Текст книги "Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты"

Автор книги: Герман Дробиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Андрею КОМЛЕВУ
Замполиту полка Игорева по связям с общественностью

С КОЛЕС
(А. Комлев. «Белый свет обретая»)

Я всюду побывал, где ходят поезда,

проехал от Колхиды до Посьета.

Я горы повидал, моря и города,

и всякий раз стихи писал про это.

И вряд ли без меня узнать бы вы могли,

что в Черном море ходят пароходы,

что велика Сибирь, а церковь на Нерли

преодолела многие невзгоды.

Что где-то Иныль-чек впадает в Сары-джаз,

меж тем как зреют фрукты в Ленкорани,

а памятник Петру – я извещаю вас —

стоит, где и поставлен был заране.

Кто знает, где Баку, где Ачинск и Чита,

и что журчат арыки на Востоке,

тот – повезло ему! – внимательно читал

мои географические строки.

Я белый свет обрел. Спасибо поездам!

Теперь перехожу на самолеты.

А это значит, мне – а, стало быть, и вам —

заметно прибавляется работы.

5-6 июля 1983 г.

Юрию ЛОБАНЦЕВУ
Несгибаемому марксисту

* * *

Да здравствует Лобанцев Юра!

Его культура и фигура,

его загадочность авгура,

его повадка балагура,

его губа, она не дура!

Ему неведома халтура,

а также спорт и физкультура,

его боится конъюнктура

и уважает редактура;

порой на нас он смотрит хмуро,

ведь жизнь его – не синекура,

но эта жареная кура

нам подтвердит, что гений Юра!

И я прекрасно вижу Юру,

ползущего на амбразуру,

спешащего на процедуру,

разбившего аппаратуру

и отменившего цензуру!

Да здравствует Лобанцев Юра!

Над ним покорно и понуро

всемирная литература

склонит знамена из пурпура

под песнопенья турбобура

и увертюру «Трубадура»!

Да здравствует Лобанцев Юра!

В его душе звучит бандура,

а тело – мощная фактура,

а голосок – колоратура.

Восславим же сегодня Юру!

Он нынче выпустил брошюру

и сплел сегодня арматуру

под предстоящую скульптуру!

30 января 1981 г.

ПОЭТИЧЕСКАЯ ГИРЯ

Вот – поэт.

Он строчит активно.

Сколько весит он

объективно?

…………………..

Все, кто кверху

задрал носы,

на весы бы вас,

на весы!

Ю. Лобанцев

Мне коллеги

не интересны,

до чего они

легковесны!

Тот-болтун,

а этот – повеса…

Веса им не хватает,

веса!

Тебе критик пропел

панегирик —

а на много ль потянешь

гирек?

Похудел

иль идешь на поправку?

Не стихи предъяви,

а справку.

Что, в кусты?

Испугались, черти?

А во мне шесть пудов —

проверьте!

Не пустой, как вы,

не дешевый,

из поэтов —

самый тяжелый.

И, коллегам своим назло,

тяжело пишу,

тяжело!

Июнь 1983 г.

У ВХОДА В ПОЭЗИЮ

Когда смеюсь, сержусь, пою

и мыслю —

индивидуально! —

они проходят интегрально

сквозь душу личную мою.

………………………….

Вы, которые злятся:

схемы вам неприятны —

на цепях корреляций

ваши души распяты.

Ю. Лобанцев

Говоря схематично,

надо мыслить системно,

хохотать методично,

а сердиться – проблемно.

А кому неприятны

все мои аргументы —

лопухам адекватны,

слабакам конгруентны!

Кто привык ковыряться

средь стихийных эмоций —

тех на цепь корреляций

посадить мне придется.

Вас в гробу – кто сердиты —

вижу я визуально…

Кто мои прозелиты —

проходи интегрально!

Июнь 1983 г.

ЕЛКА ДЛЯ ФАРАДЕЯ

Что Новый год? Сугубая формальность.

Не в том вы разыскали новизну.

Разглядывая данную реальность,

я более надеюсь на весну.

Поскольку для прогресса поколений

рутинны и декабрь и январь,

однажды в мае к нам прорвется гений

и трах! – под корень весь наш календарь.

Нужны анализ, логика и проза!

Эмоциям, по сути, места нет.

А вы мне тут опять про дед-Мороза,

опять про елку… Тоже мне, предмет.

Попробуй, сунься с нею к Фарадею,

к Эйнштейну деревцо приволоки…

«Ты принеси здоровую идею —

вот будет праздник!» – скажут старики.

1983 г.

Анатолию ЛЯЛИНУ
Человеку с чемоданчиком

ЭЛЕГИЯ

Отшумели сады, отгуляли,

вот и осень закончилась вся.

Анатолий Андреевич Лялин,

ты зачем в ноябре родился?

В ноябре маловато веселья,

непогода висит, как война.

Послепраздничное похмелье.

День милиции. Тишина.

В голове – похоронные темы,

под снегами не видно земли.

Отцвели уж давно хризантемы,

хризантемы давно отцвели.

В небесах, в холодеющей раме,

туч разодранное тряпье.

И все думаю я о программе,[6]6
  О программе концертной – не путать с программой КПСС. Автор.


[Закрыть]

и не хочется делать ее.

Да и вправду – какая там дата,

да и стоит ли лезть на рожон

в честь того, что зачем-то, когда-то

дымный город был здесь заложен?

В этом городе, сером и сиром,

словно провинциальный музей,

люди прячутся по квартирам,

и от этого мало друзей.

Выйдешь в улицы – ветер и вьюга

захлестать угрожают, избить…

Но, когда день рожденья у друга,

я стараюсь об этом забыть.

Я не слышу печального свиста.

А что сам я печален – свист!

Я в тебе уважаю артиста,

и тебя поздравляю, артист.

Мне приятен твой облик и норов,

ты артист по натуре, судьбе.

И уверенных кассовых сборов

я желаю тебе. И себе…

10 ноября 1971 г.

ПОЭМА О ПЯТАКАХ

Как я завидую всем тем,

кто о любви и дружбе пишет,

но где мне взять подобных тем,

которых слух, увы, не слышит,

которых глаз, увы, не зрит

через линзу, ни без линзы,

струна лирическая спит,

не подавая признак жизни.

Пою лишь о былых деньках

времен до кооператива,

лишь о былых пою деньгах,

и нет печальнее мотива.

И вместе с тем душа горда:

на тот мотив мои финансы

порою так поют романсы,

что Томе Радченко – куда!

Повесьте хоть на бом-брам-стеньге,

распните мордою в зенит,

но крик предсмертный: «Деньги, деньги!» —

над океаном прозвенит!

Мне нет приятнее момента

и ситуации ясней,

когда привидится монета

с гербом и цифрами на ней,

когда весомо, зримо, грубо

монетным выбито двором:

«ОДИН». Всего один… Но – РУБЛЬ!

И проба шепчет: серебром!

Всем златом-серебром державы

и всей индустрией ея

он обеспечен – боже правый!

И, значит, обеспечен я.

И мысль играет веселей,

и ширится мечта поэта:

о дайте, дайте сто рублей,

желаю знать – какого цвета?!

О деньги, деньги, в вашей воле

меня презреньем наказать,

я вас люблю, чего же боле,

что я еще могу сказать?

Люблю я миг заветный тот:

по ведомости пляшет ручка…

Люблю слова: «расчет», «получка»

и не люблю: «налог», «начет».

Жизнь, не скупись и авансируй,

свои мне кассы распахни,

со мною вместе провальсируй

еще оставшиеся дни.

Осыпь, осыпь меня богатством,

обрушь купюры с потолка,

а на прощание, с лукавством,

швырни два медных пятака,

по пятаку на каждый глаз —

последний гонорар поэта.

Жизнь отзвенела, улеглась,

как закатилась в щель монета.

Прикосновенье смерти грубой…

Я вечным сном отныне сплю…

Лишь холодеющие губы

чуть слышно выдохнут: «Люблю…»

Люблю пятак, люблю полтинник,

люблю банкнотные листы,

мой друг сердечный, именинник,

но разве их не любишь ты?

Мой друг, соратник, современник!

И ты богатства не узнал…

Прими поэму вместо денег —

как самый крупный номинал!

* * *

Анатолий Андреевич Лялин,

ты сегодня у нас знаменит,

но, возможно, слегка опечален:

юбилей не всегда веселит.

Люди живы не хлебом единым,

надо правде в глаза посмотреть:

пятьдесят – это все ж середина,

а не четверть, мой друг, и не треть.

Что ж, средь прочих чудес и явлений

на эстраде известно как факт:

жизнь – программа из двух отделений,

посередке меж ними – антракт.

Перекур, передышка, и дальше —

под восторги, а может, и свист,

вдохновенно работать, без фальши,

как и должен эстрадный артист.

Вдохновенья и творческих споров,

постоянной удачи в судьбе

и уверенных кассовых сборов

от души я желаю тебе.

Я не знаю, что будет завтра

и не помню, что было вчера,

а сегодня в честь друга-соавтора

крикну скромно и тихо: «Ура!»

10 ноября 1971 г.

* * *

По аэродрому жизни нашей краткой

самолетик катится смешной…

Это завершился рейс пятьдесят пятый,

лялинский полет очередной.

Вот и все, что было, вот и все, что было,

кто, как хочет, это назовет,

для кого-то просто поводы для тоста,

а ведь это все же был полет.

Был полет нелегкий, в Салехард и в Ивдель,

был полет, отнявший много сил,

но людей хороших там и там он видел,

там и там он с ними закусил.

Вот и все, что было, вот и все, что было,

кто, как хочет, это назовет,

для кого-то просто поводы для тоста,

а ведь это был крылатый год.

Крылья потрепались, но еще готовы

заново поспорить с высотой,

по аэродрому объявляют снова:

«Рейс на старте пятьдесят шестой».

Вот и все, что было, вот и все, что будет,

кто, как хочет, это назовет,

к самым дальним звездам,

к самым крепким тостам,

продолжайся, лялинский полет!

10 ноября 1982 г.

* * *

А. Лялину на книжке И. Тарабукина «Завтрак с процентами»

Признаться я тебе готов:

какая тут беспечность?

Я составитель поездов,

ушедших в бесконечность.

Умчался Марьев, распластав

над рельсами вагоны,

а вот и Игоря состав

минует перегоны.

Они уехали вдвоем

путем посмертной славы.

А мы с тобой еще живем…

И кто-то нас составит?

12 ноября 1985 г.

* * *

Анатолию Андреевичу Лялину в знаменательный день 10 ноября 1987 года

Мы живем в небывалое время.

А какие творятся дела!

Нам об этом отсутствием рюмок

говорит сервировка стола.

Мы такого не ждали удара:

пить фужерами… Ах, моветон!

Но рассмотрим сперва юбиляра.

Сервировку рассмотрим потом.

Он сегодня красив и печален,

в нем сегодня покой, тишина.

Чарли Чаплин Андреевич Лялин,

в нем немного усталость видна.

Он такие ведет разговоры:

что пошаливает мотор,

что пора подаваться в вахтеры,

что спокойное дело – вахтер.

Мы покоя желать тебе рады,

только знает суровый Урал:

ты и так был вахтером… эстрады,

ты ж на вахте всю жизнь простоял.

То в честь выборов, то – юбилеев,

то – ударных недель, то – декад,

ни себя, ни бригад не жалея,

ты мотался годами подряд.

И давно тебе званье пристало,

без бумаг из ответственных сфер:

ты народный актер. Впрочем – мало.

Ты – народный вахтер СССР!

Повторю: ты актер превосходный —

образ, маска, чечетка, куплет.

Но еще ты вахтер наш народный

и другого подобного нет.

На дежурство особого свойства

добровольно поставил себя:

за родных, за друзей беспокойство —

это вечная вахта твоя.

Если некому больше помочь нам

и спасти нас от бед и обид,

мы ему позвоним среди ночи,

знаем: Лялин на вахте, не спит.

Хоть какая на улице вьюга

и в душе хоть какая пурга,

он помчится и выручит друга,

а порой, в доброте – и врага.

И всегда мы его выделяем

добротой как особой чертой:

Чарли Чаплин Андреевич Лялин —

он и клоун, но он и святой!

В заключенье вернусь к сервировке

и скажу фамильярно: «Мон шер!

Пусть фужеры немного неловки —

никого не пугает фужер.

Ведь для нас ты повыше министра,

наша самая знатная знать,

не фужеры – графины, канистры

за тебя мы готовы поднять!

Ты сегодня в коротком антракте,

завтра снова труды и бои.

Долгих лет тебе, Толя, на вахте

сцены, дружбы, семьи и любви!»

* * *

Анатолию Андреевичу Лялину в день его рождения 10 ноября 1991 года

Обесценилась наша страна,

все те лозунги и плакаты,

те цитаты и те имена,

на кого мы молились когда-то.

Оказалось, мы шли как во сне

и пора возвращаться обратно,

и идеи, что были в цене,

никому не нужны и бесплатно.

Знаем цену прошедшим векам

и большим историческим датам,

знаем цену мы большевикам…

А какая цена демократам?

Их идея чиста и строга,

но смущают знакомые рожи…

Демократия нам дорога,

но с чего-то картошка – дороже.

Цены стали парить в вышине,

не зима впереди, а несчастье.

Но останутся в прежней цене

дружба, верность, любовь и участье.

Именинника знаем сто лет,

и на сцене, а также за сценой.

Но цены до сих пор ему нет,

потому как у нас он бесценный!

* * *

Анатолию Андреевичу Лялину в день рождения 10 ноября 1996 года

Почти полвека по стране мотался,

а нынче отдых, вроде бы привал…

И с кем ты только в жизни не встречался,

и с кем ты только чарки не пивал!

В истории нет для тебя вопросов,

ты помнишь худсоветы и партком,

немало знал ты и партийных боссов,

и даже был ты с маршалом знаком.

К чему клоню? Работает Тамара,

поет самозабвенно, от души.

Трудись и ты – садись за мемуары

и тоже всей душой их напиши.

Поднимем тост за будущую книгу,

чтоб восхитила всех друзей она,

весомая, как хлебная коврига,

веселая, как чарочка вина!

Борису МАРЬЕВУ
Пугачеву уральской поэзии

ОН ЖИВЕТ НА РАБОЧЕМ ПОСЕЛКЕ
Лирический репортаж в трех тостах

Тост первый. ИСТОРИЧЕСКИЙ

Можно мрачно.

Война.

Оборона.

Безуспешные вылазки.

Враг свиреп.

На большой и холодной Земле

двадцать восемь лежат,

как панфиловцы,

командир которых,

конечно, не Глеб.

Можно весело.

Бешеный скок.

Сиянье подков.

Враг

расстрелян

к чертовой матери.

Двадцать восемь упряжке

лихих годков,

командир которых,

конечно, Марьев!

Тост второй. ВЕЧНАЯ ТЕМА

В литературе страдная пора, горит восток восходом новым,

редактора стоят, как трактора,

любой пейзаж перепахать готовы.

И после них, на правильных полях,

в командировку творческую вешнюю

из ССП пробьют нетленный шлях,

чтоб сеять доброе, разумное и вечное.

Ах, Боря, не тебе, не мне в укор

я говорю: там вырастет крапива.

Как хорошо, что хоть верблюд двугорб

и не отредактирован ретиво!

Пусть в зоопарке, в клетке и в углу,

но косолапы и толсты медведи.

Как хорошо, что есть такая глушь,

куда редактор просто не доедет!

Тост третий. ЗА ЭТО

Погода шепчет: беги на вокзал,

катись

на природу,

и – мордой

в озимь.

Но Воловик

позвонил

и сказал:

«Сегодня

Марьеву

двадцать восемь».

Двадцать восемь

в паспорте

Марьева,

двадцать восемь

в ртутном столбике

мая —

любит,

значит,

товарищи,

май

его

и заздравную ртуть

за него

подымает,

я и сам

в ореоле

температур,

я и сам

полюбил

поэта,

я и сам

подыму —

но только

не ртуть,

но

за это,

за это,

за это!!

11 мая 1962 г.

ДУРАКИ
(Борис Марьев)

Ну зачем же так,

скажи на милость,

разрушать природную красу?

Вот, к примеру,

елка народилась

в дальнем и нехоженном лесу.

И пока она зимой и летом

расцветала, зелена, легка —

наша многогрешная планета

родила большого дурака.

Смело к солнышку тянулась

елка всем на радость в зимней тишине,

а дурак кружился серым волком,

портил воздух и мешал стране.

Елка вырастала днем и ночью,

как моя поэзия, строга,

и была игла ее отточена,

как моя, опять-таки, строка.

Мы бы с ней такое совершили!

Но однажды вечером, тайком,

тот дурак приехал на машине

с близким другом, тоже дураком.

Ах, какую елку погубили,

ах, как били топорами в ствол,

как ее, несчастную, пилили

и другой творили произвол!

Я люблю трагическую тему.

Ель лежит в таежной стороне,

как незавершенная поэма

обо мне и о моей стране.

Ах, назло заветам и запретам,

письмам и приказам вопреки,

шляются по вырубкам поэты,

и у елок пляшут дураки!

Максу МИХАЛЕВИЧУ
Любимейшему моему сынку

* * *

Максу Лазаревичу Михалевичу в день его тридцатилетия

Возможно, удивлю Вас этим возгласом…

Макс Лазаревич, здравствуйте! На «Вы»

я перешел в связи с почтенным возрастом,

в который, как ни грустно, впали Вы.

Мелькают годы, как ракетки.

Мячи летают без посадки.

Теперь мы с вами в общей клетке,

в четвертом числимся десятке.

Вас эта перспектива не страшила…

Есть грани, и не стоит отрицать их…

Позвольте мне по праву старожила

Вас из двадцатых провести в тридцатые.

Располагайтесь. Некуда спешить.

Здесь можете присесть. Здесь макинтош повесить.

Вам в этом десьтилетьи жить лет десять минимум

и максимум лет десять.

Входите веселей. Но, вместе с тем,

предупреждаю: будет скучновато.

В десятке этом главные из тем:

семья и хата, дети и зарплата.

…Где звон холостяцких пирушек?

И в блеске весеннего дня,

где наших наивных подружек

прелестная болтовня?

Заботой замедлены речи.

Заботой опущены плечи.

И кто-то кому-то перечит,

чтоб душу немного облегчить.

Привычки здесь странные вызрели:

волками здесь учатся выть.

Здесь долго глядят в телевизоры.

Бог знает, что жаждут увидеть.

Кто может, копит на «фиаты»,

а кто не может – копит злость

на тех, кому копить пришлось.

И те, и те не виноваты.

Здесь делаются карьеры,

расслаиваются слои.

Кто были друзья-пионеры,

теперь далеко не свои…

Макс Лазаревич, не печальтесь всё же.

В десятке этом встретите Вы вновь

друзей, чья неизменная любовь докажет,

что друзья всего дороже.

Потапов Гена, режиссер кино,

Вам попадется здесь неоднократно.

И я. Я тоже здесь. Уже давно.

Как я попал сюда? Нельзя ли мне обратно?

Учтиво поздоровается Краев.

Вздохнет Борис Исакыч, семьянин.

А вот, как бы резвяся и играя,

пасется новичок Вениамин.

О женщинах не будем говорить,

ни даже в этом плане мыслить.

Мы их должны всю жизнь боготворить

и в возрасте до тридцати их числить.

А тем, кто в юности остался, не спеши

завидовать. Им, с нашего порога,

приветливо рукою помаши:

«Друзья, и вам осталось ждать немного.

Походка времени довольно грубовата.

Оно слегка подпинывает, гонит.

Ребята, каждый каждого догонит.

Еще увидимся, ребята!»

Мы взрослые, Макс Лазаревич, взрослые,

и созревает юбилей за юбилеем.

Остановиться вроде бы так просто,

а мы взрослеем и взрослеем.

Давай, сынок, сегодня скинем лет по двадцать,

давай, отец, придумаем себе,

что мы еще умеем петь, смеяться,

как дети малые, как Федоров А.Б.

А Федоров А.Б., как он поет!

Он так поет:

«О Марик, Марик!

Ты могуч,

ты гоняешь стаи туч.

Ты живешь на Коминтерна,

ты меня забыл, наверно.

Приходи, поговорим

про веселый город Рим.

Радио послушаем,

вермута покушаем…»

Макс Лазаревич! (Снова я на «Вы»)

Пусть Вас минуют горести и хворости,

порой имеющие быть в почтенном возрасте,

в который, наконец-то, впали Вы.

11 марта 1972 г.

ПАСХАЛЬНОЕ

Всесторонний зай гезунд,

если делать физзарядку,

а когда ее не делать,

то болезни загрызут.

Либер зун, любимый сын,

твой папашка пить желает

и прискорбно посылает

за поллитрой в магазин.

Тонко дышит вайн изюмный,

древний наш пасхальный вайн,

сын мой, зун мой, я безумный

алкоголик, наливай!

Пожалей меня, сынок,

я устал и одинок.

За окном огни потухли,

сядем мы с тобой на кухне,

под усохнувшим бельем,

и отнюдь не виноградной,

но не менее отрадной

по стаканам разольем.

Мы с тобой черноволосы,

мы, мне кажется, поэты.

Есть еврейские вопросы,

есть еврейские ответы.

Есть повадка гулевая:

тараторить до утра,

русской водкой заливая

грусть еврейского нутра.

1972 г.

* * *

Привет, сынок! Как говорили классики,

«не время ль птицам петь?»

Твои затейливые часики

усердно начали скрипеть.

Часы – будильники ли, ходики,

или наручный вариант —

за годом начисляют годики,

из ничего их сотворят.

Под стрекотанье механизма

пройдет немало долгих лет,

ты доживешь до коммунизма

и передашь им наш привет.

Расскажешь им про дружбу нашу,

про звон стаканов в оны дни,

про обаятельного Яшу

им непременно помяни.

Расскажешь им про деревеньку,

где Боря Чарный отдыхал,

и объяснишь им всем про Веньку,

что не такой уж он нахал.

Расскажешь им о наших женах,

о том, как хлопотно подчас

им жить в режимах напряженных,

вовсю оберегая нас.

Ну, словом, объяснишь про время,

которое у нас прошло

в привычной драчке между всеми

за мясо и за барахло.

Мы все и правы и неправы,

но верен ход народных масс,

под тиканье достойной «Славы»

живи и славься, друг наш Макс!

12 марта 1977 г.

В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПРИ ВРУЧЕНИИ ШАХМАТ ДОРОЖНЫХ

Сынок, в твои года тревожные

нужны спокойные уловки,

помогут шахматы дорожные

культурно жить в командировке.

Что наша жизнь? Она – игра.

Все было: жертвы и потери,

и миттельшпиль играть пора,

кончать дебют, по крайней мере.

Ты далеко не староват,

в командировках действуй смело,

где надо – шах, где надо – мат

пуская в дело.

В дороге риск необходим,

шанс на гроссмейстера нарваться,

но, даже встретившись с Корчным,

не дрогни, друг, сыграй и с ним —

чего бояться?!

Немало пролетело встреч,

но верю: будут снова встречи,

и нам, сынок – о чем же речь —

еще до эндшпиля далече.

В твоей игре сомненья нет,

не зря ты вышел из рабочих.

Желаю я тебе побед

на фронте шахматном и прочих!

12 марта 1978 г.

СЫНКУ МАРИКУ ОТ БАТЯНИ

44-16-38 —

известный телефонный номерок.

– Але, але! Макс Лазарича просим!

Привет, сынок!

Привет, он отвечает мне, – папаня!

Чего не едешь? Живо был здесь чтоб!

Сынок, я разбираюсь, как маманя.

Видать, не будет. В ней взыграл микроб.

Она передает тебе привет

и пожеланье долгих-долгих лет.

Студентка Лёля кланяется тоже,

Собачка Гатя хвостиком вертит.

А я спешу – и у меня, похоже,

ужасный разыгрался аппетит.

Не надо думать тягостную думку,

а надо выпить сладостную рюмку

за то, что Михалевич – с нами он,

за то, что остроумен, как в былые,

за то, что он сегодня и впервые

прошел – да-да! – свой полный телефон.

Шестнадцать – было. Слесарь ПРП.

Любимец всех казачек Оренбурга.

И сам казак – ему еще бы бурка!

И тридцать восемь выпало в судьбе.

И вот сейчас сидим в твоей квартире,

а ты набрал свои сорок четыре!

Ну как об этом факте не звонить

во все края, во все микрорайоны!

Да не прервется нашей жизни нить,

перебирайся в наши телефоны.

Есть в номере моем пятьдесят три —

достигни их и дальше посмотри.

А дальше в отдаленьи шестьдесят

на кончике у номера висят.

Пройдешь и их и дальше посмотри:

у Чарного звенят семьдесят три.

Пройдешь и их, скажи: что дальше делать?

Я стал весьма почтенный гражданин.

А ты достигни девяносто девять

и снова перейди на ноль один.

Живи сто лет, уверенно, со звоном,

пусть не смолкают наши телефоны,

пусть будут вечны наши номера!

44 и так далее! Ура!

12 марта 1986 г.