Текст книги "В погоне за рассветом"

Автор книги: Гэри Дженнингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

Все живое на пути лавины на Памире гибнет. Мы видели много свидетельств тому – кости и черепа, восхитительные рога горалов, уриалов и «баранов Марко», а также кости, черепа и безжалостно разбитые вещи, которые некогда принадлежали людям, – останки давно погибших диких животных и останки давно пропавших караванов. Эти несчастные услышали сначала стон горы, затем гул, рев, а потом… потом они уже больше ничего не услышали. Только случай спас нас от такой же судьбы, потому что на Памире нет безопасного пути или места для лагеря, нет такого времени суток, когда не происходит обвалов. К счастью, на нас ни разу ничего не упало, хотя мы сплошь и рядом обнаруживали, что тропа полностью уничтожена, так что приходилось искать обходной путь вокруг препятствий. Было не слишком приятно, когда оползень оставлял на нашем пути огромную груду каменных обломков. Однако было намного хуже, если вдруг от обычной тропы сохранялся лишь узкий уступ, отсеченный от поверхности крутого склона и нетронутый лавиной, которая оставила его висеть над пустотой. Тогда нам приходилось возвращаться по тропе обратно на много фарсангов назад и потом тащиться еще много-много фарсангов окольным путем, прежде чем мы снова могли свернуть на север.

Стоит ли удивляться, что отец, дядя и Ноздря, всякий раз заслышав грохот камнепада с какой-нибудь стороны, начинали от души браниться, а тамилы – жалобно хныкать. Однако что касается меня, то я всегда приходил в возбуждение от этого гула и не мог понять, почему другие путешественники, похоже, даже не считали его достойным упоминания в своих мемуарах. А ведь этот грохот означает, что даже самые великие горы не вечны. Разумеется, пройдут века, тысячелетия и эры, прежде чем Памир станет по своей высоте таким же, как Альпы, но он будет неуклонно разрушаться, постепенно превращаясь в невыразительную плоскую равнину. Поняв это, я задался вопросом: почему Господь Бог, если он создал горы Памира лишь для того, чтобы дать им разрушиться, так нагромоздил их и сделал такими непомерно высокими, какими они были сейчас? И еще я дивился и дивлюсь до сих пор, представляя, какой же неописуемо громадной была высота этих гор, когда Господь еще только создал их, в самом начале.

Все горы были одинаковые, их облик мог меняться лишь в зависимости от погоды и времени суток. В ясные дни высокие пики ловили великолепие рассвета, когда мы еще спали, и сохраняли на себе отблеск заката еще долгое время после того, как мы разбивали лагерь, ужинали и ложились спать в полной темноте. В дни, когда на небе были облака, мы наблюдали, как их белоснежные громады прокладывают себе дорогу вдоль голых коричневых скал и скрывают их. Затем на уже безоблачном небе вновь появлялись горные вершины, но теперь они были такими белыми от снега, словно задрапировались в лоскуты и лохмотья облаков.

Когда же мы сами поднимались вверх, взбираясь по тропе, освещение наверху играло шутки с нашим зрением. Обычно в горах всегда бывает легкий туман, который делает все далекие объекты немного более тусклыми для глаза, и таким образом можно судить, что находится ближе, а что – дальше. Но на Памире нет и следа тумана, и потому невозможно определить расстояние или даже размеры самых обычных и привычных предметов. Я часто фиксировал свой взгляд на вершине горы у далекого горизонта и пугался, увидев, как наши вьючные яки легко карабкаются на нее: оказывается, это была простая груда камней в сотне шагов от меня. Или же я бросал беглый взгляд на неуклюжего surragoy – дикого горного яка, который и сам напоминал осколок скалы. Мне казалось, что он затаился рядом с нашей тропой, и я беспокоился, как бы дикий як не подбил наших одомашненных яков убежать в горы. Но затем я осознавал, что в действительности он находится в целом фарсанге от нас и между нами простирается долина.

Горный воздух играл с нами такие же шутки, как и освещение. Точно так же, как и на Вахане (который по сравнению с Памиром теперь казался нам низменностью), воздух здесь отказывался поддерживать пламя наших костров: они горели всего лишь бледно-голубым прохладным огнем, и требовалась вечность, чтобы котлы с водой наконец закипели. Здесь, наверху, разреженный воздух каким-то образом оказывал влияние и на солнечный свет. На солнечной стороне камни прогревались так, что к ним больно было прислоняться, но их теневая сторона при этом оставалась такой же неприятно холодной. Иногда нам приходилось снимать верхнюю одежду, потому что на солнце в ней было жарко, однако кристаллы снега вокруг нас не таяли. Солнце превращало сосульки в слепящие, яркие, переливчатые радуги, однако это не сопровождалось капелью.

Правда, подобное случалось на вершинах лишь в ясную солнечную погоду, когда зима ненадолго забывала о своих обязанностях. Мне представлялось, что Старик Зима приходит на эти вершины похандрить в одиночестве, когда вся остальная земля с презрением отвергает его и радостно приветствует наступление тепла. И наверное, в одну из здешних горных пещер Старик Зима удаляется, чтобы какое-то время подремать. Но спит он тревожно и постоянно просыпается, зевает, выпуская изо рта огромные клубы холода, и молотит длинными руками из ветра, и вычесывает из своей белой бороды каскады снега. Все чаще и чаше я наблюдал, как высокие заснеженные пики смешиваются с вновь выпавшим снегом и исчезают в его белизне. Потом вдруг исчезали ближайшие хребты, затем яки, которые возглавляли наш караван, и вот уже наконец я не видел ничего, что было дальше развевающейся гривы моей лошади. Иной раз во время таких буранов снег был таким густым, а ветер – настолько свирепым, что нам, всадникам, приходилось разворачиваться и усаживаться в седлах задом наперед, предоставив лошадям выбирать путь самостоятельно и мотаться на ветру подобно лодкам в открытом море.

Поскольку мы постоянно то поднимались на очередную гору, то спускались с нее, эта холодная погода смягчалась каждые несколько дней, когда мы оказывались в теплых, сухих, пыльных ущельях, куда уже пришла Юная Весна. Затем, когда мы поднимались вверх, во владения, где все еще хозяйничал Старик Зима, все вокруг снова замерзало. Таким образом, мы поочередно то с огромным трудом прокладывали путь в снегу наверху, то с не меньшим трудом пробирались через грязь внизу. Мы замерзали до самых костей во время метелей с мокрым снегом наверху и чуть не задыхались от пыльных бурь внизу. Однако, по мере нашего продвижения на север, мы начали замечать на дне тесных долин небольшие островки зелени – сперва низкорослые кустарники и редкую травку, потом маленькие лужайки, а затем стали встречаться и одинокие деревца. Эти пятна зелени выглядели такими свежими и такими чуждыми среди белизны снегов и суровой черноты грязно-коричневых вершин, что казались подарками из далеких стран, вырезанными волшебными ножницами и чудесным образом разбросанными посреди этих пустошей.

Чем севернее мы продвигались, тем дальше друг от друга отстояли горы, давая место все более широким и зеленым долинам. Здесь контрасты были еще поразительнее. Напротив холодных гор, расположенных где-то на заднем плане, сияли сотни различных оттенков зелени, и все они прогревались солнцем – массивные темно-зеленые чинары; бледные серебристо-зеленые акации; тополя – высокие и стройные, напоминающие зеленые перья; осины с дрожащими листьями, с одной стороны зелеными, а с другой – жемчужно-серыми. А под деревьями и среди них сверкали сотни различных цветов – ярко-желтые чашечки тюльпанов, ярко-красные и розовые дикие розы, переливающиеся пурпуром цветы, которые назывались сиренью. Вообще-то это не цветок, а высокий кустарник, так что пурпурные кисти сирени, на которые мы всегда смотрели снизу, выглядели еще более живыми на фоне застывшего снежного горизонта; а что касается запаха сирени – это один из самых восхитительных цветочных ароматов, и он кажется еще слаще оттого, что его разносит суровый ветер с заснеженных равнин.

В одной из таких долин мы подошли к первой реке, которую встретили с тех пор, как оставили Пяндж. Река эта называлась Мургаб, а за ней располагался город с таким же названием. Мы воспользовались возможностью отдохнуть и провели там две ночи в караван-сарае, вымылись сами и постирали нашу одежду в реке. Затем мы распрощались с тамилами и продолжили свой путь на север. Я надеялся, что Талвар и его товарищи все-таки выручат немало монет за свою морскую соль, потому что больше ничего Мургаб не мог предложить. Это был довольно убогий городок, и его жители таджики отличались исключительным сходством с яками – мужчины и женщины там были одинаково волосаты и вонючи, все с широкими плоскими лицами и торсами, совершенно невозмутимые и напрочь лишенные любопытства. Мургаб был настолько лишен соблазнов, из-за которых можно было в нем задержаться, что заскучавшие чоланцы с нетерпением предвкушали ужасное путешествие обратно через Памир и всю Индию, что, признаться, меня удивляло.

Наш дальнейший путь из Мургаба не был особенно тяжелым, мы уже привыкли путешествовать по этим горам. К тому же дальше к северу горные хребты были уже менее высокими и неприветливыми, а их склоны – не такими крутыми. Чередующиеся с горами долины были очень приятными – просторными, покрытыми зеленью и цветами. Я вычислил с помощью своего kamàl, что теперь мы находились гораздо севернее, чем сам Александр Македонский заходил в Среднюю Азию. Если верить картам нашего Китаба, мы сейчас находились в самом ее центре. Поэтому мы были порядком изумлены и смущены, когда в один прекрасный день вдруг вышли на морское побережье. Легкие волны набегали на копыта наших лошадей, и водная гладь простиралась далеко на запад, насколько хватало взгляда. Мы, конечно же, знали, что в Средней Азии существует громадное внутреннее море под названием Гиркан, или Каспий, но полагали, что находимся гораздо восточнее. Я мгновенно вспомнил о наших недавних попутчиках-тамилах: вот бедняги, угораздило же их привезти морскую соль на берег моря.

Однако когда мы попробовали воду, она оказалась пресной, сладкой и кристально чистой. Это было озеро. Каких только чудес нет на свете – это надо же, встретить огромное глубокое озеро, расположенное так высоко над землей. Постоянно двигаясь на север, мы вышли на восточный берег этого удивительного озера и затем много дней двигались вдоль него. Все это время мы постоянно выискивали предлоги поставить лагерь рано вечером, так чтобы можно было успеть как следует искупаться, побродить и порезвиться в этих целительных сверкающих водах. Мы не обнаружили на берегу озера ни одного города, однако здесь попадались дома из глины и сплавленного леса, которые принадлежали таджикским пастухам, дровосекам и углежогам. Они сказали нам, что озеро называется Каракуль, что означает Черное Руно – это название породы домашних овец, которых разводят все пастухи в окрестностях.

Вас, возможно, удивит, что озеро носило имя животного, но животное это было непростым. Помню, глядя на отару местных овец, мы недоумевали: почему они называются «кара»? Почти все взрослые бараны и овцы были различных оттенков серого и серовато-белого цвета, и лишь изредка попадались черные. Но нам объяснили, что все дело было в необыкновенно ценном мехе, известном как «каракуль». Эта дорогая красивая шкура с тугими курчавыми черными локонами выделывается не из остриженной овечьей шерсти. Это шкура новорожденного ягненка, а все ягнята каракулевой породы рождаются черными, и их убивают, пока им не исполнилось три дня. Днем позже чистый черный цвет теряет свою насыщенность, и ни один торговец мехами уже не признает этот мех за каракуль.

После недели путешествия вдоль побережья озера мы подошли к реке, которая текла с запада на восток. Местные таджики называли ее Кек-су, или река-Проход. Название было подходящим, потому что ее широкое русло проделало настоящий проход в горах, и мы с удовольствием отправились по нему на восток, все ниже и ниже спускаясь с гор, среди которых так долго находились. Даже наши лошади радовались этому удобному проходу, ибо путешествие среди скал было тяжелым, как для их животов, так и для копыт. Здесь же, внизу, имелось в изобилии мягкой травы, которую можно было есть и по которой было так приятно идти. Любопытно, что абсолютно в каждой встречавшейся нам на пути одинокой деревне и даже в каждом отдельном доме, в который мы заходили, отец с дядей снова и снова упорно спрашивали название реки, и всякий раз им отвечали: «Кек-су». Мы с Ноздрей удивлялись их настойчивым постоянным расспросам, но оба лишь посмеивались и не спешили объяснять, зачем им понадобилось так много заверений в том, что мы идем по реке-Проходу. И вот наконец в один прекрасный день – мы подошли уже к шестой или седьмой деревне – на традиционный вопрос отца «Как вы называете эту реку?» местный житель вежливо ответил:

– Кок-су.

Река была та же самая, местность ничуть не отличалась от вчерашней, а сам мужчина так же походил на яка, как и все остальные таджики, но он произнес название реки несколько иначе. Отец повернулся в седле и крикнул дяде Маттео, который ехал чуть позади нас, – в голосе его звучало ликование:

– Мы прибыли!

Затем он слез с лошади, схватил полную горсть желтоватой придорожной грязи и стал разглядывать ее чуть ли не с любовью.

– Прибыли куда? – в недоумении спросил я.

– Название реки все то же: Проход, – пояснил отец, – но этот добрый человек произнес его на языке великого хана. А значит, мы пересекли границу с Таджикистаном. Через этот участок Шелкового пути мы с твоим дядей возвращались домой, на запад. Город Кашгар всего в двух днях пути отсюда.

– Итак, мы находимся в провинции Синьцзян, – сказал дядя Маттео, который подъехал к нам. – Бывшая провинция Китайской империи. А теперь Синьцзян и вся земля, которая лежит к востоку отсюда, принадлежит монголам. Племянник Марко, ты наконец-то находишься в самом сердце ханства.

– Ты стоишь, – торжественно возвестил отец, – перед желтой землей Китая, которая тянется отсюда до великого Восточного океана. Марко, сын мой, ты наконец-то попал во владения великого хана Хубилая.

Часть седьмая
КИТАЙ

Глава 1

Кашгар оказался довольно крупным городом: гостиницы, лавки и жилые дома там были прочными, а не построенными из глиняных кирпичей лачугами, которые мы видели в Таджикистане. Кашгар строили на века, поскольку это западные ворота Китая, через которые должны проходить все караваны, следующие по Шелковому пути с Запада или на Запад. При этом ни один караван не мог пройти без того, чтобы его не задержали. В нескольких фарсангах от городских стен нас остановила группа монгольских часовых, которые стояли заставой на дороге. За их постом мы смогли разглядеть бесчисленные круглые юрты, отчего казалось, что на подступах к Кашгару расположилась целая армия.

– Mendu, старшие братья, – сказал один из часовых.

Это был типичный монгольский воин с устрашающими мускулами, некрасивый и с ног до головы весь увешанный оружием, хотя его приветствие и звучало вполне дружелюбно.

– Mendu, sain bina, – ответил отец.

Я тогда еще не знал многих монгольских слов, но позднее отец повторил мне весь разговор, объяснив, что он был стандартным обменом любезностями, принятыми в Монгольском государстве. Странно было слышать, что столь грубый с виду часовой так тщательно соблюдает нормы этикета, ибо монгол продолжил вежливо расспрашивать:

– Из какой части земли под небесами вы пришли?

– Мы оттуда, где под небесами лежит далекий Запад, – ответил отец. – А ты, старший брат, где ты ставишь свои юрты?

– Смотри, мои бедные юрты стоят сейчас среди bok ильхана Хайду, который ныне остановился лагерем в этом месте, дабы обозреть свои владения. Скажи мне, старший брат, на какие земли ты бросал свою благодетельную тень по пути сюда?

– Недавно мы спустились с высокого Памира, вниз по реке-Проходу. Мы зимовали в месте, достойном уважения, под названием Базайи-Гумбад, которое также относится к владениям твоего повелителя Хайду.

– Поистине, его владения далеко разбросаны и многочисленны. Было ли ваше путешествие мирным?

– Мы добрались сюда благополучно. А ты, старший брат, ты живешь в мире? Плодовиты ли твои кобылы и жены?

– У нас все мирно, наши пастбища процветают. А куда направляется ваш караван, старший брат?

– Мы собираемся на несколько дней остановиться в Кашгаре. Надеюсь, место сие достойное?

– Вы можете зажечь там свои костры в уюте и спокойствии и подкрепиться жирными овцами. Однако, прежде чем вы отправитесь дальше, позвольте смиренному стражнику ильхана узнать, какова конечная цель вашего путешествия?

– Мы держим путь на Восток, в далекую столицу Ханбалык [168]168
  Ханбалык ( букв.«город хана»), ныне Пекин; древнейший, неоднократно переименовывавшийся китайский город. В 1267 г. Хубилай сделал его своей столицей, пристроив к нему целый город Дабу с огромным дворцовым кварталом.


[Закрыть], выполняя поручения твоего самого высокого господина, великого хана Хубилая. – Отец вытащил письмо, которое мы так долго возили с собой. – Мой старший брат снизошел до того, чтобы изучить скромное искусство чтения?

– Увы, старший брат, я не достиг таких высот познания! – ответил часовой, беря документ. – Но даже я могу постичь и узнать великую печать великого хана. О горе мне, задержавшему мирный караван столь важных лиц, каковыми вы, должно быть, являетесь! Теперь я буду безутешен.

– Ничего страшного, ты ведь делал свою работу, старший брат. А теперь позволь мне взять письмо обратно и мы отправимся дальше.

Однако часовой не спешил отдавать письмо.

– О, мой хозяин Хайду подобен всего лишь жалкой лачуге по сравнению с величественным громадным шатром, которому можно уподобить его старшего двоюродного брата, благородного господина Хубилая. А посему полагаю, он сочтет за честь взглянуть на слова, написанные Хубилаем, и прочтет их с глубоким уважением. Без сомнения, мой хозяин также сочтет за честь принять и приветствовать посланцев с Запада, избранных его благородным сородичем. Так что, с твоего позволения, старший брат, я покажу ему этот документ.

– Откровенно говоря, старший брат, – ответил отец с некоторым нетерпением, – нам совершенно не нужны никакие пышные церемонии. Мы бы хотели побыстрее, тихо-мирно проехать Кашгар. К чему суета?

Часовой не обратил на это никакого внимания.

– Здесь, в Кашгаре, множество гостиниц для самых разных гостей. Есть караван-сарай для торговцев лошадьми, а есть другой, для купцов, продающих зерно…

– Мы уже знаем об этом, – зарокотал дядя Маттео. – Мы бывали здесь прежде.

– Тогда я рекомендую вам, старшие братья, одну гостиницу которая специально отведена для проезжих путешественников. Эта гостиница называется «Пять даров» и находится в переулке Благоухающей Человечности. Спросите любого в Кашгаре, и…

– Мы знаем, где это.

– Тогда не будете ли вы так добры поселиться там, пока ильхан Хайду не попросит вас оказать ему честь, посетив его юрту? – Часовой отступил на шаг, все еще держа в руке письмо, и сделал нам знак продолжать движение. – А теперь идите с миром, старшие братья. Хорошего вам путешествия!

Когда мы отъехали на такое расстояние, что часовой не мог нас услышать, дядя Маттео зарокотал:

– Дерьмо с корочкой! Надо же, из всей монгольской армии мы попали именно на людей Хайду.

– Да уж, – согласился отец. – Подумать только: пройти весь этот путь через его земли без приключений, чтобы в конце концов нарваться на него самого.

Дядя угрюмо кивнул:

– Возможно, на этом наше путешествие и закончится.

Чтобы мои читатели поняли, почему отец и дядя были так встревожены и обеспокоены, я должен рассказать кое-что об этих землях Китая, куда мы прибыли. Мне частенько доводилось слышать на Западе, что люди ошибочно произносят это название как Катай. Я даже не пытался их исправлять, поскольку название Китай тоже можно считать правильным лишь условно. Его ввели монголы, причем сравнительно недавно, всего за какие-то полсотни лет до моего рождения. Когда монголы начали свое завоевание, они покорили эту землю самой первой, и именно там Хубилай решил установить свой трон; это ступица многочисленных спиц раскинувшейся Монгольской империи – прямо как мой родной город Венеция, который является влиятельным центром многочисленных владений нашей республики: Фессалии, Крита, материковой части Венеции и всех остальных. А ведь венецианцы первоначально пришли в Венецианскую лагуну откуда-то с севера, как и монголы пришли в Китай.

– У монголов есть легенда, – сказал отец, когда мы удобно расположились в кашгарском караван-сарае «Пять даров» и обсуждали, как быть дальше. – Весьма забавная, но они в нее верят. Говорят, что когда-то давным-давно жила-была одинокая вдова, она жила в юрте посреди заснеженной степи. От одиночества она подружилась с диким голубым волком и в конце концов спарилась с ним, в результате чего на свет и появились первые предки монголов.

Согласно легенде, монгольская раса берет начало в далекой северной земле под названием Сибирь. Сам я никогда там не бывал и совершенно к этому не стремился, потому что, говорят, это весьма скучная низменность, где всегда холодно и постоянно идет снег. Поэтому совершенно неудивительно, что многочисленные монгольские племена (одно из которых называет себя «китай»), должно быть, не смогли придумать лучшего занятия, чем сражаться между собой. Однако среди них нашелся человек по имени Тэмуджин, который объединил вместе несколько племен и одно за другим покорил остальные, пока наконец не подчинил себе всех монголов. Они назвали его ханом, что значит «великий господин», и дали ему новое имя, Чингисхан, что можно перевести как «идеальный воин».

Под командованием Чингисхана монголы покинули свои северные земли и хлынули на юг – к этой обширной стране, которая тогда называлась империей Цзинь, – и они покорили ее и назвали Китаем. Я не буду подробно описывать, как монголы завоевывали другие земли, ибо это все хорошо известно. Достаточно сказать, что Чингисхан и его младшие ильханы, а позднее – сыновья и внуки расширили монгольские владения на запад до берегов реки Днепр в Польской Украине и до ворот Константинополя в Мраморном море – море, которое, между прочим, мы, венецианцы, как и Адриатическое, считаем своей собственностью.

– Итальянское слово «орда» образовано от монгольского слова «юрта», – пояснил мне отец. – А всех грабителей вместе в Венеции именуют монгольской ордой. – Это все я и раньше слышал, но дальше отец рассказал кое-что новое и интересное. – Говорят, в Константинополе их называют по-другому – Золотая Орда. Так случилось потому, что монгольская армия, покорившая те земли, первоначально происходила отсюда, а ты уже видел, какая здесь повсюду желтая почва. Они всегда красили свои шатры в желтый цвет, такой, как эта земля, чтобы быть не слишком заметными. От этих-то желтых юрт и произошло название Золотая Орда. Однако те монголы, которые двигались из своей родной Сибири прямо на запад, привыкли красить юрты в белый цвет, как сибирские снега. Таким образом, те армии, которые покорили Украину, жертвы завоевания назвали Белой Ордой. Полагаю, что существуют еще орды и других цветов.

Даже если бы монголы покорили один лишь Китай, им и то было бы чем гордиться. Огромные земли простираются от гор Таджикистана на восток – к берегам великого океана, который называется Китайским морем, некоторые называют его морем Цзинь. На севере Китай граничит с сибирскими пустошами, откуда и произошли монголы. На юге – по крайней мере во времена моей юности – Китай граничил с империей Сун. Однако позднее монголы покорили и эту империю тоже, назвав ее Манзи и присоединив к ханству Хубилая, которое поглотило ее.

Но даже в те далекие дни, когда я побывал там впервые, Монгольская империя была настолько огромна, что – как я уже упоминал – ее поделили на многочисленные провинции, каждая под управлением своего ильхана. Эти провинции раздробили на части, не обращая особого внимания на то, где раньше проходили границы, которые некогда соблюдали бывшие правители. Ильхан Абага, например, был правителем того, что когда-то было Персидской империей, однако в состав его провинции вошли также и более западные (бывшие Великая Армения и Анатолия) и более восточные земли (Индийская Арияна). На востоке владения Абаги граничили с землями, выделенными его троюродному брату, ильхану Хайду, который управлял Балхом, Памиром, всем Таджикистаном и Синьцзян – той самой западной провинцией Китая, где теперь временно обосновались мы четверо.

Однако даже образование великой империи, обретение власти и богатства не уменьшило прискорбного пристрастия монголов постоянно ссориться между собой. Они довольно часто воевали друг против друга, как привыкли делать в те времена, когда они были всего лишь оборванными дикарями на пустошах Сибири, еще до того, как Чингисхан объединил их и привел к величию. Великий хан Хубилай был внуком Чингиса, и все ильханы отдаленных провинций также были прямыми потомками этого «идеального воина». Жители Запада назвали бы их членами королевской семьи. Однако поскольку они были детьми и внуками разных сыновей Чингиса, а также представителями разных поколений, то есть принадлежали к различным ветвям генеалогического древа Чингисхана, они постоянно спорили, справедливо ли было завещание их великого предка. Каждому хотелось унаследовать более значительную долю империи.

Вот, например, ильхан Хайду, аудиенции с которым мы теперь ожидали, был внуком дяди Хубилая, Угэдэя. Этот Угэдэй в свое время и сам правил империей, был великим ханом, вторым после Чингиса, и, разумеется, его внука Хайду страшно возмущало, что титул и трон отошли к представителям другой ветви родословной. Наверняка он полагал, что заслуживает гораздо большей части ханства, чем та, которой он владел. Во всяком случае, Хайду несколько раз вторгался на земли, отданные Абаге, что было прямым неповиновением великому хану, потому что Абага был племянником Хубилая, сыном его родного брата и ближайшим союзником.

– Хайду никогда еще открыто не восставал против Хубилая, – сказал отец. – Однако он не только всячески изводит любимого племянника Хубилая, но вдобавок еще и пренебрегает многими законами, захватывает не положенные ему привилегии и вообще всячески попирает авторитет великого хана. Если он решит, что мы друзья Хубилая, то наверняка посчитает нас своими врагами.

Ноздря тяжело вздохнул.

– Я думал, что у нас обычная задержка, хозяин. Неужели вместо этого мы снова оказались в опасности?

Дядя Маттео пробормотал:

– Как сказал кролик в басне: «Уж если это и не волк, то, без сомнения, охотничья собака».

– Хайду может захватить все подарки, которые мы везем Хубилаю, – сказал отец. – Просто из зависти и ненасытной злобы.

– Но он не посмеет, – возразил я. – Ведь это будет вопиющим lesa-maestà – проигнорировать охранную грамоту великого хана. Хубилай придет в ярость, если мы вернемся с пустыми руками и расскажем ему что случилось. Разве не так?

– Так-то оно так, но только если мы вообще прибудем туда, – зловеще произнес отец. – В настоящее время Хайду – хранитель ворот на этом участке Шелкового пути. Наши жизнь и смерть в его власти, так что нам остается лишь ждать и наблюдать.

Прошло несколько дней, прежде чем мы предстали пред светлые очи ильхана, однако все это время никто не ограничивал нашу свободу передвижения. И поэтому я порядком побродил за стенами Кашгара. Я уже давно понял, что пересечь границу между двумя государствами – далеко не то же самое, что пройти через ворота из одного сада в другой. И это относится не только к далеким странам, которые так причудливо отличаются от Венеции. Много удивительного можно также увидеть, если, скажем, пересечь материковую Венецию и попасть в герцогство Падуи или Вероны. Первый же простолюдин, которого я увидел в Китае, внешне вроде бы ничем не отличался от тех таджиков, которых я до этого лицезрел месяцами. На первый взгляд Кашгар тоже был всего лишь несколько увеличенным и улучшенным вариантом таджикского торгового города Мургаба. Но при более пристальном знакомстве я обнаружил, что Кашгар во многих отношениях отличается от тех городов, где мне довелось побывать прежде.

Помимо монгольских захватчиков и поселенцев в состав его населения входили также таджики (рядом проходила граница с Таджикистаном), узбеки, турки и другие народы, которых монголы называли одним общим словом «уйгуры». Буквально «уйгур» означает всего лишь «союзник», однако слово это имело гораздо более широкое значение. Так называемые уйгуры были не просто союзниками монголов, все они принадлежали к одной расе и были в какой-то степени связаны общим культурным наследием, языком и традициями. На мой взгляд, не считая небольших различий в одежде и украшениях, они выглядели точно так же, как и монголы, – с коричневыми лицами, глазами-щелками, грубо вытесанные, сильно волосатые, ширококостные, предпочитавшие сидеть на корточках. Однако среди жителей Кашгара были также люди, которые сильно отличались как от меня, так и от монголоидных народов – но внешнему виду, языку и манерам. Такими были хань [169]169
  Самоназвание китайцев.


[Закрыть], как я выяснил, коренные жители этих земель.

У большинства представителей этого народа лица были бледнее, чем мое, нежного оттенка слоновой кости, как дорогой пергамент, растительности у них на лицах было очень мало или же не было вовсе. Глаза их хоть и не прикрывались тяжелыми свисающими веками, как у монголов, но тем не менее были такими узкими, что казались косыми. Все хань были тонкокостными, стройными и казались почти хрупкими. И если при взгляде на косматого монгола или одного из его уйгурских родственников сразу же приходило на ум: «Этот человек всегда жил на открытом воздухе», то в отношении хань, даже самых жалких крестьян, занимавшихся тяжелым трудом на полях, перепачканных в грязи и навозе, ни у кого бы не возникло сомнений в том, что эти люди родились и выросли в помещении. Однако не надо было даже смотреть, и слепец почувствовал бы, что хань – единственные в своем роде. Достаточно было послушать, как они говорят.

Язык хань не похож ни на один язык в этих землях. И хотя у меня не было проблем с изучением разговорного монгольского и я даже выучился писать на их языке, мне с большим трудом удалось освоить лишь самые азы языка хань. Монгольская речь грубая и неприятная, так же как и сами говорящие, но она, по крайней мере, состоит из звуков, не слишком отличающихся от тех, которые слышны в наших западных языках. У хань же, напротив, все состоит из отрывистых слогов, которые скорей поют, чем говорят. Очевидно, горло у хань не способно образовывать те звуки, которые обычно производят другие люди. Звук «р», например, совершенно за пределами их возможностей. Мое имя на их языке всегда звучит как Max-ко. Поэтому, имея в своем распоряжении слишком мало звуков, хань вынуждены произносить их с разными интонациями – высокими, средними, низкими, восходящими, нисходящими, – чтобы создать достаточное разнообразие для компиляции словаря. Сейчас постараюсь объяснить на примере. Предположим, наш грегорианский хорал «Gloria in excelsis» означал бы «Слава в вышних», только когда его исполняли бы в соответствии с традиционными высокими и низкими невмами, а если бы слоги пели по-другому, то это могло бы сильно изменить весь смысл – на «тьма в низменном», или на «бесчестие низменному», или даже на «рыба для жарки».