Текст книги "Дьявол Фей-Линя"

Автор книги: Герберт Асбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава третья
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Рассказ инспектора Конроя показался мне настолько невероятным, что я так и ждал: вот-вот инспектор улыбнется и признается, что пошутил. Но беглый взгляд на его лицо, на горящие лихорадочным блеском глаза убедил меня, что он всецело верит в рассказанное, будь эти события реальностью или фантазией.

Надо добавить, что я дружил с Томми Конроем достаточно давно и хорошо знал: когда он так поглощен сколь угодно непостижимой и таинственной историей, в ней всегда обнаружится зерно достоверности и истины.

– Рассмотрим вопрос резонно, Томми, – сказал я. – Предлагаю на время забыть о кровавом повествовании дворецкого и посмотреть на дело с точки зрения возможности, если не вероятности.

– Я начинаю уже верить, что все на свете возможно, – сказал он.

– Мне и самому это мерещится, – согласился я. – В больничных палатах я видел немало странного… Но оставим больницу. Главным твоим подозреваемым мне все-таки кажется дворецкий.

Но Конрой только покачал головой.

– Он этого не делал, – заявил инспектор. – Он никак не причастен к убийству. Готов ручаться жизнью, что он невиновен!

– Почему ты так считаешь? Люди часто угощают полицию дикими россказнями, чтобы скрыть свои преступления.

– Прежде всего, – сказал Конрой, – у него нет мотива, а в такого рода убийствах всегда присутствует мотив. Это никак не убийство, совершенное случайно или в порыве ярости. Убийство это – предумышленное. У дворецкого не было причин убивать судью Маллинса. Он прослужил у судьи более десяти лет, и его преданность хозяину стала притчей во языцех среди прочих слуг и друзей судьи. У меня нет абсолютно никаких оснований подозревать его в убийстве.

– И ты веришь его рассказу?

– Каждому слову. И ты бы поверил, если бы побывал там со мной и увидел выражение полного ужаса в глазах дворецкого, когда я велел ему войти в комнату. Он ничем не напоминал убийцу, ужаснувшегося содеянному. Нет, в его взгляде читался ужас человека, увидевшего нечто кошмарное и недоступное его пониманию, нечто… сверхъестественное.

– Если дворецкий не обманывает, он и впрямь столкнулся со сверхъестественным. А жаба – он сказал что-нибудь еще о жабе?

– Возвращался к ней снова и снова, – сказал Конрой. – По его словам, отвратнейшее создание – зеленое и все покрытое грязными желтыми пятнами.

– Не исключено, что здесь что-то кроется.

– Что именно?

– Не знаю. Но у меня есть чувство, что жаба эта была важнее всего остального, за исключением, возможно, веревки.

– Ненавижу жаб, – заявил Конрой. – У меня от них мурашки бегут по коже.

– Твои предки их тоже ненавидели, – заметил я. – Жабы – уродливые рептилии, и в легендах демонологов они постоянно связываются с дьволопоклонством. Говорят, что на некоторых шабашах ведьм и колдунов средневековой Европы дьявол являлся в образе жабы, и участники шабаша поклонялись этому созданию.

– О Господи! – воскликнул инспектор. – Надеюсь, мне не придется сражаться с дьяволом!

Он помолчал, барабаня нервными и беспокойными пальцами по подлокотнику, и наконец сказал:

– Я знал, что будет совершено убийство, но не мог его предотвратить. Я не знал, кто именно будет убит.

– Как это понимать? – вскричал я.

– Незадолго до полуночи я работал у себя в кабинете, – начал инспектор. – Вдруг зазвонил телефон. Долгое время в трубке слышался один лишь низкий, свистящий звук – не привычный шум телефонной линии, а что-то совсем иное. Я никогда не слышал такого раньше. Могу сравнить этот шум только со звуком, который издает змея, когда скользит по опавшим листьям, хотя треска в нем было поменьше. После раздался голос. Жуткий, таинственный голос, звучащий где-то вдалеке. Я не разобрал, что он говорит, и решил, что дело в плохой связи, но то же время меня охватило непонятное чувство: я был уверен, что что-то здесь не так.

Он замолчал, уйдя в свои мысли. Я потерял терпение.

– Проснись, Томми! – воскликнул я. – Что было дальше? Продолжай!

– Никогда ничего подобного не испытывал, – сказал Конрой. – Я словно вступил в контакт с существом из иного мира, с чем-то отвратительным и злобным. Кровь буквально застыла у меня в жилах; я до смерти испугался. Видишь ли, Джерри, когда я поднес к уху трубку, мне почудился запах.

– Запах чего?

– Не знаю. Но рассказ дворецкого о запахе в комнате, где был убит судья Маллинс, напомнил мне этот запах. Я словно очутился в древнем склепе и беседовал с демоном ада!

– И все же ты что-то расслышал?

– Да. Голос как будто приблизился, и слова зазвучали яснее. И наконец я смог их разобрать. Голос произносил их медленно, по одному. Я услышал:

«Я – убивать – эта – ночь – кровь».

Затем молчание. Только эти слова. И после снова:

«Я убивать эта ночь кровь…» После этого – одно хриплое бормотание и гудок прерванной связи.

– Что это был за голос?

– Трудно описать, – ответил Конрой. – Одно слово звучало ясно и мелодично, как если бы говорила женщина, а другое, вслед за ним, произносилось низким, хриплым, грубым голосом. Мне показалось, что у телефона находились два человека, утонченная женщина и с нею мужчина из числа отбросов общества, и что они по очереди произносили в трубку слова.

– Поразительно! – воскликнул я. – Что же ты предпринял?

– Предпринимать мне было нечего, даже если бы я и был расположен воспринять послание всерьез. Ты же знаешь, что мы, как правило, не придаем особого значения таким путаным и туманным угрозам. Да и что я мог поделать, не зная, когда и где произойдет преступление, не имея никаких сведений о предполагаемой жертве?

– Ты выяснил, откуда звонили?

– Конечно, и не откладывая, – сказал Конрой. – Это было не так уж и сложно. Звонили из квартиры молодой женщины по имени Дороти Кроуфорд; она живет на Восьмой улице. Я сразу же отправил туда детектива, но дома никого не оказалось. Она вернулась в квартиру около двух часов ночи и с тех пор ее не покидала. За домом следят два детектива.

– Ты ее не арестовал?

– Нет. Если следовать обычной процедуре, я должен был бы привезти ее в участок и допросить, поскольку вскоре после ее звонка или, по крайней мере, звонка неизвестного с ее телефона, произошло убийство. Но, допросив дворецкого судьи Маллинса, я понял, что с подобным делом еще не сталкивался, и решил повременить с арестом. Мы можем арестовать ее в любую минуту. Скрыться ей некуда.

– Тогда мы должны отправиться к ней и узнать, что ей известно, – воскликнул я. – Если она звонила тебе прошлой ночью непосредственно перед убийством судьи Маллинса, она должна знать, кто это сделал – и твое расследование на этом практически завершится.

– Мы поговорим с нею, разумеется, но только не думаю, что расследование на этом закончится, – сказал Конрой. – Полагаю, оно только начинается.

– Может быть. Что ты знаешь о ней?

– Очень немногое, – сказал инспектор. – Она поселилась в доходном доме всего несколько месяцев назад. По словам управляющего, особа весьма странная. Он утверждает, что гости к ней не ходят, но в квартире часто слышатся голоса. Время от времени, проходя мимо ее двери, управляющий чувствовал необычный запах.

– Вероятно, благовония, – предположил я. – Большинству женщин они по душе.

– Возможно. Однако управляющий говорит, что этот запах его пугает. Ощутив его, он всегда невольно крестится.

Глава четвертая
САТАНИСТКА

От моего дома в Грамерси-Парке не слишком далеко до Восьмой улицы, но мы с инспектором Конроем потеряли счет времени, обсуждая таинственные события последних дней, и только после одиннадцати вышли из такси у дома, где жила Дороти Кроуфорд и откуда был сделан телефонный звонок, так озадачивший инспектора. Когда автомобиль остановился на углу, из тени выступили два детектива и поздоровались с Конроем.

– Целый день никуда не выходила, инспектор, – сказал один из них.

– Ясно. Посетители?

– Нет, сэр.

Один из детективов вернулся на свой наблюдательный пост, а другой повел нас в вестибюль. Здание не отличалось изысканностью; этот бывший особняк, выстроенный из коричневого песчаника, в недавние годы был поделен на двух– и трехкомнатные квартирки и теперь во всем походил на сотню других домов в этой части города. Мы поднялись по лестнице на третий этаж; детективу мы велели ждать у лестницы и никого не пускать в холл, чтобы нам не помешали. Затем мы с инспектором медленно двинулись по длинному коридору, освещенному только парой газовых рожков, размещенных по обоим его концам.

Приблизившись к двухкомнатной квартире, где жила девушка, мы услышали беспорядочный гул голосов и дальше действовали со всей осторожностью.

– С ней в квартире кто-то еще, – прошептал Конрой.

– Может быть, – ответил я. – Но вспомни, что говорил управляющий.

Когда мы опустились на колени у двери и Конрой приложил глаз к замочной скважине, мне показалось, что из квартиры доносится странный запах; возможно, разговор с инспектором невольно обострил мое обоняние. Запах трудно было уловить или определить; он не показался мне отталкивающим; в нем было, скорее, предвестие тайны, но у меня мелькнуло мимолетное ощущение, что этот сладкий и пикантный аромат нес в себе и что-то зловещее. Чувствовалась в нем и нотка затхлости, и нечто тягостное. Видимо, Конрой также ощутил запах – я заметил, что ноздри его раздулись, впитывая незнакомый аромат; однако же он был весь поглощен тем, что происходило в квартире, и не произнес ни слова.

– Видишь что-нибудь? – шепотом спросил я.

– Она в другом конце комнаты, – ответил он. – Довольно плохо видно, но там, похоже, устроен какой-то алтарь. Не могу разглядеть, сидит она или стоит на коленях. Она… о Боже!

Он откинулся назад с выражением полной ошеломленности и отвращения на лице. Когда инспектор задел меня плечом, я почувствовал, что тело его дрожит; на лбу Конроя выступили большие капли пота.

– Что там? – прошептал я.

– На алтаре сидит треклятая жаба! – хрипло проговорил он. – Гляди!

Я наклонился ниже и в свою очередь приложил глаз к замочной скважине. Передо мной предстала длинная, узкая комната; в противоположном конце ее возвышался грубый алтарь, покрытый черной тканью; на алтаре не было никаких предметов или украшений, помимо одинокой черной свечи в желтом подсвечнике. Жабу, что так испугала Конроя, я не заметил, однако перед алтарем стояла молодая женщина в черной как ночь мантии, застегнутой на пуговицы у шеи и спадавшей грациозными складками к ее ногам. В руке, поднятой высоко над головой, она держала какой-то черный предмет треугольной формы, по размерам не превышавший мужской ладони. С ее шеи свисала золотая цепочка, на которой было подвешено распятие. Я едва не вскрикнул от ужаса, когда распятие блеснуло отраженным пламенем свечи и я увидел, что оно было перевернуто – фигурка страдающего Иисуса висела вверх ногами!

Воздев треугольный предмет, девушка что-то говорила, ее губы двигались, и наконец я начал разбирать обрывки слов: время от времени ее голос звучал громче и переходил почти в крик.

– Что она говорит? – прошептал Конрой.

– Трудно разобрать, – ответил я. – Какой-то иностранный язык. Я… Томми, да ведь это латынь! Она говорит на латинском!

– Ты должен понимать латынь, – заметил Конрой. – Ты же врач.

Я внимательно прислушивался, но какое-то время не слышал ничего, кроме нашего тяжелого дыхания. Затем девушка возвысила голос в песнопении.

– Nobis miserere mundi… nobis… mundi, – вскричала она и вдруг резко повернулась лицом к алтарю. Моим глазам на мгновение открылся алтарь, и я успел увидеть, что точно в центре его, растопырив лапы, восседает во всей своей непристойной гнусности огромная жаба, выделяясь на темном фоне покрова ужасным пятном лепрозного цвета. Девушка протянула к рептилии черный предмет и воскликнула:

– Domine adduua nos!.. Domine adduua nos semper!

Жаба, не мигая, смотрела на нее; лишь изжелта-зеленые бородавки поблескивали в огне свечи, когда она шевелилась.

– Saboath… deus… sanctus… – пробормотала девушка. Она преклонила колени перед мерзкой рептилией и благоговейно воздела треугольный предмет. – Sanctus… dominus… sanctus.

Она поднялась, повернулась спиной к алтарю и швырнула треугольный предмет на пол, затем плюнула на него и принялась втаптывать его в пол каблуком.

– Gloria tibi! – громко и торжествующе вскричала она. – Quorum. circumstantium… omnium… et…

Теперь я понял, чем она занималась и что предвещала церемония. Я бешено забарабанил в дверь, надавил на ручку, девушка услышала шум и обернулась. Она не успела договорить фразу, и имена тех, на чьи головы ее молитвы должны были призвать чудовищное зло, так и остались непроизнесенными. На мгновение она замерла перед алтарем, после быстро протянула руку и задернула черный занавес, скрыв непотребное зрелище. Другим быстрым движением она распахнула мантию, сорвала с шеи распятие и бросила мантию и распятие за занавес. Отшвырнув ногой остатки треугольного предмета – теперь я видел, что это всего-навсего кусок черного хлеба – она метнулась к двери. Через секунду дверь распахнулась и девушка возникла на пороге; при свете газовых рожков в коридоре мы впервые смогли ее хорошенько рассмотреть. Она была удивительно красива, с пронзительным взглядом сияющих черных глаз; мне показалось, однако, что в них вспыхивали недобрые огоньки. В этих глазах отражалась неимоверная греховность и неимоверная жестокость.

Она долго стояла на пороге, не говоря ни слова, спиной к ходившей волнами завесе, что скрывала непроизносимые мерзости. Наконец она резко сказала:

– Почему вы позволяете себе стучать в дверь, как…

– Я инспектор полиции Конрой, – прервал ее инспектор.

Она ничего не ответила, и лишь презрительная улыбка тронула ее изогнутые губы.

– Мы хотели бы поговорить с вами, – сказал инспектор.

Внезапно она широко распахнула дверь.

– Входите, – сказала она.

Мы последовали за девушкой в гостиную ее небольшой квартиры, где она зажгла свет. Она не предложила нам сесть. Стоя или расхаживая перед нами, она все время преграждала путь к черному полотнищу, за которым восседала громадная жаба. Всем своим видом девушка выказывала недовольство нашим появлением и желание поскорее узнать цель нашего визита.

Гостиная, где мы находились, была просто и скудно обставлена самой заурядной мебелью, но все предметы обстановки были покрашены в черный цвет, а по дереву бежала, извиваясь, непонятная красная полоса. Кое-где, на предметах с достаточно широкими панелями, позволявшими разместить подобное украшение, красовалась козлиная голова, окруженная желтой каймой. Я насчитал три таких изображения – два на каждой из передних панелей фонографа в углу комнаты, и еще одно на полке откидного столика. Все они были исцарапаны, словно кто-то нарисовал их, нашел неудачными и попытался стереть. И все же, несмотря на царапины и потертости, они были ясно и отчетливо видны. На красной и черной краске, покрывавшей мебель, также заметны были потертости – казалось, мебель обрабатывали наждачной бумагой, готовя ее к покраске.

Инспектор Конрой, не теряя времени на осмотр комнаты, сразу перешел к делу.

– Зачем вы звонили мне прошлой ночью, мисс Кроуфорд? – осведомился он.

– Разве я вам звонила? – спросила она.

– Вы прекрасно знаете! – парировал Конрой, повысив голос. – Зачем вы это сделали?

Девушка пожала плечами.

– Я ничего не помню, – произнесла она; теперь она говорила медленно и печально.

– Проследить звонок было нетрудно, – сказал инспектор.

– Он был сделан из вашей квартиры, а живете вы одна. Зачем вы звонили?

– Не знаю, – ответила девушка. – Может быть, я и звонила. Не знаю.

– Кто убил судью Маллинса? – рявкнул вдруг Конрой.

Девушка отшатнулась; видно было, что вопрос застал ее врасплох.

– Я… я… я не знаю.

– Говорите! – приказал Конрой.

Девушка молчала. Мне почудилось, что она старалась взять себя в руки и что в душе у нее происходила какая-то борьба. «Она словно с кем-то сражается» – мелькнула у меня странная мысль.

– Нет! – вдруг воскликнула она, и ее мелодичный и чистый голос стал теперь хриплым, грубым и жестоким. Невообразимо, как такой голос мог исходить из женских уст! Конрой вздрогнул – уж не узнал ли он тот, второй голос, говоривший с ним по телефону?

Он внимательно посмотрел на нее и вдруг покраснел от злости.

– Мы можем заставить вас говорить! – крикнул он. – Вы находитесь под…

Девушка медленно покачала головой, точно пытаясь избавиться от тяжкой и непосильной ноши. Она бросилась вперед и схватила инспектора за руку; ее бездонный страдающий взор встретился с его глазами.

– Ах! – воскликнула она; на сей раз она говорила женским голосом. – Вы опоздали! Почему вы не пришли раньше?

– Что вы имеете в виду? – нахмурился Конрой.

Она поглядела на часы. Стрелки показывали половину двенадцатого. Она повернулась ко мне и в отчаянии вцепилась в отворот моего пальто.

– Доктор! – вскричала она. – Вы гипнотизер?

Я помедлил.

– Видите ли, – сказал я, – мои умения в гипнозе ограничены, но в благоприятных условиях…

– Загипнотизируйте меня! Быстрее!

Она бросилась в большое кожаное кресло.

– Торопитесь! – воскликнула она. – Времени почти не осталось!

Она закрыла глаза и недвижно распростерлась в кресле, однако я видел, что в ней снова происходила мучительная внутренняя борьба и что ее душевные силы таяли в сражении с чем-то неизвестным и грозным.

– Сделай то, о чем она просит, Джерри! – велел Конрой.

– Быстрее!

Я иногда пользовался гипнозом как частью лечения определенных нервных заболеваний; как правило, мне удавалось без труда загипнотизировать податливых и покорных больных. Но Дороти Кроуфорд ничуть не походила на этих пациентов: чувствовалось, как что-то борется со мной и с нею, противясь гипнозу; некая энергия или сила, которая осознала, вероятно, что психические узы между мною и девушкой окрепнут и она станет мне подвластна, стоит ей впасть в гипнотическое состояние. Но она помогала мне, как могла, и в конце концов мои усилия увенчались успехом. Она лежала не шевелясь, тихо дыша, и была полностью подчинена моей воле.

Я принялся расспрашивать ее, следуя указаниям Конроя.

– Где ты? – спросил я.

– Красный – и – кровавый.

Слова падали медленно, она произносила их запинаясь, тем же зловещим голосом, что мы слышали раньше.

– Что… – начал я, но Конрой сжал мою руку и отрицательно помотал головой.

– Не надо, – прошептал он. – Пусть говорит, что захочет.

С минуту продолжалось молчание. Затем губы девушки снова разомкнулись.

– Кровь – я – убивать, – долгая пауза, и после: – Кровь – я – убивать – вервие…

Конрой наклонился и схватил ее за плечо.

– Кто ты? – воскликнул он.

Я повторил вопрос.

Губы девушки исказили жестокая и хвастливая гримаса, обнажившая зубы. Она подняла руку и горделиво похлопала себя по груди. Затем она вновь заговорила.

– Сильвио! – вскричала она. – Я Сильвио! Я подчиняться Господину! Я убивать…

Она говорила тем же низким и грубым голосом, исполненным зла, что показался Конрою, слышавшему его в телефонной трубке, голосом самого ада! Теперь и мне так казалось; неимоверное зло словно окружило нас со всех сторон – точно демоны подсматривали за нами, замыслив нашу погибель.

Наступила пугающая тишина. Ее прорезал громкий, пронзительный крик девушки. Конрой потряс ее за плечи.

– Кого ты убил? – резко воскликнул он. – Говори! Кого?

Девушка опять заговорила; зло в ее голосе сгустилось, и каждое произнесенное слово будто заставляло ее корчиться в невыносимой агонии.

– Кровь – вервие – Стэнли…

Конрой отступил на шаг, глаза его блеснули торжеством.

– Разбуди ее! – распорядился он. – Скорее!

Я торопливо привел девушку в чувство. На часах, стоявших на каминной полке, было без десяти двенадцать, когда она зашевелилась и выпрямилась в кресле.

Но теперь она отличалась от девушки, которую мы впервые увидели на пороге комнаты, так же разительно, как белое от черного.

Волосы более не сияли жизнью и силой; тусклые и помертвевшие, они приобрели глухой и черный, отвратительный цвет, подобный цвету крыльев стервятника. Блестящие черные глаза позеленели и покрылись ярко-красными прожилками, брови стали тонкими, как кромка ножа. Они были того же глухого черного цвета, что и волосы, и загибались уголками кверху, к ушам. Изменились даже ее губы и зубы. Изящный изгиб губ превратился в тонкий, прямой, безжалостный разрез; растянутые в презрительной ухмылке, губы ее обнажали зубы, ставшие теперь длинными, узкими и заостренными, точно клыки дикого зверя.

– Что случилось? – спросила она хриплым и севшим голосом.

– Мы вас загипнотизировали, – коротко отвечал Конрой.

– Я вам что-нибудь сказала? – спросила она. – Узнали вы то, за чем пришли?

Я заметил, что ее голос вновь претерпел изменения. Он снова был чист, мелодичен и непредставимо красив, но вместе с тем голос этот был металлическим, холодным и жестоким. Я содрогнулся, услышав его.

– Вы ничего нам не сказали! – ответил Конрой.

Девушка растянула губы; блеснули ее длинные, узкие зубы. Редко испытывал я такой ужас. Мнилось, что я стою перед самим Сатаной, и по моей спине пробежал холодок, когда девушка обвела нас зелеными, с красными прожилками глазами, впиваясь в нас взглядом и словно собираясь разорвать нас на куски своими острыми зубами.

– Ложь! – прорычала она. – Ничего, кроме лжи! Я вам солгала!

Она рванулась к нам, но я грубо толкнул ее в кресло и бросился к двери, то волоча за собой, то подталкивая Конроя.

– Скорее, Томми! – крикнул я. – Ради всего святого, не гляди на нее!

– Боже правый! – воскликнул Конрой. – Во что она превратилась?

Мы не сразу нащупали дверную ручку – наши дрожащие руки сталкивались и мешали друг другу. Дверь мы открыть не успели: девушка встала и направилась к нам. Теперь она казалась воплощением хрупкости и нежности, но прелесть ее облика оттенял блеск белых зубов и сияние зеленых глаз. Я был вне себя от ужаса и одновременно заворожен ею.

– Прошу вас, не уходите, – сказала она, и голос ее был чист и мелодичен, как позвякивание льдинок в хрустальном бокале.

Она обняла инспектора Конроя за шею и ласково прижалась к нему.

– Умоляю, останься! – прошептала она. – Я возьму тебя с собою на шабаш!

Конрой полуобернулся, очарованный ее пьянящей красотой. Я потянул его за рукав, но он только пробормотал:

– Ступай, Джерри. Я немного задержусь.

– Мы отправимся с тобою на шабаш, – шептала девушка, щекоча губами ухо Конроя. – Уже скоро. Совсем скоро.

Она медленно отступила на середину комнаты. Конрой шел следом, не в силах противиться ее чарам. Я лихорадочно звал его, но он не обращал внимания на мои крики. Я не знал, что делать, как вдруг в моем сознании внезапной и ослепительной вспышкой возникли слова, вычитанные из одного древнего тома: «Бегут они образа страдающего Иисуса». Я подскочил к черному занавесу и отдернул его. Позади находился алтарь с черной свечой и отвратной жабой. Я сразу заметил, что животное было приковано к алтарю тонкой золотой цепочкой, но не эта непотребная гадина занимала меня сейчас. Я осмотрел пол, ощупал складки мантии, сброшенной девушкой – и нашел в них распятие, которое она осквернила, повесив на шею вниз головой. Благоговейно воздев в руке распятие, я направился к ней. Девушка, заметил я, тем временем положила руки на плечи Конроя и нежно смотрела ему в глаза, а он беспомощно глядел на нее. Она шептала:

– Мы побываем на шабаше! И Господин наш будет там… Знай, нас ждут наслаждения!

Вытянув перед собою распятие, я медленно шел вперед; но не успел я отойти от занавеса и на три шага, как руки девушки опустились и все ее тело задрожало. Когда я приблизился, девушка прикрыла руками лицо. Она застонала и чуть раздвинула руки; я видел, как она кривила рот, пытаясь вновь обрести власть над собой.

– Переверните! – хрипло вскричала она. – Переверните!

Я поднес распятие к ее лицу.

– Переверните вверх ногами, – в отчаянии прошептала она.

Внезапно руки ее опустились и она застыла, глядя на распятие. Затем она вскрикнула и упала на пол. Конрой бросился к ней.

– Оставь ее! Нужно выбираться отсюда! – закричал я. – С нею все будет хорошо.

Я вытолкнул Конроя в коридор, положил черное распятие в карман и захлопнул дверь. Потрясенный Конрой даже не пытался сопротивляться, когда я вел его по лестнице и вестибюлю; на улице я остановил такси и велел шоферу поспешить на угол Пятнадцатой улицы и Мэдисон-авеню.

– Мы должны поторопиться, – сказал я. – Сколько сейчас времени?

Конрой поглядел на часы.

– Ровно двенадцать. Куда мы едем?

– К дому прокурора Соединенных Штатов Стэнли. Молю Бога, чтобы мы успели.

Конрой, похоже, очнулся от воздействия зловещих флюидов, сделавших его послушным рабом.

– Конечно же! – сказал он. – Она упоминала его имя. И говорила что-то о крови и веревке.

Он надолго замолк; автомобиль тем временем мчался к центру города.

Наконец он сказал:

– Куда именно она звала меня?

– На шабаш, – ответил я. – Это сборище колдунов, ведьм и дьяволопоклонников. Появляются там и демоны. Наша девушка – дьяволопоклонница, сатанистка. Быть может, этим дело не ограничивается.

– Шабаш, – повторил Конрой. – Да, я вспоминаю это слово. Ты говорил недавно о шабаше. Я читал об этом. Шабаш устраивали ведьмы.

– И все еще устраивают, – заметил я. – Ведьминские шабаши и черные мессы справляются в Лондоне, Нью-Йорке, Париже и десятках других городов. Часть церемонии ты видел сегодня в замочную скважину.

– Проклятая жаба! – воскликнул он. – Зачем ей понадобилась эта проклятая жаба?

– Дьяволопоклонники верят, что Сатана является им в образе жабы или козла, – ответил я. – Я ведь тебе рассказывал.

– Да, припоминаю, – сказал Конрой. – Я и забыл. Там был и козел, не так ли? Помнится, я видел козла.

– Там были изображения козла. Дьяволопоклонники украшают свои дома такими изображениями и держат жаб в качестве домашних животных – совсем как мы с тобой украсили бы стены ликами святых и Пресвятой Богородицы.

– Жабы и козлы! – пробормотал Конрой. – О Господи!