть на обувку:

потрепана, держится еле-еле…

А в этих тапочках он лежал в гробу —

как видите, даже не потемнели.

Вот авоська. Он с нею ходил в магазин,

на ходу обдумывал поэму и повесть.

Вот рюмка. Ею чокался с ним, не помню уж кто…

какой-то Дробиз…

Снимите шляпы! В этой квартире,

как супом на кухне, пахнет поэзией.

Здесь проживал крупнейший лирик

Урала, России и Азии.

Во веки веков для читающей публики

не будет в России места священнее!

Осмотр окончен. Прошу по рублику

на текущий ремонт помещения.

22 июня 1967 г.

ПЕСЕНКА

Дорогой товарищ Отик,

разевай пошире ротик,

веселись, как в Первомай;

если заболит животик —

принимай антибиотик,

если грустным станешь, Отик —

антиотик принимай!

Хоть с годами стал ты, Отик,

гладким, как камчатский котик —

это вовсе не беда.

Пусть слегка мы облысели,

есть еще у нас в резерве

и усы и борода!

Будь всегда, товарищ Отик,

прочным, как античный портик,

острым, как кинжал и кортик,

умным, как слоны,

мы в тебя, товарищ Отик,

наш поэт и полиглотик,

просто влюблены!

Потому, товарищ Отик,

разевай пошире ротик,

пей вино и кушай тортик,

веселись, как в Первомай,

если заболит животик —

принимай антибиотик,

если грустным станешь, Отик —

антиотик принимай!

29 июня 1967 г.

* * *

В урожайных приметах день,

на уборку – всех школьников, классом…

А у Отика дивный ячмень

прорастает под левым глазом.

Удивительная судьба!

До чего докатилась наука:

на глазах колосятся хлеба,

не хватает морковки и лука!

Наливаются тыквы в ушах,

мягкой пахотой светится рожа,

зарастает горохом душа,

виноградом и рожью.

Мы когда-нибудь отцветем,

ляжем в землю, схоронимся сами,

все мы, Отик, тогда прорастем

ячменями, пшеницей, овсами.

Мы лежим, протянув носки

в годы сталинской солнечной эры,

а над нами стригут колоски

комбайнеры и пионеры.

1969 г.

* * *

Безусловно, большие победы

одержали мы в прошлом году,

но летят над землею мопеды

всем идущим по ней на беду.

Шел ты, думая о поэме,

расцветала метафоры гроздь,

он прицелил по нервной системе,

но попал, к сожалению, в кость.

Если б точно ударил по нервам,

если б смог прокатиться по ним,

в этом деле он был бы не первым,

не вторым и не двадцать вторым.

Чьи мопеды во тьме угрожают

нам на склоне катящихся лет?

В результате врачи обнажают

в тихой комнате тонкий скелет.

Там лежат, как потом на погосте,

как потом под сырою землей

наши кости, родимые кости —

от берцовой и до лучевой.

Если щуриться честно и долго,

то, светясь, проступает из тьмы

наш скелет – новогодняя елка,

на которой подвешены мы.

1980 г.

ТЕЛЕГРАММА

Пятьдесят у нас еще не возраст,

надо долго жить, не волноваться,

чтоб добиться рано или поздно

издавна заслуженных оваций.

Жизнь еще обнимет, приголубит,

будешь у нее средь самых милых,

а друзья тебя, как прежде, любят

и в дальнейшем разлюбить не в силах.

Июль 1985 г.

Юрию ОЛО
Лорду-хранителю упийской печати

* * *

Традиции, дай БОКС, не потускнели,

пускай сигнал на расставанье дан,

как наши предки вышли из «Шинели»,

так мы прошли сквозь боксовский диван.

Нам угрожает море вин, салатов,

серьезность трудно сохранить вдвойне…

Пусть антресоли – родина талантов

поплевывает сверху на фойе!

И дело не в отрыве от народа:

сатирики, конечно, за народ,

но такова уж подлая порода

сатириков – им все наоборот!

Одной надеждой БОКС извечно дышит:

восславить злые, нежные слова.

Тот глуховат, кто этого не слышит,

кто сердцем, не ушами глуховат.

Поэт, фотограф и знаток музыки,

могуч, как прежде, вещий твой язык.

Мы все, как зэки, надрывались в ЗИКе,

и временами был «боксером» ЗИК.

Но жизнь скачет на манер футбола,

вас в разные команды развело.

Напрасно я кричу: «Алло, мой Оло!

Алло, мои БОКС! УПИ, алло, алло!»

…Люблю его, судьба моя такая —

технического, поли-, одного…

Давайте сохраняться вертикальней

колонн незабываемых его.

И дай нам БОКС, чтоб мы не потускнели,

пускай сигнал на расставанье дан,

как наши предки вышли из «Шинели»,

так мы прошли сквозь боксовский диван!

27 мая 1967 г.

Геннадию ПОТАПОВУ
Босому трамваю. Гена, я тебя уважаю!

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОБЕЗЬЯНЬЕМ ПИТОМНИКЕ
Послание Геннадию Потапову в Сухуми

Ах, скажите, Потапов,

по жизни потопав,

ощутили вы древнее дыханье Земли?

Мы с историей шли

вдаль от питекантропов,

но куда мы пришли,

но куда мы пришли?

Прав был Гамлет:

распалась времен гидромуфта,

все трамваи, как прежде,

отправляются в Рим,

только нам не попасть туда,

потому что

и не это мы пишем,

и не то говорим.

Ну, так что ж! Мир прекрасен,

нет места изъянам,

жизнь ликует, как в театре

захмелевший худрук.

Передайте, пожалуйста,

всем обезьянам:

я их верный потомок

и искренний друг.

Передайте, пожалуйста:

в гаме и шуме,

в суете повседневной

запутан слегка,

я мечтаю уехать

в далекий Сухуми

слушать доисторический

лепет макак.

Я мечтаю в Абхазию

спуститься по трапу

под банановый шорох

и пальмовый скрип,

мы отправимся вместе,

Гена Потапов,

покупать на базаре

диковинных рыб.

После выпьем вина,

и с отвагою редкой

на священную гору

решимся взойти,

до асфальта мохнатым

поклонимся предкам,

в образах – дьяволятам,

ангелкам во плоти.

Нам ответят они

на наречьи гортанном,

в безобразной улыбке

растянется рот.

Поклянемся, Потапов,

перед орангутангом:

содержанье – не форма

и наоборот.

Я люблю Ваши в крапинках

пестрые мысли,

Ваши в милых улыбках

голубые глаза,

мы качаемся с Вами

на одном коромысле,

и одна у нас плачется,

если надо, слеза.

Прослезимся: на нас

слишком явно похожи

обитатели этой

комфортной тюрьмы.

Их печальные взгляды,

веселые рожи…

Им бы БОКС выпускать —

были б точно, как мы.

19 августа 1959 г.

ЛЮБОВЬ И КОМАНДИРОВКА

Ставлю для рифмы штат Небраска.

А может, с ним соревнуется Братск?

Братишка Гена, в районе Братска

ты плаваешь в стиле брасс.

Остра Ангара. Может разжечь она

взаимный интерес!

Слушай, а есть там женщины,

кроме Братской ГЭС?

Ходят братья, вздыхают слабо:

на всех одна сестра.

До чего же мощная баба,

экие у ней ротора!

С такой бы – в парк, в тесноту, на танцы…

Благодарю покорно —

гидроэлектростанция!

А гидра – все равно что контра.

Значит – обманет. Будь хоть обвенчан,

хоть душу отдашь…

Граждане, бойтесь электрических женщин!

Смертелен их ампераж и вольтаж.

Не бегай к ней босиком по морозу!

Будешь с горя потом пить целлюлозу.

Братишка Гена, в районе Братска

плавай на радость нам!

Ставлю для первой рифмы сенатора Раска,

для второй – непобежденный Вьетнам.

23 мая 1967 г.

ТЮЛЬПАНЫ В ПЕПЕЛЬНИЦЕ
Посвящается знакомым девушкам Г. Потапова

Современная девушка —

это:

мини-юбка флажком на тощей корме,

но

в уголочке рта цветет сигаретка,

как роза в зубах Кармен!

На каждой щечке —

по черненькой точке.

Бусы на слабой груди.

Сами понимаете, это цветочки.

Ягодки впереди.

Дорогое девушки!

Это стихотворение —

о вреде курения.

Вредно курить сигареты,

сигары, цигарки.

Вредно крутить козьи ножки

и прикуривать их у цыганки.

Еще хуже

с карманным фонариком

ползать по тротуарам

за чьим-то чинариком!

Девушки,

чем в комнате душной,

над траурной пепельницей

плавать

в клубами клубимом дыму —

не лучше ли под руку с любимым

гулять в Крыму?

Нюхать настурции,

плавать кролем

в сторону Турции?

Девушки!

Здоровье всего дороже,

на остальное – плевать!

А тюльпаны в пепельницу —

в общем-то можно.

Правда, неудобно поливать.

25 мая 1967 г.