Текст книги "Малая земля"

Автор книги: Георгий Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

8

«Морской охотник» ошвартовался у причала девятого километра, поблизости от катера Крутеня.

– Как успехи? – крикнул Крутень Дубровину.

– Отличные. А у тебя?

– Тоже. Куникова и его штаб высадил. Здорово ты ответил английскому корреспонденту!

– Ты это о чем?

– Известно о чем. Правильно сказал. Пусть почувствует союзничек. Ламанш форсировать не могут. Вояки!..

– Откуда тебе все известно?

– Матросское радио…

На катера стали грузиться новые десантники.

Предстояло перебросить на другой берег бухты еще пять отрядов моряков. В каждом отряде насчитывалось по сто пятьдесят человек. Командовали ими опытные морские офицеры Ежель, Жерновой, Ботылев, Дмитряк, Лукашев. Все пять отрядов должны были влиться в отряд Куникова.

Дубровин услышал, как Крутень выговаривал кому-то:

– Нельзя, нельзя. Оставь ты ее. Послушай, Жерновой, жена должна слушаться мужа. Иначе что же это такое? Ах, Ольга, Ольга, какая ты упрямая!

«С кем это он завелся?» – заинтересовался Дубровин.

Минуту спустя Крутень подошел к борту, и Дубровин окликнул его:

– Что случилось?

– Да ничего особенного, – с досадой ответил Крутень. – Командир отряда Жерновой не может сладить с женой. Ты же знаешь его, боевой моряк. А тут слабину допустил.

– Не понимаю.

– Жена его Ольга Букреева, из Анапы девчонка. Санинструктор отряда. Хочет в десант.

– Ну и что же?

– Да нельзя ей. Она в интересном положении. Разве можно рисковать? Жерновой не смог ее отговорить. Я пытался. Куда там! Слышать не хочет. У нее отец был буденновец, гитлеровцы расстреляли его. Мстить хочет. Такое вот дело…

Он отошел от борта и стал кричать десантникам:

– Быстрее, быстрее, ребята! Замерзли, что ли? Ничего, согреетесь, с ветерком прокачу до горячего места. Все погрузились? Толково! Отдать концы!

Его катер отошел от берега.

– Желаю успеха! – крикнул он Дубровину.

Вскоре и катер Дубровина принял на борт десантников, направился к берегу Мысхако.

Издалека было видно, что там, в Станичке, идет горячий бой. Взлетали вверх разноцветные ракеты, рвались мины, снаряды. Дубровин заметил, что все места высадки противник ожесточенно обстреливает и освещает прожекторами. «Надо взять чуть левее», – решил он и скомандовал:

– Лево руля… Ну, товарищ Сухов, сейчас многое будет зависеть от твоего мастерства.

Рулевой промолчал.

Ослепительный луч прожектора осветил катер. Ловким маневром рулевой вывел корабль из полосы света, а боцман Коноплев открыл по прожектору огонь из крупнокалиберного пулемета. Прожектор затух.

– Что и следовало доказать! – с удовлетворением пробасил Коноплев и притопнул ногой.

Рулевой увидел «окно» в сплошной завесе от разрывов и направил туда катер. Десантники, держась за штормовые концы, молча спускались в студеную воду с обоих бортов. Лишь кто-то один, окунувшись, ухнул: «Ох, жгет как». До Дубровина донеслись выстрелы из автоматов. В тревоге подумал: «Где-то там сейчас Сергей?» Опять луч прожектора осветил катер. Комендоры открыли по прожектору огонь. Вскоре на корабль посыпались снаряды. Они рвались все ближе и ближе.

Терещенко по вспышкам заметил пушку, которая прямой наводкой стреляла по катеру, и завязал с ней дуэль. Он стрелял по ней до тех пор, пока не заставил замолчать. Неожиданно комендор почувствовал удар в ногу. Он скрипнул зубами от боли, однако стрельбу не прекратил.

Взрывом снаряда его отбросило к мостику. Очнувшись, Терещенко пополз к своему орудию. Его тошнило, подгибались колени, но он все-таки поднялся и хотел выстрелить. Однако выстрела не произошло. Это удивило комендора. Он стал искать причину.

– Почему не стреляете, Терещенко? – крикнул Дубровин, видя, что комендор стоит, наклонившись над пушкой.

Терещенко не сказал командиру, что ранен, а ответил:

– Осколок повредил орудие. Сейчас исправлю.

Комендор чувствовал, как по ногам текла кровь, как слабели силы. Если бы орудие было исправно, он доверил бы стрелять из него матросу Зинину, но сейчас необходимо устранить повреждение, а Зинин не сможет этого сделать. «Хватило бы сил», – подумал Терещенко и подозвал Зинина.

– Гриша, спусти с меня штаны и перевяжи. Приспособься так, чтобы не мешать мне работать. Да еще, Гриша, заслони, чтобы никто не видел, что я у пушки в таком виде. Потом проходу не дадут ребята… Действуй…

Вражеский снаряд разорвался около кормы. Упал сраженный комендор кормовой пушки Морозов. Второй снаряд разбил радиорубку. Радист Пермяков выполз оттуда и замер на палубе. Через мгновение он вскочил и бросился к мостику.

– Рубку разбило. Связь потеряна, – доложил он.

– Становитесь к кормовой пушке. Там комендор убит, – распорядился Дубровин.

Пермяков подбежал к пушке и стал наводить ее на Цель.

Давыдов высунулся из люка и крикнул Дубровину:

– Пробит борт! Вода поступает в моторное отделение.

– Большая пробоина?

– Порядочная.

– Попытайтесь заделать.

– Есть заделать!

Давыдов и командир отделения мотористов Таранов начали заделывать пробоину. Им пришлось работать в помещении, насыщенном отработанными газами. Они падали, поднимались и снова брались за работу.

– Будем считать это партийным поручением, – тяжело дыша и кашляя, проговорил Давыдов. – Выполним его, корабль спасем… от нас зависит судьба людей.

Катер продолжал маневрировать около берега, поддерживая десантников огнем своих пушек и пулеметов.

Терещенко исправил поврежденное орудие, и оно опять стреляло.

Кругом взметались фонтаны от взрывов. «Пора поворачивать», – подумал Дубровин и подозвал матроса Харченко.

– Узнайте, заделана ли…

Он не успел закончить фразу, как около правого борта разорвался снаряд. Матрос шагнул было вперед, потом упал навзничь. Дубровин почувствовал удары в плечо и бедро. Он схватился за перегородку мостика, в глазах потемнело, в голове пронеслась мысль: «Совсем Г не вовремя. Вот уж…» Пальцы безвольно разжались, и он рухнул на руки успевшего подбежать боцмана.

Держа тяжелое тело командира, Коноплев крикнул рулевому:

– Выводи корабль!

– Рулевое управление не действует, – ответил тот.

– Исправить…

Боцман отнес командира в каюту, раздел и стал бинтовать. Дубровин открыл глаза.

– Командуй, боцман, – через силу прошептал он. – Спасай корабль…

Он хотел еще что-то сказать, но только скривил рот от боли и опять потерял сознание.

Подозвав матроса и поручив ему быть при командире, Коноплев побежал наверх.

– Что с командиром? – нетерпеливо спросил Tepeщенко.

– Жив, – глухо сказал боцман. – Раны тяжелые. Я сознания лишился…

Он поднялся на мостик, выпрямился, вытянул огромный жилистый кулак в сторону противника и ожесточенно ругнулся:

– Ужо, гады!..

При вспышке от разрыва снаряда на берегу боцман заметил, что лицо рулевого страдальчески сморщилось, а из глаз, казавшихся красными, текли слезы.

– Труса празднуешь! – загремел было Коноплев, но тут же спохватился и тихо сказал: – Ты что? Не унывай, не пропадем…

– Командира жалко. Не сумел заслонить его…

Боцман смущенно крякнул:

– Не так, не по-бабьи жалеть надо. Эх, Сухов, Сухов, непонятный ты для меня человек… Говори, что с рулевым управлением?

– Штуртрос перебило. Я уже исправил.

«Может на берег выброситься, тогда хоть людей сохраню», – подумал боцман, но тут же отогнал эту мысль. Команда сойдет на берег, а катер, когда наступит рассвет, гитлеровцы сожгут. Какая цена тому моряку, который не борется до последнего за жизнь своего корабля…

– Разворачивай и выходи из зоны обстрела, – приказал Коноплев рулевому.

– Моторы работают с перебоями, в пробоины поступает вода, – заметил рулевой. – Может, у берега курсировать, пока пластыри прикладывают?

– Пока пластырь из горячего металла к сердцу не прильнет… Не то, Сухов, говоришь! Выполняй мое приказание.

– Есть…

И вдруг заглох мотор. Боцман бросился к мотористам.

– В чем дело?

– Осколок… Попытаемся завести. Но едва ли… – сказал моторист Боровиков и провел рукой по лицу, растирая масло и кровь.

Тяжело ступая по палубе, боцман раздумывал, как быть. «Надо с парторгом посоветоваться», – решил он и открыл люк от помещения, где работал механик и командир отделения мотористов. Оттуда пахнуло на него отработанными газами.

Отшатнувшись от люка, боцман крикнул:

– Давыдов! Выдь-ка на минутку.

Не услышав ответа, боцман вошел в помещение, сообразив, что они могли там задохнуться. Первое, что он увидел, – заделанный борт, вода чуть просачивалась. На полу лежали Давыдов и Таранов, Боцман наклонился над ними.

– Парторг! – вырвалось у Коноплева. – Парторг…

Боцман вынес его наверх, положил на палубу и послал матроса вынести Таранова.

Катер беспомощно качался на волнах. Взрывы мин и снарядов не утихали.

«Видно, все. Придется покинуть катер», – решил боцман. Он спустился в каюту командира. За ним вошел Пермяков и присветил электрическим фонариком.

– Жив?

– Пульс работает, – ответил боцман, держа руку командира.

– Надо обернуть его сначала шинелью, потом плащом, – сказал Пермяков.

Оба моряка понимали, как трудно им будет сохранить жизнь командира, если придется покинуть корабль и сойти на берег, где находится противник. Им придется идти на прорыв, чтобы пробиться к отряду Куникова. Однако ни у одного не было в мыслях оставить командира. Советский моряк воспитан так, что ради жизни командира всегда готов отдать свою. Оставить раненого – подлость, и никому такое не прощалось.

И вдруг катер задрожал, послышался характерный звук работающего мотора.

– Ожил корабль! – радостно воскликнул Коноплев и бросился из каюты.

Он вскочил на мостик.

– Разворачивай, Сухов!..

Сухов повернул штурвал и лег на него грудью, потом медленно сполз с него и сел, не выпуская штурвал из рук. Коноплев наклонился над ним.

– Сухов, ты ранен? Чего же ты не докладываешь… Эх ты какой… Пермяков! Снеси рулевого в кают-компанию. Вообще всех раненых туда. И перевязывай.

– А кто же у руля? – Сухов пытался подняться, но силы оставили его, и он опять сел.

– Найдется кому. Сам буду…

Вскоре катер вышел из зоны обстрела. Боцман оглянулся. Весь берег был в огненном зареве…

9

Нина стояла около разрушенного дома и с волнением смотрела, как к причалу возвращались десантные корабли.

Уже рассвело. Дождь прекратился, небо было затянуто серо-молочными тучами. По морю лениво перекатывались серые волны. Нина поеживалась на сыром холодном воздухе, прятала лицо в воротник клетчатого пальто.

Каждый раз, когда из-за мыса показывался катер, Нина вздрагивала и не выпускала его из поля зрения до тех пор, пока тот не становился отчетливо видимым, и каждый раз разочарованно вздыхала. Она, как истая морячка, отлично могла различить среди однотипных кораблей тот, на котором плавал муж. Но его «морской охотник» не показывался. С вернувшихся кораблей выносили раненых. В ее сердце стала закрадываться тревога. После ухода мужа она все-таки узнала, что должно произойти ночью, поэтому чуть свет побежала в порт встретить Дубровина. Ей не верилось, что с ним может произойти несчастье, но она знала, что он вернется смертельно усталым, голодным и придется его забрать домой, чтобы выспался, иначе закрутится и забудет о сне.

Нину заметил контр-адмирал Холостяков, подозвал ее.

Когда она подошла, контр-адмирал подал ей руку и нахмурил брови.

– Кто разрешил в таком виде в порт показываться? – притворно сурово заговорил он. – Не бережете будущее поколение! Ох, уж эта мне молодежь бездумная! Одна вот такая же в десант пошла. Не одобряю. Чувства понимаю, но не одобряю. Сейчас же марш домой. Вон там моя легковая машина стоит. Садись в нее – и домой.

– Почему Дубровин не возвращается – дрогнувшим голосом спросила Нина.

– Задержался, значит, – успокоительно произнес контр-адмирал. – Как вернется, пришлю. Иди в машину.

Контр-адмирал знал, что катер Дубровина подбит, но он не хотел этого пока говорить его жене. Он был уверен, что команда катера во главе со своим командиром сойдет на берег и присоединится к отряду Куникова, а на другую ночь команду возьмет на борт какой-нибудь катер.

Для контр-адмирала было полной неожиданностью, когда Нина радостно крикнула: «Идет!», и он увидел, как из-за мыса показался «морской охотник».

Корабль шел тихим ходом, и когда приблизился, то все увидели на нем приспущенный флаг.

– Что это? – в испуге спросила Нина и вдруг ощутила резкую боль в животе.

У нее подогнулись ноги. Теряя сознание, она опустилась на сырой камень.

– Эй, сюда! – крикнул контр-адмирал и стал поднимать Нину.

К нему подбежал матрос. Холостяков коротко распорядился:

– Отвезти в моей машине в госпиталь. Немедленно

А сам торопливо зашагал к причалу.

10

Английский корреспондент, попивая мелкими глотками кавказское вино, записывал в свой объемистый блокнот:

«Русские войска осуществили смелый замысел, высадив десант около города Новороссийска. Они отвоевали у противника участок шириной в шесть и глубиной в четыре километра, который назвали Малой землей. Теперь немецкие корабли не могут войти в Цемесскую бухту – она перекрыта советскими моряками. Мне непонятно, как могло все это произойти. Все мои представления о военной науке полетели «вверх тормашками», как говорят русские. У противника было больше войск, орудий. Берег был сильно укреплен. Когда нам в штабе Черноморского флота рассказали о том, сколько неприятельских солдат, пулеметов, пушек, минометов приходилось на один километр, то я был ошеломлен. Как могли русские сломить такую силу? Русские говорят, что на войне решающий фактор – моральный. Я всегда с иронией относился к этому термину. Что значит высокий моральный дух по сравнению с гаубицей или шестиствольным минометом, рассуждал я, будучи уверенным, что все-таки решает войну оружие. Теперь я начинаю колебаться. Я видел незабываемое…»

Корреспондент очистил от кожицы мандарин, выпил залпом полстакана вина, закусил мандарином и опять начал писать.

«Перед высадкой десанта я беседовал с командиром русского катера «морской охотник». Его фамилия Дубровин. Он мне сказал нечто такое, что я только сейчас начинаю вникать в смысл его слов. В них был упрек в том, что мы до сих пор не открыли второй фронт, что мы боимся форсировать Ламанш. Мне кажется, дело здесь не в боязни, а в чем-то другом, думаю, что Черчилль делает скорее какую-то высокую политику».

Подумав немного, корреспондент продолжал:

«Атлантический вал пока что легенда, а вот «Голубая линия» на Тамани довольно реальная и жуткая вещь. Едва ли все-таки русские войска удержат пятачок площадью в 24 квадратных километра. Он как бельмо на глазу у гитлеровского командования. Войск и техники у противника в достатке, и, безусловно, он приложит все силы для ликвидации плацдарма. Можно заранее предсказать, что дней через десять десантники будут обескровлены и сброшены в море. Еще не было в истории примера, чтобы такие десанты могли долго существовать. В конце концов окажется, что главное на войне – это оружие, а не моральный дух. Тогда и выяснится, что русский офицер Дубровин поторопился высказаться столь определенно…

В своих записках я, кажется, противоречу сам себе. Верно, черт возьми. Пребывание среди советских моряков не обойдется для меня бесследно. Я кое-что начинаю понимать, но что – пока не разберусь…»

Англичанин перестал писать, встал и подошел к окну, которое слепил частый дождь, и задумчиво стал глядеть на темные горы. На душе было неспокойно, и это злило его…

11

После третьей операции Дубровин почувствовал себя легче. Он проспал подряд восемнадцать часов. Когда проснулся, увидел в комнате контр-адмирала и по привычке пытался вскочить.

– Лежи, лежи – и не шевелись, – остановил его контр-адмирал и сел на стул около кровати.

Он внимательно, чуть хмурясь, посмотрел на бледное лицо Дубровина, на преждевременные морщины на лбу и около губ, почему-то слегка покачал головой и спросил:

– Как самочувствие?

– Сегодня такое состояние, словно вновь на свет народился.

– Пожалуй, что и вновь, – согласился Холостяков, – крови ты, брат, много потерял. Два раза вливали. Три сестры свою пожертвовали. С грустью думаю о последствиях.

Дубровин непонимающе моргнул глазами.

– Был ты моряк что надо, с горячей кровью. А теперь? Женская кровь в твоих жилах. Не повлияет ли это на тебя?

Адмирал рассмеялся своей шутке, ласково прикоснулся рукой к лицу Дубровина.

– Шучу, Ваня. Уверен, что после выздоровления опять будешь бравым катерником. Даже лучше. За битого двух небитых дают. А девчата, которые дали тебе кровь, боевые, ну просто замечательные девчата, Можно позавидовать тем ребятам, чьими женами они станут.

– Спасибо им, – тихо произнес Дубровин.

– А тебя, старший лейтенант, поздравляю от души!

Заметив на лице раненого недоумение, контр-адмирал хитро прищурился, помолчал немного, а потом весело сообщил:

– С сыном, брат, поздравляю, с сыном! Видел я его, такой же курносый, как и батько. Просил, чтобы принесли показать тебе, да медики не разрешили. Это такой строгий народец, не уговоришь. Возьмешь кумом?

И контр-адмирал рассмеялся. Он знал, что сообщенная им новость обрадует Дубровина, а это, по его мнению, должно быстрее всего способствовать заживлению ран.

– Спасибо за новость, – с чувством ответил Дубровин и спросил: – А как здоровье Нины?

– Превосходное. О тебе волнуется. Ну, да я сейчас добьюсь, чтобы меня пропустили к ней сказать, каков ты. Да, еще раз поздравляю.

– А на этот раз с чем? – уже весело спросил Дубровин.

– С орденом Красного Знамени. Командующий подписал приказ.

– Служу Советскому Союзу! – взволнованно произнес Дубровин.

Переводя дыхание, он заметил:

– Команду надо наградить, товарищ контр-адмирал. Люди катер спасли. Боцман, комендоры, рулевой, механик, мотористы заслуживают…

– Об этом уже побеспокоились.

– А как десант?

Это больше всего волновало Дубровина.

По лицу адмирала пробежала тень, веселая улыбка потухла. Но длилось это какое-то мгновение.

– Все в порядке, – опять улыбаясь, сообщил он. – Десант живет. Уцепились крепко. Отвоевали Станичку, гору Колдун. Несколько морских бригад там сейчас. Оборону хорошую соорудили. Даже название придумали отвоеванному кусочку земли – Малая земля.

– Почему оборону, а не вперед? – вырвалось у Дубровина.

– Почему да почему, – уклончиво проговорил адмирал. – А потому. Одним словом, наращиваем силы на плацдарме.

– А в Южную Озерейку?

– Там дело похуже. – Адмирал вдруг заторопился. – Поговорил бы с тобой еще, да некогда, и врачи не разрешают. Выздоравливай быстрее. Что понадобится, дай знать.

– А мне ничего не надо.

– Ну, тем лучше.

После ухода адмирала Дубровин задумался. Его, конечно, порадовали и приход адмирала, и сообщенные им новости. Но что-то адмирал, по мнению Дубровина, недоговаривал. В десанте главное – быстрота и натиск. А если десантники переходят в оборону, значит, что-то не так. Вероятно, у нас большие потери. Почему адмирал не рассказал подробностей? Впрочем, понятно почему. Видимо, врачи запретили ему говорить об этом. Как же, раненому нельзя сообщать неприятные вести. Эх, пришел бы кто-нибудь из друзей. Тогда бы уже все узнал. И о Сереге стало бы известно.

Потом его мысли перенеслись к жене. Как она чувствует себя? Когда сможет навестить его? А ведь все-таки сын! То, что курносый, – не бог весть какое достоинство, но не в носе дело, важно, что на свет появился еще один Дубровин, и когда появился – в дни, когда советские моряки пошли вперед.

В полдень няня принесла Дубровину обед, и он с аппетитом поел.

Под вечер в палату вошла дежурная сестра и справилась о самочувствии.

– Отличное, – бодро заявил Дубровин.

– В таком случае я разрешу навестить вас одному старшему лейтенанту.

– Давайте его сюда скорее, – чуть не закричал Дубровин от радости.

Вскоре в комнату вошли не один, а двое. Это были Леднев и Терновский.

– Где один – там и двое, – еще в дверях весело проговорил Леднев. – Ну, здорово, Иван.

– Как хорошо, что вы пришли, друзья, – заулыбался Дубровин.

У Терновского была забинтована голова и левый глаз, но правый глаз весело поблескивал. Подойдя к Дубровину, он осторожно пожал ему руку и спросил:

– Как дела, старик?

– Пошел на поправку. А что с тобой? Тоже в госпитале лежишь?

– Зацепило малость. Осколок снаряда в щеке застрял. Хожу на перевязку.

– Он еще легко отделался, – вставил Леднев.

– А что – накрыли твою «Скумбрию»?

– Почти что.

– Расскажи подробнее. И вообще, ребята, расскажите, как там.

– Ты знаешь, что на «Скумбрии» я разместил двенадцать реактивных установок. Первый залп дал из девяноста шести снарядов в район мыса Любви. Снаряды легли точно в цель. Хотел сразу второй залп дать, да смотрю корабль стал вилять. Попробуй-ка определи цель, когда корабль на месте не стоит. Я в рулевую рубку. Вижу – рулевое колесо крутится, а рулевой лежит на полу. Наклонился над ним, тормошу: «Что с тобой, дядя Вася?» Мы все этого усача дядей Васей звали. А он поднимается такой смущенный и говорит: «Перепугался я страшно. Такой скрежет, грохот от этих «катюш», что душа в пятки ушла. Не помню, как и в лежачем положении оказался».

Дубровин рассмеялся, представив себе испуг рулевого, над головой которого взревели почти сто снарядов.

– Я тоже оторопел, – признался он.

– Вообще-то дядя Вася не из робких. Просто это с непривычки. Я даже не стал ругать его. После второго залпа он уже не ложился и рулевое колесо из рук не выпускал. Немцы засекли нас и начали обстреливать. Но мы не отошли, а дали еще два залпа. И тут потеряли ход. Осколок снаряда перебил маслопровод, мотор вышел из строя. И меня осколком зацепило. Хорошо, что подоспел Леднев и взял «Скумбрию» на буксир. А то могли бы накрыть.

– Рисковал ты со своими «катюшами».

Терновский пожал плечами.

– Все рисковали. Зато я удовлетворен, как артиллерист. «Катюши» в морском бою – грозное и верное оружие. Адмирал сказал, что наш опыт переймут не только черноморцы, но и балтийцы, и на Северном флоте.

– Очень хорошо. А все-таки, как там дела? Почему в Южную Озерейку десант не состоялся? – стал допытываться Дубровин.

Леднев и Терновский переглянулись.

– Чего скрывать, – решительно тряхнул головой Леднев. – Сорвался десант в Южную Озерейку.

– Почему?

– Говорят, немцы знали о нем и подготовились к встрече. Встретили таким огнем, что пришлось отойти. Десант на Мысхако оказался удачнее. Куниковцы хорошо зацепились. А на третьи сутки высадились бригады полковников Потапова и Горпищенки. Ты знаешь их, герои Севастополя. Теперь все силы Черноморского флота брошены на поддержку куниковскому отряду.

– Молодцы морские пехотинцы! – с восхищением отозвался Дубровин.

– Бравые ребята, – подтвердил Леднев и с тяжелым вздохом сказал: – А Куникова три дня тому назад похоронили.

– Как? – вскричал Дубровин и откинулся на подушку.

– Об этом бы не надо, Ваня, – осторожно заметил Терновский Ледневу.

– Из песни слов не выбросишь, – мрачно сказал Леднев, потирая подбородок. – Похоронили мы Цезаря. Что ж, на то война, Ваня. Здесь, в этом госпитале, умер он на операционном столе. С тяжелым ранением привезли его сюда.

После некоторого молчания Дубровин тихо спросил:

– А еще кто?

Леднев и Терновский опять переглянулись. Терновский вынул из кармана флотскую газету, в нерешительности подержал ее в руке, потом развернул и протянул Дубровину.

– Вот о Пете напечатано, – сказал он.

Дубровин отстранил газету и попросил:

– Ты по-человечески расскажи.

Терновский спрятал газету, почему-то почесал забинтованную голову и повернулся к Ледневу.

– Давай ты, Ваня.

Хмуря брови, Леднев неожиданно осипшим голосом проговорил:

– Врач предупреждал нас, чтобы не говорили с тобой о смертях и прочих неприятностях. Но ты же, Ваня, моряк. Это медикам, может, не понять, а ты же флотской закалки и нечего скрывать. Так я думаю.

– Правильно, – подтвердил Дубровин, не сводя настороженных глаз с Леднева.

– Одним словом – погиб наш друг Петр Крутень. Прямое попадание снаряда в мостик. Сразу насмерть.

У Дубровина захватило дыхание. Он глотнул воздух и закрыл глаза, и так лежал несколько минут. Леднев и Терновский молча смотрели на него. Потом Леднев кивнул головой и тихо сказал:

– Пошли, Жора. На сегодня хватит. Врачу скажем, чтоб дали ему вина.

Дубровин слышал его слова, но удерживать друзей не стал. На сегодня действительно хватит…

В эту ночь он долго не мог заснуть. Думал, думал…

На следующий день дежурная сестра принесла показать ему сына. Неиспытанное ранее отцовское чувство нахлынуло на Дубровина, когда он смотрел на розовое, сморщенное личико сына.

– Адмирал уговорил показать вам, – сообщила сестра. – Видите, весь в вас. Любуйтесь, только быстрее.

Через минуту она унесла ребенка. А Дубровин лежал и продолжал улыбаться.

Ветер разогнал тучи, и на голубом небе засияло солнце. Дубровин смотрел в окно, через которое в комнату лился яркий свет, и чувствовал, что и на его сердце так же светло и празднично.

– Скоро весна, – радостно сообщил он вошедшему врачу.

– Да, скоро весна, – подтвердил тот.