Текст книги "В погоне за рассветом"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 53 страниц)

Глава 8

После нудного и утомительного, но при этом совершенно бессодержательного разговора с министром малых рас мой следующий визит к военному министру оказался приятным сюрпризом, поскольку беседа была прямой и откровенной. Я ожидал увидеть на столь важном посту пожилого солидного человека, закаленного в сражениях монгола. Однако, к великому моему удивлению, он был хань, а не монгол. К тому же господин Чао Менг Фу показался мне слишком молодым для такой ответственной должности.

– Это оттого, что монголы не нуждаются в военном министре, – жизнерадостно пояснил он, подбрасывая одной рукой шарик из слоновой кости. – Вести войну для них так же естественно, как для нас с вами заниматься jiao-gou с женщиной, и, может быть, они достигли в этом большего мастерства, чем в jiao-gou. Как вы считаете?

– Возможно, – не стал спорить я. – Министр Чао, я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали…

– Пожалуйста, старший брат, – ответил он, подняв руку, в которой держал шарик из слоновой кости, – не спрашивайте меня о войне. Я абсолютно ничего в этом не смыслю. Вот если вы попросите совета, как заниматься jiao-gou…

Я посмотрел на министра. Вот уже в третий раз он использовал это слегка вульгарное выражение. Чао Менг Фу ответил мне безмятежным взглядом, сжимая и вертя в правой руке все тот же вырезанный из слоновой кости шарик. Я сказал:

– Простите мне мою настойчивость, министр Чао, но я выполняю приказ великого хана. И если вы отказываетесь…

– Да нет, что вы, господин Марко, пожалуйста. Я просто хотел предупредить, что совершенно ничего не знаю о войне. Я гораздо лучше знаком с jiao-gou.

Это было уже четвертое упоминание.

– Что-то я совсем запутался. Разве вы не военный министр?

Все так же жизнерадостно он ответил:

– У хань это называется: выдавать глаз рыбы за жемчужину. Мой титул – пустой звук, честь, оказанная мне за то, что я выполняю другие обязанности. Как я уже говорил, монголы не нуждаются в военном министре. Вы еще не заходили к оружейному мастеру дворцовой стражи?

– Нет.

– Зайдите, вы получите от этой встречи большое удовольствие Оружейный мастер – очень красивая женщина. Между прочим, она моя жена: госпожа Чао Ку Ан. Ее назначили на этот пост потому, что монголы так же не нуждаются в придворном оружейном мастере, как и в военном министре.

– Господин Чао, вы совершенно сбили меня с толку. Когда я вошел вы сидели за столом и что-то рисовали на свитке. Я был уверен, что вы составляли карту боевых действий или что-нибудь в этом роде.

Он рассмеялся и сказал:

– Ну что же, можно и так выразиться, если считать jiao-gou разновидностью сражения. Вы, наверное, заметили, что я постоянно играю с этим шариком из слоновой кости, старший брат Марко? Я делаю это для того, чтобы пальцы правой руки оставались гибкими. Угадайте, для чего это нужно?

Я смущенно предположил:

– Чтобы оставаться искусным в ласках во время jiao-gou?

Услышав это, министр буквально зашелся от смеха. Я почувствовал себя дураком, севшим в лужу. Отсмеявшись наконец, он вытер глаза и сказал:

– Я художник. Если вы когда-нибудь встретите еще одного художника, то обнаружите, что он тоже обязательно играет с таким же шариком. Я художник, старший брат, мастер мягких красок, обладатель Золотого пояса – высшей награды, которой удостаиваются художники. Вот к этому действительно стоит стремиться в отличие от пустого монгольского титула.

– Я все еще не понимаю. Ведь у Хубилая, насколько мне известно, уже есть придворный мастер мягких красок.

Он улыбнулся.

– Да, старый мастер Чен. Он рисует миленькие картинки. Маленькие цветочки. Моя же дорогая супруга знаменита как zhu-gan – мастерица тростника. Она может нарисовать даже тени этого изящного тростника и заставить человека увидеть его весь целиком. А я… – Чао Менг Фу выпрямился, стукнул себя в грудь шариком из слоновой кости и гордо произнес: – Я – мастер feng-shui, a «feng-shui» означает «ветер и вода». Как говорится, я рисую то, что нельзя взять в руки. Поэтому я удостоился Золотого пояса, несмотря на свою молодость.

Я вежливо произнес:

– Мне бы хотелось взглянуть на какую-нибудь из ваших работ.

– К сожалению, сейчас я вынужден заниматься feng-shui лишь в свободное время, если оно есть. Хубилай-хан наградил меня столь воинственным титулом только для того, чтобы я смог поселиться здесь во дворце и рисовать вещи иного сорта. Увы, я совершил промах, по неосторожности явив перед ним другой свой талант.

Я попытался вернуться к тому, ради чего сюда пришел.

– Вы совсем не занимаетесь войной, господин Чао? Нисколько?

– Ну, разве что совсем немного. Этот проклятый араб Ахмед удержит у меня из жалованья, если я не стану притворяться, что занимаюсь своим непосредственным делом. Поэтому, как говорится, левой рукой я делаю записи о битвах монголов, их потерях и завоеваниях. Орлоки и сардары говорят мне, что надо записать, и я записываю. Никто никогда не заглядывает в мои заметки. Я мог бы с тем же успехом записывать туда стихи. Да еще я устанавливаю маленькие флажки и копии хвостов яков на огромную карту, чтобы сразу было видно, сколько монголы уже завоевали и что еще осталось завоевать.

Все это Чао рассказывал скучным тоном. От того оживления, с которым он говорил о feng-shui, не осталось и следа. Но затем министр встрепенулся и произнес:

– Вы еще упоминали о картах. Вы ими интересуетесь?

– Да, господин министр. Я помогал отцу с дядей составлять кое-какие карты.

– Готов побиться об заклад, что таких вы еще не видели.

Он провел меня в другую комнату с огромным столом, который занимал ее почти целиком. Стол был покрыт полотном, прикрывавшим что-то бугристое.

– Вот! – Министр сдернул покрывало. – Смотрите!

– Cazza beta! – выдохнул я. Эта была не карта, а настоящее произведение искусства. – Неужели это вы сделали, министр Чао?

– Хотелось бы мне сказать – да, но, увы, я не могу. Художник неизвестен и уже давно умер. Говорят, что сей скульптурный макет Поднебесной империи относится ко времени правления первого императора династии Цзинь, а это было очень давно. Именно он приказал построить стену, которая носит название Уста; вы можете увидеть ее здесь в миниатюре. Хотите, я вам все покажу?

Разумеется, я хотел. Министр показал мне весь Китай, а также государства, его окружающие. Карта была, как объяснил Чао, вовсе не нарисованной на листе бумаги, а объемным макетом: оказалось, что она вылеплена из гипса. На этом макете равнины, возвышенности, изгибы и зубцы располагались на тех местах, где они в действительности находились на земле, и при этом вся карта была выложена драгоценными металлами, камнями или цветной эмалью. С одной стороны раскинулось сделанное из бирюзы Китайское море, и все его изрезанные берега, бухты и заливы были тщательно изображены. В это море впадали реки, сделанные из серебра. Все горы были позолоченными, самые высокие из них на вершинах были покрыты алмазами, которые изображали снег, а озера представляли собой небольшие лужицы из синих сапфиров. Леса были выполнены в виде отдельных деревьев из зеленого нефрита, а поля и луга – сделаны из яркой зеленой эмали. Крупнейшие города были воспроизведены чуть ли не вплоть до каждого отдельного дома и сделаны из белого алебастра. Тут и там пролегала волнистая линия Великой стены, изготовленная из рубинов. Сверкающая поверхность пустынь была сделана из толченого жемчуга. По всему макету, а он, как вы помните, занимал огромный стол, были выложены золотом линии казавшиеся извилистыми там, где они проходили по горам и возвышенностям, но когда я наклонился пониже, то смог разглядеть, что эти линии прямые – вверху и внизу макета – и к тому же образовывают рисунок из квадратов. Линии, тянущиеся с востока на запад, очевидно, были климатическими параллелями, а с севера на юг – меридианами, но от какого места они расходились, я никак не мог разглядеть.

– От столицы, – пояснил Чао, заметивший мой испытующий взгляд. – В те времена это был Сиань. – Он показал на крошечный алебастровый городок, расположенный далеко на юге от Ханбалыка. – Там и была найдена эта карта несколько лет тому назад.

Я также заметил, что Чао дополнил карту маленькими бумажными флажками. Это были военные штандарты орлоков и перья, изображающие ячьи хвосты сардаров, обозначающие, что Хубилай-хан и его ильханы удерживают эти земли.

– Пока что еще не вся карта вошла в империю Хубилая, – заметил я.

– Ну, за этим дело не станет, – ответил Чао тем же скучным тоном, которым он рассказывал о своей должности. И начал показывать. – Вся территория здесь, южнее реки Янцзы, пока остается империей Сун, чья столица располагается вот тут, в красивом прибрежном городе Янчжоу. Но если присмотреться повнимательнее, то можно заметить, что империю Сун на границах теснят наши монгольские армии. Все же, что лежит к северу от Янцзы и прежде было империей Цзинь, теперь входит в Китай. А вот здесь, на западе, все земли удерживает ильхан Хайду. Высокогорным государством Тибет, расположенным к югу оттуда, управляет ван Укуруй, один из многочисленных сыновей Хубилая. Все битвы в основном ведутся в настоящее время здесь – на юго-западе, – где орлок Баян по прозвищу Стоглазый, один из лучших полководцев Хубилая, завоевывает провинцию Юньнань.

– Я уже слышал это название.

– Богатая и плодородная страна, но населена мятежным народом юэ, – равнодушным тоном произнес Чао. – Когда юэ наконец станут благоразумными и подчинятся Баяну, Хубилай получит Юньнань, и тогда, увидите, мы плотно окружим и все оставшиеся провинции Сун, так что им придется сдаться тоже. Великий хан уже подобрал название для этих земель. Их станут называть Манзи [201]201
  Юаньская империя четко разграничивалась на две составные части: северный Китай (Катай) и южную половину Манзи, завоеванную монголами более чем полвека спустя после покорения северных областей.


[Закрыть]. Тогда Хубилай-хан будет править всей территорией, которую вы видите на этой карте, и даже больше: от холодной Сибири на севере и до джунглей страны Тямпы [202]202
  Тямпа – южная часть Вьетнама; во времена Марко Поло самостоятельное государство.


[Закрыть]на жарком юге; от Китайского моря на Дальнем Востоке и до западных земель, которые находятся уже за пределами этой карты.

Я заметил:

– Боюсь, что Хубилаю и этого будет недостаточно.

– Вы совершенно правы, господин Марко. Всего год назад он предложил монголам рискнуть и двинуться в восточном направлении. Впервые им пришлось сражаться на море. Великий хан отправил целую флотилию chuan на разведку в Китайское море, к островам, которые называются Японскими, в империю карликов. Эта первая попытка была отбита карликами, но Хубилай, несомненно, попробует снова и более основательно. – Министр немного помолчал, задумчиво глядя куда-то поверх огромного красочного макета, а затем сказал: – Какая разница, сколько именно земель он захватит? Когда падет империя Сун, в руках у Хубилая окажется Поднебесная империя, которая когда-то полностью принадлежала хань.

Это прозвучало так беззаботно, что я заметил:

– Вы можете говорить со мной об этом более откровенно, если хотите, господин министр. Я пойму ваши чувства. Вы ведь сами как-никак хань.

– Откровенность? Чувства? А зачем? – Он пожал плечами. – Многоножка не падает, даже когда умирает. И, подобно ей, народ хань все выдержит и всегда будет существовать. – Он начал снова накрывать стол полотном. – Или, если вы предпочитаете более живой образ, старший брат, – мы, подобно женщине во время jiao-gou, просто поглощаем и вбираем в себя пронзающее нас копье.

Я заметил, без малейшего сарказма, вполне дружелюбно, поскольку мне даже за такое короткое время действительно понравился молодой художник:

– Министр Чао, похоже, что jiao-gou постоянно занимает все ваши мысли.

– Почему нет? Я же мужчина. – Его голос снова звучал беззаботно. Чао Менг Фу проводил меня обратно в кабинет. – С другой стороны, как говорится, из всех женщин шлюха громче остальных возмущается, когда ее насилуют. Вот, взгляните, что я рисовал, когда вы пришли. – Он развернул шелковый свиток на доске для рисования, и я снова изумленно выдохнул:

– Porco Dio!

В жизни мне не доводилось видеть подобной картины. Правда, чувства она вызывала самые противоречивые. Ни в Венеции, где немало различных произведений искусства, ни в других странах, в которых я побывал, мне ни разу не встречалась столь изысканно написанная картина: краски ее были на редкость естественными, а свет и тени располагались так, что, казалось, мои пальцы могли погладить все выпуклости и погрузиться в углубления. Предметы были такими совершенными по своей форме, что создавалось впечатление, будто бы они движутся перед моими глазами. И в то же время это была картина, несомненно выполненная, так же как и любая другая, на плоской поверхности.

– Обратите внимание на изображение, – произнес мастер Чао занудным голосом, словно docent [203]203
  Преподаватель (ит.).


[Закрыть], показывающий ученикам витражи в базилике Сан Марко. – Только художник, способный работать в неосязаемой технике feng-shui, может так точно передать одновременно материальность плоти и суть души.

И в самом деле, все шесть человек, изображенные в манере мастера Чао, были мгновенно и безошибочно узнаваемы. Я видел каждого из них в этом самом дворце – живых, дышащих и двигающихся. И хотя здесь они были изображены на шелке, все шестеро – от волос на головах и до оттенков кожи, от замысловатых вышивок на одеждах и до крошечных вспышек света, оживлявших их глаза, – были совершенно живыми, только застывшими, и каждый человек волшебным образом уменьшился до размера моей ладони.

– А теперь обратите внимание на композицию, – продолжал свою импровизированную лекцию docent Чао. – Все изгибы и направленность движений, всё здесь подчиняется основному объекту, расположенному в центре, и тому, что он делает.

В этом отношении картина принципиально отличалась от всех, какие я когда-либо видел. Под основным объектом, несомненно, понимался великий хан Хубилай, хотя в картине имелся лишь намек на то, что он правитель: золотой шлем без забрала; кстати, единственное, что на правителе было надето. А то, что он делал на картине, он делал с молодой женщиной, лежащей на спине на кушетке; ее вышитые одежды были бесстыдным образом задраны до талии. Я узнал в даме (это лицо я видел прежде) одну из теперешних наложниц Хубилая. Еще две наложницы, чья одежда также пребывала в совершенном беспорядке и не прикрывала их тела, помогали любовникам совокупляться, тогда как Джамбуи-хатун и еще одна из жен Хубилая стояли рядом, хотя полностью и очень скромно одетые, но взирая на происходящее не без одобрения.

Мастер Чао, все еще разыгрывая из себя олуха-преподавателя, сказал:

– Эта картина называется «Могущественный самец-олень взгромоздился на третью из его страстных самок». Легко заметить, что он уже взял двух – видите жемчужные капли его jing-ye, которыми изнутри измазаны их бедра? А рядом стоят еще две, которые пока ожидают наслаждения. Более правильно на языке хань название картины из этой серии звучало бы так: «Huang-se Gong-chu…»

Я в изумлении открыл рот.

– Вы хотите сказать, что создали целую серию таких картин?

– Ну, не совсем таких. Последняя называлась «Хубилай – самый могущественный из монголов, потому что он насыщается энергией инь, увеличивая свою силу ян». Великий хан изображен стоящим на коленях перед молодой обнаженной девушкой, его язык поглощает жемчужные капли ее сока yin из ее лотоса, тогда как она…

– Porco Dio! – снова воскликнул я. – И как это вас еще не отволокли к Ласкателю?

Ловко передразнив меня, он беззаботно ответил:

– Porco Dio! Я надеюсь, что никогда не окажусь там. Почему, как вы полагаете, я продолжаю этот художественный блуд? Как выражаются хань, это мой бурдюк и мой мешок с рисом. Именно из-за того, что великий хан пожелал иметь эти картины, он и удостоил меня титула «министра только по названию».

– Хубилай захотел, чтобы вы это нарисовали?

– Полагаю, к настоящему времени у него вся галерея уже увешана моими свитками. А еще я делаю ручные веера. Моя жена наносит на них отличный рисунок тростника zhu-gan или пионов, и, если веер развернуть на обычный манер, это все, что вы увидите. Однако, если веер, флиртуя, раскрыть определенным образом, можно заметить на одном из его фрагментов изображение любовной игры.

– Я правильно понимаю, что именно это… создание такого рода вещей в действительности и является вашей основной работой у Хубилая?

– Не только у Хубилая, будь оно все проклято. По его приказу я становлюсь таким же послушным исполнителем, как и жонглеры в пиршественном зале. Моим талантом пользуются все мои приятели – министры и просто придворные. Я не удивлюсь, если вы тоже захотите обратиться ко мне.

– Нет, это просто поразительно! – воскликнул я. – Военный министр великой империи… проводит все свое время, рисуя мерзкие картинки…

– Мерзкие? – Он отпрянул в притворном ужасе. – Зачем вы меня обижаете? Давайте закроем эту тему. А все картинки, как вы выразились, между прочим, нарисованы гибкой рукой Чао Менг Фу, обладателя Золотого пояса feng-shui.

– О, я вовсе не пытаюсь принизить их художественные достоинства, они нарисованы безупречно. Вот только меня смущает…

– Это еще что, господин Марко. Видели бы вы, что я вынужден был нарисовать для этого арабского выродка Ахмеда.

– Но, господин министр, ни у одного человека в мире, будь он даже великий хан, не может быть такой присущей мужчине «красной драгоценности», какая изображена на вашей картине. Я имею в виду размер и узор вен на ней! Это выглядит так, словно Хубилай вгоняет в наложницу грубо отесанное бревно.

– Ах, это? Разумеется, сам Хубилай не позировал мне. Признаюсь, это плод моей фантазии. Единственная модель, которой я располагаю, мой собственный орган, который я разглядываю в зеркало, чтобы правильно передать анатомические особенности. Увы, придется признаться, что мужской член любого хань – в том числе, к сожалению, и мой собственный – зритель едва ли оценит. Если вообще разглядит на картине такого размера.

Я попытался было выразить художнику сочувствие, но он протестующе поднял руку:

– Пожалуйста, не беспокойтесь на этот счет. Лучше, если возможно, продемонстрируйте свой орган оружейному мастеру дворцовой стражи. Она смогла бы оценить, чем он отличается от члена ее мужа. Мне уже показывали большой орган одного пришельца с Запада, и с меня одного раза вполне достаточно. Я испытал настоящее отвращение, разглядывая нездорового вида «красную драгоценность» араба, вдобавок еще и лишенную головки!

– Мусульмане обрезаны, я нет, – сказал я важно. – И не собираюсь. Однако, возможно, вам было бы интересно нарисовать моих служанок-близняшек, которые проделывают нечто совершенно удивительное… – Тут я сделал паузу, насупился и спросил: – Мастер Чао, я правильно понял, что главный министр Ахмед позировал для картин, которые вы писали по его заказу?

– Да, – ответил он, скривившись от отвращения. – Но я никогда ни за что не покажу их ни вам, ни кому-либо другому. Уверен, что и сам Ахмед – тоже. Как только я заканчиваю картину, он тут же отсылает уже использованные модели в самые далекие уголки империи – дабы избежать сплетен и предотвратить жалобы. Но готов поспорить, как бы далеко их ни отправили, бедняги никогда не забудут его. Как и я сам. Потому что я был свидетелем их позора и навечно запечатлел его.

Былая беззаботность Чао рассеялась. Он явно был не склонен продолжать беседу, и поэтому я удалился. В глубокой задумчивости я отправился обратно в свои покои – и думал я вовсе не об эротических картинках, как бы те ни поразили меня, и не о тайных развлечениях главного министра Ахмеда, как бы они меня ни интересовали. Нет, меня насторожило кое-что, о чем упомянул Чао, когда говорил о военном министре.

Во-первых, провинция Юньнань.

И, во-вторых, народ юэ.

Хитрый министр малых рас Пао Ней Хо также слегка затронул в разговоре обе эти темы. Мне хотелось побольше узнать об этом человеке. Но в тот день, хотя Ноздря уже и ожидал меня, чтобы пересказать болтовню домашних слуг, он еще не мог поведать мне ничего интересного относительно министра Пао. Мы присели рядышком, и я приказал Биликту принести нам по бокалу хорошего pu-tao – белого вина и обмахивать нас надушенным веером, пока мы разговариваем. Ноздря, горделиво демонстрируя, насколько за последнее время улучшилось его знание монгольского, произнес на этом языке:

– Вот пикантный кусочек, хозяин Марко. Когда мне сказали по секрету, что оружейный мастер дворцовой стражи – самый неразборчивый сластолюбец, сначала это меня не заинтересовало. Обычное дело: солдат есть солдат – хоть рядовой, хоть генерал. Но этот офицер – как обнаружилось, молодая замужняя женщина-хань, вдобавок знатная госпожа. Ее неверность, очевидно, всем печально известна, однако блудницу не наказывают, потому что ее высокопоставленный супруг такой трус, что потворствует непристойному времяпрепровождению своей жены.

Я сказал:

– Возможно, его просто больше беспокоят другие проблемы. Давай проявим благородство и не станем присоединяться к досужим сплетникам. Этот бедняга меня не интересует.

– Как прикажете, хозяин. Но мне нечего больше рассказать… кроме как о слугах и рабах, которые вам определенно не интересны.

Это была правда. Но у меня возникло чувство, что Ноздря хочет сообщить мне что-то еще. Я с любопытством посмотрел на раба.

– Ноздря, в последнее время ты ведешь себя выше всяческих похвал. Просто поразительно. Я могу припомнить только один твой недавний проступок – прошлой ночью я поймал тебя на том, что ты подсматривал за мной и девушками, – но этим твои прегрешения и исчерпываются. Скажи, что с тобой случилось? Ты стал одеваться так же хорошо, как и все остальные слуги и рабы во дворце. Ты отпустил бороду. Я все удивлялся, как это ты умудряешься постоянно ходить с неряшливой двухнедельной щетиной. Но теперь она выглядит весьма внушительно, хотя борода и слишком седая для твоего возраста. Зато твой скошенный подбородок под ней не так заметен. Ноздря, почему ты отпустил бороду? Ты скрываешься от кого-нибудь? Я угадал?

– Не совсем, хозяин. Вы сами знаете, что рабам здесь, в этом сверкающем дворце, разрешается не выглядеть рабами. И вы правильно заметили, что я просто хочу выглядеть поприличнее. Чтобы больше походить на того красивого мужчину, которым некогда был. – Я вздохнул. Но он не стал хвастаться, как обычно, а только добавил: – Недавно я кое-кого заметил в помещении для рабов. Одного человека, которого, думаю, знал много лет тому назад. Но я не решаюсь подойти, пока у меня не будет полной уверенности.

Я искренне расхохотался.

– Не решаешься? Ты? Неужели стесняешься? И кого – другого раба? Отбрось сомнения, даже грязные свиньи и те не колеблясь подходят к рабу.

Он слегка поморщился, затем выпрямился во весь рост и с достоинством ответил:

– Свиньи – не рабы, хозяин Марко. Как можно сравнивать? И, между прочим, мы, рабы, тоже не всегда такими были. Между некоторыми из нас, когда мы были свободными, существовали определенные социальные различия. И даже теперь об этом не стоит забывать. Я увидел тут одну рабыню. И если она действительно та, за кого я ее принимаю, тогда эта женщина была когда-то весьма знатной дамой. В те дни я и сам был свободным, но всего лишь гуртовщиком. Осмелюсь просить вас, хозяин, оказать мне любезность. Не выясните ли вы, кто она такая? И если мои подозрения подтвердятся, тогда я сам обращусь к ней подобающим образом.

На какое-то мгновение мне сделалось стыдно. Я призывал проявить благородство и посочувствовать обманутому мастеру Чао, а теперь сам бессердечно посмеялся над бедным рабом. Однако тут я вспомнил, что Ноздря всегда был законченным негодяем и, сколько я знал его, совершал одни лишь отвратительные поступки.

Поэтому я резко бросил:

– Не разыгрывай передо мной порядочного человека, Ноздря. К чему эти уловки? Скажи откровенно: ты просто желаешь, чтобы я помог тебе установить чью-то личность. Ладно, я тебе помогу. Что я должен узнать и о ком?

– Не могли бы вы только спросить, хозяин, не брали ли монголы пленников из царства под названием Каппадокия, что в Анатолии? Мне этого будет вполне достаточно.

– В Анатолии? Это севернее того пути, которым мы прошли из Леванта в Персию. Мои дядя с отцом, должно быть, путешествовали по Анатолии в прошлый раз. Я спрошу их, и, возможно, этого окажется вполне достаточно.

– Да благословит вас Аллах, добрый хозяин.

Я оставил его допивать вино, хотя Биликту неодобрительно фыркнула, возмущенная тем, что раб продолжает сидеть, развалясь, в ее присутствии. По дворцовым переходам я отправился в покои отца, где также обнаружил и дядю. Но прежде чем я успел задать свой вопрос, отец сообщил мне, что у них большие проблемы.

– На пути наших торговых предприятий, – сказал он, – возникли препоны. Мусульмане меньше всего желают видеть христианских купцов в своем Ortaq. Отказываются выдать разрешение даже на продажу собранного нами урожая шафрана. Наверняка это все происки министра финансов Ахмеда.

– Есть два выхода, – проворчал дядя. – Подкупить проклятого араба или надавить на него. Но как подкупить того, у которого уже все есть, а чего нет, то он может получить в любой момент? И разве запугаешь человека, который является вторым лицом в государстве?

Мне пришло на ум, что тут пригодились бы полученные сегодня сведения о частной жизни Ахмеда. Можно было бы добиться своего, пригрозив ему разоблачением. Но я опасался, что отец посчитает подобную тактику недостойной и запретит прибегать к ней также и моему дяде. А еще я подозревал, что подобное знание весьма опасно, и мне вовсе не хотелось навлечь опасность на родных.

Поэтому я всего лишь спокойно предложил:

– А почему бы вам не попробовать, как говорится, использовать черта, который соблазнил самого Люцифера?

– Женщину? – пробормотал дядя Маттео. – Сомневаюсь. Похоже, вкусы Ахмеда остаются для всех тайной: предпочитает ли он женщин, или мужчин, или детей, или овец, или кого-то еще – никому не известно. В любом случае, он может выбирать по всей империи, оставляя право первого выбора за одним только великим ханом.

– Ну, – сказал отец, – если Ахмед действительно может иметь все, что только пожелает, то по этому поводу есть одна старая поговорка: «Проси расположения у сытого». Давайте не станем понапрасну пререкаться с незначительными чиновниками из Ortaq. Пойдем прямо к Ахмеду и изложим ему наше дело. Неужели он запятнает себя отказом?

– Судя по тому немногому, что я о нем узнал, – проворчал дядя Маттео, – у меня создалось впечатление, что этот человек способен посмеяться и над прокаженным.

Отец пожал плечами.

– Какое-то время он, возможно, и поморочит нам головы, но в конце концов уступит. Ахмед знает, что мы на хорошем счету у Хубилая.

Я вставил:

– А я, со своей стороны, постараюсь замолвить словечко перед великим ханом, когда буду беседовать с ним в следующий раз.

– Нет, Марко, не стоит пока этого делать. Я не хочу, чтобы ты подвергался из-за нас риску. Возможно, позже, когда ты войдешь в большее доверие к хану и когда у нас действительно появится настоящая нужда в твоем вмешательстве. А сейчас мы с Маттео и сами справимся. Ты, кажется, хотел задать какой-то вопрос?

Я сказал:

– В первый раз вы прибыли сюда, в Китай, и вернулись обратно домой через Константинополь. Следовательно, вы должны были пройти по землям Анатолии. Не случалось ли вам побывать в месте, которое носит название Каппадокия?

– Как же, случалось, – ответил отец. – Каппадокия – это царство турков-сельджуков. Мы ненадолго останавливались в его столице, городе Эрзинджане, на обратном пути в Венецию. Эрзинджан находится точно на север от Суведии – где ты был, Марко, – но гораздо севернее ее.

– А эти турки воевали против монголов?

– Насколько мне известно, – сказал дядя Маттео, – тогда еще нет. Но потом там произошел какой-то конфликт, и в него были вовлечены монголы, потому что Каппадокия граничит с персидским государством ильхана Абаги. Собственно говоря, все случилось, когда мы уже уехали. Это было – сколько, Нико, – восемь, девять лет тому назад?

– А что именно тогда случилось? – спросил я.

Отец ответил:

– У царя сельджуков Килиджа был слишком амбициозный главный министр…

– Как у Хубилая – wali Ахмед, – проворчал дядя Маттео.

– И министр этот тайно сговорился с ильханом Абагой, пообещав тому сделать жителей Каппадокии вассалами монголов, если Абага поможет ему свергнуть законного правителя. Так они и сделали.

– Как это произошло? – спросил я.

– Килидж и вся его семья были убиты прямо во дворце в Эрзинджане, – сказал дядя. – Люди знали, что во всем виноват главный министр, но помалкивали, опасаясь мести Абаги.

– В результате, – продолжил историю отец, – министр посадил на трон своего собственного малолетнего сына, а сам стал управлять – как регент, разумеется. Тех немногих из царской семьи, кто выжил, он отдал в руки Абаги, чтобы тот решил их судьбу по своему усмотрению.

– Понятно, – сказал я. – И трудно сказать, где они теперь. Ты не знаешь, отец, не было ли среди них женщин?

– Знаю. Все выжившие были женщинами. Главный министр – человек практичный. Он, кажется, лишил жизни всех наследников царя мужского пола, чтобы вдруг не объявился какой-нибудь законный претендент на трон, который он заполучил для своего собственного сына. А женщины не имели для него значения.

– Выжившие вроде бы были в основном двоюродными сестрами, племянницами Килиджа, – заметил дядя Маттео. – Но была среди них, по крайней мере, одна царская дочь. Говорят, необыкновенная красавица, и Абага якобы даже хотел сделать ее своей наложницей, однако обнаружил в девушке какой-то изъян. Я уж забыл подробности. Так или иначе, он отдал ее работорговцам вместе с остальными.

– Ты прав, Маттео, – сказал отец. – Там точно была одна царская дочь. Ее звали Мар-Джана.

Я поблагодарил их и вернулся в свои покои. Ноздря, известный пройдоха, воспользовался моим великодушием и все еще пил вино, а нахмуренная Биликту обмахивала раба веером.

Разгневанный, я сказал:

– Нет, вы только посмотрите на него: развалился, как благородный придворный, и бездельничает, пока я бегаю по его поручениям.

Ноздря пьяно ухмыльнулся и заплетающимся языком спросил:

– Удачно, хозяин?

– Скажи, эта рабыня, про которую ты думаешь, что узнал ее, могла она быть из турок-сельджуков?

Его ухмылка моментально испарилась. Ноздря вскочил на ноги и разлил вино, заставив Биликту издать возмущенный возглас. Чуть не дрожа, он вытянулся передо мной, ожидая продолжения.

– Случаем, не могла она оказаться некой царевной по имени Мар-Джана?

Как ни был Ноздря пьян, он моментально протрезвел. И еще: казалось, он лишился дара речи, возможно, впервые в жизни. Раб просто стоял, дрожа и уставившись на меня, а его глаза раскрылись так же широко, как и единственная ноздря.