Текст книги "В погоне за рассветом"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

– Я освободил его из связки, – бормотал он, – и приковал к одной из своих лошадей, которую он должен был почистить для меня…

Его речь прервало громкое и пронзительное лошадиное ржание. Маленькая лошадка с развевающимися рыжими гривой и хвостом стремительно выскочила из одной из крытых повозок. Она буквально взлетела вверх на какое-то мгновение, как волшебный стеклянный конь, о котором рассказывала шахрияр Жад, так как ей пришлось перепрыгнуть через кровать и смести скамейку, предназначенную для возницы, чтобы оказаться на земле. Когда лошадь, высоко подпрыгнув, описала дугу, цепь, привязанная к ее ноге, проделала то же самое, и человек на другом ее конце вылетел из повозки, как пробка из бутылки. Он тоже пролетел через входное отверстие повозки и ударился о землю, подняв пыль. Поскольку лошадь все еще пыталась убежать, она протащила человека и подняла буквально облако пыли, прежде чем торговец рабами сумел схватить испуганное животное за уздечку и положить конец этому короткому представлению. Рыжая грива маленькой лошадки была расчесана до блеска, но ее хвост был растрепан. То же самое можно было сказать и о нижней части тела мужчины, поскольку его шаровары путались у него между ног. Он сел на мгновение, чтобы перевести дыхание, но смог издать только несколько слабых восклицаний на разных языках. Затем он поспешно привел в порядок свою одежду, потому что торговец рабами подошел к нему, встал рядом и принялся изрыгать проклятия, пиная несчастного ногами до тех пор, пока тот не встал. Раб был примерно ровесником моего отца, только его неряшливая борода, казалось, отросла всего лишь недели за две и плохо прикрывала скошенный подбородок. Поросячьи глазки хитро поблескивали, а большой мясистый нос нависал над такими же мясистыми губами. Он был не выше меня, но гораздо толще, с пузом, которое отвисало на манер его носа. Вообще этот человек напоминал птицу-верблюда.

– Моя новая кобыла! Да я ведь только что ее купил! – Торговец был в ярости и продолжал избивать раба. – В жизни не встречал таких негодяев!

– Непослушная лошадь заблудилась, хозяин, – вопил негодяй, защищая руками голову. – Мне пришлось последовать…

– Лошадь заблудилась? И залезла в повозку? Ты лжешь мне с такой же легкостью, с какой вступаешь в сношения с невинными животными! Ты отвратительный извращенец!

– Вы должны мне верить, хозяин, – продолжал вопить извращенец. – Ваша кобыла могла уйти далеко и потеряться. Или я мог оседлать ее и убежать.

– Bismillah, мне бы этого очень хотелось! Ты оскорбляешь саму благородную систему рабства!

– Тогда продай меня, хозяин, – хныкал оскорбитель. – Всучи меня какому-нибудь ничего не подозревающему покупателю и прогони с глаз долой.

– Estag farullah! – Торговец принялся молить Небеса в полный голос. – Аллах да простит мне мои грехи, я думал, что именно так и сделаю. Эти господа собирались купить тебя, мерзкая дрянь, но теперь они увидели, как тебя поймали, как раз когда ты чуть не изнасиловал мою лучшую кобылу!

– О! Поверьте мне, хозяин, ничего особенного, – заявил этот мерзавец, осмеливаясь говорить с благочестивым негодованием. – Я знавал множество кобыл и получше.

Лишившись дара речи, торговец сжал кулаки и зубы и прорычал:

– Arrgh!

Возможно, это ругательство оказалось бы не единственным, если бы Джамшид не прервал его, сказав сухо:

– Мирза торговец, я заверил мессиров, что вы надежный человек и ваш товар тоже заслуживает доверия.

– Клянусь Аллахом, так оно и есть, мирза визирь! Я не продам, а отдам им даром этот ходячий гнойник! Клянусь, теперь, когда я узнал его истинную природу, я не продам его даже старой жене шайтана! Я искренне прошу прощения у вас, мессиры. И это создание тоже сейчас извинится. Ты слышишь меня? А ну извиняйся за отвратительное представление. Немедленно выражай свою покорность! Говори же, Ноздря!

– Ноздря? – воскликнули мы в изумлении.

– Это мое имя, добрые хозяева, – пояснил раб, в тоне его не было слышно извинения. – У меня имеются и другие имена, но чаще всего я называюсь Ноздрей, и для этого есть причина.

Он приложил грязный палец к кончику носа и поднял его вверх, так что мы смогли увидеть: вместо двух ноздрей у раба оказалась одна большая. Зрелище само по себе было достаточно омерзительным, но оно еще и усугублялось обилием торчащих оттуда волос, покрытых соплями.

– Сие мелкое наказание я понес однажды за еще меньшее преступление. Не относитесь ко мне с предубеждением из-за этого, добрые хозяева. Как вы понимаете, я не обычный человек, кроме того, у меня есть бесчисленные достоинства. Я был моряком, прежде чем попал в рабство, и путешествовал повсюду, от моего родного Синда до далеких берегов…

– Gesù Maria Isèpo [131]131
  Иисус Мария Иосиф (ит.).


[Закрыть], – сказал дядя Маттео удивленно. – Язык этого человека такой же проворный, как и его средняя нога!

Это нас так поразило, что мы позволили Ноздре продолжить свою болтовню.

– Я бы и сейчас путешествовал, но, к несчастью, меня захватили в рабство. Я как раз занимался любовью с самкой шакала, когда на меня напали охотники за рабами, а вы, господа, без сомнения, знаете, как михраб суки обхватывает любящий ее zab и удерживает его. Потому-то я и не мог бежать быстро с сукой шакала, которая свисала у меня спереди, подскакивала и скулила. В результате меня схватили, моя карьера моряка закончилась и началась карьера раба. Но без ложной скромности могу сказать, что вскоре я стал совершенно необыкновенным рабом. Вы заметили, что я говорю сейчас на sabir, торговом языке Запада, а теперь послушайте, благородные хозяева, я говорю еще на фарси, торговом языке Востока, и на своем родном синдхи, на пушту, хинди и языке панджаби. Я также сносно изъясняюсь на арабском, преуспел в нескольких тюркских диалектах и…

– Ты не можешь заткнуться сразу на всех?

Ноздря продолжил небрежно:

– У меня еще есть много достоинств и талантов, о которых я даже не начал говорить. Я хорошо лажу с лошадьми, как вы уже могли заметить. Я вырос среди них…

– Ты только что сказал, что был моряком, – заметил дядя.

– Правильно, я стал моряком, когда уже вырос, проницательный хозяин. А еще я разбираюсь в верблюдах, умею рассчитывать и составлять гороскопы тремя способами – арабским, персидским и индийским. Я отклонил предложения многих известных хаммамов, которые хотели нанять меня как непревзойденного мойщика. Я умею окрашивать седые бороды хной и убирать морщинки, используя мазь из ртути. Своей единственной ноздрей я умею играть на флейте лучше, чем музыкант делает это ртом. Также отверстие сие может быть использовано и для иных целей…

Тут отец, дядя и визирь воскликнули в унисон:

– Dio me varda!

– Этот человек и у личинки вызовет отвращение!

– Убери его, мирза торговец! Он пятно на городе Багдаде! Оставь его где-нибудь стервятникам!

– Я слышал и подчиняюсь, о визирь, – ответствовал торговец. – Позвольте показать вам другой товар?

– Поздно, – коротко сказал Джамшид, хотя он и мог бы сказать очень многое о торговце и его товаре. – Во дворце уже ждут нашего возвращения. Пойдемте, мессиры. Всегда есть завтра.

– И завтрашний день будет более ясным, – добавил торговец, мстительно глядя на раба.

Итак, мы покинули загон с рабами, а затем и базар и отправились в обратный путь вдоль улиц и садов. Мы уже подходили к дворцу, когда дядя заметил:

– Подумать только! А ведь этот презренный негодяй Ноздря так и не извинился!

Глава 3

Слуги снова переодели нас в нарядное платье, и мы опять присоединились к шаху Джаману, чтобы принять участие в вечерней трапезе. И снова еда оказалась восхитительной – всё, за исключением ширазского вина. Помню, что на десерт в тот день были сладости sheriye, которые представляют собой сорт пасты вроде нашей fetucine [132]132
  Измельченная (ит.).


[Закрыть]лапши. Их делают из сливок с миндалем, фисташек и узких полосок золотой и серебряной фольги, таких тонюсеньких, что их тоже можно есть.

Пока мы обедали, шах сказал нам, что его светлейшая первая дочь, шахразада Магас, испросила дозволения отца составить мне компанию и сопровождать гостя во время пребывания в Багдаде, с тем чтобы показать город и его окрестности, разумеется в сопровождении дуэньи, и что сие позволение было ей дано. Отец бросил на меня косой взгляд, но поблагодарил шаха за его доброту и за доброту шахразады. После этого отец объявил, что поскольку теперь я точно буду в хороших руках, то совершенно необязательно покупать раба, который бы присматривал за мной. Таким образом, утром он мог со спокойной душой отправиться на юг в Ормуз, а Маттео – в Басру.

Я проводил дядю с отцом на рассвете; каждый из них ехал в сопровождении дворцовых стражников, которым шах поручил служить гостям и защищать их во время путешествия. После этого я отправился в сад, где меня уже ждала шахразада Магас (разумеется, со своей бдительной тенью, бабушкой), вознамерившаяся сегодня под ее присмотром показать мне город. Приветствуя шахразаду, я произнес традиционное «салям», ни словом не упомянув о ее намеках, да и сама Магас за весь день тоже ничего не сказала на этот счет.

– Рассвет – самое подходящее время, чтобы посмотреть нашу дворцовую мечеть, – заявила она и сопроводила меня в молельный дом, где предоставила наслаждаться его внутренним убранством, которое действительно оказалось восхитительным. Огромный купол был покрыт мозаикой из голубых и серебряных плиток и увенчан золотым шаром; все это сияло в лучах восходящего солнца. Шпиль минарета напоминал гигантский, великолепно сделанный подсвечник, покрытый богатой гравировкой и мозаикой из драгоценных камней. Именно там мне и пришло в голову одно интересное соображение, которое я вам сейчас и поведаю.

Я уже знал, что мужчинам-мусульманам предписывается содержать своих женщин изолированно, в молчании и бездействии, скрытыми от посторонних глаз – в pardah [133]133
  Пардах (пурдах) на яз. хиндиобозначает «занавес», т. е. все, что в мусульманских жилищах находится на женской половине дома, которая отделяется от остальной его части занавесом из плотной ткани или шторами.


[Закрыть], как персы это называют. Я знал, что по законам пророка Мухаммеда, который записал их в Коране, женщина – это всего лишь имущество мужчины, наряду с оружием, скотом или одеждой. Она отличается от остального его имущества только тем, что он время от времени совокупляется с ней, причем это происходит с единственной целью – произвести детей, которые ценятся лишь в том случае, если они мальчики. Правоверным мусульманам, как мужчинам, так и женщинам, не пристало обсуждать отношения между полами, даже дружеские, хотя мужчина может откровенно и с вожделением рассказывать о своих отношениях с другими мужчинами.

Однако когда я в то утро смотрел на дворцовую мечеть, то подумал, что ислам, подвергая осуждению нормальные сексуальные отношения, не в состоянии подавить всего,что их выражает. Посмотрите на мечеть, и вы увидите, что ее купола скопированы с женской груди – вздымающиеся соски поднимаются в небо, а минареты представляют собой мужские половые члены в состоянии эрекции. Возможно, мои аналогии и ошибочны, хотя я так не думаю. Коран узаконил неравенство между мужчинами и женщинами. Он объявил нормальные отношения между полами неприличными и запретными, постыдно извратив их. Однако сами мусульманские храмы смело заявляют, что пророк ошибался и что Аллах заставил мужчину и женщину хранить верность друг другу и иметь единую плоть.

Мы с шахразадой вошли во внутреннее помещение мечети, удивительно просторное и с высоким потолком. Оно было красиво украшено, конечно же, узорами, а не картинами и статуями. Стены были покрыты мозаичными орнаментами из ляпис-лазури, перемежающейся с белым мрамором таким образом, что общий цвет помещения был бледно-голубым – мягким и успокаивающим.

Поскольку в мусульманских храмах нет никаких изображений, там нет и алтаря, нет священников, музыкантов или хористов, а также церемониальных принадлежностей, вроде наших курильниц, купелей и канделябров. В мечетях не проводят месс, исповедей или других подобных этим обрядов, мусульмане следуют только одному ритуальному правилу: во время молитвы все они простираются ниц в направлении священного города Мекки, места рождения их пророка Мухаммеда. Поскольку Мекка находится юго-западнее Багдада, то дальняя стена мечети, в которую мы зашли, тоже смотрела на юго-запад. В центре ее имелась неглубокая ниша, чуть выше человеческого роста, также выложенная сине-белой мозаикой.

– Это михраб, – пояснила шахразада Мот. – Хотя в исламской религии нет священников, иногда перед нами выступает какой-нибудь посетивший нас мудрец. Например, имам, который так глубоко изучил Коран, что обрел власть над его священными догматами. Или муфтий, тоже большой знаток скоротечных законов, установленных пророком (да пребудет с ним мир). Или ходжа – так называются те, кто совершил долгое паломничество в Святую Мекку. Чтобы руководить молитвой, мудрец занимает место прямо в михрабе.

– Я думал, что слово «михраб» означает… – Тут я смущенно замолчал, а шахразада улыбнулась мне озорной улыбкой.

Я чуть было не сказал, что решил, будто слово «михраб» означает интимное женское место, которое венецианская портовая девчонка когда-то грубо обозвала своей pota, а знатная венецианская госпожа утонченно назвала mona. А затем я заметил, какую форму имеет ниша михраб в стене мечети: она точно воспроизводила женские половые органы, будучи слегка овальной и суживающейся кверху, чтобы закрыть стрельчатую арку. Я побывал внутри многих мечетей, и в каждой эта ниша была именно такой формы. Пожалуй, это еще одно дополнительное подтверждение моей теории о том, что подавляемая в людях сексуальность повлияла на исламскую архитектуру. Итак, слово «михраб» имеет два значения, и сомневаюсь, что кто-нибудь из мусульман знает, которое из них является первым, а какое вторым.

– А это, – сказала Мот, показывая наверх, – окна, через которые солнце отсчитывает каждый прошедший день.

Без сомнения, отверстия сии самым тщательным образом расположили по верхнему периметру купола, и как только солнце вставало, оно освещало внешнюю сторону купола; там имелись вставки из плиток с арабскими письменами, которые вплетались в мозаику. Шахразада прочитала вслух слова на плитках, которые освещали солнечные лучи. По всей видимости, сегодня по мусульманскому летоисчислению был третий день месяца Джумад-ус-сани 670 года от Хиджры Пророка [134]134
  Мусульманское летоисчисление ведется от момента переселения Мухаммеда и его приверженцев ( араб.«хиджра» – переселение) из Мекки в Медину, т. е. с 16 июля 622 г.


[Закрыть], или, по персидскому календарю, 199 год их эры. Узнав это, мы вместе с Шахразадой Мот, бормоча и подсчитывая на пальцах, перевели дату в христианское летоисчисление.

– Сегодня же двадцатое сентября! – воскликнул я. – Мой день рождения!

Шахразада поздравила меня и сказала:

– У нас принято дарить в день рождения подарки. А у христиан тоже есть такой обычай?

– Вообще-то, да.

– Ну тогда я сделаю тебе подарок сегодня ночью, если ты достаточно храбр и не побоишься получить его. Я подарю тебе ночь zina.

– Что такое zina? – спросил я, хотя и подозревал, что догадываюсь.

– Это недозволенная связь между мужчиной и женщиной. Это haram, что значит «запретное». Если ты надумаешь получить свой подарок, мне придется украдкой впустить тебя в свои покои, в anderun дворца, что тоже запрещено.

– Я буду храбрым и рискну! – воскликнул я искренне. И тут кое-что вспомнил. – Но… простите мне дерзкий вопрос, шахразада Мот, я слышал, что мусульманские женщины кое-чего лишены – они не испытывают восторга при zina. Мне говорили, что им якобы делают некое обрезание, хотя я и не могу представить себе каким образом.

– О да, tabzir, – беззаботно пояснила она, – это у нас проделывают почти со всеми женщинами еще в младенчестве. Но никак не с девочками царской крови или с кем-нибудь, кто в будущем может стать женой или наложницей шаха. И разумеется, мне этого тоже не делали.

– Я очень рад за вас, – сказал я совершенно искренне. – Но что же все-таки происходит с остальными несчастными женщинами? Что такое tabzir?

– Позволь мне показать тебе, – сказала она.

Я испугался, ожидая, что шахразада разденется прямо тут же, и сделал предостерегающий жест в направлении бдительной бабушки. Но Мот только хихикнула в ответ и шагнула к нише проповедника в стене мечети, спросив:

– Представляешь ли ты себе устройство женского тела? Тогда ты должен знать, что вот здесь, – она показала на верхушку арки, – прямо у самого михраба, у женщины есть мягкий, похожий на пуговку выступ. Он называется zambur.

– Ах, – сказал я, догадавшись наконец, что красавица имела в виду клитор. – В Венеции его называют lumaghétta. – Я старался говорить бесстрастно, как врач, но знал, что покраснел.

– Точное расположение zambur может слегка отличаться у разных женщин, – продолжала Мот; сама она оставалась при этом совершенно спокойной. – И размер его тоже может быть разным. Мой собственный zambur похвально большой, при возбуждении он увеличивается до размера первой фаланги моего мизинца.

Одна только мысль об этом заставила мой член возбудиться и увеличиться. Поскольку здесь находилась бабушка шахразады, я снова порадовался тому, что на мне были просторные одежды.

А Мот между тем весело продолжала:

– Поэтому я пользуюсь большим спросом среди других женщин anderun: мой zambur может служить им почти так же хорошо, как и мужской zab. Женские игры у нас называются halal, это значит разрешенные, незапретные.

Если до этого мое лицо было розовым, то теперь оно, должно быть, стало коричневато-малинового цвета. Уж не знаю, заметила ли сие Мот, однако это ее не остановило.

– У каждой женщины zambur – это самое чувствительное местечко, самая суть ее женского естества. Если он не возбудится, она останется невосприимчивой к любовным объятиям. Получая совсем мало наслаждения от сношения с мужчиной, она не будет стремиться к нему. В этом и заключается причина, по которой делают tabzir – обрезание, как ты его называешь. У взрослой женщины, пока она не возбудится, zambur скромно прикрыт губами ее михраба. Но в младенчестве у девочки он выступает между маленькими губками. И хаким может легко отрезать его простыми ножницами.

– Бог мой! – воскликнул я. От ужаса мое собственное возбуждение моментально прошло. – Разве можно творить такое?! Ведь женщину, по существу, превращают в евнуха.

– Очень похоже, – спокойно согласилась Мот, как будто ей все это вовсе не казалось таким уж страшным. – Девочка подрастает и становится женщиной, которая добродетельно холодна и избегает сношений с мужчинами, совершенно не стремясь к ним. Образцовая мусульманская жена.

– Образцовая?! Но какой супруг захочет иметь такую жену?

– Мусульманин, – просто сказала она. – Такая жена никогда ему не изменит, ибо не в состоянии представить сам акт zina или еще что-нибудь запретное. Она даже никогда не будет дразнить своего мужа, флиртуя с другим мужчиной. Если женщина правильно соблюдает pardah, она никогда даже не увидит другого мужчину – пока не даст жизнь мальчику. Понимаешь, tabzir никак не влияет на материнство. Обрезанная женщина может стать матерью, и в этом она превосходит евнуха, который не способен стать отцом.

– Даже если и так, все равно – какая страшная судьба.

– Эта судьба определена пророком (да пребудет с ним мир). Тем не менее я рада, что наши женщины лишены подобных неудобств, которые предписаны простому народу. Ну а теперь о твоем подарке ко дню рождения, молодой мирза Марко…

– Как жаль, что еще только утро, – сказал я, глядя на медленно перемещающиеся солнечные лучи. – Это будет самый долгий день рождения в моей жизни, в ожидании ночи zina с вами.

– О нет, не со мной!

– Что?

Мот хихикнула.

– Ну, не совсем со мной.

Сбитый с толку, я снова спросил:

– Что?

– Ты привел меня в смущение, Марко, спросив о tabzir, и поэтому я не объяснила, что за подарок приготовила для тебя. Прежде чем я начну свое объяснение, ты должен принять во внимание, что я еще девственница.

Я снова начал с обидой:

– Вы говорили совсем не как…

Но она прижала палец к моим губам.

– Это правда, мне не сделали tabzir, и я не холодна, и, возможно, меня не назовешь вполне девственной, поскольку я сама приглашаю тебя сделать нечто запретное. Правда также и то, что у меня самый очаровательный zambur и я очень люблю играть с ним, но только разрешенными способами, которые не нарушат мою девственность. Видишь ли, я всегда должна помнить о sangar. Эту девственную плеву нельзя нарушать до тех пор, пока я не выйду замуж за какого-нибудь шаха, иначе никто не возьмет меня в жены. Да и вообще в таком случае будет счастьем, если мне не отрубят голову за то, что я позволила какому-то мужчине лишить меня девственности. Нет, Марко, даже не мечтай заняться со мной zina.

– Я в смущении, шахразада Мот. Вы же ясно сказали, что тайком впустите меня в свои покои…

– Я так и сделаю. И останусь там, чтобы помочь тебе заниматься zina с моей сестрой.

– С вашей сестрой?

– Тише! Старая бабушка глуха, но иногда она может читать простые слова по губам. Теперь молчи и слушай. У моего отца множество жен, поэтому у меня есть много сестер. Одна из них очень любит zina, хотя и никогда не сможет получить ее достаточно. И именно zina с моей сестрой станет подарком к твоему дню рождения.

– Но если она тоже благородная шахразада, разве она не должна так же беречь девственность, как и…

– Я же сказала, молчи. Да, моя сестра так же благородна, как и я, но есть причина, по которой она уже больше не дорожит своей девственностью. Ты все узнаешь сегодня ночью. И до этого времени я больше ничего не скажу, а если ты будешь забрасывать меня вопросами, то вообще расторгну наше соглашение и ты останешься без подарка. А теперь, Марко, давай насладимся сегодняшним днем. Позволь мне приказать вознице покатать нас по городу.

Подъехавшая коляска оказалась в действительности изящной двуколкой, в которую была впряжена одна небольшая персидская лошадка. Возница помог мне поднять дряхлую бабку и усадить ее рядом с ним спереди, а мы с шахразадой уселись внутрь двуколки на сиденье. После того как повозка прокатилась по саду и выехала за дворцовые ворота в Багдад, Мот заметила, что сегодня еще не завтракала. Она открыла суконную сумку, достала из нее какие-то желтовато-зеленые фрукты и откусила от одного, предложив второй мне.

– Banyan, – назвала она его. – Разновидность фиги.

Я вздрогнул при упоминании о фигах и вежливо отказался, не став докучать шахразаде рассказом о несчастье, приключившемся со мной в Акре, и упоминанием о том отвращении, которое вызывали у меня фиги. Мот явно обиделась, когда я отказался, и я спросил девушку, в чем дело.

– Ты знаешь, – сказала она, наклонившись к моему уху, и зашептала так, чтобы не услышал возница, – что это запретный плод, которым первая женщина совратила первого мужчину?

Я прошептал в ответ:

– Я предпочитаю совращение без всяких плодов. И, кстати…

– Я же просила тебя пока не говорить об этом. Подожди до ночи.

Во время нашей утренней поездки я еще несколько раз пытался завести разговор на эту тему, но шахразада каждый раз игнорировала меня. Она вообще говорила лишь тогда, когда хотела привлечь мое внимание к тому или иному месту, и рассказала мне немало интересного.

Она, например, сказала:

– Вот мы и на базаре, на котором ты уже побывал, но который трудно сегодня узнать: он такой пустынный и тихий. Это потому, что сегодня Jumè – пятница, как вы ее называете. Аллах предписал, что это будет день отдыха, когда нельзя трудиться, заниматься делами или торговать.

Некоторое время спустя шахразада опять заговорила:

– А теперь посмотри вон туда, на луг, усаженный деревьями. Это кладбище, которое мы называем «Город безмолвия».

И еще она сказала:

– То большое здание – Дом иллюзий, благотворительное заведение, средства на которое дает мой отец шах. Здесь держат взаперти под присмотром всех, кто сошел с ума, а это часто происходит с людьми во время летней жары. Несчастных регулярно осматривает хаким, и если к ним возвращается разум, то их выпускают.

На окраине города мы переехали мост через маленький поток, и я был поражен необычным, удивительно глубоким синим цветом воды. Затем мы пересекли еще один поток, и тот оказался невероятного ярко-зеленого цвета. Ну а когда мы переехали и третий – красный как кровь, – я наконец высказал вслух свое изумление.

Шахразада пояснила:

– Вода во всех этих потоках таких странных цветов из-за краски, в которую мастера окрашивают qali. Ты никогда не видел, как делают qali? Тебе следует посмотреть. – И она сказала вознице, куда надо ехать.

Я ожидал, что мы снова вернемся в Багдад, в какую-нибудь городскую мастерскую, но повозка покатила дальше и остановилась возле холма, посередине которого имелся похожий на пещеру вход. Мы с Мот вылезли из двуколки, взобрались по холму и, пригнув головы, вошли внутрь.

Некоторое время нам пришлось идти, согнувшись, по короткому темному туннелю, а потом мы оказались в расширяющейся кверху огромной пещере, полной людей; пол ее был уставлен рабочими столами, скамьями и бочками с красящим веществом. Пещера казалась темной, пока мои глаза не привыкли к полумраку, который рассеивали многочисленные свечи, лампы и факелы. Лампы стояли на различных предметах мебели, факелы были пристроены здесь и там на стенах, часть свечей прикреплялись к стене при помощи воска, а остальные носили в руках многочисленные работники.

Я сказал шахразаде:

– Вы же говорили, что сегодня день отдыха.

– Для мусульман, – пояснила она. – А это рабы, христиане – славяне, лезгины и другие. Им разрешается отдыхать в воскресенье.

Лишь немногие из рабов были взрослыми мужчинами и женщинами, они выполняли различные работы вроде смешивания красок в бочках, на полу в пещере. Остальные оказались детьми – они трудились наверху. Это напомнило мне одну из волшебных историй шахрияр Жад, но все происходило в действительности. С высокого купола пещеры свисал гигантский гребень с нитями – сотнями нитей, – они тянулись параллельно и очень близко друг к другу; эта сеть была такой же высоты и ширины, как и пещера, очевидно, плетение для гигантского qali, предназначавшегося для огромного помещения где-нибудь в дворцовых покоях. Высоко напротив этой стены с плетением свободно висели веревки, которые прикреплялись к потолку где-то еще выше, в темноте, а на веревках этих болталось множество детей.

Все маленькие мальчики и девочки были совершенно голые – Мот пояснила, что это из-за того, что в пещере очень жарко, – они висели по всей ширине плетения, но на разных уровнях: кто-то выше, кто-то ниже. Сверху qali был уже частично завершен, и я смог рассмотреть его: даже на этой стадии работы на нем выделялся великолепный разноцветный орнамент из садовых цветов. К голове каждого висевшего ребенка была прикреплена воском свеча. Все детишки были заняты работой, но какой именно, я не мог разглядеть; казалось, они своими маленькими пальчиками дергали незаконченный нижний край qali.

Шахразада пояснила:

– Они ткут основу, продевая нити через плетение. У каждого раба в руках челнок и моток нити одного какого-то цвета. И дети туго вплетают ее в соответствии с орнаментом.

– Но как, черт побери, – спросил я, – ребенок может не запутаться среди такого количества других детей и нитей? Это ведь невероятно сложная работа.

– Мастер qali поет им, – сказала Мот. – Наш приход прервал его. А теперь смотри, он начинает снова.

Это было поразительно. Человек, которого шахразада называла мастером qali, сел за стол. Перед ним лежал огромный лист бумаги, расчерченный на огромное количество аккуратных маленьких квадратиков; на них был наложен рисунок – полный план орнамента qali, с указанием различных цветов, а их там было великое множество. Мастер qali вслух считывал орнамент, напевая в определенном порядке:

– Один, красный!.. Тринадцать, голубой!.. Сорок пять, коричневый!..

А теперь представьте, какое это непростое искусство. Мастера должны были услышать далеко под сводом пещеры и безошибочно понять все находившиеся там мальчики и девочки. Ему приходилось при помощи модуляций голоса заставлять их работать в определенном ритме. Таким образом, слова мастера были обращены то к одному маленькому рабу, то к другому, по очереди разъясняя каждому, когда он должен взяться за свой челнок. Мало того, мастер пел свои слова то низко, то высоко, что обозначало, как далеко раб должен просунуть в переплетение нить и где закрепить ее. Подобным воистину удивительным способом, как пояснила мне Мот, рабы будут делать qali, нитка за ниткой, ряд за рядом, и так до самого пола пещеры, а когда ковер будет закончен, он окажется таким совершенным по своему исполнению, словно его расписал один-единственный художник.

– Такой qali в конечном счете обходится недешево, – сказала шахразада, когда мы повернулись, чтобы уйти из пещеры. – Ткачи должны быть, насколько это возможно, юными, тогда они обладают небольшим весом и маленькими проворными пальчиками. С другой стороны, совсем непросто научить такой ответственной работе малышей. К тому же они часто теряют сознание от жары, падают вниз, разбиваются и умирают. А те, кто проживет достаточно долго, почти наверняка ослепнет от требующей пристального внимания работы и слабого освещения. Когда кто-нибудь из них умирает, другой выученный мастерству ребенок-раб уже должен быть наготове.

– Так вот почему, – заметил я, – даже самый маленький qali такой дорогой.

– А теперь представь, сколько бы он стоил, – ответила шахразада, когда мы снова вышли на дневной свет, – если бы его делали взрослые.