Текст книги "В погоне за рассветом"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)

– Но хоть что-то там должно существовать. Это же торговый путь – Мешхед, подобно Багдаду, один из пунктов на Шелковом пути.

– Вдова говорит, что это такой же большой город, как и Кашан а еще, хвала Господу, он расположен в прохладных горах.

– Однако по ту сторону их мы приблизимся к горам по-настоящему холодным. Возможно, даже придется остановиться где-нибудь на зиму.

– Да уж, вряд ли мы пройдем через какую-то местность, если ветер все время будет дуть нам в лицо.

– И еще вот что, Нико, пока мы не попадем на дорогу, ведущую в Кашгар, что в самом Китае, нам все время придется идти по абсолютно незнакомой местности.

– Ничего, Маттео, не так страшен черт, как его малюют. И давай не будем беспокоиться о возможных трудностях раньше времени. Сейчас наша задача – добраться до Мешхеда.

Глава 3

Следующий день, последний день Рамазана, мы провели, бездельничая, в доме вдовы. Боюсь, я забыл объяснить читателям, что в мусульманских странах считается, что новый день наступает не на рассвете, как можно ожидать, и не в полночь, как это принято в цивилизованных странах, но в тот момент, когда садится солнце. В любом случае, как заметил отец, не было смысла посещать кашанский базар, пока он снова не наполнится товарами. Так что у нас не было других дел, кроме как накормить и напоить верблюдов и убрать их навоз из конюшни. Разумеется, Ноздря помогал нам, а еще, по просьбе вдовы, он разбросал навоз по ее садику с лекарственными травами. Время от времени я, дядя и отец выходили прогуляться по улицам. Я не сомневался, что точно так же и Ноздря, в промежутках между своей рутинной работой, да и во время нее, умудрялся совершенствоваться в своих отвратительных любовных связях.

Когда я после полудня отправился в город, то обнаружил на перекрестке двух улиц толпу, состоявшую как из мужчин, так и из женщин. Поначалу я решил было, что все они предаются любимому занятию жителей Востока, которое заключается в том, чтобы стоять и глазеть – мужчины при этом еще и почесывают промежность, – однако вскоре услышал, как из центра толпы раздается чей-то голос. Тогда я остановился, решив присоединиться к зрителям, и начал прокладывать себе дорогу через толпу, пока не рассмотрел предмет их интереса.

Им оказался старик sha’ir (поэт), который сидел на земле, скрестив ноги и развлекая собравшихся своими историями. Время от времени, очевидно, когда он произносил особо поэтическую или удачную фразу, кто-нибудь бросал монету в чашу для подаяний, которая стояла на земле рядом со стариком. Я знал фарси не настолько хорошо, чтобы улавливать подобные тонкости, но, по крайней мере, моих познаний хватило на то, чтобы следовать сюжетной линии. Сказка оказалась интересной, поэтому я стоял и слушал ее. Sha’ir рассказывал, как появились сны.

В самом начале времен, говорил он, среди всех существующих духов – джиннов, ифритов, пери и тому подобных – был и один дух по имени Дремота. Его обязанности были такими же, как и сейчас: наводить дремоту на все живые создания. Еще у Дремоты имелся целый рой детишек, которые звались Снами, но в те далекие времена ни сам Дремота, ни его дети даже и не думали забираться в людские головы. Но однажды – это был чудесный день – добрый дух решил взять своих мальчиков и девочек отдохнуть на берегу моря. А там он позволил им залезть в маленькую лодку, которую ребятишки отыскали, и стал с любовью наблюдать, как они плавают по воде неподалеку.

К несчастью, сказал старый поэт, еще раньше дух Дремота чем-то обидел могущественного духа, которого звали Шторм, и тот дожидался случая отомстить. Потому-то, когда маленькие Сны осмелились выйти в море, злобный Шторм заставил его вспениться от ярости, задул неистовый ветер, и маленькую лодку смыло далеко в океан, а затем она разбилась о рифы пустынного острова, который назывался Тоска.

С этого времени, продолжил sha’ir, все Сны, как мальчики, так и девочки, стали жить на этом необитаемом черном острове. (А вы знаете, сказал он, какими неугомонными становятся дети, когда подчиняются праздности, да еще не забывайте, что они поселились не где-нибудь, а на Тоске.) И с тех пор целыми днями бедные Сны должны терпеть эту скучную ссылку вдали от мира. Но каждую ночь – al-hamdo-lillah! – сила духа Шторма ослабевает, потому что ночью правит добрая Луна. Так вот, по ночам дети Сны могут без труда убегать на какое-то время со своего острова Тоски. Так они и делают. А когда они покидают остров и ступают на землю, то развлекаются тем, что проникают в головы спящих мужчин и женщин. Вот почему, сказал sha’ir, ночью каждый, кто спит, может увидеть что-то интересное, получить сообщение, предупреждение или оказаться напуганным Сном. Это зависит от того, был ли Сон, забравшийся к вам в голову в ту или иную ночь, совершающей добрые дела девочкой или же вредным мальчиком, а еще – от того, в каком настроении он или она пребывают той ночью.

Когда сказка закончилась, слушатели издали одобрительные возгласы, красивые монетки дождем полились старику в чашу для подаяний. Я тоже бросил медный shahi, посчитав, что история поэта удивительная – и вовсе не такая уж невероятная, как большинство глупых восточных вымыслов. Объяснение старика насчет того, что многочисленные дети-Сны обоего пола, пребывая в переменчивом настроении, вмешиваются не в свои дела, показалось мне вполне логичным. Оно вполне согласовывалось с некоторыми явлениями, часто встречающимися на Западе, которые мои земляки не могли объяснить раньше. Я имею в виду ужасных ночных визитеров: инкубов, которые совращают тем или иным способом непорочных женщин, и суккубов – те занимаются совращением добродетельных священников.

Когда закат солнца ознаменовал окончание Рамазана, Ситаре провела меня в кухню. Кроме нас с ней, там больше никого не было, и я заметил, что девушка находилась в состоянии едва сдерживаемого возбуждения: глаза ее сверкали, а руки дрожали. Ситаре наверняка оделась в лучший свой наряд, подвела al-kohl веки и покрыла ягодным соком губы, однако яркий розовый румянец на ее щеках был явно естественного происхождения.

– Ты нарядилась по случаю праздника? – спросил я.

– Да, но еще и для того, чтобы доставить вам удовольствие. Не буду скрывать, мирза Марко, я рада доставить вам удовольствие. Посмотрите, я постелила нам одеяло вон в том углу. И я также удостоверилась, что хозяйка и другие слуги ушли по делам, так что нам не помешают. Я и правда желаю, чтобы мы…

– Подожди-ка, – произнес я слабым голосом. – Я согласен без всяких условий. Ты такая красивая, что заставляешь мужчин пускать слюни, и я не исключение. Но сначала я хочу кое-что узнать. Что это за услуга, из-за которой ты собираешься торговать собой?

– Дайте мне одну только минутку, и я расскажу вам. Но сначала я должна загадать вам загадку.

– Это что, еще один местный обычай?

– Присядьте вот на эту скамью. И займите свои руки – ухватитесь за скамью – таким образом, вас не будет мучить искушение дотронуться до меня. А теперь закройте глаза. Плотней. И не открывайте, пока я не скажу.

Я пожал плечами и сделал так, как мне было приказано, а затем услышал, как Ситаре легко движется рядом. Затем она поцеловала меня в губы, скромно и неумело, как девственница, но поцелуй оказался долгим и приятным. Это так возбудило меня, что я почувствовал головокружение. Хорошо еще, что я держался обеими руками за скамью.

Я ждал, что теперь девушка заговорит. Вместо этого она снова поцеловала меня, на этот раз наслаждение длилось гораздо дольше. Затем Ситаре снова прервала поцелуй, я уже ждал следующего, но тут она сказала:

– Откройте глаза.

Я открыл глаза и улыбнулся ей. Девушка стояла прямо передо мной, румянец со щек перекинулся на все ее лицо, глаза сияли, а губы, свежие как розовый бутон, улыбались, когда она спросила:

– Можете ли вы различить поцелуи?

– Различить? – любезно переспросил я и добавил, явно в стиле персидского поэта: – Как может мужчина сказать, что лучше: сладкий аромат розы или хмельной запах? Он просто жаждет большего. Вот так, моя красавица.

– Вы и получите больше. Но от кого? От меня? Это ведь я первой поцеловала вас. Или от Азиза, который поцеловал вас во второй раз?

Я чуть не свалился со скамьи. Затем Ситаре убрала руку за спину, вытащила оттуда мальчика и поставила его передо мной. Я вздрогнул от неожиданности.

– Он же совсем ребенок!

– Это мой младший брат Азиз.

Ничего удивительного, что я не заметил его среди домашних слуг. Азизу было не больше восьми или девяти лет, и он был мал даже для этого возраста. Но, заметив Азиза один раз, его больше невозможно было не замечать снова. Так же как и все местные мальчики, которых я видел, он оказался этаким александрийским купидончиком, но еще более красивым, даже по меркам Кашана. Да и неудивительно, ведь его сестра была самой красивой из кашанских девушек, которых я встречал. Инкуб и суккуб, подумал я невольно.

Поскольку я все еще сидел на низкой скамье, наши с мальчиком глаза оказались на одном уровне. Его голубые глаза, чистые и серьезные, выглядели на маленьком личике еще более огромными и яркими, чем глаза его сестры. Его рот был таким же розовым бутоном, как и у нее. Тело Азиза было прекрасным до самых кончиков пальцев. Его волосы были такого же огненно-рыжего оттенка, как и у сестры, а кожа напоминала слоновую кость. Красоту мальчика еще больше подчеркивали al-kohl вокруг век и сок ягод на губах. Я подумал, что это уже совершенно лишнее, но ничего не успел сказать, так как Ситаре заговорила.

– Мне позволено пользоваться косметикой только тогда, когда хозяйка отсутствует, – быстро произнесла она, словно хотела помешать мне вставить хоть что-нибудь. – Мне нравится украшать также и Азиза. – И снова она не дала мне ничего сказать. – Вот, позвольте, я покажу вам кое-что, мирза Марко. – Дрожащими пальцами Ситаре торопливо расстегнула и сняла блузу, которая была надета на ее брате. – Поскольку он мальчик, у него нет груди, но обратите внимание на то, какой изящной формы и как выступают его соски. – Я изумленно уставился на них, потому что соски были ярко раскрашены хной в красный цвет.

Ситаре спросила:

– Разве они не похожи на мои? – Тут мои глаза еще больше раскрылись, потому что девушка сняла верх своего наряда и продемонстрировала мне свою грудь с тоже раскрашенными хной сосками, чтобы я мог сравнить. – Видите? Его соски так же возбуждаются и встают, как и мои.

Ситаре продолжила болтать, и я уже был не в состоянии прервать ее.

– Еще, поскольку он мальчик, у Азиза, разумеется, есть кое-что, чего нет у меня. – Она развязала тесемки на его шароварах, и они упали на пол. – Разве это не настоящий маленький zab? Смотрите, как я ласкаю его. Он совсем как у мужчины. А теперь взгляните на это. – Сестра развернула мальчика спиной и своими руками раздвинула бороздку между его розовыми ягодицами. – Наша мать всегда тщательно использовала golulè, а после ее смерти этим занималась я. Только посмотрите, какой великолепный результат! – В следующий момент без всякой девичьей стыдливости она сбросила на пол свои шаровары. Потом повернулась и наклонилась, так что я мог разглядеть ту ее нижнюю часть тела, которая не была прикрыта темно-рыжим пушком. – Мое отверстие в два или три пальца шириной, но разве можно определить разницу между моим михрабом и его…

– Прекрати немедленно! – наконец смог произнести я. – Ты пытаешься заставить меня домогаться этого ребенка!

Ситаре не стала отрицать, это сделал сам ребенок. Азиз повернулся ко мне лицом и впервые заговорил. Его голос был таким же музыкальным, как голос певчей птицы, но звучал твердо.

– Нет, мирза Марко. Ни моя сестра, ни я не домогаемся вас. Вы и правда думаете, что я когда-нибудь буду делать это?

Я был вынужден ответить уклончиво:

– Ну что ты. – Но затем вспомнил о своих христианских принципах и сказал осуждающе: – Выставление себя напоказ достойно порицания не меньше, чем домогательство. Когда я был такого же возраста, как ты, малыш, я едва знал, для какой цели предназначены мои органы. Господь запрещал мне обнажать их намеренно, это так безнравственно… и так ранит душу. Просто стоять здесь, как стоишь ты, – это уже великий грех!

Азиз посмотрел на меня с такой обидой, словно я ударил его, и нахмурил свои тонкие брови в явном недоумении.

– Я еще очень молод, мирза Марко, и, возможно, невежествен, потому что никто пока не объяснил мне, что значит грех. Меня учили только, как быть al-fa’il или al-mafa’ul, в зависимости от того, что требуется.

Я вздохнул.

– Увы, я снова забыл о местных обычаях. – Таким образом, я мгновенно выбросил из головы свои принципы и сказал, не покривив душой: – Будучи хоть исполнителем, хоть тем, с кем это проделывают, ты, вероятно, можешь заставить мужчину забыть, что это грех. Хотя для тебя это никакой и не грех, так что прошу прощения за то, что подверг тебя несправедливой критике.

Азиз одарил меня такой ослепительной улыбкой, что, казалось, его маленькое нагое тело засветилось в темной комнате.

Я добавил:

– Я также извиняюсь, что думал о тебе незаслуженно плохо, Азиз, не зная тебя. Вне всяких сомнений, ты самый очаровательный и красивый ребенок среди детей обоего пола и более соблазнительный, чем большинство взрослых женщин, которых я встречал. Ты напоминаешь одного из детей-Снов, о которых я недавно слышал. Ты оказался бы искушением даже для христианина, не будь здесь твоей сестры. Однако рядом с ней, понимаешь, ты должен занять всего лишь второе место.

– Я понимаю, – ответил мальчик, все еще продолжая улыбаться. – И я согласен.

Ситаре, чья фигура также выглядела в сумерках словно сделанная из светящегося алебастра, посмотрела на меня с некоторым изумлением. Она издала тихий возглас:

– Вы все еще хотите меня?

– И очень сильно. Так сильно, что теперь молюсь, чтобы сила твоего желания оказалась сопоставима с моей возможностью одарить тебя. Ты ведь упоминала про какую-то сделку?

– Это так. – Ситаре подняла разбросанную одежду и прикрылась ею спереди, чтобы не смущать меня своей наготой. – Мы всего лишь просим, чтобы вы взяли с собой Азиза в караван и только до Мешхеда.

Я моргнул.

– Зачем?

– Вы сами говорили, что не видели более красивого и соблазнительного ребенка. Мешхед – это перекресток многих торговых путей, город больших возможностей.

– Сам-то я не слишком хочу отправляться туда, – вставил мальчик. Его нагота также стала смущать меня, поэтому я поднял его одежду и протянул Азизу, чтобы тот прикрылся. – Мне не хочется оставлять сестру, у меня ведь больше никого нет. Но она уверяет, что так будет лучше.

– Здесь, в Кашане, – продолжила Ситаре, – Азиз всего лишь один из бесчисленных хорошеньких мальчиков, и все они соперничают за внимание какого-нибудь поставщика в anderun, который проезжает через город. В лучшем случае Азиз может надеяться на то, что его выберет кто-нибудь из них, для того чтобы он стал наложником одного из знатных людей, который, кстати, вполне способен оказаться злым и порочным человеком. А в Мешхеде его можно подарить какому-нибудь богатому купцу, который будет к нему благосклонен и станет ценить. Пусть даже он и начнет свою жизнь наложником мужчины, но у него появится возможность путешествовать, и со временем Азиз сможет обучиться делу его хозяина и сам станет чем-то б о льшим, чем простая игрушка в anderun, предназначенная для чувственных удовольствий.

Признаюсь, в этот момент я как раз и стремился к чувственным удовольствиям. Мне хотелось поскорей закончить этот разговор и приступить совсем к другому. Тем не менее именно в этот момент я осознал некую истину, которую, думаю, никогда не осознавали многие путешественники.

Странствуя по всему свету, мы делаем короткие остановки в какой-нибудь стране, как я, например, сейчас в Персии, и для нас все это не более чем непродолжительное смутное впечатление в ряду таких же легко забываемых мгновений. Люди – это всего лишь тусклые фигуры, которые сразу же, как только мы покидаем какое-то место, скрываются в облаках дорожной пыли. У нас, путешественников, обычно есть пункт назначения, и мы следуем к нему, а каждая остановка в пути – всего лишь одна из многих вех этого нашего целенаправленного движения. А ведь люди, живущие в этих местах, жили здесь и до нашего прихода и останутся там после того, как мы уйдем, и у них есть свои собственные заботы – надежды, проблемы, устремления и планы, – которые важны для них. Иногда их, наверное, способны понять и те, кто проходит мимо. Мы можем узнать что-нибудь ценное, способны наслаждаться и смеяться над забавами, запасаться сладкими и драгоценными воспоминаниями, иногда даже сами можем совершенствоваться, когда замечаем подобные вещи. Поэтому-то я и обратил участливое внимание на задумчивые речи и светящиеся лица Ситаре и Азиза, когда те рассказывали о своих планах, устремлениях и надеждах. И всегда с той поры во всех своих путешествиях я старался увидеть изнутри каждое следующее место, мимо которого лежал мой путь, увидеть неторопливым взором самых униженных его обитателей.

– Так вот, мы всего лишь просим, – сказала девушка, – чтобы вы взяли Азиза с собой в Мешхед и там разыскали какого-нибудь купца с караваном – зажиточного, доброго и обладающего другими достоинствами…

– Кого-нибудь вроде вас, мирза Марко, – вставил мальчик.

– …И продали ему Азиза.

– Продать твоего брата? – воскликнул я.

– Вы же не можете просто взять его с собой и оставить в незнакомом городе. Мы хотим, чтобы вы нашли ему безопасное место у какого-нибудь по возможности доброго хозяина. И, как я уже говорила, вы получите прибыль от этого соглашения. За ваши хлопоты во время путешествия, за то, что взяли на себя труд найти для Азиза подходящего покупателя, вы можете все вырученные за него деньги целиком оставить себе. Думаю, такой красивый мальчик будет стоить немало. Ну что, разве не выгодную сделку я вам предлагаю?

– Более чем, – согласился я. – Это может заинтересовать отца и дядю, но я не могу ничего обещать. Видишь ли, я ведь путешествую не один. И должен сообщить об этом своим компаньонам. Вдруг они станут возражать.

– Ну это вряд ли, – сказала Ситаре. – Наша хозяйка уже поговорила с ними. Мирза Эсфирь тоже желает для Азиза лучшей жизни. Я так понимаю, что ваши отец и дядя уже обсуждали этот вопрос. Вот почему, если вы согласны взять с собой Азиза, то ваш голос будет решающим.

Я честно признался:

– Полагаю, голос вдовы в данном случае значит гораздо больше, чем мой. Если все обстоит так, Ситаре, то почему ты собиралась, – я показал на ее тело, – зайти так далеко в своем обхаживании меня?

– Ну… – произнесла девушка, улыбаясь. И отодвинула в сторону одежду, давая мне еще одну возможность взглянуть на нее. – Я надеялась, что тогда вы уж точноне будете возражать…

Оценив ее честность, я сказал:

– Да я и так бы согласился. Но послушай, есть еще одно обстоятельство. Видишь ли, нам предстоит пересечь опасную и труднопроходимую пустыню. Это неподходящее место для любого человека, не говоря уж о маленьком мальчике. Хорошо известно, что Сатана наиболее силен в дикой пустынной местности. Именно в пустыню уходили праведники-христиане, чтобы испытать силу своей веры, – я имею в виду самых благочестивых великих христиан, таких как святой Антоний. Но простые смертные, отправляясь туда, могут рассчитывать лишь на великую удачу, ибо это очень опасное путешествие.

– И все-таки люди путешествуют через пустыню, – спокойно сказал юный Азиз. – Ну а поскольку я не христианин, то, возможно, буду в меньшей опасности. Может, я даже стану защитой для остальных.

– У нас в группе уже есть один мусульманин, – ответил я кисло. – Кстати, я как раз это и хотел с вами обсудить. Наш погонщик верблюдов – настоящий зверь, который имеет привычку совокупляться с такими же подлыми животными. Искушать его скотскую натуру очаровательным и податливым мальчиком…

– Ах, – сказала Ситаре, – должно быть, именно поэтому и возражал ваш отец. Я слышала, что хозяйка говорила о чем-то подобном. Тогда Азиз должен пообещать, что будет избегать этого изверга, а вы должны дать слово, что станете следить за ним.

– Я всегда буду держаться рядом с вами, мирза Марко, – заявил мальчик. – Днем и ночью.

– Азиз, может, и небезупречен, по вашим понятиям, – продолжала сестра, – но он разборчив. Пока мальчик с вами, он будет только вашим, не поднимет свой zab, ягодицы или даже глаза для другого мужчины.

– Я стану только вашим, мирза Марко, – подтвердил мальчик. Он был просто воплощенные очарование и невинность, не считая того, что тоже до сих пор держал всю одежду в руках, как и Ситаре, позволяя мне лицезреть свою наготу.

– Нет-нет-нет! – воскликнул я в некотором возбуждении. – Азиз, ты должен дать слово, что не будешь искушать никого из нас. Наш раб – всего лишь животное, но мы-то, все остальные, – христиане! Ты останешься совершеннонепорочным до самого Мешхеда.

– Если это то, чего вы желаете, – сказал мальчик, явно упав духом, – тогда я клянусь. Клянусь бородой пророка (да пребудет с ним мир).

Я несколько скептически спросил Ситаре:

– Эта клятва обязательна для безбородого ребенка?

– Разумеется, – подтвердила девушка и спросила меня в свою очередь: – А почему бы вам и не разнообразить свое путешествие по пустыне? Вы, христиане, должно быть, получаете нездоровое удовольствие, отказываясь от наслаждений. Но да будет так. Азиз, ты можешь снова надеть свою одежду.

– Ты тоже, Ситаре, – сказал я, и если Азиз после моих слов слегка расстроился, то она стояла как громом пораженная. – Заверяю тебя, милая, я говорю это весьма неохотно, но с наилучшими намерениями.

– Я что-то не понимаю. Раз вы берете на себя ответственность за моего брата, то моя невинность уже больше не нужна ему. Поэтому я хочу подарить ее вам, и сделаю это с радостью.

– А я с благодарностью отклоняю дар. Я уверен, ты и сама понимаешь, что это будет благоразумней, Ситаре. Потому что, когда твой брат уедет, что станется с тобой?

– Какая разница? Я всего лишь женщина.

– И к тому же очень красивая. Так вот, раз уж тебе удалось пристроить Азиза, ты можешь теперь заняться собственной судьбой. Выйти замуж, стать наложницей, или чего ты там еще хочешь достигнуть. Однако я знаю, что женщина может претендовать на многое лишь в том случае, если она не лишена девственности. Такой я тебя и оставлю.

Брат с сестрой уставились на меня, и мальчик пробормотал:

– Поистине, христиане divanè.

– Разумеется, и среди нас попадаются глупые люди. Но многие просто стараются вести себя так, как пристало христианам.

Ситаре бросила на меня более нежный взгляд и мягко сказала:

– Возможно, кое-кому это удается. – А затем снова провокационно открыла свое прекрасное тело. – Вы уверены, что отказываетесь? Вы непреклонны в своем добром намерении? Вас не терзает искушение?

Я рассмеялся дрожащим смехом.

– Еще как терзает. По этой причине позволь мне поскорей уйти отсюда. Я посоветуюсь с отцом и дядей насчет того, чтобы взять Азиза с собой.

Принятие решения не заняло много времени, потому что они как раз в это время уже обсуждали этот вопрос в конюшне.

– Ну что, – сказал дядя Маттео отцу, – Марко тоже согласен, чтобы мальчик отправился с нами. Таким образом, двое «за» против одного колеблющегося.

Отец нахмурился и запустил пальцы в бороду.

– Мы сделаем доброе дело, – подал я голос.

– Как можем мы отказаться сделать доброе дело? – вопросил дядя.

Отец весьма раздраженно напомнил нам старую поговорку:

– Святая Милость мертва, а ее дочь Доброта больна.

Дядя ответил ему другой пословицей:

– Если перестать верить в ангелов, они перестанут творить чудеса.

В замешательстве братья молча смотрели друг на друга, пока я не осмелился прервать молчание:

– Я уже предупредил парнишку, что существует опасность того, что к нему будут приставать. – Оба вперили в меня изумленные взгляды. – Вы же знаете, – пробормотал я, чувствуя себя неловко, – способность Ноздри, хм, доставлять неприятности.

– Ах, это, – произнес отец, – да, это так.

Я обрадовался, что отец со мной согласен, ибо мне не слишком хотелось выступить в роли ябеды, рассказав о последней непристойности Ноздри, и, возможно, подставить спину раба под кнут.

– Я заставил Азиза дать слово, – сказал я, – держаться настороже и сообщать мне о любых подозрительных действиях. А сам я обещаю, что буду следить за ним. Что же касается его перевозки, то вьючный верблюд не слишком сильно нагружен, а мальчик весит совсем немного. Его сестра разрешила нам взять себе те деньги, которые мы получим от его продажи, а это должна быть изрядная сумма. Хотя я лично думаю, что правильнее будет просто вычесть стоимость его содержания и позволить мальчику оставить себе остальные деньги. Это будет своего рода наследством, с которым он сможет начать новую жизнь.

– Ну что же! – снова произнес дядя Маттео, почесывая свой локоть. – Парню есть на чем ехать, у него имеется телохранитель, который защитит его. Азиз сам оплачивает свой путь до Мешхеда, да потом еще получит приданое. Какие могут быть возражения!

Однако отец торжественно произнес:

– Если мы возьмем его с собой, Марко, он будет на твоей ответственности. Ты можешь поручиться, что убережешь ребенка от беды?

– Да, отец, – ответил я и выразительно положил руку на висевший на поясе кинжал. – Если случится несчастье, то сначала оно произойдет со мной, а уж потом с Азизом.

– Ты слышишь, Маттео?

Я понял, что отец воспринял это как своего рода торжественную клятву, поскольку призывает дядю быть свидетелем.

– Я слышу, Нико.

Отец вздохнул, по очереди посмотрел на нас, почесал еще немного свою бороду и наконец сказал:

– Ладно, тогда мальчик поедет с нами. Иди, Марко, и объяви ему об этом. Скажи его сестре и вдове Эсфири, чтобы они упаковали вещи Азиза, которые он возьмет с собой.

Таким образом, мы с Ситаре улучили возможность обменяться кратковременными поцелуями и другими невинными ласками. А на прощание девушка сказала мне:

– Я никогда не забуду вас, мирза Марко. Я не забуду, как вы были добры к нам обоим и как беспокоились о моей дальнейшей судьбе, о том, что со мной станет после вашего отъезда. Я бы очень хотела вознаградить вас – и именно тем способом, от которого вы так благородно отказались. Если когда-нибудь вы снова окажетесь здесь…